– Невольно возникает мысль о заговоре...
– Думаю, что это близко к истине. Но почему тогда возникла необходимость в заговоре? Чтобы исказить, скрыть подлинную картину происшедшего – насильственного устранения Есенина, а говоря проще – его убийства...
–...И для этого были серьезные основания?
– Были. Ведь популярность Есенина была огромной. Его лирическая поэзия резко отличалась от железобетонных словесных конструкций той эпохи, была им укором. На фоне есенинских откровений меркли стихи Кириллова, Полетаева, Казина, Уткина и других приверженцев алгебраической интернациональной поэзии. Они просто не воспринимались народом. Не вписывался Есенин в культурную политику своей эпохи и уже поэтому мешал большевикам, был им опасен.
Кроме того, Есенин как человек внутренне свободный и творчески независимый, не слишком-то придерживался различных условностей, утверждавшихся в обществе пролетарской диктатуры. Это проявлялось и в его поступках, нередко оборачивавшихся скандалами, и в довольно откровенных суждениях по тому или иному поводу. Обронил однажды Есенин за столиком в берлинском ресторане, что, мол, не поедет в Россию, пока там правит Троцкий-Бронштейн, а рядом оказался сексот. Донес куда надо. Вернулся поэт домой с клеймом националиста. А еще – скандалист, пьяница, многоженец... Сколько беспокойства доставляла властям такая неуправляемая, но популярная личность!
– И был найден повод...
– Он лежал на поверхности – с осени 1925 года Есенин находился под судом. В сентябре, когда он вместе с женой возвращался из Баку в Москву, в поезде у него случился конфликт с одним московским партийным чиновником и дипкурьером. Их стараниями в Москве на вокзале поэт был задержан, допрошен, а вскоре против Есенина было возбуждено судебное дело – уже тринадцатое по счету. В попытке избежать суда он ложится в психиатрическую клинику Московского университета («психов не судят») под опеку своего земляка профессора Ганнушкина. Именно там «психический больной» Есенин написал свой шедевр «Клен ты мой опавший, клен заледенелый...» и другие прекрасные лирические стихи.
За поэта тогда заступился нарком просвещения Луначарский, который не хотел шумихи по этому делу в зарубежной прессе. Однако кто-то более всемогущий отверг ходатайство наркома – наиболее очевидной фигурой здесь мог быть Троцкий.
Невозвращенец
– И тогда Есенин решает сбежать в Ленинград...
– Но, конечно, не от суда – куда денешься от судебных исполнителей и «органов»? – и не на постоянное местожительство. Он хотел бежать из Советского Союза. Еще 7 февраля 1923 года по пути из Европы в Америку он пишет письмо в Берлин своему приятелю, поэту Александру Кусикову, в котором прямо заявляет о своем неприятии советской власти, Февраля и Октября, добавляя, что «сбежал бы хоть в Африку».
За месяц до смерти, 27 ноября, Есенин пишет из психиатрической клиники своему другу Петру Чагину: «...Избавлюсь (от скандалов. – В.К.), улажу, пошлю всех... и, вероятно, махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки».
Маршрутом бегства могла быть Великобритания, по другим предположениям – Прибалтика. О серьезности его намерений говорит и краткая поездка в Ленинград в начале ноября 1925 года – мосты наводил? Кто-то выдал его настроения, не исключено, что Устинов, – в тот приезд он вертелся рядом с поэтом, вместе пили.
Поэт и киллеры
– Итак, еще раз вернемся к очевидному: 24 декабря 1925 года подсудимый Сергей Есенин приезжает из Москвы в Ленинград...
–...тут же арестовывается, доставляется в следственный изолятор, допрашивается, до смерти избивается, его тело тайно переносят в пятый номер «Англетера», где и устраивается известное нам святотатство с «добровольным уходом поэта из жизни». Надо ли говорить, что на подобную акцию исполнители вряд ли решились, не имея санкции свыше? Сомнительным выглядел бы и вариант с обнаружением трупа якобы убитого в «кабацкой драке». В этом случае Сталин мог бы докопаться до истины и получить весомый компромат против ленинградской оппозиции, с которой в те дни выяснял отношения на ХIV съезде РКП(б).
– Фактически вы выстроили схему заказного убийства. Говоря языком наших дней, напрашивается вопрос: кто мог выступить в роли заказчика этого убийства, кому были поручены функции киллера?
– Думаю, что к ответу на первую часть вопроса я уже приблизился: приказ на арест поэта, скорее всего, мог дать Лев Троцкий. Для этого у него и причины были, и полномочия позволяли, и верные люди имелись. Прямых доказательств нет, да, вероятно, и быть не может: все указания отдавались преданным людям устно и неофициально.
