Новый дож отложил свою поездку в Виченцу из-за невероятно высокого уровня воды в Бренте — один из мостов пришлось демонтировать, чтобы баржа смогла пройти, — и вернулся в город он только 11 апреля; однако лучшего времени и выбрать нельзя было. Через 2 часа после его прибытия из Кераско пришло известие о том, что его подданные уже давно томятся в ожидании: договор был подписан, и Италия вновь обрела мир. Поскольку Франческо Сагредо был человеком сравнительно скромных возможностей, ему пришлось выкручиваться из ситуации: на все необязательные ассамблеи он наложил запрет по причине бедствия и извинился за то, что традиционный обход пьяццы Сан-Марко будет для него стеснительным из-за дороговизны.
Удача не отступала от него. Когда потеплело, число заболевших чумой, как и ожидалось, возросло; однако лето еще только начиналось, а количество жертв совершенно неожиданно стало уменьшаться. Вскоре стало очевидным даже для самых пессимистично настроенных, что эпидемия затухает; и 28 ноября магистрат здравоохранения (magistrato della sanita) поручил дожу сделать долгожданное заявление о том, что Венеция снова вне опасности. Первый раз с тех пор, как началась эпидемия, пьяцца Сан-Марко была переполнена людьми; потом все горожане присоединились к процессии дожа, которая медленно продвигалась от церкви Сан Моизе к понтонному мосту, проходящему через Большой канал, где совсем недавно Бальдассар Лонгена начал воздвигать огромную церковь на противоположном берегу. В специально сооруженной деревянной часовне отслужили благодарственный молебен; и к тому же вся церемония стала другой, в сравнении с теми празднествами, которые ежегодно отмечаются по венецианскому календарю и сохранились по сей день.
В последующие двадцать лет мир сохранялся. Это было тем более примечательно, что Тридцатилетняя война все еще бушевала, и Венеция, которую пытались вовлечь в нее, испытывала беспрестанное давление со всех сторон. Венецианские дипломаты были заняты как никогда, казалось, что в самом городе сенат, коллегия и Совет десяти постоянно устраивали сессии. Тем не менее им как-то удалось выдержать напор; и в то время как вся Европа продолжала бушевать, Венеция оставалась в самом центре урагана. В 1642 году началась небольшая война, когда из-за мелкой ссоры (которой мы сейчас не будем уделять внимание) папа отправил армию в графство Пармы, а Венецию принудили к оборонительному союзу с Тосканой и Моденой. На следующий год трех союзников практически вынудили вступить в войну, в которой они понесли серьезные потери: были утрачены как земли, которые находились под властью папы, так и торговые суда. Но военные действия шли меньше года, и в марте 1644 года в Ферраре был подписан мирный договор, основанный на компромиссе, который удовлетворял все стороны.
Однако, с точки зрения Венеции, этот мир был явлением временным. В октябре того же года произошло событие, за которое она не несла никакой ответственности, но на четверть века ее втянули в войну, в результате которой Венеция потеряла свою самую важную колонию — остров Крит. Она должна была знать, что рано или поздно это случится — войны бы не удалось избежать; Крит был слишком лакомым кусочком, а турки были слишком алчными противниками, чтобы не попытаться оспорить ее право на владение этим островом. Но все же, по иронии судьбы, первая атака турок оказалась результатом хорошо продуманной провокации со стороны незначительного государства, которое понесло самые большие после Венеции, когда пал наиболее важный аванпост в Восточном Средиземноморье.
Хотя рыцари Святого Иоанна и владели церковью и монастырем в Венеции (которые они унаследовали от рыцарей ордена тамплиеров после его распада в 1312 году), жители Венеции в течение веков искренне их недолюбливали, а те отвечали им взаимностью. И в этом нет ничего удивительного. С тех пор как этот орден стал весьма влиятельным во всей христианской Европе, рыцари-монахи с презрением относились к торговле и коммерческой деятельности.
Как люди, посвятившие себя Богу и связанные обетами монашества, которые предполагали бедность, безбрачие и смирение, они не одобряли присущую жителям Венеции привязанность к жизненным благам и любовь к удовольствиям. В конце концов, как воители и приверженцы «священной войны», они открыто преследовали свою цель, которая помимо лечения больных заключалась в том, чтобы бороться с неверными повсюду. И они сокрушались по поводу стремления венецианцев к миру с султаном, такое поведение они считали постыдным предательством христианского дела.
