Отчаяние и самоубийство Иуды Искариота.
31 марта 1944. Страстная Пятница, 2 часа ночи
1. Ранним утром Страстной Пятницы случилось тягостнейшее из моих видений. Оно произошло в то время, когда я проводила Час благочестивых размышлений в утешение Скорбящей Божией Матери. Я посчитала, что провести ночь перед Исповедью в присутствии семи скорбей Девы Марии было бы наилучшим приготовлением к Исповеди (Семь скорбей Марии – семь эпизодов евангельской истории, связанных с болезненными переживаниями Девы Марии о Своем Сыне. Существует Последование семи скорбей, включающее в себя отрывки Писания и многократно повторяемые короткие молитвы. В православной иконографии эта традиция выражена образом Семистрельной Божией Матери).
2. Я вижу Иуду. Он один. Одет во что-то светло-желтое и подпоясан красным шнуром. Внутреннее чувство подсказывает мне, что Иисуса схватили совсем недавно, и что Иуду, убежавшего сразу после ареста, теперь раздирают противоречивые стремления. Действительно, Искариот выглядит как затравленный дикий зверь, преследуемый сворой собак. Каждый шелест ветра в листве, любое шуршание, производимое кем-нибудь на улице, журчание родничка, – все заставляет его вздрагивать и озираться с беспокойством и страхом, как будто он чувствует приближение мстителя. Скривив шею, он поворачивает опущенную голову, вращает глазами подобно тому, кто хочет посмотреть, но боится. И если в результате игры лунного света вдруг появляется тень с человеческими очертаниями, он, вытаращив глаза, отпрыгивает назад, делается серее обыкновенного, на мгновение замирает и после стремглав бросается прочь, возвращаясь обратно и пытаясь ускользнуть по другим переулкам, пока новый шум, новая игра теней не заставят его остановиться и пуститься бежать в ином направлении.
В такой сумасшедшей беготне он продвигается к центру города. Но услышав крики толпы, осознает, что он недалеко от дома Кайафы; и тогда, стиснув свою голову руками и согнувшись, словно бы крики эти летели в него пущенными камнями, он бежит прочь. И убегая, выбирает переулок, который выводит его прямо к дому, где произошла Тайная Вечеря. Он узнает его, оказавшись рядом, по маленькому фонтанчику, который сочится как раз в том месте улицы. Всхлипывание воды, капающей в небольшой каменный бассейн, и легкий свист ветра, который, проникая в этот тесный переулок, производит как будто сдавленное стенание, должны казаться ему слезами Преданного и стонами Казненного. Он затыкает уши, лишь бы этого не слышать, и снова бросается бежать наугад, лишь бы не видеть ту дверь, в которую всего несколько часов назад он вошел вместе с Учителем и из которой вышел, чтобы пойти и привести вооруженную стражу арестовать Его.
3. Так он бежит вслепую, пока не налетает на бродячего пса, – это первая собака, которую я замечаю в своих видениях, – большого серого лохматого пса, который с рычанием уклоняется, готовый броситься на того, кто его побеспокоил. Иуда открывает глаза, встречая уставленный на него фосфоресцирующий взгляд, и обнаруживает белые клыки, обнаженные, как ему кажется, в дьявольской усмешке. Он испускает крик ужаса, и пес, видимо, приняв это за угрозу, устремляется на него, так что они оба, сцепившись, оказываются на земле: внизу Иуда, парализованный страхом, а сверху пес. Когда животное отпускает жертву, наверное, решив, что она больше недостойна его внимания, Иуда, покусанный в двух или трех местах, уже испачкан кровью, а плащ его – сильно порван.
Один укус пришелся в щеку, как раз в то место, куда он поцеловал Иисуса. Каплющая оттуда кровь оставляет следы на вороте желтоватой одежды Иуды. Впитавшись в красную завязку, стягивающую ворот, и сделав ее еще более красной, она принимает вид кровавого ошейника. Иуда, держась рукой за щеку и поглядывая на удаляющегося пса из дверного проема, бормочет: «Вельзевул!», после чего с новым криком обращается в бегство, и пес некоторое время его преследует. Так они достигают мостика, что у Гефсимании. Здесь, то ли по причине усталости от погони, то ли из-за водобоязни, присущей бешенству, пес оставляет жертву и с рычанием поворачивает назад. Иуда, который уже спрыгнул в поток, чтобы набрать камней и отогнать животное, увидев, что оно ушло, осматривается и обнаруживает, что стоит чуть ли не по колено в воде. Не заботясь о том, что одежда все больше и больше намокает, он наклоняется над водой и пьет, как будто охваченный болезненной жаждой, и смывает кровь со щеки, которая его, похоже, сильно беспокоит.
