Акутагава Рюноскэ. Из записок Ясукити

Пер. с яп. - В.Гривнин. ГАВ Однажды в зимний день, под вечер, Ясукити сидел в маленьком грязномресторанчике на втором этаже и жевал пропахшие несвежим жиром гренки.Напротив его столика, на растрескавшейся белой стене, криво висела узкаядлинная полоска бумаги. На ней была надпись: "Всегда хотто (горячие)сандвичи". (Один из его приятелей прочел: "облегченные [непереводимая играслов: "хотто" - "горячий", от английского "hot" - "горячий"; есть японскоеслово "хотто" - "испытывать чувство облегчения"] (горячие) сандвичи - ивсерьез удивился.) Слева от столика - лестница, которая вела вниз, справа- застекленное окно. Жуя гренки, он рассеянно поглядывал в окно. Напротивоположной стороне улицы виднелась лавка старьевщика, в которойвисели синие рабочие тужурки, плащи цвета хаки. Английский вечер на курсах начнется в половине седьмого. Он должен тамбыть, и, поскольку он приезжий, ему не оставалось ничего другого, какторчать здесь после занятий до половины седьмого, хотя это и не доставлялоему никакого удовольствия. Помнится, в стихотворении Токи Дзэнмаро [ТокиДзэнмаро (1885-?) - известный поэт] (если ошибаюсь, прошу меня простить)говорится: "Я уехал далеко, должен есть бифштекс дерьмовый - люблю тебя,жена, люблю". Эти стихи приходили ему на память каждый раз, когда онприезжал сюда. Правда, женой, которую нужно было любить, он еще необзавелся. Когда он, то поглядывая в окно на лавку старьевщика, то на"хотто (горячие) сандвичи", жевал пропахшие несвежим жиром гренки, слова"люблю тебя, жена, люблю" сами срывались с губ. Вдруг Ясукити обратил внимание на двух морских офицеров, пивших пиво.Один из них был интендантом военной школы, где преподавал Ясукити. Онибыли мало знакомы, и Ясукити не знал его имени. Да и не только имени. Незнал даже, младший он лейтенант или лейтенант. Словом, знал его постольку,поскольку ежемесячно получал у него жалованье. Требуя все новые порциипива, эти офицеры не находили других слов, кроме "эй" или "послушай". Иофициантка, никак не выражая своего неудовольствия, со стаканами в рукахсновала по лестнице вверх и вниз. Потому-то она все не несла Ясукити чай,который он заказал. Так случалось с ним не только здесь. То же бывало вовсех других кафе и ресторанах этого города. Они пили пиво и громко разговаривали. Ясукити, разумеется, неприслушивался к их разговору. Но неожиданно его удивили слова: "А ну,погавкай". Он не любил собак. Он был из тех, кто радовался, что средиписателей, не любивших собак, были Гете и Стриндберг. Услышав эти слова,он представил себе огромного пса, которого здесь держат. И ему сталокак-то не по себе при мысли, что собака бродит у него за спиной. Онукрадкой оглянулся. Но там был все тот же ухмыляющийся интендант, которыйглядел в окно. Ясукити предположил, что пес под окном. Но это показалосьему несколько странным. А интендант снова повторил: "Погавкай. Ну,погавкай". Ясукити, слегка наклонившись, глянул вниз. Первое, чтобросилось в глаза, - еще не зажженный у входа фонарь, служившийодновременно и рекламой сакэ "Масамунэ" [один из лучших сортов сакэ,названный так еще в IX в.]. Потом - поднятая штора. Потом - носки,сушившиеся на краю кадки для дождевой воды, точнее, пустой пивной бочки, изабытые там. Потом - лужа на дороге. Потом - ну что ты скажешь, собакинигде не было видно. Вместо нее он заметил нищего летдвенадцати-тринадцати, который стоял на холоде, запрокинув голову и глядяна окно второго этажа. - Погавкай! Ну, погавкай же! - опять закричал интендант. В этих словах была какая-то магическая сила, притягивавшая нищего.