Да. Если образно, поэтично, то во «мраке» проявился «Свет». (расплывается в улыбке) Он стал появляться в 92-м году и во «мраке» все пришло в движение. «Нечесть» поперла. Это и повлияло на события 90-х.
А с 21 декабря 2012-го «свет» проявился окончательно и началась трансформация самого темного в мире – Материи, на клеточном уровне. Закончились «темные времена» и стало проявляется «четвертое измерение».
Но тогда, в начале 90-х, работа с «четвертым измерением» была опасна. А мы, в нашей лаборатории, работали именно с подключением к «четвертому измерению». Оттуда черпали все «знания».
Единственной защитой была «Православная церковь», куда меня, взяв за руку, привел Мастер. Это было одним из основных условий работы. Я не сопротивлялся. Полностью доверился Мастеру.
Но ни Мастер, ни «Православная церковь», не уберегли меня от двух мощных кризисов, которые я пережил. (расплывается в улыбке) Скажу даже больше. Они и спровоцировали их. Но об этом чуть позже.
Репетиционный зал стал нашим вторым домом. Мир вокруг катился в тартарары. Зрителя в театрах не было. Мастер полностью погрузился в процесс передачи мне знаний. Как я сейчас понимаю, ему нужно было ввести меня в определенное состояние. из которого я должен был получать все необходимые знания. Он ничего не объяснял и заставлял делать кучу упражнений. Их были тысячи. Я не сопротивлялся.
Иногда он устраивал мне промывку мозгов. (расплывается в улыбке) Выглядело это примерно так. Мастер уединялся со мной в театральном баре. Садился напротив и говорил: «Хочу тебе кое-что сказать, но пока не знаю что. Как скажу – пойму. На все остальное можешь не обращать внимание. Слушай». И начинал «чихвостить меня, на чем свет стоит». Так что, когда он понимал, что хотел сказать, мои мозги уже закипали и я был уверен в том, что я - «полное дерьмо». (смеется)
Конечно же, он испытывал ко мне теплые чувства. Но моя наивность его просто заводила. Он разводил меня постоянно. В ход шли даже старые «бородатые» актерские разводы.
Какие, например?
(расплывается в улыбке) Как-то на репетиции он подходит ко мне с озабоченным видом и говорит: «Мне вчера сон приснился. Что бы он мог значить? Не пойму». Ну, я проникся его «озабоченностью» и спрашиваю: «Какой сон? Расскажи». Он так серьезно начинает: «Снятся мне ворота Рая. Стоит очередь и я в ней. У ворот два ангела. Подходит моя очередь, а ангелы меня в рай не пускают. Говорят, мол, актерам в рай вход закрыт. Я стою в «непонятке», и вижу тебя. Ты гуляешь в Раю, такой довольный. Я к ангелам, мол, а вон у вас же там актер. Они спрашивают: «Где»? Я им: «Вот!» - и показываю на тебя. А ангелы поворачиваются ко мне со смехом и говорят: «Да какой он актер». (расплывается в улыбке)
Произнеся всю эту тираду, он так серьезно меня спрашивает: «Не знаешь, что означает этот сон? Не могу понять». Я готов был сквозь землю провалится от стыда. (расплывается в улыбке) Я только через пару лет узнал об этом старом актерском разводе. Разводил беспощадно.
Так что, весь день мы экспериментировали, а вечером шли в церковь на вечернюю службу. Я полностью погрузился в «православие».
Должен сказать, что до встречи с Мастером, я был очень «плохим» человеком. (расплывается в улыбке) Я был обозлен на все человечество и мстил, издевался над каждым, кто попадал в поле моего зрения.
Как, например?
Я вынуждал людей делать то, что они никогда бы не сделали. Ломал их. При этом, они не могли обвинить меня в своих поступках. Чувствовали, что я их искусил, но понимали, выбор сделали сами. Ненавидели меня и эта ненависть подпитывала мою ненависть ко всем.
Я был сгустком мрачности. На моем лице никогда не было улыбки. (смеется) Так что, оказавшись в «лоне православной церкви», начался обратный процесс.
Мне было в чем каяться и что замаливать. «Православие» поглотило меня целиком. Я как раз созрел для него (расплывается в улыбке).
Как то, на одной репетиции, Мастер остановил занятие и сказал мне следовать за ним. Я не задавал вопросов. С моей стороны была полная беспрекословная покорность. Скажи он мне тогда, войти в огонь, я бы, не задумываясь вошел. (расплывается в улыбке)
Мастер привез меня в монастырь. Я впервые оказался в монастыре и это произвело на меня неизгладимое впечатление. В тот день в монастырь приехал Московский Митрополит, чтобы поддержать монахов. Он объезжал все приходы и монастыри, которые не сдались Унианской церкви.