4. В рассветных сумерках он выкарабкивается на отмель, на другой берег, как будто все еще опасаясь собаки и не смея направиться в сторону города. Проходит несколько метров и оказывается у входа в сад на Масличной горе. Узнав это место, кричит: «Нет! Нет!». Но затем, то ли повинуясь какой-то неодолимой силе, то ли из преступного и сатанинского садизма, не знаю, все же движется туда. Ищет место, где схватили Иисуса. Земля на тропинке, утоптанная множеством ног, помятая в одном месте трава, почва, пропитанная кровью, – видимо, это кровь Малха (Малх – стражник, которому Петр рассек ухо), – говорят о том, что именно здесь он выдал Невинного палачам.
Он смотрит, смотрит… и вдруг издает хриплый звук и отскакивает назад с криком: «Эта кровь, эта кровь!..». Вытянув руку, показывает на нее пальцем… Кому он это показывает? При свете его лицо становится пепельно-серым и жутким. Он выглядит как сумасшедший. Вытаращенные глаза блестят безумным блеском. Волосы, взъерошенные от бега и ужаса, кажутся щетиной на голове. Опухшая щека перекосила рот в ухмылку. Рваная туника, запятнанная кровью, сырая и грязная из-за прилипшей к ней пыли, делает его похожим на нищего. Плащ, тоже грязный и порванный, свисает с плеча как тряпка, и Иуда запутывается в нем, когда отступает назад, продолжая вопить: «Эта кровь, эта кровь!», как будто здесь целое море крови, которое поднимается и затапливает собой все. Он падает на спину и ударяется головой, затылком, о камень. Стонет от боли и страха. Кричит: «Кто здесь?» Наверно, он подумал, что кто-то повалил его, чтобы избить. С ужасом оглядывается. Никого! Встает. Теперь кровь капает также с затылка. Красный круг на одежде увеличивается. Крови немного, и она не проливается на землю, а вся впитывается в одежду. Теперь уже кажется, что вокруг шеи у него красная петля.
5. У подножия оливы он набредает на следы костерка, что разжег Петр. Но он не знает, что это дело рук Петра, должно быть думая, что тут был Иисус. Кричит: «Прочь! Прочь!», и обеими руками, вытянутыми перед собой, будто бы отгоняет какое-то привидение, которое его преследует. Пускается бежать и, в конце концов, упирается прямо в скалу Агонии.
Рассвет уже наступил и позволяет видеть хорошо и сразу. Иуда замечает плащ Иисуса, оставшийся сложенным на камне. Узнает его и хочет дотронуться, но ему страшно. Тянет руку и отдергивает ее, одновременно желая и не желая прикоснуться. Этот плащ его как будто завораживает. Сначала он стонет: «Нет. Нет». Но затем произносит: «Да, клянусь Сатаной! Да. Я дотронусь до него. Я не боюсь! Не боюсь!»
Он говорит, что не боится, однако зубы его стучат от ужаса. И когда у него над головой одна из ветвей оливы, качнувшись на ветру, задевает за соседний ствол, этот звук заставляет его вскрикнуть заново. Тем не менее, он делает над собой усилие и хватает одежду. Раздается смех. Смех сумасшедшего, смех демона. Истерический, прерывистый, мрачный и нескончаемый смех оттого, что ему удалось побороть свой страх.
