За весну еще ветвистей стали.
Наломай побольше их для друга
И утешь меня в моей печали...
Сон Ли Лина был глубоким и спокойным.
А в этот самый час армия императора под покровом темноты входила в крепость Май, чтобы укрыться от хунну за толстыми надежными стенами. Предательство совершилось.
Глава 9
Благородство человека отражается в его глазах, заботы и печали - в его лице, а успехи и неудачи зависят от его решительности.
Сыма Цянь
Вырвавшийся из окружения Артай без устали нахлестывал плетью своего измыленного жеребца. По приказу Ильменгира он сопровождал в тыл пленного китайца. Возвращаться в тот же день было поздно, и Артай решил заночевать с обозами.
Никто в стане не ожидал ночного нападения. Люди, назначенные в дозор, сидели вместе со всеми у костров в ожидании ужина, когда из темноты вдруг посыпались стрелы и дротики.
Откуда взялся китайский отряд, Артай не понимал до сих пор. Да и думать об этом не хотелось. Он знал только одно: надо как можно скорее предупредить шаньюя, что в тылу у хунну появилась опасность.
Артай слезал с коня, только когда приходилось перебираться через ветхие неогороженные мосты. Все они были устроены одинаково: четыре нетолстых бревна, закрепленные в концах тяжелыми валунами, составляли основу моста. Полотном ему служил валежник и плоские камни.
Конь храпел, упирался в поводу, и в косящих его глазах дрожал отраженный свет полуночного месяца. Перейдя мост, Артай снова брался за плеть.
Иногда в нем рождалось смутное чувство, что он напрасно торопится известить шаньюя. Пусть император разобьет хунну, и тогда они, побежав назад, погибнут в степях все до единого. Народ Артая только выиграет от этого и навсегда избавится от сильного и беспощадного врага. Но другой голос говорил воину: «А ты подумал, что станется с Антон, твоим побратимом? Мальчик погибнет, и в его смерти будешь виноват ты». «Вспомни и другое, - твердил тот же голос. - Вспомни слово, данное шаньюю, когда он подарил тебе жизнь: «Клянусь Солнцем и тенями предков, я буду твоим верным воином и пойду за тобой в любую страну, только не в землю динлинов!» Подумай хорошенько, Артай, сможешь ли ты простить себе двойное вероломство».
И он снова пришпоривал аргамака.
В хуннуский стан Артай попал под вечер следующего дня. Конь у него пал, и остаток пути пришлось проделать пешком. Покрытый с ног до головы белой известковой пылью, Артай подошел к шатру шаньюя. Дорогу ему загородили два горца-кимака.
- Важная весть для нашего владыки, - сказал Артай и облизнул губы. - Только дайте сначала попить.
Напиться ему принесли, но в шатер не пустили.
- У шаньюя посол императора, - сказал один из горцев. - Подождешь.
- Ждать нельзя. Я скакал день и ночь и насмерть загнал коня.
- Подождешь, - грубо повторил кимак и тупым концом копья толкнул Артая в грудь. - Отойди в сторону!
- Ты, бараний помет, завернутый в рысью шкуру! - взревел великан и приподнял стражей за ворот.
Кимаки пронзительно закричали, суча ногами в воздухе. На крик уже сбегались другие горцы, когда из шатра вышел Ильменгир.
- Отпусти их, - сказал он, узнав Артая. - Ты как посмел устраивать шум возле покоев шаньюя?
- Прости, великий гудухэу, но эти ослы не пускали меня в шатер. Я привез...
- Иди за мной, - прервал динлина Ильменгир и, когда они вошли в одну из полутемных комнат шатра, сказал: - Теперь говори, что случилось.
- Случилась беда, - хмуро ответил Артай и начал рассказывать о захвате китайским отрядом всех обозов с оружием и съестными припасами.
- Отряд большой?
- Не знаю.
Ильменгир задумался, разглядывая перстень, надетый на мизинец правой руки. Огонек единственного светильника отразился и вспыхнул в камне перстня, как зеленый волчий глаз.
- Слушай меня внимательно, - сказал наконец советник, - В тылу у нас нет никаких вражеских отрядов, и ты ничего не видел...
- Я понял, великий гудухэу, и не скажу никому ни слова. Но как быть с этим отрядом?
- Не беспокойся. Сегодня я сам поведу туда тысяч тридцать конницы. Думаю, этого хватит. Если китайцы и проникли к нам в тыл, то только горами, и в малом числе. Летать они не умеют. А теперь ступай. Когда вернемся в Орду, получишь табун лошадей...
Артай вышел, а Ильменгир пробормотал:
- Поистине, нас хранит бог войны Суулдэ. Разве смогли бы снять столько конницы, если бы император вдруг не запросил перемирия?
Советник покачал головой и с невозмутимым лицом пошел в приемную комнату, чтобы присутствовать при переговорах.
