И несмотря на очевидную нелепость, — продолжает Толстой, — утверждения дого, что люди находятся в опасности от нападения правительств других государств, которые утверждают, что они, несмотря на все желание мира, находятся в той же опасности, несмотря на унизительность того рабства, которому люди подвергаются, поступая в армию, несмотря на жестокость того дела, к которому они призываются, люди поддаются обману, отдают свои деньги на свое же порабощение и сами порабощают друг друга» (31,98-99).
Преступной деятельности буржуазных государств, разжигающих военный психоз, Толстой противопоставляет тех отдельных людей из народа, которые в разных странах поднимаются на борьбу против милитаристов, отказываются служить в их армиях и подвергаются за это тяжелым репрессиям.
«Восхваляют испанских и американских героев той дикой войны, которые, желая отличиться перед людьми, получить награду и славу, убили очень много людей или сами умерли в процессе убийства своих ближних. Но никто не говорит и не знает даже про тех героев войны против войны, которые, никем не видимы и не слышимы, умирали и умирают под розгами или в вонючих карцерах, или в тяжелом изгнании, и все-таки до последного издыхания остаются верными добру и истине» (31, 99 — 100). В 1899 г., когда в Африке бушевала англо-бурская война, Толстой писал группе шведской интеллигенции, пригласившей его на международный конгресс мира, что никакие пацифистские конгрессы не помогут делу мира, пока безнаказанно процветает международный разбой и пока так называемые великие державы продолжают гонку вооружений. «Пока есть войска, они нужны для того, чтобы не только вновь приобретать, как это теперь делают все государства — кто в Азии, кто в Африке, кто в Европе, — но и для того, чтобы удержать силою то, что приобретено силою» (90,62).
И далее:
«До тех пор пока правительства будут управлять своими народами силою и будут желать, как теперь, приобретать новые владения (Филиппины, Порт-Артур и т. п.) и удерживать приобретенные (Польшу, Эльзас, Индию, Алжир и т. п.), до тех пор они сами никогда не уменьшат войска, но, напротив, они будут постоянно увеличивать их» (90, 64).
Эти же мысли Толстой развивает в статье «Патриотизм и правительство», написанной в 1900 г. в ответ на ряд писем, полученных им по поводу войны в Африке. Толстой приводит беседу, которую он в эти дни имел с неким англичанином относительно англо-бурской войны.
По мнению англичанина, Великобритания воодушевлена чувством «имперского» патриотизма, и уже одно это якобы оправдывает ее действия на Черном континенте. На прямо выраженное недоумение Толстого англичанин согласился, что это «дурной» патриотизм. «Хороший же патриотизм — тот, которым он проникнут, — с иронией передает Толстой мнение собеседника, — состоит в том, чтобы англичане, его соотечественники, не поступали слишком дурно» (90,426).
В связи с этой выразительной беседой Толстой анализирует историю возникновения и развития идеи патриотизма и показывает, что в собственническом мире естественное чувство любви человека к родине превращается в зоологический шовинизм, который империалистические правители ставят на службу милитаризму и войне. В Германии, например, великодержавный шовинизм доведен до такой степени, что издан закон, по которому «все сыновья, мужья, отцы, ученые, святые должны обучаться убийству и быть покорными рабами первого высшего чина и быть беспрекословно готовыми на убийство тех, кого им велят убивать: убивать людей угнетенных народностей и своих рабочих, защищающих свои права, своих отцов и братьев, как публично заявил о том самый наглый из всех властителей — Вильгельм II» (90, 431).
Подчеркнув, что то же самое происходит и в других империалистических государствах, Толстой наглядно показывает, к каким тяжким последствиям это уже привело. Вначале шовинизм использовался милитаристами как средство натравливания в своей стране одних народов на другие, а также на ближайших соседей; затем он был направлен на завоевание более отдаленных стран своего континента и, наконец, — на порабощение народов других континентов.
«Начались наперебой вызываемые отчасти прихотью, отчасти тщеславием, отчасти корыстью захваты чужих земель в Азии, Африке, Америке и все большее и большее недоверие и озлобление правительств друг к другу, Уничтожение народов на захваченных землях принималось как нечто само собой разумеющееся. Вопрос только был в том, кто прежде захватит чужую землю и будет уничтожать ее обитателей» (90, 432).
