Эрик Фай
Нагасаки
Эрик Фай
Нагасаки
Роман
Рассказывают, что побеги бамбука, растущие от одного корня, как бы далеко ни рассадить их по свету, цветут в одно время и умирают одновременно.
Паскаль Киньяр
В основу романа легло происшествие, о котором в мае 2008 года сообщали японские газеты, в частности, «Асахи».
Представьте себе мужчину за пятьдесят, проживающего в собственном доме на самом краю Нагасаки, где улицы предместья почти отвесно сбегают по склону гор, разочарованного тем, что годы настигли его так скоро и бесповоротно. Смотрите: извилистые ленты мягкого асфальта, будто змеи, ползут на кручу, а наверху все это городское месиво, пузырящееся черепичными, жестяными, брезентовыми и еще бог весть какими кровлями, упирается в стену диких бамбуковых зарослей. Вот там я и живу. Кто я? Без преувеличения, не слишком важная птица. Держусь холостяцких привычек – надежный способ не оступиться, – так что, смею думать, у меня нет оснований в чем‑то себя упрекать.
Одна из моих привычек – избегать по возможности компании коллег, направляющихся после работы пропустить пару кружек пива или посидеть за бутылкой‑другой чего‑нибудь покрепче. Мне приятнее побыть дома, наедине с собой, пораньше поужинать, во всяком случае, не позднее восемнадцати тридцати. Будь у меня жена, вероятно, я не стал бы принуждать себя к столь строгой дисциплине и чаще присоединялся бы к товарищам, но я не женат. Если быть точным, мне пятьдесят шесть.
В тот день, поскольку меня слегка лихорадило, я вернулся домой раньше обычного. Наверное, не было еще семнадцати часов, когда я сошел с трамвая на своей улице, держа в обеих руках пакеты с продуктами. В будни я редко попадаю домой так рано: на миг мне почудилось, что я взломщик. «Взломщик» – это, конечно, сказано слишком сильно, и все же… До недавних пор, уходя, я частенько не запирал дверь; район у нас безопасный, да и многие пожилые соседки (госпожи Ота, Абе и другие, чуть подальше) целыми днями сидят дома. Когда руки заняты покупками, удобно входить в незапертую квартиру: пройдя всего несколько метров от остановки трамвая и толкнув раздвижную дверь, я оказываюсь у себя. Снимаю уличную обувь, сую ноги в тапочки – и сразу же на кухню, раскладывать провизию по шкафчикам. Потом можно присесть и отдышаться. Но сегодня я лишился этого удовольствия: при виде холодильника во мне с новой силой вспыхнуло вчерашнее беспокойство. Однако, открыв его, я подумал, что все нормально. Все продукты были на своих местах, то есть там же, где находились утром, до моего ухода. Маринованные овощи, кубики сыра тофу, угорь к ужину. Я тщательно обследовал стеклянные полки, одну за другой. Соевый соус и редис, сушеные ламинарии и паста из красной фасоли, сырой осьминог в пластиковом судке «Tupperware». В нижнем отделении – рис с водорослями в треугольных пакетиках, их по‑прежнему четыре. И два баклажана – оба на месте. Я почувствовал облегчение, к тому же и линейка, уверен, меня успокоит. Линейка из нержавеющей стали длиной сорок сантиметров. На одну ее сторону, где нет делений, я приклеил полоску белой бумаги, а затем погрузил это приспособление в пакет с мультивитаминным (А, С & Е) фруктовым соком, вскрытый сегодня утром. Подождал несколько секунд, пока зонд пропитается жидкостью, и медленно извлек его из пакета. Посмотреть решился не сразу. Наконец увидел: восемь сантиметров. Осталось только восемь сантиметров сока, а до моего ухода было все пятнадцать! Кто‑то отпил. Но я живу один.
|
|
|
|
Беспокойство охватило меня вновь. Для очистки совести я проверил запись в книжечке, где вот уже несколько дней отмечаю уровень жидкостей и количество продуктов. Да, с утра было пятнадцать сантиметров… Однажды я даже сфотографировал внутренний вид холодильника, но потом больше этого не делал. Беспечность, боязнь быть смешным… Тогда, надо признаться, у меня были только смутные подозрения, теперь же не остается и тени сомнения. Я держу в руках новое – третье по счету за последние две недели – доказательство того, что нечто действительно происходит, а ведь я человек трезвого рассудка, не из тех, кто верит, будто какая‑то эктоплазма[1]является в дом, чтобы утолить жажду и доесть остатки ужина…
Первые подозрения, зародившиеся у меня несколько недель назад, быстро рассеялись. Но немного погодя стали потихоньку закрадываться вновь – так мошкара вьется в вечернем воздухе, исчезая, прежде чем успеешь сообразить, что же это было. Началось все с того, что я не смог отыскать какой‑то продукт, хотя точно знал: я его покупал. Конечно, первая моя реакция – усомниться в себе. Нет ничего проще: ты внушил себе, будто в супермаркете положил покупку в тележку, а на самом деле лишь намеревался. Как сильно искушение объяснить провал в памяти усталостью… Чему только не служит оправданием эта пресловутая усталость!