Китайский посол Тао-ди, брат императора, сидел на ковровой подушке и, прихлебывая вино, говорил шаньюю:
- Сын Неба, мой и твой брат, не желает больше кровопролития. В знак уважения и дружбы он посылает тебе полный набор музыкальных инструментов и восемьдесят музыкантов к ним, а также десять кусков пунцовых тканей и шестьдесят разноцветного шелка. Прими этот дар, шаньюй, и пусть наши послы за время перемирия договорятся между собою о вечном мире. Сын Неба поручил мне сказать, что он согласен на любые разумные требования...
Ильменгир мягкими шагами подошел к шаньюю и стал шептать на ухо по-тюркски:
- Не подавай виду, шаньюй, если моя новость удивит тебя. В тылу у нас отряд китайцев. Обозы отрезаны. Я должен был предупредить тебя, чтобы ты знал, как вести себя с Тао-ди. Скажи ему будто вскользь, что отряд их уже уничтожен...
Шаньюй выслушал все это с каменным лицом и небрежно, словно речь шла о чем-то постороннем, сказал:
- Для пустяков ты мог бы выбрать и другое время. - И он снова повернулся к Тао-ди: - Меня радует, что мой брат наконец-то взялся за ум. Но где доказательства?
- Какие доказательства? - удивился Тао-ди.
- Где доказательства того, что император не использует перемирие во вред мне? Думается, передышка нужна ему, чтобы собраться с силами.
Тао-ди даже приподнялся на подушке:
- Ваше величество, но мой брат действительно не хочет войны!
- Та-ак. Не хочет... - В голосе шаньюя прозвучала насмешка: - Поэтому-то он сюда посылает тебя, а сам тем временем готовит удар в спину?
Тао-ди испуганно заморгал, на лысине его выступили крупные капли пота, а ковыльные усы поникли: он вдруг вспомнил об участи императорского посла Го Ги.
- Не гневайся, величайший, - почти раболепно заговорил он. - Отряд Ли Лина был послан в тыл еще до начала войны. Да и могут ли повредить твоей непобедимой армии какие-то жалкие пять тысяч?
Шаньюй и Ильменгир переглянулись.
- Повредить они не могли и уже не смогут. Отряд Ли Лина разгромлен, - сказал советник.
Эти слова произвели на Тао-ди совершенно неожиданное впечатление: его лицо осветилось мстительной радостью.
Шаньюй поднялся.
- Я отпускаю тебя, - сказал он Тао-ди. - Ступай к писцу и заготовь договор. А императору на словах передашь: я нарушу перемирие сразу же, как только Сын Неба предпримет хоть один шаг против меня. Тогда я буду штурмовать крепость и не оставлю там ни одной живой души.
Посол, пятясь, исчез за пологом, благословляя судьбу за то, что он уносит ноги живым и невредимым.
Оставшись одни, шаньюй и Ильменгир посмотрели друг другу в глаза. Они понимали все без слов.
- Если позволишь, шаньюй, я выступлю против Ли Лина сам. Это очень опытный военачальник, - сказал Ильменгир.
- Сколько тебе надо войска?
- Чем больше будет перевес, тем меньше людей мы потеряем. На помощь Ли Лину никто не придет. С сегодняшнего дня его будут считать мертвым.
В ответ шаньюй засмеялся коротким хриплым смешком, похожим скорее на кашель. Потом он потрепал советника по плечу:
- Старая хитрая куница! Бери все, что тебе нужно, и отправляйся в путь. Если удастся, возьми этого полководца живым...
- Через два часа, когда уже пала темнота, на Сеньгинскую дорогу стали одна за другой выступать хуннуские сотни. Никто в стане не знал, зачем они возвращаются в тыл. Оставшиеся в душе радовались этому: завтра при грабеже окрестных селений каждому из них перепадет больше добра...[50]
* * *
О приближении врагов Ли Лину сообщили заблаговременно. Первым их заметил пикет, выставленный на высокой скале у самого устья Сеньгинского ущелья. По предварительным сведениям, хунну в несколько раз превосходили численностью китайский отряд. Ли Лина это не испугало. Он подумал только, что многое бы дал, чтобы узнать исход сражения между императором и шаньюем. Если это бегут остатки разгромленной орды, то нужно продержаться совсем немного - от силы сутки, -и тогда на выручку подоспеет князь Ли Гуан-ли. А если битвы еще не было, ну что ж, остается одно: выполнить свой долг до конца и умереть с оружием в руках. Ли Лин был солдат, и уступать дорогу он не собирался.
Он приказал войску развернуться спиной к реке и соорудить из обозных кибиток внешнее ограждение лагеря. Против конницы оно будет на первое время отличной защитой и укрытием.
К Ли Лину подошел его ординарец Сыма Гай. Вид у юноши был недоуменный и растерянный.
- Ты хотел что-то узнать? - спросил его Ли Лин.
