некий загадочный и неосознаваемый миг становятся верой: "Я - такой."
Однажды родившийся образ создает два типа ограничений, и оба они
"ужесточают" нас, делают монотонными, негибкими, навсегда застывшими
существами. Внутренние ограничения касаются, прежде всего, стереотипов
общественного поведения, мотивов и оценок любых действий, производимых
нами самими. (И не только прилюдно! Социум существует уже не только среди
аудитории, в коллективном труде и т.п. - социум "живет" в нашей голове,
даже когда мы уединились, читаем книжки или принимаем душ.) Внешние
ограничения непосредственно происходят из внутренних и касаются "оценок":
нас сковывает мнение "других", их отношение к нам, ожидания, их
представления о "хорошем" и "дурном", "предсказуемости" и
"непредсказуемости".
Неосознанно любой индивид всегда стремится к т.н. "социальной
конгруэнтности", т.е. пропорциональной соразмерности образа себя со
всеми видами социального воздействия на него (лучше сказать, социального
принуждения). Такая конгруэнтность присуща любой социальной ячейке, с
которой себя отождествил тональ в процессе напряженного самоубеждения. В
неразрывном единстве с образом себя существует весь личностный механизм, а
особенно - те его компоненты, что нам в данном случае интересны, т.е.
мыслительный и перцептивный.
Психологическая история человечества изобилует такого рода примерами.
Дон Хуан, рассматривая историю человеческого общежития, прибегает к такому
емкому понятию, как тональ времен.
Например, субъект средневековой истории качественно отличается от
античной личности. Он должен быть корпоративен, связан узами служения и
верности со своим сюзереном, он - часть универсалистской общины
христианской церкви. Феодальное общество стремилось ликвидировать
индивидуальные проявления, так как видела в индивидуальности, прежде
всего, деструктивное начало. Что же касается социальной структуры Нового
времени, то здесь поведение индивидов не нуждается в иных регуляторах,
кроме колебаний хозяйственной конъюнктуры. Их существенной чертой является
тенденция к "торговому", "деловому" поведению в самом широком смысле.
Личность оказывает услуги другому, лишь ожидая взаимности. Для такого типа
характерна экстравертивность, перцептивная точность (т.е. жестко
фиксированная адекватность на усложнившееся описание мира), стремление к
получению информации и корыстному ее использованию. При этом речь идет не
только о материальных возможностях, но и о престиже, знаниях, влиянии и
т.п. Из-за того, что социальная позиция в новом обществе является
одновременно доступным и сверхценным достижением, характерной чертой
общественно активных личностей становится конформизм - постоянное
приспособление к общепринятым положениям и ценностям, стремление избежать
подчеркивания индивидуальных черт.
Образ Я - структура изменчивая и зависит от актуальных в данный
момент ситуаций, оценок других людей. Образ актуального социального
окружения также весьма нестабилен и подвержен конъюнктурным изменениям.
Представления о целесообразности собственного поведения, смысла своего
существования не являются, как правило, продуктом индивидуального опыта,
спонтанной избирательности, чаще они детерминированы соображениями
карьеры, гарантиями жизненных успехов в определенных условиях.
Нас интересует, прежде всего, в какой степени социальный аспект
тоналя несет ответственность за ограничения перцептуальных способностей
человека. Если мы согласились, что наша сущность (личностное "Я")
потенциально свободна, то нам требуется понять, каким именно образом
социальность препятствует осуществлению этой свободы. Назовем суть нашего
общественного бытия интеракцией, т.е. взаимовоздействием. Человеческая
интеракция, снабженная мыслительным и перцептуальным механизмом, - не
такое уж простое явление. Достаточно сказать, что люди не просто реагируют
друг на друга, но, в первую очередь, интерпретируют и определяют
взаимные действия. Их реакции не вызываются непосредственно действиями
другого, а основываются на значении, которое они придают подобным
действиям. Таким образом, интеракция людей опосредуется использованием символов, их интерпретацией или приданием значения действиям другого.
Это опосредование эквивалентно включению процесса интерпретации между
стимулом (сенсорным сигналом) и реакцией. Как видите, именно работа тоналя
всесторонне окрашивает попытки человеческих существ со-общиться, возвести
любую (пусть даже самую незначительную) структуру, институт коллективного
действия. При этом стимулом действия оказывается значение объекта в
приложении к сконструированной (тем же тоналем) потребности.