|
|
Во второй раз, по счастливой случайности сохранив чек, я смог убедиться, что затмение на меня не находило, я действительно купил рыбу, которая внезапно испарилась. Однако нелегко перейти от констатации факта к ясному умозаключению, сделать шаг от заинтригованной растерянности к попытке объяснения. Мной овладело смятение. Содержимое холодильника – в некотором роде постоянно обновляемая матрица моего будущего: здесь под видом баклажанов, сока манго, да мало ли чего еще, меня ожидают молекулы, которым предстоит поставлять мне энергию в ближайшие дни. В этой холодной прихожей ждут мои завтрашние микробы, токсины, протеины, и мысль, что чужая рука, изымая по воле случая либо одно, либо другое, покушается на то, чем я стану, возмутила меня до глубины души. Даже хуже: я испытывал отвращение. Это было похоже на изнасилование, ни больше ни меньше.
* * *
Прошла ночь, а моя обеспокоенность падением уровня фруктового сока нисколько не уменьшалась. Утром мой дотошный ум принялся собирать кусочки пазла в одно целое. В такие мгновения мозг исследует, реконструирует, сравнивает, делает выводы, расчленяет, сопоставляет, предполагает, вычисляет, подозревает. В итоге я стал проклинать серый холодильник «Саньё», на который коварный производитель заботливо наклеил слоган «Always being with you»[2]. Слышали ли вы когда‑нибудь о холодильнике с привидением? Кто же еще может присваивать долю его содержимого и тем кормиться? Вернувшись с работы, я решил покончить с беспокойством, которое постепенно превращалось в пытку. Еще только восемнадцать часов: успею… Это крайность, дальше некуда, наверное, сам потом над собой посмеюсь, но тревога достигла такой степени, что теперь важнее всего узнать правду. К черту привычки, поужинаю позже.
Я снова оделся и обулся, чтобы выйти на улицу, вскочил в трамвай, идущий в сторону Хаманомати. Магазин, где я рассчитывал приобрести новую «ловушку», находится всего в двух остановках, и, если я не потерял способности кое‑что мастерить, отныне мой сон будет крепче.
Никакие способности, впрочем, не потребовались, установить устройство оказалось легче, чем я думал. Эту маленькую военную хитрость, по сравнению с которой измерения в холодильнике – каменный век, я смогу пустить в ход только завтра, с моего рабочего места. Постараюсь оказаться там как можно раньше, с восьми. Активные действия поднимали дух, но меня разбирало нетерпение, скажем так: я немного замечтался и уже после двадцати одного часа спохватился, что до сих пор не поужинал. Теперь уж ничего не поделаешь… Поставив рядом с креслом горячий чайник, я попытался отвлечься и включил телевизор, но ни одна программа не нашла одобрения в моих глазах, не желающих смыкаться. Тогда я открыл журнал, который получаю по подписке, но обычно не читаю. На странице тридцать семь мое внимание привлекла фотография жутко морщинистого субъекта. «Танабэ Томодзи за всю жизнь не выпил ни капли алкоголя», – утверждал журналист. Просматривая статью, я невольно подумал: «Ну и дурак! Танабэ, старейший представитель человечества, уверяет нас, будто дожил до ста тринадцати лет, треская одни овощи и иногда, удовольствия ради, жареные креветки. Тоже мне весельчак! Очистить пару креветок – вот высшее наслаждение для этого живого ископаемого! Впрочем, он ест их все реже: блюда, приготовленные на масле, не идут ему впрок. Бедняга Танабэ! Скоро тебя примут в нирвану и станет тебе гораздо лучше, вот увидишь: при входе у них стоит стол с жареными креветками – налопаешься до отвала на халяву, да и маслом они там не злоупотребляют…»
Я улыбнулся своим мыслям, но статья меня заинтересовала, я даже перестал думать о ловушке и, не отрываясь, дочитал все до последней точки. «Я счастлив, – откровенничал старикан. – Хочу прожить еще десять лет». Идиот!! Потом, не знаю почему, совсем забыв, что день идет на убыль вместе с отдаленным шумом машин, я задержался в полумраке у широкого окна, рассеянно глядя на залив, его темные корабли и верфи.