Буржуазные государства лицемерно провозглашают целью своих войн защиту справедливости. Но это — жестокий обман.
«Все правители не только самым явным образом нарушали и нарушают против покоренных народов и друг против друга самые первобытные требования справедливости, но совершали и совершают всякого рода обманы, мошенничества, подкупы, подлоги, шпионства, грабежи, убийства, и народы не только сочувствовали и сочувствуют всему этому, но радуются тому, что не другие государства, а их государства совершают эти злодеяния. Взаимная враждебность народов и государств достигла в последнее время таких удивительных пределов, что, несмотря на то что нет никакой причины одним государствам нападать на другие, все знают, что все государства стоят друг против друга с выпущенными когтями и оскаленными зубами и ждут только того, чтобы... можно было с наименьшей опасностью напасть на него и разорвать его» (90,432).
В англо-бурской войне, по мнению Толстого, все эти уродства империализма выступили особенно наглядно. «Не только большие, но дети, чистые, мудрые дети, смотря по той народности, к которой они принадлежат, радуются, когда узнают, что побито, растерзано лиддитными снарядами не 700, а 1000 англичан или боэров. И родители, я знаю таких, поощряют детей в этом зверстве» (90, 432).
Спасение народов, по мнению Толстого, состоит в том, чтобы они скорее избавились от насаждаемого в их среде чувства национальной исключительности и расизма, стряхнули с себя шовинистический дурман. Это тем более естественно, что от природы людям не свойственны воинственность и человеконенавистничество, наоборот, им свойственны доброжелательство, добрососедство, желание блага себе и всем людям.
Простые люди всех стран должны сами себе помочь, ибо ждать помощи от своих милитаристских правителей бессмысленно. «Помощь же только в одном — в уничтожении того страшного сцепления конуса насилия, при котором тот или те, кому удается взобраться на вершину этого конуса, властвуют над всем народом, и тем вернее властвуют, чем более они жестоки и бесчеловечны, как это мы знаем по Наполеонам, Николаям I, Бисмаркам, Чемберленам, Родсам и нашим диктаторам, правящим народами от имени царя» (90, 443).
В подкрепление этой мысли — о естественной ненависти народов к войне — Толстой приводит некоторые из писем, полученных им из разных стран.
Американский рабочий, участник испано-американской войны, пишет Толстому: «Единственно, чего мы просим... это права заниматься собственными делами. Мы имеем свои дома, любим наших друзей, преданы нашим семьям и не вмешиваемся в дела наших соседей... Оставьте нас в покое! Но политиканы не хотят оставить пас. Они облагают нас налогами, поедают наше имущество, переписывают нас, призывают нашу молодежь к своим войнам» (90,437). Об этом же пишет Толстому и старый немецкий крестьянин, бывший солдат кайзеровской армии: «Я совершил два похода вместе с прусской гвардией (1866 — 1870) и ненавижу войну от глубины души, так как она сделала меня невыразимо несчастным... Я, например, получаю ежедневно 80 пфеннигов за мою простреленную при штурме в С. Прива 18 августа 1870 г. правую руку. Другой охотничьей собаке нужно больше для ее содержания...» (90,440).
Свою статью Толстой снова заканчивает призывом к людям — опомниться и осознать свое бедственное положение. «Положение народов теперь таково, что ухудшение его трудно себе представить. Народ весь разорен, и разорение неизбежно должно итти, усиливаясь. Все мужчины обращены в военных рабов и всякую минуту должны ждать приказа итти убивать и быть убиваемыми. Чего же еще ждать? Того, чтобы разоренные народы вымирали с голода? Это уже начинается в России, Италии и Индии. Или того, чтобы кроме мужчин, забрали в солдаты и женщин? В Трансваале и это уже начинается» (90, 442).
