I. Вечное Утро
Меня разбудила оса. Она летала по комнате и кричала, натыкаясь на липкие лужицы кофе. Следы кофе были на стенах, на потолке, словно вчера кто-то намеренно разбрызгал здесь несколько десятков бодрящих чашек. Возможно это был я. Проснувшись по воле осы во всем этом хаосе, я ощущал что вчера произошло нечто важное, похожее на удаление коренного зуба из ротовой полости. Я не помнил было ли это связано со мной или с кем-то еще. Оса жирным телом шаталась в воздухе. Телевизор работал в углу, изображение на экране кривлялось, становилось то четким, то размтым, как после укуса осы в аллергическое тело моей жены; звука не было. Звука не было также и в занавесках, они шевелились под ветром, напоминая складки на коже. Ветер первого осеннего утра напоминал о сырой траве и яблоках, разбросанных моим эпилептическим соседом вокруг яблони и вдоль всегда грязной тропинки из досок, ведущей в туалет.
На люстре болталась фигурка пластилинового рыбака, сидящего в лодке. Рыба, из зеленого пластилина, в небольшом количестве была размазана по полу. На столе лежали нетронутые блюда чьей-то трапезы. Свиная запеканка из творожной массы. Начатая бутылка коньяка. Черный хлеб.
Ощущения окружившего меня пространства слипались в мутный комок, похожий на бородавку на левой лопатке моей жены. Что-то на фоне разбудившего меня жужжания вызывало легкую панику. Я сосредоточился. Перед кроватью стоял мой чемодан, при виде которого я вздрогнул и наконец осознал, что происходит. До поезда оставалось менее часа. Оса наконец лопнула где-то над моей головой, покрыв мои волосы липким слоем конфетти и торжественной пыли, отчего волосы казались серыми как у моего брата, который год назад попал под баржу, когда пытался переплыть реку. Его великолепные серебристые волосы намотало на винт, так, вращая, его протащило более двадцати метров на удивление сонных обитателей дна, пока наконец кожа головы не лопнула. Он вернулся домой как тень, прикрывая голову лопухом. Через несколько часов он скончался от потери крови. Рядом лежала записка его безупречным как цвет грозового неба почерком: "Это были индейцы". Его скальп обнаружили девочки из соседней деревни, приняв его за медузу, они сильно ошиблись.
Не медля ни секунды, я взял чемодан, надел шляпу и направился вдоль берега к вокзалу. Сонные рыбаки лежали под соснами, наевшись тушенки, провожая мои босые ноги белыми как овечья шерсть глазами. Девочки на том берегу как обычно полоскали белье, по колено в воде, отчего их ноги потом приятно пахли рекой: водорослями, мальками и мелкой галькой.
От привязанных у берега рыбачьих лодок пахло рыбой, спиртом и ночью. Совершенно также как пахла жена после родов. Я стоял рядом, держал младенца, который направлял всю энергию того, что только что произошло в мире прекрасных тел, в мое лицо, точь-в-точь туда, куда смотрел его зияющий рот. Нам даже приходилось не дышать, чтобы оставить младенцу хоть чуточку воздуха, который тот всасывал как огромный кит всасывает океан, чтобы наесться горсточкой дрейфующего по волнам планктона.
На вокзале было несколько человек. Кассирша в круглых как у черепахи Тортиллы очках сидела в пустынном зале ожидания, смоля беломорину и покачивая толстой волосатой ногой. Я проверил на месте ли билет. Достал фиолетовый платок и высморкался, внеся некое гармоничное возмущение в пасторальную идиллию зала. Кассирша однако тоже произвела звук, воспользовавшись шумом моего сморкания. И звук этот как впоследствии оказалось имел в некоторм смысле дурманящий запах, что было мгновенно мною отображено в виде недовольной гримасы. Отчего круглое, как тарелка для жаркого, лицо кассирши покрылось краской смущения, и слегка зашипел на нем небольшой матерный кусочек в мою сторону.
Я вышел на перрон. Над рельсами шумели провода, как струны, под которыми, если смотреть снизу вверх, текло осеннее теплое как поцелуй небо.
Поставив чемодан у края перрона, я достал сигару и прикурил от спички. В самом начале перрона стоял вороватого вида парень, возле которого мирно свернулась в клубок кошка, на которой не было шерсти, а на шее болтался колокольчик. Парень держал коробку с тортом, в центр которого были воткнуты две вишенки.