Теперь вам кажется, что ваше «я», отягощенное отложениями горечи, забот, ревности, сожалений или угрызений совести, вот‑вот растворится в младенческом сне, вы погружаетесь в ночь, однако начинается она скверно. Вас, едва убаюканного первой дремотой, будят неизменные, верные себе цикады. Трещат и трещат, настырные пьяные фурии. Или сегодня вечером вы слишком чувствительны? Они проникают в ваш мозг, вереницей влетают в одно ухо и вылетают из другого, вьются вокруг головы и опять дружно и злобно ввинчиваются в череп с издевательским смехом. Перед рассветом их все же рассеивает сильный ливень, как тех демонстрантов, которых где‑то разогнали водяными пушками, о чем сообщали вчера в вечерних теленовостях НХК[3]. Как уснуть, когда на уме одно: этот непрошеный гость (ведь он существует!), используя простой дубликат ключа, может в любой момент заявиться сюда с компанией дюжих молодцов, и они так вам накостыляют, что вы распрощаетесь с жизнью, даже не успев сообразить, что происходит. Вы думаете: по твоей милости, самозванец, я не сплю, и мне в ближайшем будущем обеспечена отменная головная боль при встрече с моими циклонами и антициклонами. Но ты ничего не теряешь, ты своего дождешься. Будет у тебя скоро праздник. Все готово. Кстати, пора вставать, уже шесть тридцать.
* * *
Наступает день, когда ничего больше не происходит. Струна судьбы, натянутая слишком сильно, лопнула. Больше никаких событий. Ударная волна твоего рождения откатилась далеко – ой как далеко! Вот она, нынешняя жизнь. Твое существование протекает между неудачами и успехами, зимняя спячка сменяется весенним томлением. Такие мысли крутились у меня в голове на прошлой неделе, когда я ехал в трамвае, а сегодня утром, воображая, что этот вывод, быть может, не окончателен, я испытываю эйфорию, сидя на том же месте в трамвае, уставившись на ту же городскую рекламу. Вагон катится вниз, пробегает остановку за остановкой, на каждой заглатывает пассажиров, мечтательных и молчаливых, занятых разгадыванием своих непонятных снов. Что, если во сне их жизнь интенсивнее, чем наяву? Оканчивается литания названий, которые я знаю наизусть: Канкодори, Эдомати и Охато, Готомати, а потом Ятиёмати, Такарамати[4], – выхожу, пересаживаюсь на другой трамвай. Иногда остаток пути я иду пешком, но сегодня не хватает бодрости, к тому же я спешу… Как только выбираюсь наружу из этой скрипучей гусеницы, эстафету ночных цикад подхватывают цикады на деревьях, под которыми я прохожу. Они судачат обо мне, перепиливают еще не оформившиеся мысли и фразы, и, добравшись до бюро, я закрываю все окна: ненадолго, прошу я коллег, у меня из‑за них была бессонница, только послушайте, какую истерику они сегодня закатили, хоть затыкай уши воском до самых барабанных перепонок. Но даже когда все наглухо закрыто, эти твари настигают нас, просачиваясь сквозь стекло и бетон, – и тут я вспоминаю о своем деле: камера и невидимка, проходящий сквозь стены[5].
Уединяюсь на рабочем месте. Коллеги думают, будто я с головой ушел в изучение фотографий, к исходу ночи полученных со спутников (мы все – метеорологи). Каждое утро, включив компьютер и запустив программы, я просматриваю свежие карты и сводки, отправленные с метеостанций. Сегодня нет ничего срочного, что заставило бы меня приняться за составление бюллетеня о тревожном положении или за другую неотложную работу, и я открываю на экране окно внизу справа. Кликнув несколько раз, активирую мою западню. Готово… Словно по волшебству, передо мной возникает безмятежная картина кухни, где я совсем недавно завтракал. Кажется, все спокойно. Будь у меня жена‑домохозяйка, я наблюдал бы за ней на расстоянии. Уходя со службы, я бы заранее знал, что она готовит нам на ужин. Веб‑камера, установленная вчера вечером, работает превосходно. Не вставая со стула, я слежу за своим домом, как бесплотный невидимый ниндзя. Без всяких усилий я стал вездесущим. Но звонит телефон, меня подзывают. Запланированное на десять часов собрание переносится и начнется совсем скоро. Тьфу, а я‑то собирался сосредоточить все внимание на маленьком аквариуме справа внизу… После собрания возвращаюсь на вахту, мой третий глаз снова в действии. В принципе, можно присоединять крошечные веб‑камеры к мобильнику, так и следовало поступить, не будь мой телефон допотопным (трехлетней давности). Тогда я и на собрании не терял бы времени зря, а наблюдал бы за квартирой, не прекращая слушать их нескончаемые выступления, прения, обсуждения и тому подобное… Был бы я женат, не спускал бы глаз с жены – может, из ревности, а может, просто не выносил бы разлуки. Проходя перед камерой, она бы кокетливо подмигивала моему третьему глазу, а то и посылала бы воздушный поцелуй. Я бы знал, какие приятельницы навещают ее после обеда, как они одеты. Но сегодня между этой камерой и поясом целомудрия или какой‑нибудь иной разновидностью брачных уз нет ничего общего. Изнутри застекленного буфета, куда я прикрепил глазок, обнажается леденящая панорама моего одиночества, и, задерживая на ней взгляд, я содрогаюсь. К счастью, раздается телефонный звонок, коллеге нужна моя консультация: я занимаюсь морскими метеорологическими картами – направляя предупреждения, спасаю рыбаков от Цусимы до Танегасимы и дальше.