Точно сомнамбула, неотрывно глядя вверх, нищий сделал два-три шага иподошел под самое окно. Тут-то Ясукити и увидел, в чем состояла проделкагнусного интенданта. Проделка? А может быть, совсем не проделка. И еслинет, то, значит, это был эксперимент. Эксперимент, который должен былвыявить: как низко может пасть человек, принося в жертву собственноедостоинство ради того, чтобы набить брюхо. Ясукити считал, что это вопросрешенный и не нуждается в подобных экспериментах. Исав ради печеного мясаотказался от права первородства [речь идет об эпизоде из Ветхого завета,где говорится о том, что Исав отказался от первородства за чечевичнуюпохлебку (кн. I, гл. 25)]. Сам Ясукити ради хлеба стал учителем. Фактовкак будто вполне достаточно. Но, видимо, их было недостаточно дляпсихолога-экспериментатора, жаждущего опыта. В общем, De gustibus non estdisputandum [о вкусах не спорят (лат.)], - только сегодня он говорил этосвоим ученикам. Кому что нравится. Хочешь экспериментировать -экспериментируй. Думая так, Ясукити продолжал смотреть на нищего подокном. Интендант замолчал. А нищий стал с беспокойством озираться по сторонам.Он уже готов был изобразить собаку, и единственное, что его смущало, - этовзгляды прохожих. Глаза его еще продолжали бегать, когда интендант высунулв окно свою красную морду и стал ему что-то показывать. - Погавкай. Погавкаешь, получишь вот это. Лицо нищего мгновенно вспыхнуло от жадности. Ясукити временамииспытывал к нищим какой-то романтический интерес. Но никогда это не былосостраданием или сочувствием. И он считал дураком или лжецом всякого, ктоговорил, что испытывает к ним такие чувства. Но сейчас, глядя на этогоребенка-нищего с запрокинутой головой и горящими глазами, он почувствовалчто-то вроде жалости. Именно "вроде". Ясукити действительно испытывал нестолько жалость, сколько любовался фигуркой нищего, точно выписаннойРембрандтом. - Не будешь? Ну, погавкай же. Нищий сморщился. - Гав. Голос у него был очень тихий. - Громче. - Гав, гав. Нищий громко пролаял два раза. И тут же из окна полетел апельсин.Дальше можно и не писать. Нищий, конечно, подбежит к апельсину, аинтендант, конечно, засмеется. Не прошло и недели, как Ясукити в день зарплаты пошел в финансовуючасть получать жалованье. Интендант с деловым видом раскрывал разныепапки, перелистывал в них какие-то документы. Взглянув на Ясукити, онспросил односложно: "Жалованье?" - "Да", - в тон ему ответил Ясукити.Интендант, возможно, был занят и все не выдавал жалованья. В конце концовон просто повернулся к Ясукити спиной, обтянутой военным мундиром, и началнескончаемое перебрасывание костяшек на счетах. - Интендант. Это умоляюще сказал Ясукити, подождав немного. Интендант повернулся кнему. С его губ уже совсем готово было сорваться "сейчас". Но Ясукитиопередил его и закончил свою мысль: - Интендант, может, мне погавкать? А, интендант? Ясукити был уверен, что голос его, когда он говорил это, был нежнее,чем у ангела. ИНОСТРАНЦЫ В этой школе было два иностранца, они обучали разговорному иписьменному английскому языку. Один - англичанин Таундсенд, другой -американец Столлет. Таундсенд, лысый добродушный старичок, прекрасно знал японский язык.