Что же касается непосредственного исполнителя убийства, то наиболее подходящей фигурой здесь мог быть, конечно, известный террорист Яков Блюмкин, верный оруженосец Троцкого, его личный порученец в течение многих лет. По воспоминаниям тифлисского приятеля Есенина, писателя и журналиста Николая Вержбицкого, у Блюмкина могли быть и личные счеты с Есениным: тот однажды в Баку в 1924 году угрожал поэту и даже пистолет на него направлял. Некоторые видели в те декабрьские дни Блюмкина в «Англетере». Но со стопроцентной уверенностью указать именно на него, как на убийцу Есенина, я сегодня не могу – не хватает материала. Прояснить истину могли бы протоколы допросов Блюмкина перед его расстрелом в 1929 году. Но эти документы мне получить не удалось.
А дальше... Развитие событий легко предположить: началось заметание следов преступления. Об участниках этого действа удалось узнать побольше.
В конце 1925 года комендантом «Англетера» был чекист Василий Назаров. Любитель выпить, он расслабился и днем в воскресенье 27 декабря, к вечеру сморился и улегся спать. Поздно вечером (а не утром, согласно официальной версии!) в квартиру позвонил дворник: мол, вызывают в гостиницу, в пятый номер. Назаров, еще не протрезвевший, ушел, а вернулся уже утром – усталый, мрачный и молчаливый. Это не моя реконструкция событий, а подлинный рассказ вдовы коменданта Антонины Львовны, который я записал лично. Я успел встретиться с ней незадолго до ее смерти в 1995 году. Несмотря на почтенный возраст, она сохранила ясную память – я проверял детали ее воспоминаний по документам. Муж не был с ней многословен: повесился, мол, поэт, оформляли... Но если бы и в самом деле повесился, то, наверное, было бы что рассказать?
Вместе с Василием Назаровым свои подписи в качестве понятых в ту ночь под документами поставили несколько литераторов, сотрудничавших с ГПУ, – Павел Медведев, Всеволод Рождественский, Михаил Фроман. Фальшивый акт об обнаружении тела Есенина в гостинице составлял участковый милиционер Николай Горбов, прошедший выучку в активно-секретном отделе уголовного розыска. Его высокими начальниками были глава губернской милиции Герасим Егоров и руководитель УГРО Леонид Петржак. Оба в 1929 году были арестованы как троцкисты и крупные финансовые аферисты. Впоследствии Николай Горбов, отсидев срок в тюрьме по сфабрикованному делу, написал заявление в парторганизацию (не из чувства ли обиды?), в котором указывал на «некрасивые поступки» этих людей, а также еще одного крупного чина – упоминавшегося здесь заместителя начальника Ленинградского ГПУ Ивана Леонова. Есть убеждение, что именно он в качестве исполнителя воли Троцкого и стал главным организатором этой акции, который распределял кровавые обязанности между своими проверенными подчиненными. А Горбов, облегчив душу в 1931 году своим заявлением в парторганизацию, через год бесследно исчез.
Архивные тайны
– Виктор Иванович, вам часто приходится оговариваться: «фактов не хватает», «прямых доказательств нет». Неужели настолько все было скрупулезно продумано, что не осталось явных следов?
– Какие-то ошибки исполнители этого черного дела, конечно, совершили, особенно на стадии заметания следов. Добавлю такую частность, как якобы наличие ванны в пятом, «есенинском» номере гостиницы, что отмечали некоторые из лжевоспоминателей. Я не поленился и отыскал инвентаризационную опись вещей и обстановки в «Англетере». Ванны в том номере не было. Мелочь, казалось бы... Но, как известно, именно детали обычно и подводят лжецов.
Как следствие поспешной небрежности примечательны и газетные публикации на смерть Есенина: еще не было готово заключение судмедэкспертизы, а газеты уже сообщили, что поэт повесился. Журналисты сами написали? При жесткой цензуре того времени, которая «вела» даже стенгазеты, без санкции свыше это было невозможно. А тем, кто наверху, результаты экспертизы и не были нужны.
А сколько я держал в руках сфабрикованных документов с фальшивыми подписями! И это при том, что в ГПУ существовал специальный графологический отдел, где на высоком уровне составлялись разного рода липовые документы. Нет, о безошибочной, тщательно продуманной работе этих «мастеров заплечных дел» я бы не стал говорить. Не сомневаюсь, что далеко не все из современников поэта поверили в скороспелый официальный миф о его самоубийстве. Написал же 30 декабря в «Красной газете» смелую и дерзкую статью под заголовком «Казненный дегенератами» Борис Лавренев. Известный писатель и сторонник революции, он успел сказать свое честное слово – возможно, что и по чьему-то недосмотру. Но в дальнейшем он уже никогда не возвращался к этой теме. Впрочем, молчали и все остальные. Людям было чего бояться в те времена.
Но приблизиться к истине в этой печальной истории мы, конечно, сможем. Особенно когда откроются за давностью времени наши архивы, в первую очередь – ФСБ. Какие государственные тайны могут сегодня составлять фонды документов, отражающих внутреннюю жизнь страны 20-х – 30-х годов?! Ведь есенинской трагедии уже 73 года, а мы до сих пор не можем подобраться к ее персонажам только потому, что все они служили в «органах». А ведь подобные события – тоже часть нашей истории. А без исторической правды не может быть и правды художественной.