Горы и нарты
Мало мир изменился за весь свои длинный, дремучий век, Но все же он не таков, каким был в раннем детстве. К сомнениям склонные да повернут глаза в сторону той земли, имя которой Кавказ...
Всякому видно — могучие горы растут теперь е этой земле, а когда-то их совсем не было, и ровная степь пролегала во все стороны. Такие же, как горы, могучие исполины — нарты жили в той степи, а теперь их нет...
Всему имеется в мире важная причина — любви, смерти, рождению и ненависти, уходу и приходу; ничто с земли не исчезает без крепкой связи с тем, что появится вслед.
Да наполнит ясность склонных к сомнениям, когда они узнают о том, что было раньше и что стало теперь на Кавказе...
Беспредельная мощь в теле и великая кротость в душе заключены была у первых жителей этой земли — нартов-богатырей.
Когда над ними угасало солнце, их день спокойно умирал, чтобы завтра снова родиться, и к ним приходила ночь со своей темнотой, но сердца их оставались светлыми и чистыми, потому что в них никогда не засыпала доброта.
Вслед за летом и к ним приходили дожди осени и морозы зимы, но тепло их дружбы никогда не остывало. Их небеса тоже иногда закрывались тучами и хмурились от непогоды, но только смех и песни веселья всегда были слышны в их краю.
Длилось бы вечно золотое время нартов, если бы хищный Эблиз — творение ада, пристанище пороков и зла,— страшась их мощи и величия, не направил однажды острие своего коварства на то, чем они в чем сильны...
Взял он печень бешеного кабана, мозг костей старого козла, желчь хищного волка смешал их со змеиным ядом и этим снадобьем отравил пищу нартов, собравшихся на пиршество.
С того вечера стали свивать себе гнезда в золотых сердцах великанов и злоба змеи, и ревность козла, и бешенство кабана, и жадность волка,
Седоголовый красавец, вождь нартов, первым вкусил дьявольского снадобья и воспылал страстью к юной Машуке, нежно любившей своего жениха, которым был единственный сын вождя.
Отправил старик молодого нарта в степь на охоту, чтобы он не мешал ему сделать Машуку своей женой...
Оттолкнула юная Красавина вождя и, убегая от него, потеряла кольцо, надетое на ее палец возлюбленным в знак верности.
Забросил старик далеко от себя кольцо и стал превращаться в сосуд ревнивой ненависти к сыну-сопернику.
Увидел кольцо сын в степи и на крыльях тревоги прилетел домой. Ужасен был бой. Немало нартов обнажили свои мечи за победу сына, но не меньше осталось верных вождю.
В первых рядах бились отец с сыном, многоопытный и сильный с молодым и неутомимым. Сбил старый вождь с головы сына железный шлем, оглушил его и пятью страшными ударами меча отнял когда-то подаренную им жизнь.
Но и сам не уберегся, единственный удар сына рассек глубоко его седую голову, и он, пошатываясь, пошел умирать.
Не могла перенести гибель жениха прекрасная Машука, как камень, катящийся с горы, помчалась она к растерзанному телу молодого богатыря, и ударом его кинжала остановила боль своего любящего сердца.
А битва не унималась, бешено боролись друг с другом исполины-нарты, тряслась, качалась земля, бездонные пропасти разверзались под их ударами.
Но не может быть на земле битв, которые не кончаются. Когда утром пришло солнце, оно увидело поле боя, сплошь покрытое погубившими друг друга гигантами. Живых не было. Лишь два верных пса скулили у ног своего хозяина — вождя нартов, скулили до тех пор, пока печаль и горе не закрыли их глаза.
Кровь, которая могла пролиться, пролилась, сердца, которые могли остановиться, остановились, и все умерло.
Так исчезли с лица Кавказа нарты, и так появились горы — вечный памятник богатырям.
Кольцом-горой стало укатавшееся в степь золотое кольцо Машуки.
Горой Железной чернеет шлем, сбитый с головы ее жениха.
Сам жених, изрубленный суровым отцом на пять частей, превратился в лиловую пятиглавую гору, так и названную — Беш-Тау.
Каждою весною покрывается зеленью и грустно цветет застывшая неподалеку от любимого Машука. В боку ее зияет Провалом кинжальная рана, а рядом сверкает на солнце острой вершиной окаменевший Кинжал.
Очень много нартов было, очень много стало гор…
И самая могучая из них та, которая уходит седой раздвоенной головой в туманы... Главный нарт назван Минги-Тау, что значит, гора. И еще зовут его Эльбрусом. У ног его лежат два верных пса - Большой и и Малый Бурмабут (бурмабут – курчавая (бурма) лапа (бут)).
Суров Минги-Тау. Не тает на нем снег и в жаркое лето. А зимой сердитыми буранами и сквозящими вьюгами носится по полянам, леденит все живое, что встречается на пути.