- Да, господин. Мне непонятно, почему вы расположили отряд таким странным образом. Ведь в «Законах войны» сказано: «Горы и скалы должны быть позади справа, реки и озера - впереди слева». Вы же, наоборот, приказали расположиться спиной к реке.
Ли Лин с ласковой усмешкой посмотрел на юношу.
- Это место в «Законах» ты продумал не до конца, Гай, - помолчав, сказал он. -- Разве там не говорится: «Заведи войско в место смерти, и оно выстоит. Брось его в место гибели, и оно будет жить»[51]. Я не могу успокоить солдат в виду столь многочисленного неприятеля. Поэтому я завел войско в место смерти, где каждый будет сражаться за свою жизнь. А поставь я его туда, откуда можно спастись бегством, - оно побежит.
Когда в лагере были закончены последние приготовления, появился передовой вражеский дозор... Не подъезжая близко, хунну остановились на холме и принялись что-то обсуждать. Среди них ярко-алым пятном плаща выделялся всадник в железном шлеме - очевидно, военачальник или даже сам шаньюй. По его знаку один из воинов поднял над головой бунчук и, размахивая им, медленно поехал к китайскому стану.
- Прикажи солдатам не стрелять, - сказал Ли Лин Гаю. - Он едет для переговоров. Возможно, мы что-то сможем узнать.
Всадник подъехал к лагерю и, не слезая с коня, громко заговорил по-китайски:
- Ки-дуюй Ли Лин! Наш предводитель предлагает тебе встретиться с ним в твоем или в нашем стане!
«Откуда он знает мое имя?» - с тревогой подумал Ли Лин и так же громко ответил:
- Пусть предводитель приедет сюда.
- Ты ручаешься за его безопасность?
- Да. Слово дворянина и солдата.
- Хорошо.
Воин вернулся к своим, и тогда от кучки врагов отделился всадник в алом плаще. Ли Лин распорядился отодвинуть одну из повозок, и предводитель хунну въехал в лагерь. Ему помогли сойти с коня и подвели к Ли Лину. Перед Ли Лином стоял пожилой мужчина, седобородый, с умным и твердым взглядом зеленоватых глаз.
Я советник Ильменгир, - на хорошем китайском языке заговорил он. - Мне любопытно познакомиться с полководцем, о котором я столько слышал.
- Кто же говорил обо мне советнику? - насмешливо спросил Ли Лин.
- Длинное Ухо, степная молва. - Ильменгир пристально посмотрел в глаза Ли Лину. - Кроме того, мы не раз сталкивались с тобой в пограничных боях. И я сам успел оценить храбрость твою и твоих солдат...
- С чем ты приехал? - прервал его Ли Лин, хотя ему было приятно слушать эти слова.
- Я предлагаю тебе сдаться на почетных условиях. Тебе и твоим офицерам оставят оружие, и вы сможете вернуться на родину.
- А солдат вы уведете в рабство? - Ли Лин оглядел воинов, толпившихся вокруг, и покачал головой: - Нет, лучше мы погибнем... или дождемся помощи.
- Помощи вы не дождетесь, - жестко сказал Ильменгир. - Император разбит. Он укрылся с остатками армии в крепости и заключил перемирие с шаньюем.
- Это ложь, - спокойно возразил Ли Лин. - Лови на нее маленьких детей.
Советник грустно посмотрел на Ли Лина и достал из-за пояса пергамент, свернутый в трубку.
- Читай, -сказал он. -Читай, как тебя предали.
Ли Лин развернул свиток и пробежал глазами написанное. Сомнений в подлинности документа не было: внизу стоял оттиск императорского перстня-печати.
Когда Ли Лин поднял глаза на Ильменгира, в лице у него не было ни кровинки. Наступила тягостная тишина, в которой слышно было только неровное дыхание солдат. Они смотрели на своего военачальника, который сейчас решал их судьбу. И судьба была решена, когда Ли Лин тихо сказал:
- Советник, я буду сражаться.
Глава 10
«В этом бою они стояли крепко и неподвижно, как радуга», - говорит об отряде Ли Лина китайская летопись.
Трое суток длилась неравная битва. Солдаты задыхались в дыму горящих повозок, подожженных врагами. Бессонные ночи и постоянные налеты конницы вконец измотали людей: многие уже не могли натянуть лук и еле держались на ногах.
Почерневший от усталости и копоти Ли Лин ходил среди солдат, ободряя здоровых и утешая раненых.
- Продержитесь еще немного, - говорил он. - С темнотой мы попробуем сделать вылазку и пробиться в горы.
Надежды пробиться не было почти никакой, это понимал каждый. В стане неприятеля всю ночь горели костры, и было светло как днем. И все-таки эта попытка оставалась единственной и последней возможностью.
Отряд «ста золотых» пошел на прорыв с обнаженными мечами, без единого крика, тесно сдвинув щиты. Это был безумный по храбрости бросок обреченных. Едва китайцы вступили в освещенную полосу, в хуннуском лагере загремели железные била, и вся приречная долина покрылась всадниками. Еще ярче заполыхали предательские костры, и побоище началось.