Покуда утро движется к полудню, цикады не унимаются. Заколдованный цикадами, я превращаюсь в клубок нервов. Они способны вытянуть признание из любого подозреваемого.
Но квартира по‑прежнему помалкивает. Я увеличил окошко справа внизу, развернув его во весь экран. Ничего, даже в крупном формате. Но все‑таки странно. Как будто бы теперь, когда все увеличено, если рассматривать кухню в подробностях… Какие‑то неуловимые мелочи вызывают у меня сомнение. Разве эта бутылка с минеральной водой стояла на виду, на кухонном столе? Порой эксперта посещает подобное наитие: картина, которую ему показывают, поддельная, в глубине души он в этом убежден, но аргументировать не может. Он то отступает на шаг, то приближается к картине вплотную, вот так и я изучаю кухню сквозь лупу моего беспокойства. Эта комната – фальшивка. Бутылка переместилась. За то время, пока я 1) присутствовал на собрании, 2) был в туалете, 3) подходил к телефону, 4) был занят с коллегой, которого затрудняла интерпретация снимка. Действительно ли я уверен, что бутылка стоит не на том месте, где я ее оставил? До самого полудня я больше не выходил, только сбегал в «Лоусон» на углу: купил бэнто[6], чтобы перекусить у компьютера, и теперь компенсирую эту десятиминутную отлучку, не отводя глаз от стола, за которым вечером буду ужинать. Я похож на метеоролога, командированного в центр статичного антициклона. Открывая коробку с обедом, я на миг представил, будто передо мной вместо разгороженного на маленькие отделения контейнера с разноцветной едой – внутренность кукольного домика. И подумал: ты мог бы установить веб‑камеру в каждой из твоих шести комнат, разгородить экран на столько же окошек и с утра до вечера ничего не делать, а только вести пристальное дистанционное наблюдение за бэнто, в котором живешь.
Вот и обеденный перерыв. Коллеги покидают помещение, open space[7], где кондиционированный воздух иссяк, а я, предпочитая задыхаться, чем терпеть цикад, опять закрываю все окна, кроме единственного, на компьютере, и между делом доедаю содержимое коробки, опустошая ячейки одну за другой. Не стояла ли раньше бутылка с водой чуть ближе к раковине? Как мне кажется, приблизительно сантиметров на пятнадцать‑двадцать. В конце концов я почти убеждаю себя в этом, но внезапно направление мысли резко меняется. Ты выдумываешь, потому что очень хочешь придать рациональность проявлениям своего бессознательного. Кстати, так ли уж ты уверен в исчезновении йогуртов? Не подать ли тебе заявление, вот‑вот, обратись в центральную полицию: за последние несколько месяцев у меня украли три йогурта. Ну ладно, спокойнее… Ты все это время на пределе.
После обеда я беседовал с двумя новыми сослуживцами – они не нашли ничего лучше, как вцепиться в меня мертвой хваткой. Пока я растолковывал им, как пользоваться программой создания карт, мне хотелось стукнуть их лбами, пусть бы поняли, сколь неподходящий момент они выбрали для своих приставаний. Должно быть, это чувствовалось по моему резкому тону, особенно когда один из них спросил, зачем нужна веб‑камера вот там, внизу экрана. Уклонившись от ответа, я продолжал объяснять, а сам косил глазом на свою кухню. Наверное, они приняли меня за маньяка или за депрессивного домоседа. А может, он издалека присматривает за квартирой старушки‑матери? Я был занят разговором с этой парочкой, когда прямоугольник справа внизу вдруг закрыла легкая тень. На экране двигалась некая фигура, сплющенная (широкоугольная камера искажала то, что попадало в ее поле видимости: зря я прикрепил ее так высоко) и плохо различимая в контражуре; на несколько мгновений она частично заслонила окно на улицу. Продолжая отвечать тем двоим, я определил, что имею дело с женщиной, кажется, не очень молодой, судя по ее прическе и худощавой комплекции. Она просто пересекла комнату, и я лишь смутно видел ее лицо в профиль, то есть ничего толком не рассмотрел. Стараясь не выдать волнения, я обернулся к надоедливым типам, отпуская какие‑то банальности и изо всех сил делая непринужденный вид. Идиотство. Когда я снова повернулся к фигуре на экране, она успела исчезнуть из поля зрения. Поблагодарив, двое коллег оставили меня наедине с опустевшей кухней – похоже, я стал жертвой галлюцинации. Терпение: наверняка она пройдет в обратном направлении.