Но теплеет постепенно грудь старика. Смотрит он со своей высоты на сына, на Машуку, на всех своих поверженных нартов и слезы рождаются в его глубинах. Но холодны эти слезы, не смогут они воскресить окаменевших нартов.
Это сделают когда-нибудь горячие слезы Машуки, бьющие из земли волшебными источниками, исцеляющими все раны и болезни...
Крепнут, наливаются мощью и когда-нибудь станут великанами, как нарты, люди, которые поставили свои белые города у этих источников, полных тепла и любви Машуки.
Зулихат
Никто из смертных не будет спорить, если ему скажут, что Домбай — прекрасный край.
Кто там был, тот остался навсегда очарованным, а кто не был, но слышал рассказы других, тот тоже влюблен в этот край.
На Домбайскую поляну, плотно окруженную вечными горами, брошен с неба ковер, расцвеченный всеми красками земли. Словно стараясь образовать для буйной пляски круг пошире, отступают к краям поляны стройные деревья в бурках из зеленой хвои, наступая друг другу на ноги и весело теснясь, они взобрались в горы и любуются лежащим внизу ковром.
На вершинах гор, там, где не успели занять места деревья, лежит царство белых снегов и ледяных изумрудов.
Все сверкает в этом зеленом царстве, когда над Домбаем повисает солнце, все сверкает и тогда, когда солнца нет.
Ослепленный светом, напоенный душистым воздухом, удивленный доселе невиданным, ходит человек, впервые попавший в этот край.
Но чтобы по-настоящему удивиться, он идет в сторону ледника Алибек.
Когда тропа уходит все дальше назад, а гордый Алибек начинает медленно вставать во всем великолепии, когда дохнут морозом его голубые льды, пораженный путник вдруг вскинет голову вверх и больше ее не опускает...
Чуть не вровень со слюдяной главой Алибека молча тянется к небу светлая гряда гор. Они зеленеют травой и белеют снегами, а на самой вершине, растянувшись вдоль хребта, повернув юное лицо к небу, с высоко поднятой грудью и низко упавшими тяжелыми волосами лежит прекрасная девушка...
Рядом, застывший в могучем порыве, в белоснежной пастушьей шляпе, на коне, окутанном легким туманом, стремится к ней всадник-богатырь.
...Звали ее Зулихат. Рождена она была в трудолюбивом и сильном племени аланов — предков славного Карчи и десяти его друзей...
Не было обделено счастьем горное племя, много тепла им дарило солнце. Рожь и ячмень, которые они сеяли в горных долинах, быстро наливались золотым соком... Тучные стада круторогих туров бродили по зеленым склонам их гор...
Вдоволь любили друг друга и мирно трудились горцы в тихой Домбайской долине, защищенной от врагов и непогоды высокими башнями гор.
Но отвернулось почему-то однажды от них счастье. В неприступной стене гор, окружающей их, там, где сверкал ледник Алибек, был проход, по которому стали врываться в долину и жестоко ее опустошать колючие снежные ветры.
Стал гибнуть каждую осень урожай, поредели стада туров, срывавшихся под ударами ветров в пропасти; не пройдя до конца дорогу жизни, начинали уходить из нее люди, у которых стало мало пищи и много болезней...
Молода была и очень красива Зулихат. Когда она выходила из дому, солнце, заглядевшись на нее, опускалось за горы, говорят, намного позже, чем обычно.
У женщин гордости прибавлялось, у мужчин силы становилось больше, когда смотрели они на нее.
Старый отец ее был сед и мудр, но не мудростью своей был горд, а дочерью.
И вдруг пришла с ветрами к Зулихат печаль, перестала она смеяться, и отец стал называть себя несчастным среди живущих.
— Откуда горе твое, Зулихат?— спрашивали ее подруги,— некрасивые печалятся — красоты жаждут, дряхлые тоскуют — молодости жаждут, разоренные буранами о крове и тепле слезы льют... А ты? Ты, Зулихат, юна и прекрасна, ты, как полная луна среди нас, звезд... Не сумеет войти беда в крепкий дом твоего отца. И рожь его растет в низине, ее злой ветер не погубит...
Ничего не отвечала Зулихат и все больше печалью наполнялась. Видела оставшихся без крыжи и зябла в уютном доме, видела голодных и оставалась без куска хлеба.
В одну из осенних ночей, когда ветер с гор стал свирепствовать с особой силой, губя в долине все живое и неживое, Зулихат неслышно обняла спящего отца, мысленно простилась с подругами, со своим возлюбленным, боровшимся сейчас где-то в горах с ветрами, спасая от них туров, которых пас, простилась с каждым домом родной земли и пошла к леднику Алибек...
— О добрые духи, помогите мне,— попросила она громко на его вершине и легла вдоль хребта, на пути страшных ветров, так долго терзавших долину...