К середине XVII века рыцари ордена иоаннитов были жалким подобием того, кем они являлись в те героические дни, всего 80 лет назад, когда благополучно защищали свой остров от Сулеймана I Великолепного. Они продолжали работать в своих знаменитых госпиталях, где по-прежнему поддерживали самый высокий уровень гигиены и ухода за больными; но их благочестивый запал начинал угасать, а морские операции все более походили на обычное пиратство, нежели на благородную войну. И они не только не ограничивались грабежами мусульманских судов, но и беспричинные нападения на венецианские и другие христианские торговые суда, повод для которых был незначителен, становились обычным делом.
Одним словом, для жителей Венеции мальтийские рыцари превратились в угрозу, хоть и менее страшную, нежели ускоки в прошлом. Хуже всего то, что они переняли старую ускокскую тактику, нападая на турецкие корабли в Адриатическом море, — практика, за которую султан неизменно считал ответственной Венецию. Все это привело к весьма закономерным неприятностям для дружеских отношений между Риальто и Высокой Портой, которые были очень важны.
Не один раз дож вынужден был посылать за местными представителями правопорядка, чтобы выразить гневный протест куда более неистовый, чем в сентябре 1644 года, когда он зашел так далеко, что угрожал наложением ареста на все имущество рыцарей ордена иоаннитов на территории республики, если они не изменят свое поведение к лучшему. Однако рыцари, как и прежде, не обратили на это внимания. Вместо этого, примерно месяц спустя, они легкомысленно спровоцировали тот самый инцидент, который стал отправной точкой и в итоге привел к большим несчастьям в Венеции.
Путешествуя по Эгейскому морю в начале октября, эскадра из 6 кораблей напала и захватила богатый турецкий галеон, на борту которого находились высокопоставленные паломники, направлявшиеся в Мекку, среди которых были: старший евнух султанского двора, кадий Мекки, около 30 женщин из гарема и примерно 50 греческих рабов. Потом они уплыли со своей добычей на Крит, где высадились в неохраняемом месте на южном побережье, пополнили запасы воды, высадили рабов и несколько лошадей. Вскоре вернулся местный венецианский чиновник и, не желая быть вовлеченным в это чистой воды пиратство, приказал им покинуть это место. Они несколько раз пытались высадиться в различных портах острова, но каждый раз встречали категорический отказ. В конце концов они бросили турецкое судно (которое больше не годилось для плавания) на произвол судьбы и вернулись на Мальту.
В то время турецкий трон занимал полубезумный султан Ибрагим, который всю свою жизнь, до вступления на престол в 1640 году, провел в турецком дворце фактически как узник; за свое короткое правление он запомнился как жестокий, легкомысленный и безнравственный правитель, которому суждено было погибнуть от рук своих же разгневанных подданных в 1648 году. Узнав о судьбе судна, он пришел в бешенство и приказал немедленно убить всех христиан в его империи. К счастью, позднее его убедили отменить этот приказано вскоре стало ясно, что он обдумывал карательную экспедицию. Венецианские агенты сообщили, что в Босфоре снаряжается огромный военный флот. Сначала предположили, что этот флот направят на Мальту, предположение это было подкреплено официальным заявлением в марте 1645 года; однако депеша от венецианского байло пришедшая в Венецию из Константинополя, содержала срочное предупреждение о том, что это обманный маневр. Султан, утверждает он, убежден, что за всей той историей стояли венецианцы — иначе зачем пираты стояли прямо у Крита? Венеция, а не рыцари ордена иоаннитов, была его настоящим врагом; Крит, а не Мальта — его непосредственная цель.
Вскоре выяснилось, что байло прав. 30 апреля турецкий флот в составе четырехсот парусных судов, с примерно 50 000 воинов на борту, прошел через Дарданеллы. Сначала они двигались на Мальту, как и было объявлено, проходя как раз мимо Крита и направляясь к Наварино (современный Пилос, на юго-западной границе Пелопоннеса) для пополнения боеприпасов и продовольствия. И только на обратном пути 21 июня выяснилось, что курс изменился. Через три дня флот скрылся из виду у мыса Спата, и 25 июня армия захватчиков высадилась чуть западнее Ханьи и вошла в город. Начался первый этап сражения.