Значение объекта придается ему индивидом. Индивид не окружен уже
существующими объектами, которые воздействуют на него и вызывают его
действия. Он сам конструирует свои объекты, исходя из интерпретаций
деятельности и потребности. Человек противостоит миру и другим людям
посредством значений, формирование которых - развивающийся
коммуникативный процесс, в ходе которого индивид замечает предмет,
оценивает его, придает ему значение и решает действовать на основе данного
значения. Учитывая предъявляемые ему социальные требования и сталкиваясь с
неприятными ему интерпретациями (недружелюбная среда, отсутствие
поддержки, враждебность, конкуренция и т.п.), индивид противопоставляет
себя подобным явлениям, принимая или отвергая их, или преобразуя в
соответствии с тем, как он их определяет или интерпретирует.
Следовательно, "поведение человека не является результатом давления
окружающей среды, стимулов, мотивов, социальных установок или идей, - как
писал американский социолог Г. Блумер. - Оно возникает в результате того,
как он интерпретирует эти вещи и обращается с ними в действии, которое он
конструирует." (Курсив мой - А. К.)
Если же мы назовем "эти" вещи своими именами, то чаще всего выяснится,
что речь идет о людях, о себе подобных, о референтной среде, которая,
оставаясь для нашего "личностного Я" стимулирующим, но бесконечно
"внешним" веществом, имеет наглость порицать или восхвалять, судить или
оправдывать, как будто мы принадлежим им по праву. Сколько зла, зависти,
дурных советов и бессмысленных предостережений сыплется нам на голову со
всех сторон! Более того, наш образ себя волей-неволей формируется,
питаясь этими миазмами, уподобляется банальному шаблону, то и дело
цепляемому на нас участливыми "доброжелателями".
Невольно вспоминаются слова апостола Павла, уместные здесь, хоть и
сказанные по другому поводу: "Не боишься ли ты, что твоя мысль или ты сам
будешь опасен для соседа?"
Неудивительно, что отказ от социального Я, "Я для других", во имя
полноценного, спонтанного и свободного переживания "Я для себя", для
многих мистиков и религиозных адептов кажется спасительной идеей. "Уход от
мира", "уход в безвестность" всегда манили мудрецов и пророков, не
желавших потерять сосредоточенность, необходимую для постижения
Реальности, Бога. Чаще всего эти идеи принимались учениками буквально: йог
уходил в пещеру, монах - в монастырь, подвижник - в пустыню. Такое простое
действие не меняет ничего в природе. Социальный человек остается таким
же даже в абсолютной изоляции. Действительно упорного труда требует
внутреннее изменение, для которого вовсе не нужна келья или шалаш.
Например, Чжуан-цзы, мысли которого мы часто и с любовью приводим,
называл всю совокупность социокультурных структур "постоялыми дворами" на
пути к истине. Мудрые люди могут остановиться в них на ночлег, но не
задерживаются там. Наутро они снова пускаются в странствие по неведомым
дорогам беспредельных пространств. "... правда мира, - говорит он, - в
том, чтобы быть возвышенным без горделивых дум, воспитывать себя, не думая
о гуманности и справедливости, править, не имея заслуг и славы, пребывать
в праздности, не скрываясь на реках и морях, жить долго без аскетических
упражнений, обо всем забыть и всем обладать, быть безыскусным и не ведать
пределов... "
Заметьте: в этом высказывании нет ни малейшего намека на
демонстративную, "принципиальную" асоциальность ("править, не имея заслуг
и славы") - речь идет о растождествлении с социальным механизмом, с его
угнетающей фиксацией, т.е. о специальной "внутренней" работе, результатом
которой становится свободное участие в общественных действиях, не
привязанное к опутавшим их стереотипам, условностям, эмоциональным
стимулам, мотивам и целям. Предлагаемое иное качество социального участия,
разумеется, не может быть массовым - по крайней мере, в нынешнем состоянии
общества, и, тем не менее, это единственный способ превратиться из объекта
экономических манипуляций в человека Реальности, в человека Бытия.
Дон Хуан, для которого разрушение образа себя является важнейшим
шагом на пути к преодолению описания мира, предлагает Карлосу оригинальный
метод "неделания себя":
"Я уже знаю, что ты считаешь себя порочным, - произнес дон Хуан. - И
это - твое "делание". Теперь я предлагаю тебе подействовать на это
"делание" другим "деланием". С этого момента в течение восьми дней тебе
следует себя обманывать. Вместо того, чтобы говорить себе, что ты
отвратителен, порочен и бестолков, ты будешь убеждать себя в том, что ты -
полная этому противоположность. Зная, что это - ложь, и что ты абсолютно
безнадежен.