Вскочил на неоседланного коня увидевший все во сне богатырь-пастух и орлом полетел к любимой... У подножья горы он понял, что Зулихат уже не жива, и горе сломало его крылья, остановилось его сердце и сердце его скакуна...
Проснулись солнечным утром удивленные тишиной люди, взглянули в сторону Алибека, и гордые слезы брызнули из их глаз...
Из этих слез и возникла река Теберда. Три года текла она по долине соленая и горячая. Потом река остыла, а любовь в сердцах людей к Зулихат живет и поныне.
На снежном хребте, повернув светлый лик к солнцу, с гордо поднятой грудью и низко упавшими волосами лежит прекрасная девушка... С тех пор называют это место горой Зулихат. Мчится к ней и не может домчаться прекрасный юноша на сильном коне, окутанном легким туманом.
Седые горцы сажают внуков на плечи, чтобы лучше была видна гора Зулихат, и, не торопясь, рассказывают все, как было...
Крепость Рум
Так зовут высокую скалистую гору, одиноко вздымающуюся там, где кончается аул Ючкекен, если идти по нему с запада на восток.
Гора окружена сплошными, очень крутыми каменными выступами, и взобраться на нее можно только по ступенчатым тропкам, вырубленным в скалах древними жителями тех мест.
А жили, говорят, там горцы — немногочисленный, но красивый и мужественный народ. Славу об их удивительном гостеприимстве и добродушии разносили по всем концам света многие купцы и путешественники, дорога которых лежала через их земли.
А земля их, рассказывают, была богата, и они умели брать у нее эти богатства, потому что умели трудиться.
Изо дня в день множили она в своем краю изобилие, которому могли завидовать и завидовали гостившие у них чужестранцы. Самые старые горцы и самые маленькие пасли на сочных хребтах тучные стада и табуны; мужчины, которые еще не были стариками и уже не были детьми, дни и ночи проводили в горах и лесах, охотясь на дикого зверя, женщины растили детей, пекли хлеб и любили мужчин.
Труд — мать изобилия, и все они трудились и никогда поэтому не зарились на чужое добро, никогда не помышляли посягнуть на владения ни близких, ни дальних соседей. Не было среди них голодных и бедных, как не было согнувшихся к земле под бременем губительной роскоши.
Но неоднороден род человеческий. Греет щедрое солнце до каких-то дней и тех, кто любит пожинать там, где не сеял. Держит добрая земля до каких-то пор и тех, кто изуродован страшной болезнью — алчностью.
Много было в те времена одержимых одной страстью — сеять гибель и страх, добывать легкий урожай. Они сгоняли под свое злое знамя себе подобных, множили себя, и их меч никогда не знал, пощады.
Не надеялись на пощаду и горцы, когда однажды утром, проснувшись, увидели, как тьма-тьмущая конного войска, закрыв небо за собой тучами пыли, неслась к ним, вверх по Гум-реке.
Дикие всадники со смуглыми, широкоскулыми лицами ворвались в аул, стали сгонять скот, грабить и сжигать дома, убивать всех, оставляя только красивых женщин.
Кто может хорошо трудиться, тот не может плохо воевать. Горцы бились как львы, но слишком силен и многочислен был враг.
Защитникам своей земли пришлось отступить и укрепиться на вершине единственной вблизи аула горы.
- Вы хорошо бьетесь, - сказали им пришельцы, - спускайтесь с горы, пожмем друг другу руки и скорее сядем за трапезу дружбы. Идите с нами, мы пройдем всю землю от одного конца до другого » покорим ее. Добыча наша будет богата, и доля ваша в ней будет братская …
- Нет, - сказали с горы, - у нас разные матери, не братья мы с вами. Не для битв наши руки... Хлеб, добытый мечом, будет для нас тверже камня... Если вы не можете положить стрелы обратно в колчаны, пусть будет бой...
- Вы очень мужественны,— вновь обратились тогда пришельцы. - Но вас мало. Покоритесь судьбе, сложите оружие и уходите прочь с этой земли, мы дарим вам жизнь. Решайте до утра, а утро пусть принесет нам ваш ответ.
Всю ночь на горе шел спор.
- Будем бороться,— говорили одни,— мы можем еще держаться...
- Уйдем,— говорили другие,— хлеб кончается, воды нет, дети гибнут, женщины слабеют, мужчины устали... Уйдем и заживем в других краях... Дорог много, земля велика, мир широк...
Когда вторых стало слышно больше, когда их речи стали называть разумными, из толпы вырвался юноша, почему-то не пожелавший открывать спрятанное в белом башлыке лицо... Вскочил этот человек на высокий камень, чтобы видеть всех, и воскликнул звонким юношеским голосом:
- Эта ночь не может нас разделить на безумных и благоразумных. В эту ночь можно быть только трусом или только героем... Никем другим теперь быть нельзя. В эту ночь можно или уйти, и, потеряв родину, сохранить жизнь, которую когда-то все равно потеряем, или
остаться и потерять только жизнь.