Первая же лава хунну смяла боевой порядок отряда, разрубила его на куски, и тогда засвистели арканы. Они взвивались со всех сторон, и не было от них спасения. Людей сбивали с ног и давили лошадьми, кромсали мечами, нанизывали на копья, словно бараньи туши, прежде чем их зажарить; в воздухе стоял удушливо-тяжелый запах крови; кричали и плакали умирающие. Эти крики рвали сердце Ли Лина, как когти тигра, они становились непереносимыми, и военачальник, окруженный стеной своих воинов, сам поднял над головой белый бунчук, чтобы прекратить резню.
Конский хвост, надетый на длинное бамбуковое древко, зареял в воздухе - белая птица беды и скорби[52].
Битва начала затухать. Солдаты, охранявшие Ли Лина, втыкали в землю мечи и опускались на колени. Один Ли Лин остался стоять с окаменевшим мертвым лицом. Он словно сквозь туман увидел, как к нему подъехал предводитель и что-то сказал. Потом его бережно взяли под руки и куда-то повели.
Он очутился в просторном шатре, где горели жировые светильники и сидели люди в походной одежде. Они пили вино и ели прямо руками жирное мясо. Ли Лину тоже поднесли кубок. Он выпил и встретился взглядом с хуннуским военачальником. В глазах Ильменгира не было ни злорадства, ни торжества победителя.
- Приветствую тебя в моем шатре, славный полководец! - заговорил Ильменгир. - Ты показал нам чудеса мужества, и я склоняю перед тобой голову.
- Ты вправе насмехаться надо мной, только это недостойное занятие для воина! - Ли Лин выпрямился.
Лицо советника выразило неподдельное удивление.
- Как бы я посмел насмехаться над верностью и благородством? - сказал он. - Мы оба солдаты, и мои слова идут от чистого сердца. Я возвращаю тебе твой меч! и говорю: «Если у тебя есть какая-нибудь просьба, я исполню ее».
Ли Лин на минуту задумался, потом ответил:
- Среди пленных находится юноша, сын моего старого друга. Его зовут Сыма Гай. Отпусти его. Пусть он отнесет отцу горькую весть о моем пленении.
- Хорошо. Есть еще просьбы?
- Да. Я хотел бы умыться и привести в порядок Свою одежду.
По приказу Ильменгира желтоволосый мальчик-слуга провел Ли Лина в умывальную комнату. Ли Лин снял изрубленные латы, скинул белье. Мальчик стоял рядом, с любопытством и уважением рассматривая шрамы на теле пленного военачальника.
- Вот здесь вода подогрета, - мальчик показал на один из котлов.
Ли Лин в изумлении повернулся к слуге:
- Ты говоришь по-китайски?
- Немного. Мой господин учит меня грамоте и китайскому языку.
- Учит раба? - еще больше удивился Ли Лин.
- Да. Мой добрый господин говорит: когда я вырасту, то стану вождем в своей земле.
- Где же твоя земля?
- Далеко. За Белыми горами.
- Страна гуй-фанов, рыжих демонов... - задумчиво сказал Ли Лин. - Это очень далеко. Ты, конечно, скучаешь по родине?
- Да, господин.
- Почему ты называешь меня господином?! Я такой же раб, как и ты.
- С сегодняшнего дня я должен прислуживать тебе. Так сказал Ильменгир.
Помывшись, Ли Лин надел приготовленное шелковое платье, которое пришлось ему впору.
- Появился Ильменгир и сказал: Юноше дали коня и охранную пайцзу[53]. Ты можешь быть за него спокойным.
Ли Лин поблагодарил советника, прикидывая, когда Сыма Гай сможет добраться до крепости Май.
- Этот мальчик, - сказал Ильменгир, показывая на Акта, - будет постоянно находиться при тебе. Все твои пожелания он передаст мне. Сейчас мы выступаем в обратный путь. Пойдем подкрепимся перед дорогой...
* * *
В хуннуском стане Ли Лину отвели отдельный кош[54]. Пол его был выстлан волчьими шкурами, и Лин Лин беззвучными шагами проходил два часа, ожидая, когда его позовут к шаньюю.
О том, что шаньюй пожелал говорить с ним, Ли Лину сообщил Ильменгир.
Шаньюй встретил пленного военачальника ласково и сам поднял его с колен. С минуту они украдкой разглядывали друг друга, испытывая, по-видимому, взаимное уважение. Наконец владыка заговорил:
- Ки-дуюй Ли Лин! Мне донесли о том, как ты сражался. Хочу спросить тебя: если я дам тебе под начало десять тысяч отборных всадников - ты согласишься?
Прямота, с которой был задан вопрос, ошеломила Ли Лина. Некоторое время он молчал, потом ответил, глядя в медное горбоносое лицо шаньюя:
- Я поклялся императору в верности и не могу нарушить присяги.