- Но какой смысл в этом самообмане, дон Хуан?
- Он может зацепить тебя и привести к другому "деланию". А потом ты
осознаешь, что и то, и другое - ложь, иллюзия, что они нереальны, и
вовлекаться в какое бы то ни было из них, превращая его в основу своего
бытия, - нелепо, что это пустая трата времени, и что единственной
реальностью является существо, которое живет в тебе и удел которого -
смерть. Достижение этого существа, отождествление себя с ним и его
самосознанием есть неделание самого себя." (III, 655)
И здесь дон Хуан очень четко определяет сущность своего принципа, о
котором мы уже говорили выше: в отношении к образу себя он стремится
произвести не реглоссировку (скажем, превратить "порочного" Карлоса в
благодетельного и мудрого), а именно деглоссировку, т.е. показать, что
всякий образ себя есть ложь, иллюзия, и верить в него - нелепо.
Потому-то данная работа может называться исключительно "неделанием", так
как противоположна любому "деланию" по существу.
С другой стороны, мы должны бы спросить себя: а в чем же неизменно
демонстрирует образ себя свою консервативную и упрямую сущность? Какова, в
главных чертах, его сущностная манифестация? Первое, что бросается в
глаза, - это однообразная последовательность стереотипов в любом действии.
Мало того, что мы подкрепляем стабильный (т.е. ограниченный) образ себя
внутренними разговорами, языком вообще, мы еще и постоянно реализуем этот
набор штампов действиями. Каждый из нас - тщательно сработанный, набитый
огромным числом деталей штамп. И поэтому мы предсказуемы. Дон Хуан учил
Кастанеду "убегать от самого себя" во всех ситуациях, где это только
возможно. Для этого он даже учил его охоте.
"Охотник не уподобляется тем, на кого он охотится. Они (добыча)
скованы жесткими распорядками, путают след по строго определенной
программе, и все причуды их легко предсказуемы. Охотник же свободен, текуч
и непредсказуем." (III, 527)
"Чтобы стать охотником, ты должен разрушить все свои распорядки,
стереть все программы. Ты уже здорово преуспел в изучении охоты. Ты -
способный ученик и схватываешь все на лету. Так что тебе уже должно быть
ясно: ты подобен тем, на кого охотишься, ты - легко предсказуем." (III,
527) А потом со смехом предложил Карлосу для начала отказаться от
ежедневного ленча в одно и то же время.
Стереотипы поведения, как мы уже сказали, - продукт человеческой
социализации. В предыдущих главах нам довелось достаточно порассуждать о
пользе и вреде социальности для человека - не будем на этом
останавливаться. Обстоятельства нашей жизни почти всегда есть тоже продукт
общества. Нас интересует теперь, как и в силу каких мотивов личность в
таких обстоятельствах реализует себя? Личность уже во многом "безвестная"
для социума, остановившая ключевой стереотип общественного поведения.
Дело в том, что, отключившись от общественных обстоятельств, человек
прежде всего утрачивает в них опору и ориентир. Как причина и мотив
поведения обстоятельства отпадают, обесцениваются, что создает для
человека совершенно новую ситуацию. Он ничем не мотивирован, а что-то
делает. Что, почему, в силу чего? Поскольку человек не является больше
выразителем, представителем или защитником чего бы то ни было, ничто за
ним не стоит и ни с чем он не сообразуется, то ответ может быть только
один - он действует ни для чего, ни почему, беспричинно и бесцельно, он
действует от себя. Это - открытие, открытие личности-мотива, личности как
мотива поведения.
Человек способен "отключаться" от обстоятельств - созерцать,
задумываться, решаться, чтобы затем вновь вернуться к ним. Но здесь речь
идет о чем-то гораздо менее условном - ни созерцательности, ни
задумчивости, ни выбора, ни возврата. Не временное отрешение, а абсолютный
отрыв. Обнаруживающаяся личность - это непосредственная и одновременно
окончательная причина деятельности, человек, за которым и перед которым
ничто не стоит. Можно сказать, что это своего рода измена обстоятельствам
(моралисты скажут - измена самому обществу!), то есть противостояние
обстоятельствам, постоянство независимости от них. Это не дух
сопротивления, а абсолютное безразличие - все многообразие обстоятельств
сокращается для личности в одно определение - безличное. (Между прочим,
особым защитником прав личности, вынужденно пребывающей в социуме,
выступал Шарль Бодлер: "При перечислении многих "прав человека", которое
мудрость XIX века так часто и с таким удовольствием предпринимает, были
забыты два достаточно важных права, а именно: право противоречить самому
себе и право на уход." Ш. Бодлер. Эдгар По, его жизнь и произведения. -
Курсив мой. А. К.)