Издавна повелось, что преподаватели-иностранцы, даже самые необразованные,любят поговорить о Шекспире, о Гете. Но, к счастью, Таундсенд непретендовал на осведомленность в литературе. Однажды зашла речь оВордсворте, и он сказал: "Стихи - вот их я совсем не понимаю. Чем хорошэтот Вордсворт?" Ясукити жил с Таундсендом на одной даче и ездил с ним в школу и обратноодним поездом. Дорога отнимала минут двадцать. И они оба, с глазгоскимитрубками в зубах, болтали о табаке, о школе, о призраках. Таундсенд,будучи теософом, хотя и оставался равнодушным к Гамлету, тем не менееиспытывал интерес к тени его отца. Но как только разговор заходил обoccult sciences [оккультные науки (англ.)], будь то магия или алхимия, он,грустно покачивая головой и в такт ей трубкой, говорил: "Дверь в таинствооткрыть не так трудно, как думают невежественные люди. Наоборот, страшното, что трудно ее закрыть. Лучше не касаться таких вещей". Столлет, совсем еще молодой, был охотником до шуток. Зимой он носилтемно-зеленое пальто и красный шарф. В отличие от Таундсенда, он время отвремени просматривал книжные новинки. Во всяком случае, иногда читал наанглийских вечерах лекции на тему: "Современные американские писатели".Правда, по его лекциям получалось, что самыми крупными современнымиамериканскими писателями были Роберт Луис Стивенсон и О'Генри! Столлет жил не на одной с Ясукити даче, но по той же дороге в небольшомгородке, и поэтому довольно часто они вместе ездили в поезде. Ясукитипочти совсем не помнил, о чем они говорили. Осталось в памяти лишь то, какоднажды они сидели на вокзале около печки в ожидании поезда. Ясукитиговорил, зевая: "До чего же тосклива профессия педагога!" Апривлекательный Столлет, в очках без оправы, сделав удивленное лицо,сказал: "Педагог - не профессия. Это скорее дар божий. You know, Socratesand Platon are two great teachers..." Etc [ведь Сократ и Платон - двавеликих педагога... и т.д. (англ.)]. Роберт Луис Стивенсон, называй он его янки или кем-либо еще, - это вконце концов не важно. Но он говорил, что Сократ и Платон педагоги - и стех пор Ясукити проникся к нему симпатией. ДНЕВНОЙ ОТДЫХ (фантазия) Ясукити вышел из столовой, расположенной на втором этаже. Преподавателиязыка и литературы после обеда шли, как правило, в находившуюся пососедству курительную комнату. Ясукити же решил не заходить сегодня туда истал спускаться по лестнице во двор. Навстречу ему, точно кузнечик,перепрыгивая через три ступеньки, взбегал унтер-офицер. Увидев Ясукити, онприосанился и отдал честь. Видимо, немного поторопившись, он проскочилмимо Ясукити. Ясукити слегка поклонился пустоте и продолжал спокойноспускаться с лестницы. Во дворе, между подокарпов и торрей [вечнозеленые тропические деревья,русских названий нет] цвели магнолии. Цветы одного вида магнолии почему-тоне были обращены к югу, в сторону солнца. А вот у другого вида росшейздесь магнолии цветы были обращены к югу. Ясукити, закуривая сигарету,поздравил магнолию с индивидуальностью. Точно кто-то бросил камешек -рядом села трясогузка. Она его совсем не боялась. И то, что она трясласвоим маленьким хвостиком, означало приглашение. - Сюда! Сюда! Не туда. Сюда! Сюда! Следуя призывам трясогузки, Ясукити шел по усыпанной гравием дорожке.Но трясогузка - что ей почудилось? - вдруг снова взмыла в небо. И вместонее на дорожке появился шедший навстречу высокий механик. Ясукитипоказалось, что ему откуда-то знакомо его лицо. Механик отдал честь ибыстро прошел мимо. А Ясукити, дымя сигаретой, продолжал думать, кто жеэто такой. Два шага, три шага, пять шагов - на десятом он вспомнил. ЭтоПоль Гоген. Или перевоплощение Гогена. Он, несомненно, возьмет сейчасвместо совка кисть. А позже будет убит сумасшедшим товарищем, которыйвыстрелит ему в спину. Очень жаль, но ничего не поделаешь. В конце концов Ясукити вышел по дорожке к плацу перед парадным входом.