Куда можно уйти?!— продолжал юноша.— Земля велика, но нет больше земли, где мы родились... Дорог много, но ни одна не ведет к счастью расставшихся с родиной... Мир широк, но тесно в мире потерявшим родину. Рождаются все одинаково, умереть можно по-разному. Умрем не предавая землю, соки которой мы все носим в себе...
...Битва, начавшаяся утром, была жестока и долго не кончалась.
Стрел, которые посылали противники друг в друга, было так много в небе, что ни одна лишняя меж ними не поместилась бы.
С горцами тогда бились не только смуглолицые воины нашествия — с ними бились и голод, и жажда... Губы их трескались, и с них, как со свежих ран, капала кровь... Жажда сжимала им горло своею длинной железной рукой, сушила им грудь и язык... Горцы видели смерть не только глазами, но и чувствовали ее вкус во рту.
Во время передышек они выдалбливали в камнях ямы, в которых за ночь собиралась роса. Эти ямы на горе и сейчас глубоки.
Освежив себя каплей целебной влаги, горцы снова вступали в бой. Старики и дети, которые не могли справиться с тугим луком, сбрасывали на головы врагов камни...
Женщины успокаивали плачущих младенцев иссякающим молоком из окровавленной груди и снова принимались точить стрелы...
Древние старухи просили у Грома и Молнии воды и победы.
Никто не умирал лежа... Ложились только после смерти. И уже было много лежащих.
Все меньше становилось тех, кто стоял. Но и у них постепенно плавился металл силы. Конец, казалось, стал так близок, что можно было достать рукой.
Враги, узрев в тумане битвы сладостный лик победы, с радостным воплем поползли со всех сторон к горе.
Последние стрелы свои пустили горцы и приготовились умереть...
И в этот миг раздался пронзительный боевой клич.
- О, братья мои!— воскликнул юноша в башлыке, высоко поднимая свой меч.— Сколько стоит жизнь героя?! Пусть это скажут ваши мечи...
Он вскочил на коня, и вдруг обнажилось прекрасное девичье лицо. Всадница сорвала с головы башлык, завязала им глаза коню и направила вниз со скалы в самую гущу врагов.
Ринулись горцы за юной всадницей. Кони их будто обрели крылья, а мечи стали длиннее. Смешались враги, и в панике отступили.
- Мы прошли половину земель с востока на запад,— сказали они, уходя, — но подобного не видели. Этот народ ни истребить, ни покорить нельзя.
Так спасла свой народ юная, но мужественная девушка. Ее звали Рум.
Вот почему крепостью Рум зовут гору, гордо стоящую там, где кончается аул Ючкекен.
Котел нартов
Две высокие горы, одетые зелеными лесами, неподвижно замерли друг против друга: Бештау и Железная. А в низине между ними выбиваются на поверхность из глубины недр горячие ключи, питаемые жаром подземного огня.
Из каких расщелин вытекают они? Какая сила приводит в движение их струи?
Горы молчаливо оберегают волшебные тайны земли. Только в тот час, когда солнце опускается за острые зубцы Бештау и леса на горных склонах одеваются мраком, можно подслушать в тихом шепоте ветра повесть о днях прошедших. Бот она.
Когда-то в этих местах обитало могучее племя добрых и трудолюбивых нартов. Леса и реки щедро дарили им свои богатства: нарты охотились на диких зверей, ловили рыбу, собирали мед, диких пчел, плоды и ягоды.
Нарты жили по мирным законам, но умели защищать своих жен и детей, спокойствие своих жилищ. И не было на Кавказе богатырского племени сильней, чем они.
Один только Бзаджей, повелитель гор, имел над ними всемогущую власть. Он никогда не показывался на глаза нартам, но насылал на них грозу с громом и молнией. И тогда нарты бросали оружие и в великом страхе падали на землю вниз лицом, чтоб не видеть, как Бзаджей мечет огненные стрелы, не слышать, как перекатывается от вершины к вершине его громовый хохот.
Нарты старались отвести от себя гнев Бзаджея и задабривали его обильной данью. Все, что у них было, - туши кабанов, убитых на охоте, лисьи шкуры, молоко диких коз, плоды, орехи - все несли они ненасытному Бзаджею, не оставляя себе никаких запасов.
Бзаджей прятал приношения нартов в своих кладовых на неприступных заоблачных высотах и ненадолго оставлял данников в покое, а потом снова разражался громом и молнией.
Повелитель гор делался все более жадным и обирал мартов до последней крохи. От нужды, от плохой пищи стали слабеть их силы. Но по-прежнему они дрожали от страха пред ненасытным Бзаджеем п отдавали ему все свои припасы.