А дон Хуан как раз и призывает к уходу - изящному, таинственному,
магическому по существу; уходу из мира повседневности, где никогда не
может случиться ничего принципиально нового, в мир Непостижимого, в мир
Вечности, где есть только одна, истинная Реальность - нагуаль. Хитрую
уловку, придуманную магами для этой цели, он называет "стиранием личной
истории".
"Нельзя ли уточнить, что имеется в виду, когда ты говоришь "избавиться
от личной истории"? - спросил я.
- Неужели тебе не ясно? - драматически сказал он. - Твоя личная
история постоянно нуждается в том, чтобы ее сохраняли и обновляли. Поэтому
ты рассказываешь своим друзьям и родственникам обо всем, что делаешь. А
если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же
отпала бы. Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а
самое главное - ты не был бы связан ничьими мыслями." (III, 460-461)
Последовательная разидентификация всех компонентов образа себя - вот
исключительная цель этой практики. Это не театральная таинственность, не
многозначительные недомолвки с целью привлечь внимание. В конце концов, не
так уж важно, какие события вашей личной истории становятся достоянием
других; факт известности еще не делает их частью личной истории. Она
"стирается" тогда, когда мы более ни в какой степени не связаны всем
предыдущим - поступками, эмоциями, памятью, привычками и т.д. "Стирание
личной истории" - дисциплина, в основном, психологическая. Каждый
внутренний шаг личности должен быть свободен от груза прошлого, вы должны
двигаться свободно, не подчиняясь никаким стереотипам "социального Я". И
тогда никто не сможет составить о вас устойчивого мнения - ваша внутренняя
спонтанность развеет любую "мыслеформу", сотканную на вас друзьями иди
недоброжелателями. Вы пройдете сквозь их энергетические "препоны", как
дым. "Чтобы путешествовать в другие миры, - сказал Кастанеда, - и затем
возвращаться, следует оставаться незаметным. Чем больше о вас известно,
тем менее вы свободны. Вы попросту будете лишены свободы передвижения...
"Стирание личной истории" - один из первых и самых главных уроков дона
Хуана. Последовательное окутывание себя туманом не позволит никому
принимать вас за нечто само собой разумеющееся и предоставит вам простор
для личного изменения..."
В нашем многословном мире, где ценят точную информацию и опредмечивают
все живое, свободный человек - это человек, в первую очередь, безвестный,
неведомый. Неведомый как другим, так и самому себе.
3. Мир рушится
Здравствуй, моя смерть.
Я рад, что мы говорим на одном языке.
Мне часто был нужен кто-то,
Кому все равно, кто я сейчас,
Кто знает меня и откроет мне двери домой.
Б. Г.
Тень грандиозного розыгрыша постоянно как бы витает над всевозможными
"экспериментами" индейских магов, когда они берутся знакомить Карлоса
Кастанеду с таинственностью, которая, по их мнению, составляет суть нашего
повседневного мира. Мир - это непостижимая тайна, но заметить ее за серым
однообразием рационально сложенного фасада могут лишь отчаянные бунтари -
им все нипочем, они презирают условности архитектуры, законы устойчивости
и целесообразности, ясность и прагматизм структур. В некотором
метафорическом смысле это равнодушные к цивилизации параноики, готовые с
кувалдой в руках безо всякого сожаления крушить как вычурные анфилады
предков, так и модерновую геометрию бездумно одинаковых интерьеров. Если
уж и дальше следовать такой драматической аллегории, то тайна бытия являет
им свой невиданный свет именно в разломах - там, где вдруг обваливается
несущая плоскость, где разодранное покрытие демонстрирует в лохмотьях
бессмысленный узор, где вещи наяву открывают присущую им
нефункциональность, чистую бытийственность, прах. Такое освобождение от
смысла можно высмотреть, наблюдая руины. В самом деле - что за ними, кроме
памяти, а память, как известно, сродни воображению? Стоит отказаться от
памяти, забыть, и останется лишь совокупность теней, бликов, положений и
форм, о которых можно сказать только одно: они есть.