Сам провел службу и одарил монахов и прихожан. Я получил от него благословение и нагрудный крестик. Это было потрясающее переживание. Но в тот день произошла еще одна важная для меня встреча.
Хор в церкви состоял из семинаристов. Оказалось, что при монастыре была семинария. Они пели очень красиво.
С того места, где я стоял, хора не было видно, но я заметил знакомые руки того, кто ими дирижировал. Такие огромные «клешни». (расплывается в улыбке) Очень выразительные. Я знал, кому они принадлежат, но не мог в это поверить, так как этот человек считался пропавшим. Никто не знал где он и что с ним.
Мы учились вместе в театральном училище. После службы в армии он просто исчез. Во время службы мы вели переписку. Он служил в десанте. Но что с ним произошло потом, никому не было известно. Руки, которые я увидел, принадлежали ему.
Я протиснулся к хору и точно… это был «пропавший без вести» сокурсник. Потом я часто приезжал к нему в семинарию и мы много общались. Его помощь и поддержка в то время были для меня неоценимы. Благодаря ему, я познакомился с внутренней церковной жизнью. Так что погружение в «православие» было полнейшим. (расплывается в улыбке)
Как-то мы сидели в его келье. И с нами был его друг - Звонарь. Сокурсник рассказывал, как оказался в семинарии и, по окончании его рассказа, я сказал: «Да, после тетра только одна дорога – в монастырь». И тут Звонаря «прорвало».
Оказалось, что он тоже хотел быть актером, поступил на курс к Табакову. Они очень сильно конфликтовали, после чего Табаков изгнал его со своего курса. Ему ничего не оставалось, как только уйти в монастырь.
Мы очень сдружились и я получил возможность проникнуть в самые потаенные места монастыря. Это было мрачное и удивительное время.
Почему «мрачное»?
Атмосфера жизни тогда была мрачная. А «православие» ее еще сильнее усугубляло.
Благодаря нашим экспериментам, у меня стали появляться мощные «переживания». Первое произошло на службе в церкви.
В конце службы священник рассказывает о «святом» или «мученике», которого вспоминают в этот день. Священник был явно с «большого бодуна». Он даже стоял-то с трудом. Церковь, прям, наполнилась жалостью к нему. Он начал говорить, скорее бубнить что-то невнятное. И тут, из под купола медленно стал спускаться сияющий голубь. Он облетел всех прихожан и опустился на темечко священника. Священник выпрямился, его глаза прояснились и речь из его уст полилась точно елей. Прихожане замерли завороженные и их стало покачивать, как на волнах его слов.
Он закончил. Голубь взмахнул крыльями, поднялся к куполу и растворился. Священник покачнулся, осел, его глаза помутнели. Он с трудом перекрестил прихожан и ушел. Церковь выдохнула, словно до этого все боялись даже вздохнуть.
После этого переживания у меня не было сомнений в том, что священники – это «ангельский чин». Каким бы священник не был в жизни, но на службе он – «проводник», «ангельский чин».
Но помимо «истинно-православных» переживаний были и те, которые противоречили основным догмам «православной» религии. Я даже помню, где это происходило. Одно - на пути домой.
Я любил возвращаться домой через частный сектор. Вот там я «увидел» огромного человека, великана. Он был всем человечеством. Богом, тело которого состояло из нас, людей. В его мизинце сосредоточились грешники, которых следовало наказать.
Появились черти с котлом кипящего масла. Они схватили его руку и стали опускать мизинец в кипящее масло, дабы наказать грешных. Грешники в мизинце кричали от боли, но от боли корчились не только они, а все, все тело. Все человечество. Это было не справедливо. Наказывали грешных, а страдают все. Разве может такое быть?
И тут все стало меняться. Тело великана начало светиться изнутри и стало сияющим сгустком света. Я услышал слова, словно блеющий голос Гребенщикова: «Бог есть Свет, и в Нем нет никакой тьмы». Видение исчезло.
Я ясно почувствовал, что запугивание нас «адским пламенем» - бред. Нет никакого ада. Бог не может наказывать сам себя. Это даже с человеческой логики нелогично. (смеется)
Затем последовали переживания «сути греха», «греховности» и того, что человечеству предстоит великое «преобразование», «трансформация». Я нигде не мог найти этим переживаниям подтверждения. Все предрекали апокалипсис, катастрофы и тому подобные «страшилки». Никто не видел в Боге Света. (расплывается в улыбке)
Когда я пытался заговорить об этом с Мастером, он просто смотрел на меня, как на «идиота». В наших отношениях стала образовываться трещина. И последующие события сделали ее явной.