Там, между соснами и бамбуком, стояли две трофейные пушки. Он на мигприложился ухом к стволу - звук был такой, будто пушка дышит. Может быть,и пушки зевают. Он присел под пушкой. Потом закурил вторую сигарету. Награвии, которым были усыпаны дорожки, блестела ящерица. Если у человекаоторвать ногу - конец, она никогда больше не вырастет. Если же у ящерицыоторвать хвост, у нее вскоре появится новый. Зажав сигарету в зубах,Ясукити думал, что ящерица - ламаркианка больше, чем сам Ламарк [Ламарк(1744-1829) - естествоиспытатель, создатель теории эволюции,предшественник Ч.Дарвина]. Он смотрел на нее некоторое время, и ящерицавдруг превратилась в полоску мазута, пролитого на гравий. Ясукити с трудом поднялся. Он пошел вдоль выкрашенного здания школы,направляясь в противоположный конец двора, и оказался на спортивнойплощадке, обращенной к морю. На теннисном корте, посыпанном краснымпеском, самозабвенно состязаются несколько офицеров и преподавателей. Внебе над кортом то и дело что-то взрывается. И одновременно то вправо, товлево от сетки мелькает беловатая линия, Это не мяч. Это открываютневидимые бутылки шампанского. И шампанское с удовольствием пьют боги вбелых рубахах. Вознося хвалу богам, Ясукити повернул на задний двор. Задний двор был весь в розовых кустах. Но не распустился еще ни одинцветок. Подойдя к кусту, он заметил на ветке, склоненной почти до земли,гусеницу. А вот еще одна ползет по соседнему листку. Гусеницы кивали другдругу, будто разговаривая о нем. Ясукити тихонько остановился и решилпослушать. Первая гусеница. Когда же этот учитель станет наконец бабочкой? [Здесьюмористически обыгрывается тема знаменитого текста из книги "Чжуан-цзы":"Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка: он весело порхал, былсчастлив и не знал, что он Чжоу. А проснувшись внезапно, даже удивился,что он - Чжоу. И не знал уже: Чжоу ли снилось, что он - бабочка, илибабочке снится, что она - Чжоу. Ведь бабочка и Чжоу - совсем не одно и тоже. Или это то, что называют превращением".] Ведь еще со времени нашихпра-пра-пра-прадедов он только и делает, что ползает по земле. Вторая гусеница. Может быть, люди и не превращаются в бабочек. Первая гусеница. Нет, кажется, превращаются. Посмотри, видишь, там жеведь кто-то летит. Вторая гусеница. Действительно, кто-то летит. Но как это отвратительновыглядит! Мне кажется, люди просто лишены чувства прекрасного. Приложив ладонь козырьком ко лбу, Ясукити стал смотреть на самолет,пролетавший над его головой. Неизвестно чему радуясь, подошел дьявол, обернувшийся товарищем поработе. Дьявол, учивший в давние времена алхимии, преподавал сейчасприкладную химию. И это существо, ухмыляясь, обратилось к Ясукити: - Вечерком встретимся? В ухмылке дьявола Ясукити отчетливо послышались строчки из "Фауста":"Теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо". Расставшись с дьяволом, он направился к школе. Все классы пусты. Подороге, заглядывая в каждый, Ясукити увидел в одном оставшийся на доскегеометрический чертеж. Чертеж, поняв, что его заметили, решил, конечно,что его сотрут. И вдруг, растягиваясь, сжимаясь, произнес: - На следующем уроке еще понадоблюсь. Ясукити поднялся по той же лестнице, по которой спускался, и вошел впреподавательскую филологов и математиков. В преподавательской был тольколысый Таундсенд. И этот старый педагог, насвистывая скучнейший мотив,пытался воспроизвести какой-то танец. Ясукити лишь улыбнулся горько ипошел к умывальнику сполоснуть руки. И там, взглянув неожиданно в зеркало,к ужасу своему, обнаружил, что Таундсенд в какой-то миг превратился