Но вот однажды во время грозы, когда нарты лежали на земле вниз лицом, раздался смелый молодой голос:
- Эй, ты, проклятый Бзаджеи с козлиной бородой, довольно пугать нас, мы тебя не боимся больше!
Изумленные нарты подняли головы. Это кричал юный Урузбек, самый сильный и самый красивый из всех молодых нартов. Он стоял, выпрямившись во весь рост, с высоко поднятой головой. Тело его было гибким и мускулистым, как у барса, а лицо светлым, точно сама весна.
Нарты е ужасе ждали; сейчас всесильный повелитель гор поразит дерзкого смельчака ударом молнии. Но все было тихо. Бзаджеи не метал больше в нартов огненных стрел, стихли раскаты его громового хохота.
А Урузбек продолжал кричать, весело смеясь:
- Эй, ты, козлинобородый! Покажись нам хоть раз, чтоб нарты увидели, каков ты есть.
Все было тихо.
- Теперь мы сами будем съедать все, что добываем в лесах, - сказали нарты.
Но Бзаджеи придумал, как наказать непокорных.
Нарты питались все вместе из одного общего котла, вкопанного между горами. Котел этот был огромным, в нем вмещалась вода из семи горных озер. Огня нарты добывать тогда еще не умели и всякий раз просили его у повелителя гор, чтобы сварить себе обед или ужин.
Вот и в этот раз они наполнили котел ледяными глыбами, сброшенными с горных высот, и как всегда обратились к невидимому Бзаджею:
- О повелитель гор, дай огня.
Но Бзаджеи молчал, и котел оставался холодным. Нарты сидели вокруг и не знали, что делать.
Вдруг вдали послышалась песня - это возвращался с охоты юный Урузбек. Он шел упругой походкой барса, и лицо его было светлым, как весна.
Урузбек подошел к котлу, и молодые нарты потеснились, уступая ему место.
- Почему вы сидите у холодного котла? - спросил Урузбек.
- Повелитель гор наказал племя за твою дерзость. Может, ты научишь нас, как вскипятить воду без огня?— сказал старейший.
Помрачнели ясные глаза Урузбека, Вскинул он свою гордую голову и закричал с гневом:
- Эй, ты, ничтожный Бзаджеи! Сегодня я на охоте убил семерых твоих слуг, семерых джинов, которых ты заставлял метать в нас огненные стрелы.
От слов Урузбека потемнело небо над головами нартов, и ледяные глыбы в котле растаяли.
Урузбек встряхнул мягкими своими кудрями и закричал снова, обратив к горам лицо, светлое, как сама весна:
- И еще я убил семь твоих слуг, семь лесных джинов, что уводили нас от диких зверей на охоте, путали следы.
Тучи на небе налились багровым светом, из котла начали вырываться клубы пара.
И снова прозвучал громкий голос отважного Урузбека;
- Я и тебя убью, трусливый Бзаджей, выходи на поединок со мной.
С шумом вскипел нартовский котел. Горячие струи воды разбрызгивались по склонам гор. Молния расколола багровые тучи, и вдруг все смолкло.
Но Бзаджей не сдавался. Он придумал жестокую месть. Повелитель гор лишил землю нартов дождей и наслал на них знойные ветры пустыни. Сухая земля истрескалась, реки иссякли, листья на деревьях сморщились и опали, хотя до осени было еще далеко.
Для племени нартов настало тяжелое время. Звери в лесах повымерли, птицы покинули эти края, женщины перестали рожать.
И опять собрались нарты у котла и сказал Урузбеку старейший:
- Ты принес племени несчастье, и потому нарты говорят тебе: уходи. Если тебя не будет среди нас, повелитель гор дарует нам свое прощение.
Оглядел Урузбек стоявших вокруг нартов, но не встретил ни одного ласкового взгляда, все от него отвернулись. И тогда он сказал:
- Хорошо, я покину племя, если вы того хотите. Но прежде чем уйти, я уничтожу проклятого Бзаджея. Его надо искать вот на этой горе с пятью вершинами. Надо подниматься сразу на все вершины, чтоб злодею некуда было спрятаться. Кто пойдет со мной?
Вышли из круга нартов четверо юношей, красивых и стройных, как чинары. Их сильные тела казались выточенными из камня.
- Эй, ты, Бзаджей, жалкий трус, - крикнул Урузбек, - мы идем к тебе, принимай бой.
Юные нарты стали подниматься на вершины горы. Урузбек - на самую большую, что в середине. И когда все они достигли пяти вершин, то вдруг начали обращаться в облака, которые растеклись над долиной теплым дождем.
И сразу зазеленели деревья, потекли реки, запели птицы в лесах. На землю нартов между двух гор вернулась жизнь.