Он разражается речью: «Тебе не запугать меня, Христос. Больше не запугать. Я так сильно боялся Тебя, поскольку верил, что Ты Бог и что Ты силен. Теперь меня уже не запугаешь, ведь Ты не Бог. Ты жалкий безумец и слабак. Ты не сумел Себя защитить. Ты не превратил меня в пепел, равно как и не распознал в моем сердце измену. Мои страхи!.. Какой я глупец! Когда Ты говорил, еще вчера вечером, я думал, Ты знаешь. А Ты ничего не знал. Это мой страх придал оттенок пророчества Твоим обычным словам. Ты ничто. Ты позволил Себя продать, выдать, поймать, как мышь в своей норе. Твоя власть! Твое происхождение! Ха! Ха! Ха! Шут! Сатана – вот сила! Сильнее, чем Ты. Он одолел Тебя. Ха! Ха! Ха! Пророк! Мессия! Царь Израиля! И я подчинялся Тебе целых три года! Испытывая внутри постоянный страх! И всякий раз, когда я желал порадоваться жизни, мне приходилось врать, чтобы незаметно вводить Тебя в заблуждение! Но даже если бы я своровал или совершил прелюбодеяние без всех тех хитростей, какими я пользовался, Ты бы мне ничего не сделал. Слабый! Помешанный! Трусливый! Вот Тебе! Вот Тебе! Вот Тебе! Жаль, я не сделал с Тобой того, что сейчас сделаю с Твоей одеждой, и не отомстил Тебе за все то время, что Ты заставлял меня быть рабом страха. Трусливого страха!.. Вот Тебе! Вот! Вот!»
6. При каждом «вот!» Иуда вцепляется зубами в ткань плаща, комкая ее руками, и пытается порвать. Но в это время она разворачивается, и на ней становятся видны влажные пятна. Неистовство Иуды прекращается. Он вглядывается в эти пятна, дотрагивается до них, обнюхивает. Это кровь… Он расправляет плащ: на нем ясно различимы отпечатки окровавленных ладоней, появившиеся, когда Иисус прижимал эту ткань к лицу.
«А!.. Кровь! Кровь! Его… Нет!» – Иуда роняет плащ и оглядывается вокруг. Напротив камня, там, где Иисус привалился спиной, когда Его укреплял Ангел, – также темное пятно высохшей крови. «Там!.. Там!.. Кровь! Кровь!..» – Он опускает глаза, чтобы не видеть, и смотрит на траву, которая тоже вся залита кровью. Разбавленная росой, она выглядит так, словно только что пролилась, красная и сияющая в свете утреннего солнца. «Нет! Нет! Нет! Не хочу видеть! Не могу смотреть на эту кровь! На помощь!» – и схватив себя руками за горло, он бредет на ощупь, как будто утопая в кровавом море, – «Назад! Назад! Оставь меня! Оставь меня! Проклятый! Но этой крови целое море! Оно покрывает Землю! Землю! Землю! И на Земле для меня нет места, ведь я не могу смотреть на эту кровь, что ее покрыла. Я Каин этого Невинного!»
Думаю, что мысль о самоубийстве вошла в его сердце в эту самую минуту. Лицо Иуды напугано.
7. Он спрыгивает с уступа и бегом устремляется через оливковую рощу другой дорогой. Вид у него такой, будто за ним гонятся дикие звери. Он возвращается в город. Укутавшись в плащ изо всех сил, он старается, насколько возможно, прикрывать свою рану и лицо.
Направляется к Храму. Но на этот раз на перекрестке он лицом к лицу сталкивается с толпой тех негодяев, что ведут Иисуса к Пилату. Свернуть не получается, так как другая толпа, притянутая зрелищем, напирает сзади. Из-за своего роста Иуда невольно возвышается и вынужден смотреть. Он встречается глазами с Иисусом, мгновение они обмениваются взглядами… После чего Христос, связанный, избитый, проходит мимо. А Иуда, как будто теряя сознание, заваливается на спину и падает. Толпа безжалостно топчет его, но он даже не реагирует. Ему явно проще быть раздавленным всеми, нежели вынести этот взгляд.
8. Когда Мученик и свора богоубийц уже вдалеке, и улица опять пуста, он встает и устремляется к Храму. Наскочив на стражника, стоящего у ворот ограды, он почти опрокидывает его. Другие стражники спешат загородить безумцу вход. Но как разъяренный бык, он расшвыривает их всех. Одного из них, который вцепился в него, не давая войти в зал Синедриона, где все еще спорят собравшиеся, Иуда хватает за горло, душит и сбрасывает вниз с высоты трех ступеней, так что тот если сразу и не умирает, то, без сомнения, близок к этому.