Антимилитаристские статьи Толстого, его выступления в защиту буров находили живой отклик во многих странах мира. Видные деятели культуры в своих статьях и письмах поддерживали Толстого, солидаризировались с его непримиримой антиколониалистской позицией. Так, Ромен Роллан писал 22 августа 1901 г. своей знакомой Софии Бертолини Герьери-Гонзага:
«Я читаю сейчас две только что вышедшие книги Толстого... Здесь собраны его статьи последних трех лет, посвященные важнейшим мировым событиям: войне на Филиппинах, Трансваальской войне, Гаагской конференции, убийству короля Умберто и т. д. Думаю, что мы с вами любим Толстого одинаково горячо. Я считаю его единственным поистине великим человеком современности. Его слово всегда служит добру — благодаря высочайшей искренности, благодаря ненависти ко всякому лицемерию (как беспощадно обрушивается он на кайзера Вильгельма!) и благодаря своему могучему (нравственному. — А. Ш.) здоровью»20.
Война в Трансваале тем временем принимала все более ожесточенные формы. К марту 1901 г. регулярная армия англичан разгромила слабо вооруженные отряды буров, заняла крупные города, в том числе столицу Трансвааля — Преторию, превратила Оранжевую республику в свою колонию. Разрозненные группы бурских партизан, общей численностью около 20 тысяч человек, вели героическую борьбу против 350-тысячной армии британских колонизаторов. Дело буров, казалось, было безнадежно проиграно21. Но уязвленная совесть человечества не хотела примириться с этим, и в числе голосов видных общественных деятелей, все громче протестовавших против злодеяний империалистов в Африке, был и голос Льва Толстого.
О том, как могуч и влиятелен был этот голос, каким поистине всемирным был авторитет русского писателя, свидетельствуют письма из разных стран, которые продолжали поступать в Ясную Поляну. Вот некоторые из них.
Американский общественный деятель А. Дж. Веркоу-терн, полагавший, как и многие в США, что объединенное вмешательство России и Америки сможет остановить агрессию англичан в Африке и спасти буров от уничтожения, писал Толстому из Ньюарка 20 марта 1900 г.
«Уважаемый сэр! Разрешите преподнести вам прилагаемое воззвание, которое я недавно написал, чтобы настроить общественное мнение Америки в пользу южноафриканских республик и миллионов голодающих индусов. Надеюсь, что оно будет вам интересно.
Прошу вас сделать все от вас зависящее, чтобы побудить русского царя (ему я посылаю по почте другой экземпляр воззвания) как можно скорее, объединившись с Америкой и другими странами, остановить бесполезное поголовное избиение и голод, являющиеся вечным позором Великобритании и всего цивилизованного мира, который это допускает. Кроме того, это и практически всего выгодней для Англии при данных обстоятельствах, так как она теряет бесконечно больше, допуская разрушение бурами золотых приисков, пока ее подданные в Индии умирают голодной смертью.
Да благословит бог вашу деятельность на благо человечества. Надеюсь услышать об успехах предпринятых вами шагов»22.
Еще более острый вопрос, касающийся Африки, поставил перед Толстым в письме от 28 марта 1900 г. молодой французский литератор Леопольд Ожар:
«Позвольте мпе, милостивый государь и уважаемый учитель, поставить перед вами один из важнейших вопросов современности — следует ли иметь колонии? Справедливо ли это? Необходимо ли это?
В самом деле, как писал добрый автор "Таис": "Еще большой вопрос, надо ли устраивать счастье людей вопреки их воле". В этой короткой фразе Анатоль Франс объединил многие вопросы социальной философии.
В дни, когда Англия якобы "в целях цивилизации" обагряет кровью Южную Африку, когда все европейские государства целью своей политики ставят колониализм, невольно спрашиваешь себя, действительно ли необходимо хладнокровно душить столько несчастных "нецивилизованных" людей? Задаешься, как Паскаль, вопросом, не являются ли так называемые цивилизаторские намерения европейцев только лицемерной данью добродетели со стороны цивилизованных, но жадных до богатства людей?
Поле принадлежит негру, а мы его отбираем при помощи штыков или пушек, потому что, как говорят, негр дик и суеверен. В обмен на его землю мы предлагаем ему отвлеченные рассуждения и алкоголь. Если он принимает алкоголь, но отказывается от высоких принципов, которые мы ему преподносим на кончике штыка, мы его расстреливаем.