А нартовский котел с кипящей водой от тяжести постепенно ушел под землю, и над ним вырос густой лес, такой же, как на склонах соседних гор.
Вода в котле кипит и теперь, не остывая. Это дар Урузбека людям, потомкам нартов.
А куда девался жадный Бзаджеи - неизвестно, от него и следов не осталось.
Проклятие старого Тембота
Человек живет на земле только один раз, а потом уходит. И лишь молва о нем, о его делах остается в памяти потомков. О добрых и смелых - добрая. О злых и неверных - какую заслужили. Е народе сложено много сказаний о людях, живших до нас в этих краях, и сказания те справедливы, как сама правда.
Есть в ущелье реки Аликоновки за Кисловодском скала, которую называют «Замком коварства и любви». О трагических событиях, разыгравшихся здесь когда-то, о чистом, бесхитростном сердце простого табунщика и предательстве надменной княжны рассказывает легенда.
Приходи сюда в ранний утренний час, когда травы встречают восход солнца легким шелестом, сверкая капельками росы. Прислушайся к мерному шуму реки внизу под обрывом - и ты различишь в нем неясные голоса: женский смех, чью-то горькую жалобу, возгласы гнева.
Приглядись к очертаниям скалы: она и впрямь напоминает старинный замок с зубчатыми башнями, узкими окнами-бойницами. Наверх ведет крутая, вырубленная в камне лестница.
Когда-то стоял здесь, - рассказывают старики, - замок владетельного горского князя Касая. От Эльбруса до Казбека не сыскать было человека богаче, чем Касай.
Жил он в ауле у подножья Бештау, и сотни унаутов (прим.рабов) работали на своего господина, не разгибая спины. Дом его был полок дорогой утвари, драгоценного оружия, ковров, тонких тканей, привезенных издалека. А вокруг, до того места, где небо сходится с землею, тянулись владения Касая. Сюда, в ущелье, пригоняли на летний выпас принадлежавшие князю табуны. Столько было у него коней — целую неделю гнали их табунщики по пыльным дорогам!
Князь рано овдовел и жил одиноко, замкнуто. Люди в ауле боялись его, зная суровый нрав своего господина. А между собой шептались потихоньку... О молодой жене Касая, которая зачахла в княжеском доме без любви, без ласки и умерла, оставив мужу маленькую дочь Дауту. О пастухе, которого князь засек до смерти из-за теленка, задранного волком. О том. что его сынишку - Али Конова, оставшегося сиротой, взял на Боепитание старый табунщик Тембот и полюбил как родного сына.
Мрачен, неприветлив был княжеский дом. Возвращаясь из походов или поездок по своим угодьям, Касай подолгу сидел у окна с трубкой во рту. Улыбка никогда не появлялась на его словно окаменевшем лице. Никто не знал, о чем думает князь. Может быть, поздние сожаления о рано умершей жене терзали его. Соседей он избегал и в гости к себе не приглашал.
Сухощавый, долговязый, с длинным крючковатым носом, Касай походил на коршуна, готового в любой момент броситься на беззащитную добычу и заклевать ее. Глаза, серые, без блеска, как хмурое небо в пасмурный зимний день, смотрели на людей холодно, высокомерно.
И вдруг в этот угрюмый дом пришла радость. Подросла Даута и согрела душу стареющего князя. Словно хрупкий цветок расцвел в сыром ущелье, куда не достает луч солнца. Теперь Касай жил только для дочери, для нее одной копил и умножал свои богатства.
Даута становилась девушкой, и скоро люди по всей округе заговорили о ее красоте. Тоненькая и стройная, как тополь, с гордой, красиво посаженной головой, с румянцем, рдевшим на смуглых щеках, как спелые вишни, и тяжелыми черными косами, она походила на величавую орлицу. И поступь у нее была плавная, как у орлицы. Только глаза у Дауты были, как у отца — серые, без блеска и смотрели на людей с холодным высокомерием. Красота ее не грела. Она была, словно снег на вершинах гор: сверкает алмазами, прекрасен, а тепла от него нет.
Даута привыкла, что все в доме торопятся выполнить любое ее желание, привыкла командовать людьми. За малейшую провинность расправлялась со слугами так же жестоко, как и ее отец. И люди говорили, качая головами: «Знать, у молодой госпожи вместо сердца - кусочек льда».
А в доме старого табунщика подрастал молодой джигит. Тембот гордился своим приемным сыном, души в нем не чаял. Да и было за что!
Али Конов выделялся среди парней аула красотой и силой. Никто не умел так ловко накинуть аркан на шею лошади, вскочить на самого дикого, необъезженного коня и в три дня приручить его так, что на него без опаски можно было и ребенка сажать.