впрекрасного юношу, а сам Ясукити стал согбенным седоголовым старцем. СТЫД Перед тем как идти в класс, Ясукити обязательно просматривал учебник. Ине только из чувства долга: раз получаешь жалованье, не имеешь праваотноситься к работе спустя рукава. Просто в учебнике было множествоморских терминов, что объяснялось самим профилем школы. И если их какследует не изучить, в переводе легко допустить грубейшую ошибку. Например,выражение cat's paw может означать "кошачья лапа" и в то же время "бриз". Однажды с учениками второго курса он читал какую-то небольшую вещицу, вкоторой рассказывалось о морском путешествии. Она была поразительно плоха.И хотя в мачтах завывал ветер и в люки врывались волны, со страниц невставали ни эти волны, ни этот ветер. Заставляя учеников читать ипереводить, он в первую очередь скучал сам. В такие минуты меньше всегохотелось говорить с учениками об идейных проблемах ежедневной жизни.Преподаватель ведь, в сущности, хочет обучить и тому, что выходит за рамкиего предмета. Мораль, интересы, мировоззрение - можно назвать это какугодно. В общем, он хочет научить тому, что ближе его сердцу, чем учебникили грифельная доска. Но, к сожалению, ученики не хотят знать ничего,кроме учебника. Нет, не то чтобы не хотят. Они просто ненавидят учение.Ясукити был в этом убежден, поэтому и на сей раз ему не оставалось ничегодругого, как, превозмогая скуку, следить за чтением и переводом. Но даже в те минуты, когда Ясукити не бывало скучно, когда он,внимательно прислушавшись к тому, как читает и переводит ученик,обстоятельно исправлял ошибки, даже в эти минуты все ему было достаточнопротивно. Не прошло и половины урока, который длится час, как он прекратилчтение и перевод. Вместо этого он стал сам читать и переводить абзац заабзацем. Морское путешествие в учебнике по-прежнему было невыразимоскучным. Но и его метод обучения ни капли не уступал ему в невыразимойскуке. Подобно паруснику, попавшему в полосу штиля, он неуверенно, то идело замирая на месте, продвигался вперед, либо путая времена глаголов,либо смешивая относительные местоимения. И вдруг Ясукити заметил, что до конца того куска, который онподготовил, осталось всего пять-шесть строк. Если он перевалит через них,то попадет в коварное, бушующее море, полное рифов, морской терминологии.Краешком глаза он посмотрел на часы До трубы, возвещающей перерыв,оставалось еще целых двадцать минут. Со всей возможной тщательностью онперевел подготовленные им последние пять-шесть строк. Но вот перевод ужезакончен, а стрелка часов за это время передвинулась всего на три минуты. Ясукити не знал, что делать. Единственный выход, единственное, чтомогло спасти его, - вопросы учеников. А если и после этого останетсявремя, тогда только один выход - закончить урок раньше. Откладывая учебникв сторону, он открыл было рот, чтобы сказать: "Вопросы?" И вдруг густопокраснел. Почему же он покраснел? Этого он и сам не смог бы объяснить.Обманывать учеников было для него пустяковым делом, а на этот раз онпочему-то покраснел. Ученики ничего, конечно, не подозревая, внимательносмотрели на него. Он снова посмотрел на часы. Потом... Едва взяв в рукиучебник, начал как попало читать дальше. Может быть, и потом морское путешествие в учебнике было скучным. Но всвой метод обучения Ясукити верит и поныне. Ясукити был преисполнен отвагибольше, чем парусник, борющийся с тайфуном. ДОБЛЕСТНЫЙ ЧАСОВОЙ В конце осени или в начале зимы - точно не помню. Во всяком случае, этобыло время, когда в школу ходили в пальто. Все сели за обеденный стол, иодин