«Мне не нужно ваших денег, мерзавцы», – кричит он, стоя посреди зала там, где недавно стоял Иисус. Он выглядит словно демон, вылезший из преисподней. Окровавленный, всклокоченный, охваченный безумием, пускающий изо рта слюну, с когтеобразными пальцами, он кричит, но кажется, что лает, настолько пронзительно и хрипло раздается его завывающий голос: «Мне не нужно ваших денег, мерзавцы. Вы меня погубили. Вы заставили меня совершить самый тяжкий грех. Теперь я проклят, как и вы, как и вы! Я предал невинную Кровь. Так пусть же на вас падет и эта Кровь, и моя смерть. На вас… Нет! А-а!». Иуда видит пол, заляпанный кровью: «Даже здесь, даже здесь кровь? Повсюду! Его Кровь повсюду! Но откуда у Агнца Божьего столько Крови, чтобы покрыть ею всю Землю, еще не умерев? И пролил ее я! По вашему наущению. Прóклятые! Прóклятые! Прóклятые навечно! Проклятье этим стенам! Проклятье этому оскверненному Храму! Проклятье первосвященнику и богоубийце! Проклятье недостойным священникам, лживым законникам, лицемерным фарисеям, жестоким иудеям, лукавым книжникам! Проклятье мне! Пускай я буду проклят! Пускай! Возьмите ваши деньги, и пусть они станут у вас костью в горле, раз уж мое горло сожмет петля».
С этими словами он швыряет кошелек прямо в лицо Кайафе и с воем уходит, пока монеты, раскровенившие Кайафе рот, со звоном рассыпаются по полу.
Никто не смеет остановить его.
9. Он выходит. Начинает носиться по улицам. И роковым образом еще дважды встречается с Иисусом: когда Тот идет к Ироду и когда возвращается от него.
Он удаляется от центра города, наобум выбирая самые жалкие улочки, и в результате снова оказывается около дома Тайной Вечери. Все закрыто. Дом словно брошенный. Останавливается. Смотрит. «Мать!» – шепчет он, – «Его Мать!..». Он в нерешительности… «У меня тоже есть мать! И я убил сына матери! Однако… Я хочу войти… Опять увидеть эту комнату. Там нет крови…»
Он стучит в дверь. Снова и снова… На стук приходит хозяйка дома и слегка приоткрывает дверь. На самую малость… Однако увидев столь возбужденного и изменившегося до неузнаваемости человека, она испускает крик и пытается затворить дверь опять. Но Иуда одним ударом плеча распахивает ее и, опрокинув испуганную женщину, проходит внутрь.
Направляется к дверце, ведущей в Трапезную. Открывает ее. Входит. Через открытые окна струится приятный солнечный свет. Иуда с облегчением вздыхает. Углубляется дальше. Здесь все тихо и спокойно. Посуда все еще там, где ее оставили. Ясно, что ею пока никто не занимался. Можно было бы подумать, что за стол вот-вот должны сесть.
Иуда подходит к столу. Заглядывает, нет ли в амфорах вина. Осталось. Он жадно глотает прямо из амфоры, ухватив ее обеими руками. Потом опускается на скамью и кладет голову на руки, скрестив их на столе. Не догадывается, что сел прямо на место Иисуса, и что перед ним стоит Евхаристическая чаша. Некоторое время приходит в себя, пока дыхание после бега не успокаивается. Затем поднимает голову и видит чашу. И понимает, куда он присел.
Как одержимый, он вскакивает. Но чаша манит его. На дне ее остатки красного вина, и в свете солнца, падающего на металл (по виду, серебро), они играют огнем. «Кровь! Кровь! И здесь тоже! Его кровь! Его Кровь!.. „Совершайте это в память обо Мне!.. Возьмите и пейте. Это Моя Кровь… Кровь нового завета, которая прольется за вас…“. А-а! Проклятье мне! Она уже не прольется ради меня, и не смоет мой грех. Я не попрошу о прощении, потому что Он не сумеет меня простить. Прочь, прочь! Больше не осталось места, где Божий Каин (Божий Каин – убийца Бога) мог бы найти покой. Умереть! Умереть!..»