А когда молодежь собиралась на стрельбы или джигитовки, Али Конов всегда оказывался первым. Он попадал в птиц налету, выстрелом сбивал с товарищей папахи, на полном скаку доставал с земли серебряную монету. По скалам лазал с легкостью тура.
Несмотря на молодость, он уже не раз обагрял саблю кровью врага и был храбр в бою, как подобает горцу. Но никому джигит не причинял зла без причины и всегда готов был защитить женщину, ребенка, слабого старика, помочь товарищу.
Али Конов был любимцем аула, и девушки всей округи засматривались на него. Но Али ни на кого не смотрел, в сердце ему запала Даута. Часто лицо его омрачалось печалью: разве мог он, табунщик-бедняк, мечтать о том, чтобы попросить себе в жены знатную княжну! Старый Тембот догадывался о чувствах Али и тревожился за сына.
Однажды в день байрама Касай решил устроить большой праздник, чтобы дочь могла повеселиться. Гости съехались отовсюду — с Чегема, Малки, Баксана, из Тебердинской долины. Поле за аулом запестрело яркими нарядами женщин, мужскими черкесками всех цветов, точно маками и васильками.
Касай ценил Тембота и Али как лучших табунщиков и велел дать Али к празднику черкеску тонкого сукна, шапку бухарского каракуля, сапоги на мягкой подошве и оправленный в серебро кинжал. Али в княжеской одежде был на празднике самым красивым, самым заметным. Девушки заглядывались на него, а сынки приезжих князей хмурились недовольно.
По древнему обычаю адыгских племен на празднике не было Деления на господ и унаутов - все были равны. Ломились столы от жирных и сладких яств, пенилась шипучая махсыма (прим. Хмельной напиток из проса). А потом начались скачки. До чего же хорош был Али Конов! Мчась стрелой на гнедом скакуне, он прыжком перебрасывал свое сильное тело через коня то налево, то направо, делал самые сложные фигуры джигитовки.
Не замедляя бега, он, свесившись с седла, зубами доставал кинжал, воткнутый по рукоятку в землю.
Забилось тревожно сердце Дауты, ярче обычного разгорелись щеки самолюбивой княжны. Ей хотелось, чтобы юноша обратил на нее внимание, предпочел другим.
И вот все встали в круг, раздались звуки шичепшины (прим. род скрипки) Кафа! Поплыли по кругу пары. Даута ждала. Али Конов взмахнул длинными рукавами черкески и пошел вдоль круга, быстро перебирая ногами. Бот он остановился против Дауты, пригласил ее. Точно прекрасная птица, плавно заскользила Даута в танце, с опущенными ресницами и сомкнутыми устами, как требовал обычай. А юноша стремительно мчался следом то настигая ее, то пропуская вперед. И не было в кругу пары красивее их.
С этих пор Али и Даута начали встречаться тайно. Уже пожелтели деревья на вершинах гор, а потом и вовсе растеряли листву. Уже Бештау сердито кутался в серые туманы, и с неба падали колючие снежинки, а влюбленные продолжали сходиться каждый вечер за аулом, где никто не мог их увидеть.
- Что же нам делать, Даута? - шептал в отчаянии Али. Не отдаст ведь тебя князь Касай мне, бедняку. Давай убежим.
Княжна поднимала на юношу серые глаза, холодные, как снег на горах,
- Что ты, Али! Это не для меня. Смотри, как белы и мягки мои руки, как нежна кожа на шеках. Я не вынесу трудностей дальнего пути. Подожди, лучше я уговорю отца, чтоб отдал за тебя.
- Нет, — отвечал джигит,— князь не опозорит себя родством с нищим. Знаю только одно: разлуки с тобой я не перенесу.
Когда пригрело весеннее солнце и на лугах зацвели ромашки, князь велел табунщикам гнать коней в ущелье. А скоро и сам с дочерью приехал сюда и поселился в замке.
Каждый вечер тайком от всех поднимался сюда Али Конов по крутым каменным ступеням, и только луна да быстрая река внизу под обрывом видели их горячие ласки, слышали шепот влюбленных.
Но вот однажды в ущелье пригнал свои табуны Зулкарней, сын богатого князя из Тебердинской долины. Никогда Зулкарней не гонял табунов так далеко, но он слышал о редкой красоте Дауты и решил посвататься. Зулкарней приехал со множеством слуг и расположился лагерем недалеко от замка Касая.
Скоро Зулкарней посетил князя. Он был статен, хорош собою и приглянулся девушке. Разве мог сравниться с ним жалкий табунщик с его шершавыми руками, в бедном одеянии, пропахшем конским потом.
Теперь уже Даута не проводила вечеров с Али. Прибежит на минутку и спешит обратно в замок: отец, мол, ждет, искать будет.
Сватовство Зулкарнея состоялось и было принято. Даута была счастлива. Но как сказать Али о своей измене?