Но нет. Десять минут, четверть часа. Вызывать полицию было бы нелепо, да и с какой стати? Исчезнувшая тень? Я уже слышу, что скажет полицейский инспектор, никого в доме не поймав: возможно, у вас есть жена в параллельной реальности, Симура‑сан? Или вам привиделась наконец‑то женщина, на которой вы хотели бы жениться? Потом, приблизившись ко мне, точь‑в‑точь психиатр: девушка вашей юности, унизившая вас (с вами тоже такое случилось)? Та, чьи горделивые черты вы неизменно храните в глубинах памяти? Но это яркое воспоминание нарушает порядок мыслей и создает в вашей голове сумбур… Или у вас завелся сказочный эльф? Все такие же, как вы, господин Симура, все мы видим эльфов, когда пытаемся решить проблемы. И тут, игриво‑сообщническим тоном, приглушив голос, с улыбочкой, подходящей к случаю, он поделится со мной своей догадкой: проститутка или наркоманка, так ведь? Признайтесь! Или массажистка. Вы увлеклись, потом остыли, это так по‑человечески, она от вас не отставала, поскольку ей некуда было идти, вот вы и избавились от нее под предлогом проникновения в квартиру, кражи со взломом…
Нет! Не желал я выслушивать подобный вздор. Мне нужны доказательства. Полицейские за сквозняками не гоняются… Я временно закрыл на экране окно «кухня». Коллеги снова открыли окна в офисе, и десятки цикад ворвались в помещение. Мерзость. Вслед за ними вороны заладили на одной ноте свое «ка‑ак? ка‑ак?» На флангах этого хора солировали колокола Ураками[8], сирены полицейских машин, преследующих эльфов.
Едва я схожу с трамвая, цикады тут как тут: свора натравленных гарпий терзает меня неотступно, тряся над ухом маракасами. Невидимые, они задают ритм моего движения к безумию. Входить в собственный дом страшно. Издали замок не выглядит взломанным. Спокойнее ли от этого? Не могу сказать. Заметив, что я стою на тротуаре, меня окликает старуха Ота, занимающая, как всегда, свой наблюдательный пост. Иногда она подзывает меня, махнув рукой, и мы болтаем о том о сем. Как‑то раз она сказала, что я напоминаю ей сына. Одно поколение, одна и та же манера поведения: великовозрастный пай‑мальчик, но он – отец семейства, живет далеко и приезжает не чаще раза в год. Приедет, возможно, и второй раз, если умру, шутит она. Все еще во власти дневных забот, я жду, что она, как обычно, когда хочет придать остроты квартальным сплетням, скажет театральным тоном: «Я видела, как она выходила из вашего дома!» Но нет, она с охотой болтает о всяких пустяках, и, наконец, вопрос задаю я сам. По тому, как взлетают ее брови, понимаю: ничего необычного она не заметила. Она чуть ли не досадует на себя: «Я ведь никуда не отходила, только с утра, кое‑что купить». Стало быть, мне привиделась эта фигура на экране? Неужели, досконально обшарив кухонную мебель «Formica», веб‑камера приступает к видеосъемке обитающих здесь духов – ками[9]? Или призраков, что снуют в пустом, как мы думаем, пространстве? Что, если ретина камеры со временем обретает способность улавливать то, к чему не чувствителен глаз человека, вроде того как собака способна воспринимать ультразвуковые сигналы, недоступные уху хозяина? Я уже делаю вид, что ухожу, когда госпожа Ота украдкой бросает на меня косой взгляд. А в чем дело? Я должна была сегодня кого‑то видеть? К вам кто‑нибудь приходил? Прикидываясь смущенным, слегка вздыхаю и улыбаюсь:
– По‑моему, я становлюсь мнительным. Мне кажется, моя бывшая домработница оставила себе дубликат ключей. Сегодня утром я видел, как она бродила по кварталу. И вот…
– Мнительным становишься быстро.
– В такое время, как наше.
– А разве у вас была домработница, Симура‑сан?
– Гм, не так уж долго…
– И вы ей не доверяли…
Мяч вброшен из‑за боковой линии. Я подкинул ей правдоподобную версию, так что в ближайшие дни она удвоит бдительность без всякой просьбы с моей стороны. Какое божество требует от меня приношений в виде йогурта, засахаренной сливы или риса с морскими водорослями? Хоть я и получил католическое воспитание, я регулярно приношу жертвы нашим ками на алтарь квартала, но у меня ни на миг не возникало мысли, что они ходят обедать к частным лицам.