10. Он выходит и оказывается перед Марией, которая стоит на пороге той комнаты, где Ее оставил Иисус. Услышав шум, Она выглянула посмотреть, рассчитывая, может быть, увидеть Иоанна, который уже довольно долго отсутствовал. Она бледна, как будто в Ней совсем не осталось крови. От горя Ее глаза еще сильнее напоминают глаза Ее Сына. Иуда встречается с ними взглядом, и они смотрят на него с тем же самым печальным знанием, с каким на улице смотрел на него Иисус. Обронив испуганное «О!», он прислоняется к стене.
«Иуда!», – спрашивает Мария, – «Иуда, для чего ты пришел?». Это точь-в-точь слова Иисуса. И произнесены они со скорбной любовью. Иуда вспоминает и вскрикивает.
«Иуда», – повторяет Мария, – «что ты наделал? На такую любовь ответил предательством?». В голосе Марии трепещущая ласка.
Иуда порывается бежать. Мария зовет его голосом, который обратил бы и демона: «Иуда! Иуда! Остановись! Остановись! Послушай! Я говорю тебе это от Его Имени: покайся, Иуда. Он простит…»
Иуда скрывается. Голос Марии, Ее внешний вид становятся для него последним ударом (Последний удар – дословно «удар милосердия», удар, который наносили противнику, чтобы прекратить его мучения), а Ее милосердие – несчастьем, потому что он отвергает его.
Он стремительно уходит и встречает Иоанна, который бежит к дому, чтобы позвать Марию. Приговор уже вынесен. Иисус вот-вот двинется к Лобному месту (Лобное место или Голгофа (евр. Череп) – холм к западу от Иерусалима, где произошла казнь Иисуса Христа). И пора проводить Мать к Своему Сыну.
Иоанн узнает Иуду, хотя от его былой привлекательности мало что осталось. «Ты здесь?» – с явным отвращением обращается к нему Иоанн, – «Ты здесь? Будь ты проклят, убийца Сына Божия! Учитель осужден. Радуйся, если можешь. Но освободи дорогу. Я иду к Матери. Пусть же Она, еще одна твоя Жертва, не встретит тебя, пресмыкающееся».
11. Иуда бежит прочь. Закутав свою голову в обрывки плаща, он оставил лишь маленький просвет для глаз. Люди, те немногие, кто не пошли к Претории, отшатываются от него, как от полоумного. Именно такое впечатление он производит.
Он блуждает за городом. То и дело ветер доносит отголоски шума людской толпы, следующей за Иисусом и осыпающей Его проклятьями. И всякий раз, заслышав эти звуки, Иуда принимается выть, словно шакал.
Думаю, он на самом деле сошел с ума, потому что он постоянно бьется головой о невысокие каменные ограды. И еще испытывает водобоязнь. Стоит ему только увидеть какую-нибудь жидкость – воду, молоко в сосуде у ребенка, масло, капающее из бурдюка, – как он начинает выть, выкрикивая: «Кровь! Кровь! Его Кровь!». Ему хотелось бы напиться из ручьев или родников. Но он не может, потому что вода ему кажется кровью: «Это кровь! Это кровь! Я тону в ней! Она обжигает меня! Я весь в огне! Кровь, которую Он дал мне вчера, стала во мне огнем! Проклятье мне и Тебе!»
12. Он скитается по холмам вокруг Иерусалима, то поднимаясь, то спускаясь вниз. Но взор его непреодолимо притягивает Голгофа. И дважды издалека он видит процессию, взбирающуюся наверх. Глядит и завывает.
И вот она на вершине. Иуда также на вершине небольшого холма, заросшего оливами. Он попал туда, отперев деревенскую изгородь, как если бы был хозяином, или, по крайней мере, часто такое проделывал. У меня впечатление, что Иуда не особенно церемонился с чужой собственностью. Встав прямо под оливковым деревом на краю обрыва, он вглядывается в сторону Голгофы. Видит поднятые кресты, и понимает, что Иисуса уже распяли. Он не в силах ни видеть, ни слышать. Однако душевное расстройство или какое-то колдовство Сатаны заставляет его видеть и слышать так, будто он на вершине Лобной горы.