- Но ведь император предал тебя. Почему же ты должен оставаться ему верным?
Слова шаньюя были горькой правдой, и все-таки Ли Лин покачал головой.
- Возможно, Сын Неба был вынужден пожертвовать мною, чтобы спасти армию.
Шаньюй погладил седеющую щетину своих волос и недовольно сказал:
- Если я отпущу тебя в крепость, тебя все равно казнят как изменника.
- Я не изменял императору, ты это знаешь, шаньюй, - твердо возразил Ли Лин.
- Я-то знаю, но поверит ли этому император? Мне известно, что у тебя при дворе много врагов. Они не простят тебе плена. Недавно здесь был брат императора Тао-ди, и я видел своими глазами, как он обрадовался, услышав о твоем поражении.
- Этого не может быть!
- Все может быть, Ли Лин. Запомни мои слова: когда нет дичи - жарят охотничьих собак. Когда неумный государь проигрывает сражение - он казнит своих советников и полководцев. С тебя снимут кожу и обтянут ею барабан. Ступай и обдумай мое предложение.
Ли Лин с поклоном вышел и направился к своему кошу. По дороге ему то и дело попадались воины, разряженные в шелка и шитые золотом парчовые одежды. Многие были пьяны и горланили песни. Переметные сумы, валявшиеся повсюду, напоминали раздутые бурдюки - столько в них было набито всякого добра.
Вдали догорали разоренные селения. По дорогам всадники гнали толпы крестьян, словно овечьи отары на новое пастбище.
На душе у Ли Лина было пасмурно и тоскливо. Он думал о словах шаньюя: «С тебя снимут кожу и обтянут ею барабан». Что ж, так оно, возможно, и будет. Примеров не занимать. Но перейти на сторону хунну - это хуже простого предательства. Тогда полетят головы всех друзей, и в первую очередь голова Сыма Цяня, которому придворная знать давно копает яму.
В коше Ли Лина встретил Ант. Увидев мрачное лицо полководца, он спросил:
- Плохие новости, господин?
- Нет. Шаньюй предложил мне командовать десятью тысячами.
- И вы согласились?
Ли Лин мотнул головой, и глаза у него были при этом как осенняя вода в горных озерах - темные и без блеска.
Глава 11
Стены города Май были выложены из сырцового кирпича и поднимались от земли на двадцать локтей. Толщина стен тоже была внушительной: по ним могли пройти в ряд пять пехотинцев.
Стены образовывали почти правильный восьмиугольник, и на каждом углу возвышалась шлемоподобная крепостная башня с узкими продольными бойницами. На башнях круглые сутки стояли бессонные караулы, следя за каждым движением в стане врага.
Множество кривых и грязных улочек сползалось к центру города, где красовался вычурный, почти воздушный дворец градоначальника. На улочках располагались торговые лавки, постояльце дворы, чайные домики и харчевни. Пахло здесь отбросами, кожей, навозом, деревом и лаком. Харчевни, несмотря на ранний час, уже кишели народом. Они были единственным местом, где царило равноправие, и погонщик мулов мог сидеть рядом с именитым купцом. В харчевнях пожиралось все - начиная с ужей и жареной саранчи и кончая ослятиной и собачьим мясом. И к любому блюду подавали неизменные пампушки и квашеные овощи сянь-цай...
Императора оторвали от работы крики погонщиков.
- Цо-цо! Цо-цо-ух! - вопили они и оглушительно щелкали длинными бичами. Это на площади неподалеку от дворца открылся ежедневный конный базар.
Император отложил донесения, подошел к окну с цветными стеклами и распахнул створки. Прямо перед дворцом на жарком утреннем солнце сверкал бронзовый дракон Лун-ван, повелитель дождя и хранитель благополучия. Еще несколько дней назад хошани, жрецы Лун-вана, молили дракона о заступничестве, били и трубили в бамбуковые трубы. Но Лун-ван остался равнодушным к мольбам, и хунну пришли под самые стены города.
Тогда разгневанные жрецы выволокли упрямого дракона из кумирни и поставили на солнцепек. Закутанный в шелка истукан отбывал наказание хмуро и терпеливо. Прогнать кочевников от крепости он и не подумал. Хошани посоветовались между собой и поняли, что перехватили. Лун-ван обиделся. Поэтому было решено построить над драконом навес, но в кумирню пока не возвращать.
И вот сейчас вокруг дракона суетились мастера, натягивая на стойки тент из желто-белого полосатого шелка. Может быть, Лун-ван перестанет артачиться и смилуется над несчастными жителями города?
Император вздохнул и позвонил в серебряный колокольчик. Вошел Чэнь Жун и остановился в дверях.
- Ну как, подтвердились слухи о Ли Лине? - спросил У-ди.
- Да, ваше величество. Еще один лазутчик доносит, что Ли Лин, гнусный изменник, действительно переметнулся к хунну. Его видели возле шатра шаньюя.