Крит — или, как венецианцы стали именовать его по названию столицы, Кандида — был первым венецианским приобретением, став колонией с 1211 года; остров отошел к Венеции после того, как франки захватили Константинополь. Его правительство состояло из местных граждан, а его глава носил титул дожа (однако состоял на службе только 2 года). Существовали местная синьория и Большой совет, но эта система никогда не работала так же, как в Венеции. Самые богатые районы острова находились на территории обширных феодальных поместий, которыми владели знаменитые венецианские семейства, чьи несметные состояния и занимаемое положение помогли завоевать любовь местного греческого населения. Эти семейства по очереди жаловались на отсутствие реальной политической власти; все главные чиновники, занимающие ключевые посты, присланы из Венеции, где принимались все важные решения. Оборону в мирные времена поддерживали благодаря феодальным отрядам (которые набирали и содержали за счет крупных землевладельцев) и местного народного ополчения из горожан и крестьян; однако обе стороны хотели отделаться от своих обязанностей, и дисциплина явно страдала. Взяточничество и коррупция были обычным явлением, казна всегда пустовала, а сама колония являлась неизменным источником ресурсов Венеции. В 1574 году дело дошло до того, что прислали некоего Джакомо Фоскарини, чиновника с особыми полномочиями, чтобы тот провел реформы. Очень скоро он добился значительных успехов: ввел более точную систему учета и справедливые методы налогообложения, уничтожил коррупцию, возродил набор рекрутов и народное ополчение, привел в порядок разрушенные укрепления. Однако после его отъезда жители Крита постепенно вернулись к прежнему укладу. А теперь, когда нависла угроза турецкой атаки, венецианское правительство приказало провести новую, очень решительную программу, отправив вместе с армией в две с половиной тысячи человек, включая военных инженеров, флотом, насчитывавшим 30 галер и 2 галеаса, своего главного проведитора — Андреа Корнаро. Команду предполагалось набрать уже на самом острове. Потом начали готовить флот, который должен был как можно скорее выйти в море. Это произошло 10 февраля 1645 года. С флотом отправили дополнительную сумму в размере 100 тысяч дукатов и распоряжения Корнаро, чтобы тот принял все необходимые меры для отражения противника. Корнаро, подобно Фоскарини, действовал разумно и эффективно; однако средств, которыми он располагал, не хватало для выполнения порученного ему задания, не хватало и времени. Даже когда он спешил к береговому плацдарму в роковой июньский день, он должен был знать, что Шансов удержать остров практически нет.
Многое зависело от того, как скоро подойдет обещанный венецианский флот. Если бы он достиг Ханьи в течение одной-двух недель, остров удалось бы спасти. Но этого не произошло. Корнаро пришел в ужас от известия о том, что поступил приказ ждать на Занте[291] до тех пор, пока к флоту не присоединятся еще 25 парусных судов, составленных из кораблей Тосканы, Неаполя, Мальтийского ордена и папы римского: теперь время было гораздо важнее численного превосходства. Турки с каждым днем занимали все более прочную позицию. Они набросились на расположенную на острове крепость Сан Теодоро. Командующий крепостью, Бьяджо Джулиани, понимая, что дальнейшее сопротивление бесполезно, дождался начала осады и поджег склад боеприпасов; он сам взлетел на воздух, а вместе с ним его люди, турки, атаковавшие крепость, и сама крепость. Этот громадный взрыв должны были видеть даже в Ханье. Без боеприпасов и продовольствия город не смог бы долго продержаться, а турецкие саперы постоянно подрывали оборонительные сооружения. 22 августа город сдался. Турки рассчитывали на то, что проявление благородства к побежденным сподвигнет остальных на капитуляцию, а сами двинулись дальше, обещая сохранить местным жителям их жизни, честь и имущество. Затем они позволили гарнизону с его развевающимися знаменами покинуть город и отправиться на кораблях в спокойную Суду.
Теперь, как никогда прежде, казалось, что судьба благосклонна к захватчикам. В Суде венецианский адмирал внезапно обезумел и оставил город; когда соединенный флот прибыл в воды Крита, дважды попытались отвоевать Ханью, внезапно напав на нее, но каждый раз приходилось отступать из-за штормов. Потом, в середине октября, невенецианская часть флота, под командованием папского адмирала Николо Людовизи, правителя Пьомбино — который с самого начала продемонстрировал небывалое отвращение ко всей этой экспедиции, — объявил о своем решении вернуться домой. Не в первый раз так поступали союзники Венеции, причиняя ей одни неприятности. Как венецианский proveditore del mar (попечитель по морским делам), Джироламо Морозини не замедлил сообщить, что Венеции лучше рассчитывать только на свои силы.