Словно зачарованный, он смотрит и смотрит. Ему это дается с трудом: «Нет! Нет! Не смотри на меня. Не обращайся ко мне. Я не выдержу этого. Умирай, умирай, окаянный! Пускай Твоя смерть закроет эти глаза, наводящие на меня страх, и этот рот, несущий мне проклятия. Но и я проклинаю Тебя. Потому что Ты меня не спас».
Лицо его настолько дикое, что на него невозможно смотреть. Изо рта, изрыгающего звуки, двумя струйками стекает слюна. Покусанная щека посинела и распухла, и оттого лицо выглядит перекошенным. Слипшиеся волосы и очень темная борода, выросшая за это время на щеках, кажутся погребальной повязкой, закрывающей щеки и подбородок. А его глаза!.. Они вращаются, косят и светятся. Настоящие глаза демона.
13. Он срывает с пояса шнур из грубой красной шерсти, которым был трижды обмотан вокруг. Проверяет его на крепость, обхватив им дерево и дергая изо всех сил. Выдерживает. Прочный.
Выбирает подходящее оливковое дерево. Вот это, выступающее над обрывом своей растрепанной листвой, вполне подходит. Влезает на него. Закрепляет веревку на самой прочной ветке, нависающей над пустотой. Удавка уже готова. Последний раз глядит на Голгофу. Затем просовывает голову в петлю. Кажется, что сейчас у него на основании ворота сразу два красных ошейника. Садится над обрывом. И – резким движением соскальзывает в пустоту.
Удавка сжимает ему горло. Несколько мгновений он дергается. Его глаза выпячиваются, от удушья он темнеет, рот открывается, вены на шее надуваются и чернеют. Еще четыре или пять раз он бьет ногами по воздуху в последних конвульсиях. Наконец, из раскрытого рта вываливается темный липкий язык, белесые глазные яблоки с кровавыми пятнами остаются неприкрытыми, выпученными. Вместо закатившихся радужных оболочек видны только они. Он мертв.
От сильного ветра, поднятого надвигающейся бурей, этот жуткий маятник начинает раскачиваться и вертеться, словно чудовищный паук, свисающий на нитке из паутины.
Так заканчивается это видение. И я надеюсь поскорее забыть все это, потому что, уверяю вас, это – кошмарное видение.
14. Иисус говорит:
«Кошмарное, но не бесполезное. Слишком много людей считает, что Иуда совершил нечто незначительное. Некоторые доходят даже до того, что ставят ему это в заслугу, так как без него не совершилось бы Искупление и, стало быть, он оправдан в глазах Божьих.
Истинно говорю вам, что если бы Ад уже не существовал и уже не был бы изощрен в своих пытках, то он был бы создан специально для Иуды еще более ужасным и безысходным. Потому что из всех грешников и осужденных Иуда – самый большой и отчаянный грешник, и приговор его до конца дней не будет смягчен.
Угрызения совести еще могли бы спасти его, если бы он обратил их в покаяние. Но каяться он не захотел, и к первому греху предательства, который еще могло бы исцелить Мое великое милосердие, это снисхождение любви, он прибавил богохульство и противление голосу Благодати, который продолжал говорить с ним через воспоминания, через страхи, через Мою Кровь и Мою одежду, через Мои взгляды, через следы совершившейся Евхаристии, через слова Моей Матери.
Он противился всему. Он хотел противиться. Так же, как ранее он захотел предать. Так же, как хотел проклинать, хотел покончить с собой. 15. Именно воля имеет значение в поступках. Как в добрых, так и в злых.
Если кто-то оступается, не желая оступиться, тогда Я прощаю. Посмотри на Петра. Он отрекся. Почему? Этого точно не знал даже он сам. Петр трус? Нет. Мой Петр не был трусом. Противостоя целому сонму и, в том числе, храмовой страже, он осмелился ранить Малха, защищая Меня и, конечно, рискуя своей жизнью. Потом он убежал, но не хотел этого. Потом отрекся. Также, не желая этого. Позднее он смог подняться и двинуться кровавым путем Креста, Моим Путем, и дошел до смерти на кресте. Потом он смог стать Моим верным свидетелем, и был убит за свою бесстрашную веру. Я оправдываю Своего Петра. То было последнее колебание его человеческой природы. Но духовной воли в тот момент при нем не оказалось. Она спала, ослабев под грузом человеческого естества. Когда же проснулась, то не захотела оставаться во грехе, а захотела быть совершенной. И Я тотчас простил его.