Мы рассуждаем, как просветители, а действуем, как варвары. Мы расстреливаем "мятежников" той земли, которую господь даровал не нам и которая нам незнакома. Мы убиваем людей, о которых ничего не знаем и которые ничего не знают о нас. Мы протягиваем им братскую руку, обагренную их же кровью.
Да, негры нас начинают узнавать, но... как грабителей и убийц. Завоевание колоний — это вооруженный грабеж.
Должны ли мы стремиться иметь колонии? Вот, милостивый государь и уважаемый учитель, тот огромный вопрос, относительно которого я умоляю вас высказать ваше авторитетное суждение. Думаете ли вы, что блага, которые несет с собой цивилизация, в самом деле компенсируют насилия, сотворенные во имя ее?»23.
Другой прогрессивный деятель, английский журналист
Эдуард Гарнет, просивший Толстого написать обращение к американскому народу и подчеркнуть в нем ханжество официальных кругов США, сделал к своему письму следующую приписку:
«Если бы Вы решили это сделать, я посоветовал бы Вам написать им несколько слов о лицемерии. В наше время англосаксонский мир (Англия и Америка в равной степени) довел лицемерие до тончайшего искусства, и жизнь этих народов, политическая, общественная и нравственная, вся основана исключительно на подавлении всякой правды, которая не льстит национальному самолюбию».
И далее:
«Самым полным выражением широко распространенного лицемерия является, конечно, война англичан против буров. Война попросту не могла бы возникнуть, если бы современная пресса не была гигантским аппаратом для прикрытия алчности и трусости общества и объяснения его алчности и трусости возвышеннейшими из побуждений»24.
Толстой, как правило, откликался на подобные обращения не личными ответами, которые могли не дойти до адресатов или не получить необходимого общественного резонанса, а острыми публицистическими выступлениями, в которых он высказывал свое отношение к затрагиваемым событиям и явлениям. Таковы уже упоминавшиеся выше воззвание «К итальянцам», статьи «Две войны», «Патриотизм и правительство», «Рабство нашего времени» и другие, в которых он осудил колониальные авантюры в Африке.
Однако на один из запросов — касающийся позиции Америки в англо-бурской войне — он ответил весьма выразительно и исчерпывающе ясно.
Запрос этот поступил к Толстому 27 апреля 1900 г. от лондонского отделения американского телеграфного агентства «Америкен кэйбл ньюс» («Американские телеграфные новости»). Речь в нем шла о делегации буров, которая после безуспешных переговоров в Европе направлялась в США, чтобы просить американское правительство о помощи. «Мы отправляемся, — писали они в специальном воззвании, — просить американскую нацию, чтобы она помогла нам прекратить жестокие бесполезные избиения тех, кто ей особенно близок и дорог, ибо в наших рядах сражаются за свободу и американские граждане»25.
Американское телеграфное агентство, оплатив срочный ответ в 30 слов, писало в своем запросе: «Бурские делегаты прибудут в Нью-Йорк в субботу. Твердо уверены, что сочувственный привет от выдающихся лиц с выражением добрых пожеланий существенно поможет бурским делегатам заручиться добрыми услугами Америки. Не будете ли любезны высказаться в возможно сильных выражениях, которые будут переданы делегатам, пемедленно по их приезде в Америку. Отвечайте»26.
И Толстой на обороте полученной им телеграммы начертал свой убийственный для США ответ: «Добрые услуги Америки могут состоять лишь в угрозах войны, а потому сожалею, что не могу исполнить вашего желания» (72, 347). В черновике же этой телеграммы мы читаем: «Считаю, что добрые услуги Америки могут состоять в дипломатическом вмешательстве, поддержанном угрозами войны. А я считаю вооружение и угрозы войны столь же дурными, как и самую войну» (72, 348).
Неизвестно, опубликовало ли американское телеграфное агентство ответ Толстого, посланный 28 апреля, и как восприняли в США его откровенно отрицательное отношение к «добрым услугам» Америки. Но то, что его ответ оказался прозорливым, вскоре показал исход миссии буров в США и все дальнейшие события. Буры, как и следовало ожидать, не добились в США ничего и уехали оттуда не солоно хлебавши. Американские правители, которые сами зарились на трансваальские богатства, были скорее готовы соучаствовать вместе с англичанами в африканской авантюре, чем предпринимать что-либо в пользу буров. К тому же у них самих было в это время дел по горло — надо было умиротворять только что покоренные Филиппины и Кубу, в которых разгоралась партизанская война. Так и получилось, что ограбленные и покоренные буры остались без «добрых услуг» США.