Подобным образом раскрепощенное мескалином сознание Хаксли
воспринимало чудесно непостижимую структуру форм, пока "протрезвевший"
тональ не испортил все представление радостью банального узнавания:
"Стул!" А прежде перед Хаксли во всей своей первозданной красоте
возвышались именно руины - "обломки" описания мира, сквозь которые
проливался несказанный свет чистой Реальности. Возможно, как раз на
"обломках" художник и находит материал для подлинного искусства - ведь по
сей день никто не знает, в чем содержится источник красоты, и почему
творец почти инстинктивно ищет ее в "естественности", в "не-сделанности",
в овеществленной спонтанности и релаксации перцептуальных шаблонов.
Розыгрыш, надувательство, фокусничество, иллюзионизм - вот те слова,
которые поневоле приходят на ум, когда мы сталкиваемся с полотнами
Ван-Гога или, что то же самое, с шаманским камланием, парапсихологическим
воздействием, полтергейстом и НЛО. Все они рушат наш мир, вызывая некий
перцептуальный столбняк, - пелена, за которой мерещится то ли подлинное,
то ли мнимое откровение.
Для того, чтобы описание мира отступилось от себя, рухнуло за область
содержания и смысла, существует один несложный в общем-то прием - введение
в систему деструктивного знака. Возможно, это нечто, напоминающее
компьютерный "вирус" - особо организованный информационный фрагмент,
который "сбивает" и расстраивает деятельность программ одну за другой.
Эффективность деструктивного знака тем значительнее, чем масштабнее он
разрывает ключевые стереотипы воспринимающего сознания. Такой деструктор
должен быть четко направлен на опору описания мира, на его "центральное
звено", на краеугольный камень всего здания тоналя. Ведь нам требуются
качественные руины, не так ли? Доверимся в этом отношении дону Хуану - он
опытный "подрывник", и посмотрим, каким образом он выполняет свою задачу,
беззастенчиво гоняя по пустыне своего "подопытного кролика" - Карлоса
Кастанеду.
Но для начала попробуем разобраться, на каких "камнях", на каком
фундаменте стоит перцептуальный аппарат сознания, строго охраняющий
целесообразное, прагматическое здание тоналя. Ключевой набор идей, или
стереотипов восприятия, мы, разумеется, не исчерпаем. Попытаемся
охарактеризовать лишь основные. Во-первых, это непрерывность -
идентифицируемый объект или его свойства не могут прекратить свою
длительность, если это противоречит законам общего описания мира.
Во-вторых, это ожидаемость (предсказуемость) - объект включается в сетку
закономерностей, и восприятие его должно поддерживать принятую
закономерность. Объект должен быть предсказуем в каждой отдельно взятой
ситуации, т.к. каждая ситуация в описании мира обладает вполне
определенным набором прогнозируемых вариантов развития. Иными словами,
брошенный камень должен пролететь некоторое расстояние и упасть на землю.
Если он вместо этого испарится в пространстве или улетит к звездам,
тональ, по крайней мере, содрогнется. Фокус, надувательство, иллюзия - вот
спасительные для него слова в подобных случаях. Третьей фундаментальной
опорой "описания мира" можно назвать стабильность (повторяемость)
образа. Кот не может превратиться в оленя, человек не может отрастить
крылья, и если вы оставили на стоянке свой автомобиль, то вряд ли,
вернувшись, обнаружите на его месте баллистическую ракету. Представьте,
какая чушь полезла бы со всех сторон, если сегодня вода закипает при 100
градусах по Цельсию, а завтра - при 14 или 220? Если ваши любимые цветы
сегодня - розовые, а завтра - серые в крапинку и т.д. и т.п.
В-четвертых, тональ изо всех сил цепляется за идею целостности. Он
способен функционировать, если окружает себя полными (полноценными)
образами, за которыми стоит синхронность или скоординированность сигналов,
поступающих по разным сенсорным каналам (через зрение, слух, осязание,
обоняние и даже вкус). С другой стороны, такая скоординированность
неминуемо связана с идеей пространственно-временного континуума, чьи
законы неоспоримы, в противном же случае "возмущенный" тональ объявляет
забастовку и отказывается участвовать в перцепции вообще, либо (преодолев
инстинкт самосохранения) разрушается, патологически сужается, избрав тот
или иной тип регрессии. С последними случаями нередко имеют дело
психиатры. Подумайте, как бы вы отнеслись к ясно видимому объекту, который
имеет запах и вкус, но его никак невозможно пощупать? Или, наоборот, нечто
невидимое, но жужжащее и вечно сующееся вам под ноги? Читайте
психиатрические справочники - там вы найдете много "лестных" определений в
свой адрес.