Тем временем правительство Венеции свыклось с мыслью, что война неизбежна. Верить в то, что Ибрагим собирается ограничиться одной серией военных операций, было не резонно; и Венеция направила дополнительные гарнизоны в Далмацию и на Корфу и даже начала укреплять оборонительные сооружения лагуны близ Лидо и Маламокко. Однако прежде всего помощь оказывали Криту. Галеры и транспортные суда теперь отправлялись на остров практически еженедельно, нагруженные всевозможным снаряжением и продовольствием. Только не доставало самого главного: на Крите требовался верховный главнокомандующий, человек, чей талант и репутация позволили бы ему подняться над мелкой завистью и соперничеством, в которых погрязли венецианские критяне и которые представляли реальную опасность. Назначение на эту должность довольно долго обсуждалось сенатом; после итогового голосования стало известно, что подавляющее большинство отдало свои голоса за самого дожа, Франческо Эриццо. Только один человек выступил против данного назначения. Джованни Пезаро — который сам рассчитывал позднее стать дожем — очень разумно доказывал, что дож всего лишь два месяца назад отпраздновал свой 80-й день рождения, и это празднование вместе с синьорией, необходимым штатом служащих и секретариатом совершенно неоправданно дорого в то время, когда у республики каждый грош на счету, поскольку нужно продолжать войну. Возможно, именно это событие побудило султана заняться этой войной лично и таким образом закрепить военный успех турок. Но никто его не слушал: все внимание было обращено на старого дожа, чьи речи у всех вызывали слезы на глазах. Дож заявлял, что сам готов взяться за оружие и выполнить ту задачу, к которой его призывает долг.
Возможно, даже к счастью для Венеции, он никогда не исполнял обещанное. Одни приготовления настолько его вымотали, что спустя три недели, 3 января 1646 года, он скончался. Его похоронили в соборе Сан Марко,[292] где находилась гробница, в которой он еще при жизни завещал себя похоронить; но его больное сердце, несмотря на последнюю волю дожа, захоронили прямо под мостовой у собора Сан Марко. Преемником Франческо Эриццо стал Франческо Молин (ветеран многочисленных кампаний), который из-за подагры в ближайшее время не мог занять должность генерал-проведитора. И его не стали вызывать для командования войсками на Крите. Но поскольку в Венеции больше не нашлось подходящего человека на этот пост, сама идея назначения верховного главнокомандующего потерпела крах, и о ней забыли.
Очень не хватало денег. Весной 1646 года главы всех церковных общин Венеции собрались в своих церквях, чтобы помолиться о спасении республики в столь тягостное время, и отдали все свои сбережения. К тому времени правительство уже прибегало к методам, которые, несмотря на поспешность, могли даже принести успех, но в конечном счете были весьма опасными. Были введены еще три должности прокуратора Сан Марко и проданы по 20 000 дукатов каждая. Это стало настолько популярно, что общее число таких должностей вскоре увеличилось до 40, а цена — до 80 000. Но, несмотря на все это, их очень быстро раскупили. Молодым дворянам, всего за 200 дукатов, позволяли занять места в Большом совете, хотя им было всего по 18 лет, а не 25, как было положено. В итоге в феврале предложили выставить на продажу право войти в сословие аристократов. Каждому горожанину предложили содержать целый год 1000 солдат, которые участвовали в военной кампании (на это уходило не меньше 60 000 дукатов), после чего ему сразу же даровали этот титул, со всеми полагающимися почестями и привилегиями. Титул сохранялся и за всеми потомками новоиспеченного дворянина. Это предложение, несмотря на то, что оно было одобрено сенатом, большинство представителей Большого совета не приняли, что неудивительно. Они не хотели открывать двери толпе богатых выскочек. Тем не менее в последующие годы огромное число отдельных кандидатов через особое постановление приняли в ряды аристократии — претендент должен был не только выложить солидную сумму, но и подходить по другим критериям.
В это же время новый дож направляет еще один ряд петиций христианской Европе, и не только в Англию, Францию и Испанию, как можно было предположить, но и в Швецию, Данию, Польшу и Московское государство. Венеция направила петиции даже в Сефевидскую Персию, которая, являясь формально мусульманским государством, находилась практически под угрозой турецкой экспансии. Однако ни одного ответа не поступило. На самом деле Франция, где кардинал Мазарини стал преемником Ришелье в 1642 году, продолжала политику дружеских отношений с Высокой Портой. Она просто посоветовала республике — через своего французского посла в Варение, который побывал в Венеции по пути из Константинополя, — как можно скорее принять условия, если Венеция желает избежать полного уничтожения. Дож резко заявил, что ничего подобного делать не станет; тем не менее, как только начался новый этап кампании, стало совершенно очевидно, что Венеции придется справляться со своими проблемами в одиночку.