Император мягкими шагами подошел вплотную к Чэнь Жуну.
- Повсюду крамола и предательство! - вдруг крикнул он, и угол его рта задергался. К горлу, словно удушье, подкатывала ярость, и ярость искала выхода. - Немедленно передай вельможам, что я зову их на совет!
Перепуганные до смерти сановники собрались быстро. Они украдкой всматривались в лицо императора. На лице лежала печать гнева. Кого-то нынче сломает буря?
Император заговорил вкрадчивым и тихим голосом, похожим на мурлыканье тигра:
- Могу сообщить вам, что Ли Лин позорно сложил оружие и сейчас в плену у шаньюя.
По залу пробежал шепоток придворных.
- Вначале мы думали, что он погиб, и оплакивали его смерть, - продолжал император. - Но нет, смельчак Ли Лин сдался без боя, спасая свою шкуру.
- Неправда, ваше величество! - раздался голос, и из толпы выступил Сыма Цянь. - Вас ввели в заблуждение.
- Ты знаешь что-то, чего не знаем мы? - недобро прищурившись, спросил император.
- Да, ваше величество. Я знаю от очевидца, что Ли Лин бился насмерть и до последней минуты ждал вашей помощи. Но ведь мы укрылись в крепости, и хунну сообщили об этом Ли Лину. Уже ни на что не надеясь, он все-таки попытался пробиться в горы. Но силы были слишком неравные, и Ли Лин поднял бунчук скорби.
- Как дворянин, он должен был покончить с собой! - разом крикнули несколько вельмож.
- Ли Лин спасал от бессмысленной бойни остатки своего отряда и...
- Он спасал свою подлую шкуру, - желчно повторил император, - и за это предательство поплатятся его родичи!
Сыма Цянь тяжело опустился на колени.
- Сын Неба! Будьте милосердным! У Ли Лина одна старуха мать, и она ни в чем не виновата. Пощадите ее!
К императору приблизился Чэнь Жун.
- Ваше величество, позвольте ничтожному молвить слово.
У-ди кивнул.
- О каком очевидце толкует почтенный Сыма Цянь? - с ехидцей в голосе спросил Чэнь Жун.
- Я говорю о своем сыне Гае, - ответил историк. - Шаньюй отпустил его по просьбе Ли Лина.
- Где же сейчас твой сын?
- Он в безопасности, и твои длинные лапы не достанут его, Чэнь!
Чэнь Жун быстро повернулся к императору:
- Ваше величество! Я обвиняю Сыма Цяня в государственной измене!
Эти слова прозвучали в ушах придворных, как грохот обвала.
- Доказательства? - шепотом спросил император.
- Луч надежды! Всем известно, что Сыма Цянь составлял летопись священных династий. В своей книге он писал и о вашем благословенном царствовании.
- Я знаю об этом.
- Вы не знаете о свитках, которые ходят по рукам, ваше величество! - возразил Чэнь Жун, метнув в историка злобный взгляд. - Ваше несравненное правление Сыма Цянь осмелился назвать временем смуты. Он говорит, да простятся мне эти оскорбительные слова: «Уж лучше в годы мира быть собакой, чем в годы смуты человеком быть!»
- Проклятая черепаха![55] - в изумлении вскричал император и бешено топнул ногой. - Взять изменника! Рукописи сжечь до единой![56]
Стража схватила историка за руки и грубо поволокла к выходу.
У-ди шумно перевел дыхание и махнул рукой.
- Ступайте все. Ты, Чэнь, останься.
Придворных словно сдуло ветром. Император уселся в плетеное тростниковое кресло и закрыл глаза. Чэнь Жун стоял перед ним в выжидательной позе. Не поднимая набрякших век, У-ди сказал:
- Немедля объяви о розыске Сыма Гая. Указавшему его местопребывание обещай награду в пятьсот золотых.
Чэнь Жун наклонил голову.
- Будут еще приказания?
- Старую змею доставить сюда и казнить публично, объявив об измене ее сына.
Глава 12
Уже вторую неделю Гай скрывался на окраине города в доме своего друга и двоюродного брата Вэя Ань-дао. Ань-дао был уроженец города Май и вместе с Гаем служил на границе в отряде «ста золотых». Незадолго перед походом Ли Лина Ань-дао заболел лихорадкой, и его оставили в городе.
Юношей связывала не только солдатская дружба, хотя в бою они не раз спасали друг другу жизнь, а в походах делились последней горстью риса, - оба они были дворяне и «вышли из конфуцианских ворот»[57]. Духовная близость и стала тем прочным сплавом, который делает двух людей неразлучными, как рукоять и клинок меча.
Гай уже знал, какое страшное обвинение предъявил император его отцу. Когда Ань-дао рассказал об этом, Гай внутренне словно окаменел. Он не отвечал на вопросы друга и целыми днями лежал на циновке, неподвижно глядя прямо перед собой.