Исход англо-бурской войны был предрешен с самого начала. 30 тысяч почти безоружных буров при всем их героизме не могли долго противостоять 350-тысячной английской армии, вооруженной новейшим оружием.
В конце 1901 — начале 1902 г., оправившись от тяжелой болезни и возобновив чтение газет, Толстой снова с горячим интересом принялся следить за еще не закончившимися событиями в Трансваале, особенно за действиями буров-партизан. Его зять, М. С. Сухотин, находившийся с ним в Крыму, записал в дневнике 20 декабря 1901 г.:
«Сегодня Лев Николаевич по поводу все продолжающейся бурской войны выразил ту мысль, что эта война ему доказывает ничтожность силы денежной перед силой нравственной. В этой войне дерется самый богатый народ против народа совершенно истощенного и разоренного, а вместе с тем дерутся вялые безыдейные солдаты против людей, всецело проникнутых одной идеей — идеей свободы. И англичане до сих пор все еще не могут осилить буров»27.
2 февраля 1902 г. М. С. Сухотин снова писал в дневнике: «Сегодня (Толстой. — А. Ш.) заинтересовался газетами. Взволновался, узнав о победе буров и о взятии в плен Метуэна28. Вечером, когда доктор Альтшуллер спросил его, рад ли он, что взят в плен Метуэн, он ответил: "Совестно мне в этом сознаться, но очень, очень рад"»29.
И вскоре, 12 марта 1901 г., еще одна вапись:
«Лев Николаевич очень одобряет буров, отпустивших Метуэна на волю. Этим поступком они будто бы совсем огорошили англичан. Относительно англичан оп удивлялся, до какой степени понизились их государственная мощь и их нравственный уровень за последнее время»30.
Эту мысль Толстой высказал и в беседе с А. Б. Гольденвейзером: «Теперь, когда так ясно выразилась эта всеобщая ненависть к англичанам, — я не доживу — но мне кажется, что могущество Англии сильно пошатнется»31.
Впоследствии Толстой еще не раз возвращался к событиям англо-бурской войны, приводя ее как пример неприкрытого международного разбоя. Так, в марте 1909 г. французский журналист Жорж-Анри Бурдон, навестивший Толстого в Ясной Поляне, пробовал было обелить ие-ред ним авантюру англичан в Африке ссылками па ее якобы цивилизаторские пели. «Неужели, — сказал он, — Англия сделала что-нибудь худшее, чем другие народы, в угоду своим колонизаторским аппетитам?».
Толстой согласился с тем, что и другие империалистические державы совершают в покоряемых странах такие же преступления, как Англия, но решительно отверг мысль, будто эти действия преследуют какие-либо просветительские цели. «Франция, Германия, Россия, Италия — словом, все нации, я с вами согласен, поступают точно таким же образом. Но где найдете вы в колонизаторской деятельности Европы подлинно цивилизующую мысль?»32.
На замечания Бурдона, будто англичане принесли в завоеванные ими колонии просвещение, науку, изобретения, Толстой с презрением заявил: «Современные изобретения ровно ничего не показывают в пользу развития человеческой нравственности»33. Он снова бескомпромиссно осудил африканскую авантюру Англии, а вместе с ней и действия англичан в других районах мира.
Так от начала англо-бурской войны и до самой своей кончины, на протяжении целого десятилетия, Толстой не смягчил своего приговора относительно колониальной авантюры англичан в Африке.
Специального рассмотрения заслуживает африканская ночта Толстого. Она лишь в самые последние годы стала объектом пристального изучения34.
Среди 50 тысяч писем, хранящихся в архиве Л. Н. Толстого, нам удалось выявить около 60 писем, пришедших непосредственно из стран Африки. Вместе с письмами из других стран, в которых затрагиваются проблемы Африки, — их 75. Цифра как будто небольшая, если ее сравнить с теми сотнями и даже тысячами писем, которые Толстой получал из стран Европы и Америки! Но следует вспомнить, как далека была в те годы Россия от Африки, сколь слабы были между ними культурные связи, чтобы оценить эту цифру в полной мере. Вряд ли еще один европейский писатель того времени мог бы похвастать столь обширной африканской почтой.