Позади меня беседовали мужчина и женщина, сидя на карнизе. По их разговору мне казалось, что они совершенно голые и похожи на птиц.
Пейзаж вдали рельс был неподвижен, рельсы сгущались в черную точку, похожую на зрачок убитого, которая в свою очередь должна была стать приближающимся поездом.
На перрон вышел милиционер, держа в руке осьминога за щупальцу. Животное шевелилось. Милиционер весело оглядел ожидающих, и с разбега швырнул осьминога через рельсы в сторону леса. Животное с неприятным шелестом утонуло в зарослях. Милиционер скрылся за углом.
Я докуривал сигару и ежился, поскольку босиком стоять на мокром перроне было холодно. Вскоре пришел мой поезд, пыхтя он разрезал воздух перед моим лицом, и остановился точно тем вагоном, который обозначался в моем билете. Я залез на подножки, проводница голубыми глазами надрезала меня, надрезала билет и впусила в вагон, который был на треть пуст. В моем купе пахло свежей обивкой для сидений и аптекой. На полу валялись шорты. На вешалке висела черная сумочка, из которой торчала книга.
Я убрал чемодан с бич-пакетами на полку для багажа, вынул из черной сумочки книгу и прочитав из середины пару строчек, заснул, в то же мгновение поезд с мягким рывком тронулся.
II. Тем, кто прошел Super Mario без кодов
Она знает, что я чемпион, что я чем-то лучше ее друзей, для нее я не разгадан, и это сближает нас. Она еще не красавица, а я еще не чудовище. У нее есть все что мне нужно, и она прячет это на черный день в сумраке своего мира. Мои глаза смотрят в темноту ее души, теплую и грустную, как демо-версия нашего счастья. Мои пальцы на ее коже, мимо проходят дети. Солнце греет. Ветер делает из листьев нойзовую симфонию, от которой нужно сходть с ума, она не понимает шума, а я только и брежу тем, как сделать сочетание созданных мною звуков более похожим на произведение ветра, швыряющего по улицам пустые банки, кульки, листья, мусор, и выдохи людей.
Мой язык на ее коже. Ее кожа равнодушна. Ее кожа медлительна, как движение тектонических плит. Она думает о чем-то своем. Я прячу от нее то, что ей нужно, на черный день. Мы не любовники, не друзья, не родственники. Мы какие-то странные элементы этого огромного произведения.
Если бы господь пускал слюни, мы были бы капелькой слюны, которую унес в своем сне ветер и размазал по куртке господа, ставя его в неловкое положение перед окружающими.
Ветер по имени Артем. Улыбки людей по имени Вероника. Нас притягивает тепло, мы всегда движемся туда, куда оно едва поманило нас. Этим теплом невозможно согреться, но мы не замерзли. Потому что у нас есть бесплатный номер в гостинице "Африка".
Она в джинсовой юбке, ее свежие бедра, ее теплые ноги лежат друг на друге. Вокруг ее глаз блестки. Губы блестят розовой помадой. Эта тинэйджерская косметика делает ее похожей на школьную умницу, которая ночью тормозит тачки в переулках и предлагает потрахаться за пару сотен рублей.
Ее увозят. Это происходило в машинах, в квартирах, на помойках, на краю пропасти, откуда виднелся закат, солнце слизывало последнюю для этой части планеты дорожку кокса и закрывало глаза.
Они драли ее в лесах, в электричках, под школьными лестницами ведущми в спортивный зал, в пустых аудиториях, в туалетах, где воняло спичками и краской, потому что я только что вышел оттуда с исковерканным гопниками лицом, закурив сигарету, посрав и помохав краски, налитой в бесплатный желтый пакет из продуктового магазина.
Они драли ее, пока я не видел. Они ничего не знали обо мне, они видели ее тело, ее губы, глаза, пупок, ее бедра, ее желтые зубы.
Запахи. Самые уродские, от которых кружится голова и выворачивает как противогаз пустой желудок.
Ощущения, одно воспоминание которых продирало тебя сквозь тысячи невыносимых приколов, которыми черти ломают грешников в очаровтельных жаровнях преисподней.
В этом отношении даже простой вопрос мог бы навеки разрушить тебя, обрекая на лютую мучительную ломку. То, о чем бы ты ни за что не подумал, и никогда не представил бы себе.