молодой преподаватель - офицер рассказал сидевшему рядом с нимЯсукити о недавнем происшествии. - Глубокой ночью два-три дня назад несколько вооруженных бандитовпристали на лодке к берегу позади училища. Заметивший их часовой, которыйнес ночную вахту, попытался в одиночку задержать их. Но после ожесточеннойсхватки бандитам удалось уплыть обратно в море. Часовой же, промокнув донитки, кое-как выбрался на берег. А лодка с бандитами в это время скрыласьво мраке. Часового зовут Оура. Остался в дураках. Офицер грустно улыбался, набивая рот хлебом. Ясукити тоже знал Оура. Часовые, их несколько, сменяясь, сидят вкараульной около ворот. И каждый раз, когда входит или выходитпреподаватель, независимо от того, военный он или штатский, они отдаютчесть. Ясукити не любил, чтобы его приветствовали, и сам не любилприветствовать. Поэтому, проходя через караульную, изо всех сил ускорялшаг, чтобы не оставить времени для приветствия. Ему не удавалось усыпитьбдительность лишь одного Оура. Сидя в первой караульной, он неотрывнопросматривает расстояние в пять-шесть кэнов перед воротами. Поэтому, кактолько появляется фигура Ясукити, он, не дожидаясь, пока тот подойдет, ужевытягивается в приветствии. Ну что же, от судьбы не уйдешь. В конце концовЯсукити примирился с этим. Нет, не только примирился. Стоило ему увидетьОура, как он, чувствуя себя, точно заяц перед гремучей змеей, еще издалиснимал шляпу. И вот сейчас Ясукити услышал, что из-за бандитов Оура пришлосьискупаться в море. Немного сочувствуя ему, он не мог все же удержаться отулыбки. Через пять-шесть дней в зале ожиданий на вокзале Ясукити столкнулся сОура. Увидев его, Оура, хотя место было совсем не подходящее, вытянулся исо своей обычной серьезностью отдал честь. Ясукити даже померещился за нимвход в караульную. - Ты недавно... - начал после непродолжительного молчания Ясукити. - Да, не удалось бандитов задержать... - Трудно пришлось? - Счастье еще, что не ранили... - С горькой улыбкой, точно насмехаясьнад собой, Оура продолжал: - Да что там, если бы я очень захотел, тоодного уж наверняка бы задержал. Ну, хорошо, задержал, а дальше что? - Как это дальше что? - Ни награды, ничего бы не получил. Видите ли, в уставе караульнойслужбы нет точного указания, как поступать в таких случаях. - Даже если погибнешь на посту? - Все равно, даже если и погибнешь. Ясукити взглянул на Оура. По его собственным словам выходило, что он ине собирался, как герой, рисковать жизнью. Прикинув, что никакой наградывсе равно не получишь, он просто-напросто отпустил бандитов, которыхдолжен был задержать. Но Ясукити, вынимая сигарету, сочувственно кивнул: - Действительно, дурацкое положение. Рисковать задаром нет никакогорезона. Оура понимающе хмыкнул. Выглядел он необычайно мрачным. - Вот если бы давали награду... Ясукити спросил угрюмо: - Ну, а если бы давали награду, разве каждый бы стал рисковать? Ячто-то сомневаюсь. На этот раз Оура промолчал. Ясукити взял сигарету в зубы, а Оура сразуже чиркнул спичкой и поднес ее Ясукити. Ясукити, приближая сигарету ккрасному колышущемуся огоньку, сжал зубы, чтобы подавить невольную улыбку,проскользнувшую у краешка губ. - Благодарю. - Ну что вы, пожалуйста. Произнеся эти ничего не значащие слова, Оура положил спички обратно вкарман. Но Ясукити уверен, что в тот день он по-настоящему разгадал тайнуэтого доблестного часового. Той самой спичкой чиркнул он не только дляЯсукити. На самом деле Оура чиркнул ее для богов, которых он призывал всвидетели его верности бусидо. Апрель 1923

 

https://vk.com/public86987450