– Постойте‑ка, возможно, я видела эту вашу уборщицу. Около месяца тому назад средь бела дня я заметила чей‑то силуэт на вашей кухне. Вот‑те на, думаю про себя, а сама вспоминаю: ведь у вас есть сестра, которая иногда вас навещает. Еще я подумала: а может, он встречается с девушкой? Наверное, он с кем‑то встречается.
Ее румяное лицо сияло глубокой нежностью. Госпожа Ота явно желала мне добра, но я опроверг ее предположение с принужденным смехом, который должен был замаскировать мое замешательство.
– А мне подумалось… Заметьте, время‑то идет, господин Симура. Для вас тоже! Вам нужно встречаться с девушками, а не то коротать старость придется одному…
Закрыв за собой раздвижную дверь, я прислушался. Мои ощущения были далеки от привычных. Либо внимание старой Оты ослабло во второй половине дня, либо фигура, мелькнувшая передо мной, незаметно улизнула через окно, совсем как воин‑ниндзя, который материализуется в заданной точке и так же внезапно и бесшумно исчезает. Я быстро осмотрел окна и обнаружил, что одно из них, в комнате для друзей, было не заперто. Да, ей ничего не стоило удрать через эту комнату, напротив которой нет никого из соседей, никакой госпожи Оты. Впереди только горы, покрытые броней серых крыш, всегда напоминавших мне чешую какого‑то чудовища. И чудовище это погружается в сон. Я щелкнул задвижкой, клятвенно обещая себе проверять каждое утро, чтобы все окна были надежно заперты. Опустив шторы, я почувствовал себя лучше, хотя смутная настороженность не проходила. Я думал о силуэте, замеченном месяц назад госпожой Отой. По мере наступления вечера мысли разбегались. Невозможно собрать их в одно связное целое. Совсем обессилев, я приготовил себе скудную трапезу, и для этого мне пришлось с нелегким сердцем открыть холодильник. Так и есть, вновь пропал один йогурт. У меня было достаточно данных, чтобы определить диету моей самозванки: комедия, да и только. Похоже, она меня ни во что не ставит. Я уже не у себя дома.
Я выдвинул один за другим все ящики в гостиной и в спальне. Ничего не пропало, немногие ценные вещи оставались на местах. Но вместо того чтобы меня успокоить, этот факт лишь усилил тревогу. Я имел дело с необычным случаем и ощутил нависшую надо мной тень страха. Зачем она приходила? Однажды вечером английская королева в собственной спальне столкнулась нос к носу с незнакомцем. Этот тип обвел вокруг пальца всех, кого следовало обвести, и проник во дворец через окно, после чего в полном блаженстве ожидал свою королеву. Просто так, хотел немного поболтать. Может, и у меня есть поклонница? Неужто безвестные трудяги вроде меня наконец получили право окружать себя толпой фанатов? Позавчера во время обеденного перерыва я искал друзей или подруг в фейсбуке. Я всегда формулирую свои пожелания относительно знакомства следующим образом: «Если вы тоже из района Симабара…» или так: «Если вы, как и я, живете в Нагасаки…» Это все равно что закидывать спиннинг в мутную воду… Устав от непредсказуемых поисков (которые предпринимаю скорее ради острых ощущений, а не потому что действительно надеюсь обрести родную – или хоть двоюродную – душу), я набрал имена и фамилии двух актеров, из наиболее посредственных, ничего не обещавших уже в самом начале карьеры. И у того, и у другого, хотя оба никогда не поднимались выше фильмов о якудза[10], было по три‑четыре тысячи фанатов: пришлось мне отступить.
Все, баста. После двух бутылок холодного «Саппоро»[11]мне полегчало. Я даже не чувствую необходимости звонить сестре. Включаю телевизор, просматриваю все каналы, несколько минут мое внимание занимает документальный фильм о Хироси Исигуро, исследователе‑роботостроителе, создавшем андроида по своему образу и подобию. «Через двадцать лет, – комментирует закадровый голос, – множество роботов с человеческим (женским!) лицом будут принимать посетителей в учреждениях. Но самым трудным, прогнозируют специалисты, окажется преодоление таинственной долины’ – неприятного ощущения, которое возникает, когда мы замечаем, что андроид не совсем такой, как мы. Он нам не родственник…» Очевидно, чтобы выбраться из таинственной долины, я переключаюсь на развлечения, игру в прямом эфире из Ниигаты…
…и, задремав, не замечаю, как бежит время, до тех пор пока меня не будит реклама. ЧЕТЫРЕ АНТИВОЗРАСТНЫХ ДЕЙСТВИЯ ИНТЕНСИВНОГО УВЛАЖНЯЮЩЕГО КРЕМА! – доносится сквозь сонное отупение зычный голос рыжеволосой красавицы, вещающей в двух метрах от меня. Приятная особа, принимающая вас у входа в таинственную долину… Я ложусь на циновку, но, когда пытаюсь заснуть, перечисляя, как всегда по вечерам, правила своего идеального мира, меня постигает неудача. И надолго. Напрасно я утверждаю декреты воображаемого общества, сегодня это не оказывает седативного эффекта. Позже в мою дрему вторгаются сновидения. Это выброс бессознательного. Сквозь тайные надломы прорывается прошлое, в памяти вспыхивают, обжигая, имена. Хидзуру, Марико, Фумико – забытые божества, они появляются вновь с издевательским смехом, будто говоря: «Мы все еще здесь, нелегко тебе будет нас выгнать». Перед моим пробуждением они канут опять в подвалы забвения, оставив за собой, как и всякий раз, пелену тоски.