Наступил вечер. Солнце скрылось за вершинами заснувших гор, синее небо загорелось золотыми огнями звезд. Все спали — кони и люди. Только внизу под обрывом шумела река, да Али Конов с тревогой ждал у замка княжну.
Вот, наконец, и Даута. Али взял ее за руку и они уселись, как всегда, над обрывом.
- Даута, ты стала не та. Или разлюбила? - спросил Али печально.
- Я пришла к тебе с недоброй вестью. Зулкарней попросил меня з жены, и отец согласился. Но я люблю тебя, Али. и расстаться не в силах. Бежать бесполезно — отец все равно нас настигнет. Тебя убьет, а меня отдаст Зулкарнею. Давай лучше бросимся вниз с этого обрыва и умрем вместе.
Так говорила хитрая княжна, прижимаясь к юноше. Али не подозревал обмана. Он верил Дауте и, пораженный вестью, смотрел вниз на шумевшую по камням реку. Он не был трусом, но не хотел бессмысленной смерти, не хотел гибели Дауты. Как поступить, чтобы остаться с любимой девушкой, где найти убежище?
Княжна решила выполнить коварный замысел, не откладывая. Она обняла Али за шею и целовала его, говоря: - «Умрем же, любимый, умрем вместе!» А когда Али обнял ее. Даута незаметно вынула спрятанный под платьем кинжал и вонзила его в грудь Али. Юноша только успел вскрикнуть и упал на землю мертвым.
Чтобы скрыть следы убийства, Даута столкнула еще не остывший труп в пропасть и спокойно пошла по тропинке к замку. Не зря говорили люди, что в груди у дочери жестокого Касая вместо сердца - кусочек льда.
А наутро Касай с дочерью уехали в аул - готовиться к свадьбе. Следом за ними уехал и Зулкарней.
Старый Тембот сначала подумал, что Али ушел с табуном на дальние пастбища. Но табуны вернулись, а сына все не было. Встревожившись, табунщики стали искать товарища. Все горы, долины излазали - нет нигде. Наконец, спустились в пропасть и увидели тело Али, разбившееся о камни. Кинжальная рана в груди открыла им всю правду. Положили мужчины тело друга на бурку и понесли к Темботу.
Свет затмился в глазах табунщика, от горя старик ослеп. Ощупывая руками лицо Али, гладя его кудрявые волосы, все повторял: «Вставай, сын! Ты слышишь меня? Сядем на коней, поедем в горы».
Но не вставал Али Конов, и молчали стоявшие вокруг мужчины, молчали горы, только река внизу под обрывом шумела неугомонно. И помутился ум несчастного старика, и вскричал он, простирая руки к замку:
- О, будь же проклято это место, прокляты те, кто погубил моего сына! Пусть отныне не знают они ни покоя, ни счастья!
И вдруг померкло солнце, поднялась такая буря, что люди не могли устоять на ногах, послышался подземный гул. А когда мрак рассеялся, люди замерли, пораженные страхом: замок исчез, рассыпался в прах. Лишь скала, на которой он стоял, напоминала теперь своими очертаниями развалины здания.
И хотя до зимы было егце далеко, с неба посыпал густой снег. Он падал, не переставая, три дня и три ночи. Ударил мороз, поднялась метель.
Сколько жили старики на свете, такого припомнить не могли. Заметались люди, пытаясь спасти табуны, но кони тонули в сугробах и замерзали. Скоро от огромных табунов ничего не осталось.
Голодные, оборванные, с трудом добирались табунщики до родного аула, неся на бурке тело Али, ведя ослепшего, обезумевшего от горя Тембота.
Касай, справив пышный свадебный пир и проводив дочь с молодым мужем в долину Теберды, пребывал дома в полном довольстве. С великим страхом доложили ему слуги о случившейся беде, о табунщиках, которые вернулись, оставив в ущелье погубленных коней.
Никогда еще не видели люди аула своего князя в такой ярости. Он выскочил из дома, весь дрожа от злости, и заорал в бешенстве, брызгая слюной:
- Презренные холопы, черная кость! Разорили меня! Всех поубиваю, ни одного в живых не оставлю.
Тут вышел вперед Тембот и сказал, протянув вперед руки:
- Не кричи, Касай, не страшен! Это судьба отомстила тебе за Али Конова, за все твои прежние дела. Где твоя дочь Даута? Пусть ответит нам всем, людям, зачем погубила моего сына?
- Молчи, несчастный!—крикнул Касай и так хлестнул Тембота плетью, что старик свалился на землю без признаков жизни.
Заволновалась толпа. Табунщики положили тело Тембота на бурку рядом с сыном и грозно двинулись на князя. И понял Касай, что пришел ему конец. Он вдруг сделался жалким, как ощипанный петух, и заговорил дрожащим голосом:
- Пого