Наш спектакль сняли с репертуара театра. Главный режиссер постарался. Он приступил к постановке украинской классики. Мы занимались только лабораторией.
Примерно через год, благодаря статье Барри в американском театральном журнале, мы получили приглашение на фестиваль во Францию. Было только два условия. Оплатить проезд в одну сторону, на обратном пути они планировали, что мы будем играть спектакли в различных европейских городах, и второе: поставить детский спектакль. Мы принялись за постановку.
Было весело. Мы каждый день импровизировали в духе украинских сказок. Многие импровизации вошли в спектакль. Потом Мастер предложил основной сюжет, украинскую сказку «Орыся» и работа закипела. Все наши эксперименты можно было применить на практике.
Мы научились работать с «атмосферой», входить в нее и изменять по своему усмотрению. Подключаться к «четвертому измерению», как Мастер его называл: «Река Знания» и черпать спонтанные импровизации прямо из источника. Теперь пришло время опробовать все это на зрителе.
Мастер, поначалу, собирался учувствовать в спектакле, но в процессе устранился. Я был достаточно подготовлен, чтоб вести спектакль. Нас было трое. Я, жена Мастера и молодая актриса, которая помогала нам в прошлой постановке.
Во время репетиций, нас посетили «мастера» из киевской студии, в которой когда-то «заразился» театром Мастер. От них я впервые услышал имена: Арто, Гротовского, Евреинова. Они провели несколько мастер-классов. Показали несколько импровизаций. Вывод от встречи был очевиден.
Мы ушли далеко вперед от того, чем занимались они. Они просто «шаманили». Это было сильно, но очень приземленно, «по-язычески». Там не было «четвертого измерения». Их эксперименты оказались намного опаснее наших. Спасибо Мастеру. (расплывается в улыбке)
Когда спектакль был готов, оказалось, что он далеко не детский. Ставить новый не было времени и пришлось отказаться от поездки. Но у нас был спектакль. Очень мощный. У «умников» срывало крышу.
Каким образом?
Тогда я объяснить этого не мог. Мастер ничего нам не объяснял. Мы просто «нечто» переживали и не «заморачивались» теорией. Тем более, как оказалось, подобного в мире не было. Арто только предчувствовал это, но пошел путем «жестокости». Гротовский развил его путь, но он изначально был тупиковым. Мы были первопроходцами и, ступив на неведомый путь, мчались вперед «сломя голову». «Теория» нас не интересовала. Только живой опыт.
Как-то я пригласил одну даму из Киева. Сестру моей приятельницы. Она занималась документальным кино и была очень умна. Из «умников».
Мы заканчивали спектакль и уходили, без поклонов и аплодисментов. Зрителю необходимо было некоторое время, чтобы прийти в себя. Они могли до получаса не покидать своих мест. Мы просто где-то прятались и ждали, когда зритель разойдется. Старались не попадать им на глаза. Если захотят, потом поделятся впечатлением. Через несколько дней. Спектакль не заканчивался на последней реплике.
Спектакль окончился. Я нашел местечко, где меня не было видно, но я видел выходящих. Она выскочила одной из первых. Я ее окликнул. Она увидела меня и просто набросилась с кулаками, цедя сквозь зубы: «Как? Как вы смеете проводить такие эксперименты над зрителями? Кто дал вам такое право?». Я был ошарашен и просто ждал, когда она успокоится.
Она рухнула на кресло рядом со мной и разрыдалась. Я обнял ее и просто, молча, ждал. Когда истерика прошла, она рассказала о своих впечатлениях.
Спектакль ее дико напугал и просто парализовал. Она говорила, что видела «выход», мы играли перед выходом из репетиционного зала, а зритель располагался напротив в глубине. Такое расположение было не случайным. Когда зритель входил в зал, он пересекал игровую площадку, где находились мы. В это время мы сканировали каждого и настраивались на них.
Она видит «выход», но понимает, что пересечь игровую площадку не сможет. А в сцене, где я делал пять шагов на зрителя, она чуть не потеряла сознание. И такое происходило со всеми «умниками».
Почему?
Дело в том, что в начале спектакля мы атаковали именно «ум» зрителя. Отключали его, чтобы запустить более глубинные процессы в зрителе. А для «умников», которые ничего не чувствуют, это было ужасающе. (расплывается в улыбке)