16. Иуда не хотел. Ты говоришь, он казался безумным и бешеным. Это в нем проявлялась сатанинская ярость.
Его страх при виде собаки, редкого животного, особенно в Иерусалиме, объясняется тем, что с незапамятных времен считалось, будто Сатана именно так является смертным. В магических книгах до сих пор утверждается, что загадочный пес – это одна из излюбленных форм явления Сатаны, наряду с кошкой или козлом. Иуда, уже находясь в страхе от своего преступления, был убежден, что он, как преступник, принадлежит Сатане. Поэтому он и увидел Сатану в том бродячем животном.
Кто виновен, тот во всем видит призраки страха. Их создает само его сознание. А Сатана раздувает эти страхи, которые сами по себе могли бы стать причиной сердечного раскаяния, и превращает их в ужасающие видения, доводящие до отчаяния. И отчаяние приводит к последнему преступлению: самоубийству.
Какая польза выбросить плату за предательство, когда подобное саморазоблачение есть всего лишь плод гнева и не подкреплено благим желанием покаяния? Тогда бы отказ от плодов злодеяния был бы достоин похвалы. Но так, как поступил он, – нет. Тщетная жертва.
17. Моя Мать говорила ему: „Покайся, Иуда. Он простит…“. И, говоря это, Она была Самой Милостью, а обещая ему прощение от Моего Имени – Хранительницей Моих сокровищ.
О! Если бы Мне удалось простить его! Стоило ему припасть к стопам Матери и сказать: „Помилуй!“, – Она, Милосердная, приняла бы его как раненого, и на сатанинские раны, через которые Враг заразил его Грехом, пролила бы Свои спасительные слезы. Она привела бы его ко Мне, к подножию Креста, держа его за руку, чтобы Сатана не смог его похитить, а ученики – убить, привела бы, чтобы Моя Кровь пролилась в первую очередь на него, величайшего из грешников. И Она, дивная Предстоятельница Своего алтаря, встала бы между Чистотой и Грехом, поскольку Она Мать целомудренных и святых, но также и Мать грешников.
18. Однако он не захотел. Подумайте о могуществе свободной воли, которая находится в вашем полном распоряжении. Ею вы обретаете или Небеса, или Ад. Подумайте, что значит упорствовать в грехе.
Распятый, Тот, который держит Свои руки распростертыми и пригвожденными, чтобы дать вам понять, что любит вас, который не хочет, не может вас ударить, оттого что любит, и предпочитает скорее лишиться возможности обнять вас, – и в этом главная скорбь быть пригвожденным – нежели иметь свободу вас наказывать, Распятый, предмет священного упования для тех, кто кается и хочет освободиться от греха, для нераскаянных становится источником такого страха, что заставляет их обращать проклятие и насилие против самих себя. Упорствуя в грехе, они делаются убийцами своих душ и своих тел. И вид Кроткого, позволившего принести Себя в жертву в надежде на их спасение, для них принимает очертания ужасающего призрака.
19. Мария, ты жаловалась на это видение. Но, дочь Моя, это Страстная Пятница. Ты должна страдать. К переживаниям из-за Моих страданий и страданий Марии, тебе нужно добавить и свои собственные – от горечи видеть, как грешники остаются грешниками. Это было Нашим переживанием. И оно должно стать твоим. Мария страдала от этого и страдает до сих пор, так же, как от Моих мучений. Значит, и ты должна терпеть это. Теперь отдыхай. В течение трех часов ты будешь лишь со Мной и с Марией. Благословляю тебя, фиалка Моих Страстей и страстоцвет (Страстоцвет – цветок, полное название которого, passiflora incarnata, переводится как «цветок, воплощающий страсти», причем страсти Христовы. Во внешнем виде его как бы закодированы символы страданий на Кресте) Марии».