В голове Гая, как мельничные жернова, ворочались мысли. Опозоренные седины отца взывали к мести. Но как проникнуть во дворец? Для этого нужно стать невидимкой. Ведь стоит Гаю выйти на улицу, как его тут же схватят. Повсюду в городе развешаны указы о его поимке.
После долгих и лихорадочных раздумий выход наконец был найден. Но согласится ли Ань-дао? Хватит ли у него мужества пойти на верную смерть, защищая честь рода?..
Однажды Ань-дао вернулся из города с вестью, что по приказу императора казнили мать Ли Лина. Плетеная клетка с ее головой поднята на шест посреди дворцовой площади[58]. Рассказывая это, Ань дрожал как в лихорадке, и глаза его горели ненавистью.
- Пусть это будет преступлением перед Небом, но мы должны... - и он шепотом закончил: - убить тирана!
- Ань, брат мой и друг, - сказал Гай. - У нас есть только одна возможность для этого. Но все зависит от твоей твердости.
- Я готов к пыткам и смерти. Что нужно сделать?
Гай ребром ладони медленно провел себе по горлу. Ань-дао с ужасом смотрел на его руку.
- Да, Ань, - твердо продолжал Сыма Гай. - Ты отнесешь мою голову во дворец, и тебя пропустят к императору.
- Нет, только не это, только не это, Гай! - крикнул Ань-дао и попятился.
- Будь мужчиной. Наша фамильная честь втоптана в грязь, и эту грязь мы смоем только кровью палача. Род наш угаснет, но навсегда останется незапятнанное имя. Ты сделаешь это, Ань?
По лицу Ань-дао текли слезы.
- Поклянись памятью нашего деда, нашей дружбой, что ты это сделаешь!
- Клянусь! - белые губы Ань-дао шевельнулись почти беззвучно.
- У своего лекаря ты возьмешь яду. Для меня, и чтобы отравить кинжал. Денег не жалей - они нам уже не пригодятся.
- Да, Гай.
- И последнее: у тебя есть надежный человек, который взялся бы доставить письмо Ли Лину?
Ань-дао покачал головой:
- За ворота города никого не выпустят. Письмо отнесу я сам: стража мне знакома до последнего караульного. Я скажу, что хочу взглянуть, уцелело ли мое поместье под Май.
- Тогда не медли. Скоро вечер, и за ночь ты должен обернуться. Дозору, который тебя задержит, скажешь: «Важные вести для гудухэу Ильменгира». Вот охранная пайцза.
Гай протянул брату квадратную медную пластинку. Затем он присел к низенькому столику и, макая кисточку в тушь, стал писать:
Господин мой и повелитель Ки-дуюй Ли Лин!
Я, ничтожный Сыма Гай, припадаю к Вашим стопам и прошу простить меня за ужасные вести. Сообщаю, что Ваша незабвенной памяти мать казнена сегодня утром по повелению жестокосердного У-ди, да поразит его бог грома Лей-ши! Ваш друг, а мой отец Сыма Цянь опозорен и сослан на Восток, к морю.
Обильными слезами оплакиваю наше общее несчастье и как заклинание повторяю слова поэта:
В мире много тоски,
Но ничто не сравнится, поверьте,
С тяжкой болью разлук,
С неизбежностью горя и смерти.
Небеса и земля
Необъятны, но тоже не вечны;
Только скорбь и печаль,
Только скорбь и печаль бесконечны...
Целую Ваши туфли, господин мой и повелитель. Если мне отомстить не удастся - отомстите Вы за наше горе и позор.
Сыма Гай, бывший воин из отряда «ста золотых».
Пока Гай писал, Ань-дао сходил куда-то и принес маленькую кипарисовую коробку. Он поставил коробку на столик и заплакал. Глаза Гая были сухи. Он крепко обнял брата и подтолкнул к двери:
- Прощай, Ань. Помни о клятве.
* * *
Когда перевернулся в небе Ковш и склонилась к закату звезда Цэнь[59], Ань-дао уже подходил к крепости. Он выполнил поручение брата и передал письмо в руки Ильменгира. Прочитав письмо, главный гудухэу вначале задумался, потом сказал будто про себя:
- Бедняга Ли Лин! Неужели и это ты простишь императору?
Советник шаньюя самолично провел Ань-дао через сторожевые посты, и к рассвету юноша добрался до городских стен. Возле крепостных ворот Ань-дао трижды прокричал выпью, и со стен тотчас спустилась веревочная лестница. Поднявшись наверх; Ань-дао молча вложил в ладонь начальника караула увесистый мешочек, сплетенный из морской травы.
Глухими, темными переулками он прокрался домой и остаток ночи просидел над очагом, прокаливая в зелье кинжал. Кинжал был узкий и тонкий, как лист осоки.
Потом Ань-дао снял с себя халат и изнутри пришил в просторном рукаве тесемочную петлю. Вложив в нее кинжал, он надел халат и налитыми кровью глазами посмотрел в ту сторону, где лежало мертвое тело друга.