Прежде чем уйти из дома, я убедился, что камера работает и все входы‑выходы заперты. По всей видимости, женщина сделала себе дубликат ключа, и если она намерена вернуться… Единственное, что я решил, – это не ослаблять бдительности. В течение утра я продолжал слежку и начал приободряться. Я тщательно все проверил – в доме все надежно закрыто. Никто не мог войти. Для «проходящих сквозь стены» льгот не предусмотрено. На душе стало спокойнее. Не оставляя ни на минуту своего места, я мог почти нормально работать. Никто мне не мешал; никаких собраний не планировалось. Я заранее запасся бэнто, пакетом маринованных слив в рассоле и парой бутылок «Кирин»[12]в «Фэмили‑Март», расположенном чуть ниже моего дома, и собирался пообедать здесь в одиночестве, когда коллеги разбегутся на перерыв. Было уже одиннадцать тридцать, и все складывалось как нельзя лучше. Все могло бы так и продолжаться до конца рабочего дня. Вдруг – я лишь на несколько секунд отвел глаза от кухни, внося изменения в свежую карту внутреннего моря[13], – мой взгляд уловил некую фигуру, и она очень походила на вчерашнюю. На сей раз она не двигалась. Как она сумела?.. Это было какое‑то колдовство. Я ничего не понимал. Стоя у солнечного окна, она наливала в чайник воду. Она у меня в руках. Не раздумывая, я снял трубку и набрал номер. «Полиция?» – говорил я громко, не замечая, насколько переполошил всю контору. Сотрудники, которых обычно ничто не способно оторвать от экранов (зачем придумывать дорогостоящих роботов, когда они уже существуют?), вытягивали шеи, поднимали брови, переглядывались, едва услышав, как я произнес одно это слово, торопливо, взволнованно: «Полиция?» Можно было подумать, будто в нашем учреждении совершено не замеченное ими преступление, а теперь, прислушиваясь, они открывают истину.
– Полиция? У телефона Симура Кобо. (Я назвал свой домашний адрес). Кто‑то проник ко мне домой. (Я чуть не добавил: «Чтобы попить чаю»). Прямо сейчас. Я слежу за ней – это женщина – через веб‑камеру. Нет, похоже, она не вооружена и расхаживает без всяких опасений… Я на работе, на другом конце города. Нет, быстро приехать не смогу, возьмите отмычку или что‑нибудь для входной двери и держите меня в курсе… Да, естественно, я зайду в полицейский участок и оставлю заявление, часа через два или три.
Я повесил трубку. Сидевшие рядом коллеги обступили меня, тараща глаза, чуть не извиняясь: они невольно всё слышали, они не хотели, не должны, но случилось что‑то из ряда вон выходящее. Надеялись, наверное, разузнать у меня подробности, которые удовлетворят их любопытство: будет о чем рассказать вечером дома. Не роняя достоинства, они сочувственно ахали и охали, хотя в их сочувствии я вовсе не нуждался. Все искоса поглядывали на мою кухню (я развернул изображение), а в кухне – на женщину в профиль, которая не подозревала ни о наших взглядах, ни о своей внезапной славе. Поняв, наконец, по той галиматье, которую им пришлось услышать, что разъяснить дело я не в состоянии, они вернулись на места, слегка покачивая головами, и оставили меня одного. Судя по часам на компьютере, я повесил трубку три минуты назад.