Первые письма, полученные Толстым из стран Африки, относятся к последним десятилетиям XIX в., когда туда впервые дошли переводы его сочинений. Популярность Толстого как художника и мыслителя приобрела в этот период во всем мире огромные размеры. Книги его издавались большими тиражами в Англии, Франции, Германии, Италии, Португалии и других странах и, конечно, завозились в те районы Африки, которыми эти страны владели. К этому времени относятся и первые переводы сочинений Толстого на арабский язык, что делало их доступными для жителей арабских стран Африки.
Кто были африканские корреспонденты Толстого? Какова их дальнейшая судьба? Об этом мы пока знаем очень мало. Из самих писем видно, что среди них были люди различного общественного положения, разных профессий и убеждений, разных возрастов, племен и национальностей. В большинстве своем это были выходцы из стран Европы, люди передовых прогрессивных взглядов — учителя, врачи, литераторы, студенты, издатели газет, фермеры, общественные деятели. Но Толстой получал письма и от коренных жителей Африки — негров и арабов. Таких писем, разумеется, приходило немного, и это вполне понятно, если учесть тогдашний культурный уровень коренного населения Африки.
Большинство полученных Толстым писем имеет штемпеля городов и селений Северной и Южной Африки35, и очень мало писем из Западной, Восточной и Центральной Африки, которой, кстати говоря, Толстой особенно интересовался. Письма в своем подавляющем большинстве написаны на английском, французском, немецком, итальянском и португальском языках, но есть и письма на арабском языке. Ко многим посланиям приложены вырезки из местных газет, листовки, обращения различных общественных организаций, художественные открытки, а также отдельные книги и брошюры.
Некоторые из полученных в Ясной Поляне писем и материалов были по просьбе их авторов им возвращены; о существовании этих посланий мы узнаем из текста ответных писем писателя или из специальных тетрадей, где в последние годы регистрировалась переписка Толстого. Однако подавляющее большинство писем из Африки сохранилось, и мы имеем возможность по ним судить, сколь велик был авторитет Толстого на этом континенте.
Первые письма, полученные Толстым из Африки, относятся к 80 — 90-м годам. В своем большинстве это читательские отклики на его произведения или сообщения редакторов и издателей газет о переводах и публикациях его сочинений.
Редактор прогрессивной еженедельной газеты, выходившей на французском языке в г. Тунисе, «Тунис журналы» («Тунисская газета») Жюль Монтель, бывший участник Парижской коммуны, в свое время бежавший из Франции в Россию и нашедший прибежище в доме Толстого в Ясной Поляне в качестве учителя его детей, сообщает ему, что в редактируемой им газете напечатана большая статья о романе «Война и мир» и готовится серия статей о других русских романах36.
Некто С. Л. Клинг из небольшого городка Почефстром, вблизи Иоганнесбурга (Трансвааль), пишет Толстому об огромном впечатлении, которое на него произвели «Крей-церова соната» и «Послесловие» Толстого к этой повести. «Из "Послесловия" видно, — пишет он, — как много вопросов поставили уже перед вами читатели»37. В свою очередь, С. Л. Клинг задает Толстому ряд новых вопросов, касающихся идеи повести, взглядов Толстого на любовь и брак, а также и на проблему морального совершенствования.
Другой африканский читатель, Подулиад (имя не указано), шлет Толстому из селения Айн-Руа (Алжир) новогодний привет и лучшие пожелания.
«Вы заслужили, — пишет он, — глубокую благодарность всего человечества. Позвольте пожелать Вам и вашим детям доброго здоровья и долгой жизни. Ваши смелые выступления в защиту угнетенных уже приносят плоды и: будут в дальнейшем содействовать уничтожению социального зла и нищеты на земле»38.