Она дергается за пианино в своем непроницаемом кайфе, создавая милый фортепианный нойз, сводящий с ума насекомых, выползших послушать из всех щелей дома, и даже соседних домов, из всех цветков, из дерьма, из трупов, из волос людей, чтобы только услышать шорох ее пальцев о клавиши. Ее кислый тоненький голосок, текущий как сок из стручка, застрявшего в зубах. Такой же унылый и теплый как крохотные челюсти муравья, тщетно пытающиеся разорвать кожу на большом пальце руки.
Все что способно ей действительно помочь - это смерть. Поэтому я брошу ее, как только она захочет родить от меня. Я брошу ее и вернусь к ней, когда она уже вскроет себе вены, я вернусь к ней чтобы, закурив сигарету перед ее извивающимися ногами, заржать на весь мир во все гребаное горло. А потом выну ее из петли, и засуну в ее горло свой скрюченный член. Я не дам ей этого, если я опоздаю хоть на секунду, она умрет и все, что откроется потом будет не тем прекрасным миром, с его озаренными солнцем лесам, творогом, облитым вишневым вареньем, и прочими чудесными радостями. Все что было любовью, все что было прекрасным сожмется до размеров пыли, на радость ублюдкам, которые тут же все слижут и поползут по вселенной дальше.
Она говорит мне слова, по которым я пробираюсь в ее тело, и утопая в ее крови, несусь по венам, сосудам и артериям. Пока я внутри нее, я спешу поцеловать все на своем пути. Я целую ее атомы, молекулы из которых она состоит, ее мысли, ее жизнь, ее смерть, я целую песок, по которму она ходит. Я целую асфальт, по которому она ходит, я целую людей которым она улыбается, даже тех, мимо которых она проходит, даже тех, которых она ненавидит, даже тех, которые пытаются ее убить, но они не могут, они не умеют. У них нет знания как убить ее. Для них она сказочное существо, и они боятся ее. Эти уроды так боятся ее, что собираются в целые армии и идут на нее войной. Но в итоге их всех пожирают падальщики. Их тачки разбирают бомжи на металлолом и уносят в пункты приема. В их квартирах из пола начинает расти трава, у их родственников сносит башню и они кончают самоубийством.
У священников, которые взялись отпевать их уродские трупы в прогнивших шикарных гробах из золота, во время обрядов останавливаются сердца, они сгорают заживо, потому что они не знают, что это всего лишь пыль, никто из них не умеет дышать, чтобы просто сдуть ее. Никто из них ни разу не смотрел на небо просто из-за того, что оно красиво. Они ищут небо в себе, а находят там только улики преступлений, уже совершенных ими или только предстоящих. Они читают учебники по каннибализму, их дети срут на головы ангелам. В их холодильниках всегда есть мясо, а когда оно кончается, они решают забить кого-нибудь из близких, чтобы глодать по вечерам после работы и жить.
Их может спасти поцелуй, всего один, всего один взгляд, всего одно слово. Их может спасти кто-угодно или что-угодно. Но время кончается, а они все так же ползают в темноте, натыкаясь в бесчисленный раз на одни и те же острые предметы. Они ведут себя как мотыльки, которые слетаются на свет фонаря ночью и долбятся в плафон.
Жизнь не отпустит никого из них, пока они не признаются в ее красоте. Они не исчезнут. А если они останутся при своем, она выпустит когти и на улицах станет неуютно и страшно от громкого рева слепошарых мотыльков с разбитыми о плафон фонаря головами.
Пей и ешь, пока все это не полезет наружу. А когда полезет - блюй. Ищи укромное место и блюй, а если не можешь блюй где стоишь или лежишь, но делай это красиво, так чтобы ангелы тебе аплодировали и кидали букеты цветов. Заслужи их расположение, иначе всю жизнь будешь ходить в королях или в дамках, и тебе вместо карамельной конфетки будут подавать говно в виде карамели. А ты и не заметишь. Оближещь пальцы. Самая теплая, уютная и мягкая постель, где ты заснешь, будет заминирована бомбой. Пот, который ты сотрешь со лба, окажется обжигающей кислотой. Твои дети превратятся в червей и будут пожирать тебя даже когда ты сдохнешь. В общем, тебе не повезет, если ты не изменишь свое отношение к жизни, продолжая уродовать ее прелестные пальцы, продолжая лишать ее девственности. Вообще отъебись от нее, ты понял?!
Отъебись от нее полностью собой, всеми мыслями, всем телом. И запей водой.
Эта глава написана от лица тех, кто прошел Super Mario без кодов.
Тем, кто долбится головами о плафоны ночных фонарей, используя, вероятно, GOD или другие похожие читы.