Каким образом дон Хуан обошелся с непрерывностью Кастанеды, мы уже
вспоминали в предыдущем разделе. Превратившись на его глазах в дряхлого и
слабоумного идиота, он подорвал веру тоналя в столь жизненно важную идею
его бытия, что Карлос достиг "места без жалости": тональ забастовал
всерьез и отказался "жалеть себя", т.е. попросту отказался на время от
целесообразности своего существования. Ожидаемость (предсказуемость)
событий подвергается со стороны дона Хуана и его эксцентричного
"ассистента" дона Хенаро постоянным, многократным и достаточно грубым
нападкам. Во-первых, предпринимая очередную атаку на крепкий тональ
Кастанеды, дон Хуан всегда подчеркивает: "У меня нет никакого плана".
Причем, для нас не имеет никакого значения, действительно ли маг
"импровизирует", прислушивается к недоступному для нас "зову намерения"
или вполне осознанно конструирует западню, согласно собственной культурной
традиции. Главное - это неожиданность, остановка предсказуемости, нелепая
"брешь" в описании мира. Он сбивает с толку и пользуется растерянностью
тоналя, чтобы проиллюстрировать некие таинственные "обломки", чья
ценность, быть может, и состоит только в том, что они чужеродны, они -
извне, мистическая галька на берегу океана Реальности. Добиваясь этого,
он любит пользоваться перцептивными контрастами: свет - тьма, звук -
тишина и т.д. Сколько раз он в минуты самого глубокого затишья издавал
пронзительные звуки, от которых кровь застывала в жилах, а потом снова
требовал глубокой, почтительной тишины! И тогда случалось, что приходили
"непостижимые вещи". Благодаря этим проказникам мир делается
"непредсказуемым", как в знаменитых фантасмагориях Льюиса Кэррола.
Например, существо из параллельного мира - "союзник" - настойчиво
предлагается Кастанеде в качестве забавного посетителя, которого можно
ожидать в любой момент.
"Теперь союзник непременно придет к тебе, независимо от твоего
отношения к нему. Ты можешь сидеть без дела или думать о женщинах и вдруг
- хлоп! - кто-то похлопает тебя по плечу. Обернешься - а сзади стоит
союзник," - шутит (?) дон Хенаро. (II, 425)
"Ладно, - сказал я. - Что делает в таком случае воин?
Дон Хенаро подмигнул и почмокал губами, как бы подбирая подходящее
слово. Он неотрывно смотрел на меня, потирая подбородок.
- Воин делает в штаны, - произнес он с величественной невозмутимостью,
доступной только индейцу." (II, 425)
Абсурд, нелепость, возведенные в принцип эмоционально-чувственного
отношения к разваливающемуся на глазах миру только и могут спасти тональ
от окончательного хаоса. Мы как бы оставляем в стороне самую важную черту
тоналя, с помощью которой он лелеет свою консервативность, свою хрупкую
мощь и безусловную веру в собственную непогрешимость, - мы оставляем в
стороне его чванливую серьезность, парадоксальным образом при помощи смеха
оберегаем его от разрушения. Так или иначе, столкновение с союзником -
серьезное испытание для человеческого тоналя. Потрясти разум, заставить
его уйти в сторону, и все же сохранить его - особое искусство работы с
союзником, явление которого - всегда разрушение ожидаемости
(предсказуемости) ординарного описания. Это явление оказывает магу
неоценимую помощь, давая возможность извлечь уникальный урок из восприятия
элемента нагуаля среди яркого солнечного дня тоналя.
"Растения подводят ученика непосредственно к нагуалю, а союзник
является одним из его аспектов. Мы действуем исключительно в центре
разума вне зависимости от того, кем мы являемся, и откуда мы пришли.
Разум способен естественно так или иначе брать в расчет все, что
происходит в рамках его идеи мира. Союзник - это нечто такое, что
находится вне его обозрения, вне царства разума. Это может наблюдаться
только в центре воли в те моменты, когда наш обычный взгляд остановлен.
Поэтому правильно было бы сказать, что это - _нагуаль_. <...>Маги