* * *
Когда раздались зазывные крики разносчиков снеди и на разные голоса загомонила улица, Ань-дао вышел из дому. В руке у него была корзина, прикрытая шелковым платком. Если бы не богатая одежда, его можно было бы принять за уличного торговца. Собственно, Ань-дао и был сейчас торговцем. Он шел во дворец, чтобы продать две человеческие жизни за одну.
У ворот дворца его остановила стража:
- А ну, осади! Куда лезешь?
- Я пришел получить пятьсот золотых, - тихо сказал Ань-дао и приподнял шелковый платок.
Стражник заглянул в корзину и, отшатнувшись, спросил:
- Что это?
- Голова преступника Сыма Гая.
Через минуту во дворце поднялся переполох. Первым из сановников прибежал Чэнь Жуй.
- Я знал Гая в лицо, - хрипло сказал он. - Покажи!
Вглядевшись, Чэнь Жун с облегчением выпрямился:
- Да, это он. Давай сюда корзину!
Ань-дао хитро ухмыльнулся:
- Нет, сиятельный. Эта голова досталась мне слишком дорогой ценой. Поэтому я полагаю, что достоин лицезреть Сына Неба. Это будет для меня высшей наградой.
- Ну хорошо. Ступай за мной.
Ань-дао мысленно поблагодарил судьбу за то, что Чэнь Жун от радости позабыл приказать стражникам обыскать его.
Они остановились перед массивной дверью, изукрашенной чеканными золотыми фениксами, птицами долголетия и счастья.
Чэнь Жун, приложив палец к губам, исчез за дверью. Его не было довольно долго, но наконец он появился и кивнул Ань-дао:
- Входи!
Императора Ань-дао узнал сразу по тому, что тот один сидел, а все вокруг стояли. Держа корзину перед собой, Ань-дао опустился на колени и склонил голову.
- Возьмите у него корзину и принесите сюда! - приказал император, и Ань-дао вздрогнул от этих слов: его план - оказаться рядом с У-ди - рухнул. И когда Чэнь Жун подошел, чтобы взять корзину, Ань-дао вскочил на ноги, оттолкнул Чэня и бросился через весь зал к императору. Взлетел пестрый рукав халата, сверкнула узкая сталь - и металл звякнул о металл: под парчовыми одеждами императора была надета кольчуга.
Опрокинув кресло, У-ди с визгом проворно помчался по залу. Он, как заяц, петлял между колонн и в смертной тоске взывал к своим придворным, совсем запамятовав, что ни у кого из них нет оружия.
Однако его вопли были услышаны наружной стражей. Охранники появились вовремя. Один из них, рискуя убить императора, метнул дротик и угодил Ань-дао в бедро. Ань-дао упал и, собрав последние силы, швырнул кинжал вслед убегавшему императору. Кинжал воткнулся в колонну над самой головой У-ди и задрожал, как струна циня[60].
На Ань-дао навалилось сразу несколько человек. Ему скрутили руки за спину и стали бить по лицу. Ань-дао горько рассмеялся.
- Чему ты смеешься и зачем хотел убить меня? - спросил его император, уже оправившийся от испуга.
- Я друг Сыма Гая и пришел отомстить за него.
- Друг? Но ведь ты принес его голову. Чэнь не мог ошибиться.
- Да, государь. У нас с Гаем не было другого выхода. А смеюсь я потому, что Гай сочтет меня трусом, раз вы остались в живых.
У-ди пристально посмотрел на Ань-дао, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на уважение.
- Ты храбрый человек, -- помолчав, сказал он. - Скажи, чего ты хочешь перед смертью.
Государь, велите принести мне вашу одежду. Я проколю ее и буду считать, что отомстил вам. Я поклялся другу. Мне больше не на что надеяться, как только пронзить ткань вместо вашего сердца. Тогда я умру без сожалений.
- Принесите, - коротко сказал У-ди.
И Ань-дао принесли шелковый халат императора.
- Дайте ему его кинжал!
На всякий случай император отошел за колонну и оттуда с любопытством смотрел, как Ань-дао на куски кромсает халат
- А теперь взять его! - крикнул У-ди, но было поздно: резким взмахом руки Ань-дао по самую рукоять вогнал кинжал себе в сердце.
И многие придворные отвернулись, чтобы император не увидел выражения их лиц...
Глава 13
Получив от ночного гонца письмо, Ильменгир наутро передал его Ли Лину. По-человечески советнику было жаль китайца, но с точки зрения государственных интересов казнь матери Ли Лина представлялась весьма важным и своевременным событием. Горе и жажда мести непременно заставят Ли Лина перейти на сторону хунну. А это будет большой удачей, потому что Ли Лин не только смелый, но и грамотный полководец, знакомый со всеми правилами китайского военного искусства.
Как умный и дальновидный человек, Ильменгир понимал, что временные успехи хунну еще нич<