Один из египетских читателей, Петер Рудольф, живущий в Александрии, описывает бедственное положение туземцев, приезжающих сюда из разных уголков Африки в поисках работы и хлеба. Они влачат жалкое существование, не имеют пристанища, спят на улицах, голодают. Ему, Петеру Рудольфу, удалось с помощью нескольких отзывчивых людей устроить для больных и бездомных феллахов ночлежку, где они получают миску супа. Но это — капля в океане нищеты, на которую обречены коренные жители Африки. Автор письма наивно спрашивает Толстого, не мог ли бы он заинтересовать этим бедствием «высшие сферы» России и получить для этой дели помощь от русского царя. «Говорят, он милосерден»39.
Можно себе представить, как усмехнулся Толстой, прочитав эту фразу!
Читательница М. Пилон Фяери из Эль-Биар (Алжир) сообщает Толстому, что под влиянием романа «Воскресение» один ее знакомый, богатый и влиятельный человек, занимающий видное место в обществе, разыскал когда-то брошенную им бедную девушку и, подобно Дмитрию Нехлюдову, принял горячее участие в ее дальнейшей судьбе. «Ваши сочинения, — пишет она, — делают людей лучше, добрее.,. Вы сами не знаете, как много добра Вы приносите людям»40.
Среди многочисленны* писем этого периода имеются и такие, где авторы запрашивают Толстого о событиях в России или просят у него совета в своих личных делах.
Так, врач Уффольц из г. Ле-Кэф (Тунис), интересующийся русским изобразительным искусством, спрашивает, почему в картинах русских художников занимают столь большое место темы горя, нужды, голода, смерти. Сам автор письма высказывает предположение, что это, вероятно, объясняется тяжелыми условиями жизни русского народа4l.
Другой любитель живописи, молодой художник Д. Ц. Боонзаер из Кейптауна (Южная Африка), любовно написал портрет Толстого и послал его в Ясную Поляну, чтобы писатель украсил его своим автографом. «Для меня будет большой радостью, — пишет он, — приобщить к своей коллекции выдающихся писателей нашего времени портрет того, кто по праву считается величайшим писателем России»42.
Толстой охотно надписал портрет и вернул его автору. Вскоре в Ясную Поляну пришло от художника второе письмо с горячей благодарностью.
«Возможно, Вам будет небезразлично узнать, — писал он, — что Ваши книги имеют тысячи поклонников в нашей стране. И подписанный Вами портрет отныне — самый ин-тересныи и популярный во всей моей коллекции»43.
Многие молодые люди — преимущественно учителя, студенты и школьники — сообщают в своих письмах Толстому о прочтении его произведений и просят русского писателя «на память» какой-нибудь сувенир или автограф, которые, по их уверениям, они будут хранить всю жизнь.
Как правило, Толстой откликался на такие просьбы тем, что вместе с автографом посылал своим юным корреспондентам свои сочинения на актуальные общественно-политические и нравственные темы. Это, в свою очередь, вызывало поток благодарственных откликов.
Таково примерно содержание африканской почты Толстого в 80-х и в первой половине 90-х годов — в период относительного спокойствия на этом континенте.
Другой характер, как мы видели, африканская почта Толстого приобретает во второй половине и особенно в конце 90-х годов, в период обострения колониальных войн, В эти годы преобладающими темами писем становятся злодеяния европейских колонизаторов, тяжкие бедствия, которые они несут народам Африки. Таковы, напомним, письма, приходившие в Ясную Поляну во время итало-абиссинской и англо-бурской войн, послания, в которых проблемы капитализма и расизма ставятся со всей остротой. Некоторые из этих писем послужили стимулом к резким антимилитаристским выступлениям Толстого. Одновременно приходят и письма, в которых африканские читатели делятся мыслями о прочитанных произведениях, проявляют заботу о русском писателе, о его здоровье и благополучии.
О том, какие тесные узы дружбы связывают русского писателя с его африканскими читателями, можно судить по их письмам 1901 — 1902 гг., когда до Африки дошли вести о тяжелой болезни Толстого, а затем и о его выздоровлении. В письмах этих дней с особенной силой выразилась тревога читателей за жизнь любимого автора, их теплые чувства любви и благодарности к нему.
Вот некоторые письма читателей из Африки за 1901 год.
Некая П. Карре из Орапа (Алжир) с тревогой запрашивает о состоянии здоровья Толстого и от всей души желает ему выздоровления44.