Она по‑прежнему была там. Нагретая до нужной температуры, вода лилась в заварочный чайник, из него поднимался пар. Она воспользовалась моим запасом бантя, вечернего чая, который не мешает засыпать, из инкрустированной шкатулки – я купил ее себе в подарок в Хаконэ[14]в прошлом году. Погода была существенно терпимее, чем вчера; цикады сбавили тон; а я никак не мог взять в толк, что происходит в моем доме. Казалось, все спокойно. Некая проекция жизни вдвоем, которая могла бы быть твоей жизнью, и вот сейчас полицейские с этим покончат, подумал я. С отблеском твоих иллюзий. Если только она не уйдет… Поскольку она готовит себе еду, ей потребуется еще какое‑то время, во всяком случае достаточное, чтобы западня захлопнулась. Она была там, точно лань посреди поляны, лань, которой невдомек, что волк уже ее выследил… Время текло, капля за каплей, я застыл не дыша. Конец ей… Небо внезапно прояснилось, и кухню залил солнечный свет. Женщина, наполнявшая скороварку рисом, подняла голову к окну. Как ласкало ее утреннее солнце! Как щедро изливало свои дары… Стальная раковина сияла под его лучами. Лицо женщины было повернуто вполоборота, и тут мой взгляд целиком сосредоточился на ее затылке, золотисто‑янтарном, красиво изогнутом, на изящной шее, словно вылепленной умелыми руками гончара. Шея цвета песка вела к груди, спрятанной под одеждой, облегавшей две маленькие дюны. Женщина смотрела на волшебное солнце сквозь оконное стекло. Прикрыв веки, она нежилась в этом потоке небесной благодати. Лицо, уже немолодое и, что говорить, почти лишенное очарования, отдавалось лучам, которые струились, не иссякая, для нее одной, ниспосланные бог весть когда со звезды, удаленной от нее на пятьдесят миллионов километров. О, в тот миг ей было все равно что она немолода и некрасива – я знал это точно. Одна, как ей казалось, она была во власти чудной грезы. Щуря глаза, она улыбалась. Тогда мне подумалось: должно быть, для нее это передышка, ей нужно оправиться от каких‑то страхов, страданий; она в забытьи. Возможно, даже счастлива. Если бы она только знала! О, ее улыбка… Внезапно эта улыбка пронзила меня болью. Постучать бы по экрану компьютера, чтобы привлечь ее внимание… Что я наделал… Я схватил телефонную трубку. При первом звонке женщина повернула голову, будто очнувшись от сладкого сна. Но потом сразу приняла прежнее положение.
Да подойди же к телефону!! Поспеши! Мне следует быть настойчивее – она должна понять: звонят именно ей! Я упорствовал – бесполезно. Как она может догадаться? Что мне думать о самом себе: заманил ее в ловушку, а теперь пытаюсь вызволить, прежде чем капкан захлопнется. Она следила за тем, как кипит рис, ждала, когда заварится чай, не обращая внимания на мои звонки. Десять, одиннадцать… Крикнуть бы: смывайтесь, пока они не приехали, и больше сюда не возвращайтесь! Или еще короче: они идут! Скоро она поймет. Взгляд на часы. Стрелка мчалась по кругу, время не останавливалось. Женщина наслаждалась лучами солнца, пока не набежало облако, а меня душило желание заорать: да скорей же, иначе долго вам не видать солнца!..
В конце концов я с досадой повесил трубку. Раз ты предпочитаешь полицию, жди. Можешь даже угостить их чаем, поставь три‑четыре чашки, ты ведь знаешь, где их взять. Ничего не поделаешь. Секунды капают, солнце скрывается. Она хлопочет над своим рисом, отпивает глоток чаю. Глаза теперь широко раскрыты, улыбка, озарявшая лицо вместе с солнцем, исчезла. Что, если сделать еще одну попытку? Она идет к… Вздрагивает. Стоит как вкопанная. Лань почуяла опасность. Вот она делает шаг назад, выражение лица меняется. Она пятится, пропадает из поля зрения камеры. Успеет ли убежать?
* * *
Как я узнал позже, когда инспектор перезвонил, полицейские установили, что моя дверь заперта. Все окна были закрыты, это их удивило. Они удивились еще больше, когда, взломав замок, никого в квартире не нашли. Впрочем, все ведь было заперто. Решив, что с ними сыграли шутку, они чуть было не удалились сразу. Шутнику пришлось бы дорого заплатить за свой розыгрыш, господин Симура, – заметил инспектор. – Тем не менее для очистки совести они обыскали все комнаты. И в последней, где хранятся татами[15], она и была обнаружена одним из наших сотрудников – в глубине осиирэ, стенного шкафа для футонов[16]. Сперва он ничего не заметил, потому что она забилась в дальний угол верхней полки шкафа и притаилась там в полутьме (он открыл дверцу не полностью). Это был зверек, ошеломленный, онемевший. Да, сжавшееся в комок животное, – вот все, что осталось от человека, – полицейский никогда ничего подобного не видел.
Потом инспектор спросил меня, когда я собираюсь зайти (чем раньше, тем лучше): нужно прочитать и подписать заявление. Не сразу поняв, что он говорит, я чуть замешкался с ответом: в конце дня, постараюсь побыстрее.