Все зависело от того, сможет ли Венеция отбить у турок Ханью, поскольку она оставалась единственным критским портом. Если бы можно было задержать их там, пока Венеция подтянет военные силы к опорным пунктам, расположенным вдоль побережья, то со временем их удалось бы вытеснить оттуда. Для этого Джироламо Морозини— командующий оставшимся флотом — мобилизовал все свои силы и энергию. И винить его в том, что он потерпел поражение, было бы несправедливо. Его родственник, Томмазо Морозини, послал флот из 23 кораблей, пытаясь заблокировать доступ к Дарданеллам и тем самым удержать турецкий флот в Мраморном море или, по крайней мере, задержать его на некоторое время. Эта промедление настолько разъярило султана, что он тотчас же приказал отрубить своему адмиралу голову. Однако преемник адмирала, который, очевидно, очень боялся, что его постигнет та же участь, в конце концов пробился сквозь линию венецианских кораблей и с легкостью добрался через архипелаг до Ханьи, где генерал-капитан, 75-летний Джованни Капелло, не смог помешать ему войти в гавань, поскольку был слишком медлителен и нерешителен. Плохое начало. Минуло лето, наступила осень, а ситуация не улучшалась, скорее наоборот. Несмотря на то, что Венеция каким-то чудом удерживала Суду — чье великолепное положение и обновленные укрепления делали ее почти неуязвимой с моря, — корабли успешно прошли через залив и остановились у Реттимо,[293] который, после продолжительной обороны, вынужден был сдаться 13 ноября.
Падение Реттимо имело одно благоприятное следствие: Джованни Капелло сняли с должности, а по возвращении приговорили на год к тюремному заключению. Его преемником назначили Жана Батиста Примани, уважаемого и любимого народом военачальника, чье прибытие придало флоту новые силы. В тот момент в 1647 году молодому Томмазо Морозини представилась возможность взять реванш за поражение, которое он потерпел в предыдущем году. Преследуя пиратов, он внезапно оказался в окружении, по крайней мере, 45 турецких кораблей. В неравном бою вся его команда сражалась героически и не вступала в перестрелку до тех пор, пока враг не подошел настолько близко, что можно было вести огонь на поражение. Вскоре венецианцы одновременно захватили 3 турецких судна, и битва продолжалась в рукопашную. Морозини сражался в самом пекле до тех пор, пока ему не снесли голову из турецкой аркебузы. В это же время был смертельно ранен турецкий адмирал, но битва не прекращалась. Неожиданно измученные венецианцы увидели, как сомкнутым строем приближаются еще 3 корабля, флаг Святого Марка развевался над их парусами; это Гримани, услышав стрельбу, решил выяснить, что происходит. Теперь и они ввязались в рукопашную битву, заставив турок отойти от противника. Четыре османских судна пошли ко дну, остальные спаслись бегством. Те немногие из выживших турецких моряков, которые находились на галере, очень быстро сдались. Потрепанный, но все еще находящийся на плаву, корабль Морозини отбуксировали в Кандию, откуда останки молодого и отважного капитана доставили в Венецию, чтобы похоронить как героя.
И снова султан пришел в бешенство, узнав о происшедшем. Однако на этот раз он не смог казнить адмирала, поскольку этот несчастный уже был мертв. Султан просто конфисковал все его имущество и приказал отправить еще больше людей, судов и оружия для борьбы с Критом. Нужно было успеть сделать это до того, как Венеция извлечет урок из происшедшего.
В это время венецианцы острова Крит признали, что бесспорный героизм Томмазо Морозини все же никак не улучшил их положение. Из 4 крепостей, расположенных вдоль северного побережья острова (пятая, Сития, находилась слишком далеко, в восточной части, поэтому ее не брали в расчет), две уже были в руках противника; Суду заблокировали с моря еще год назад, и она нуждалась в продовольствии, а крепость и сам город Кандию теперь атаковала чума, лишившая защитников боевого духа, также эпидемия помешала расположить подходящий гарнизон. А вот турок, находившихся за стенами крепости, эта зараза не тронула. Описываемые события развивались летом 1647 года, когда началась самая настоящая осада Кандии, от которой зависело все будущее колонии, поскольку она являлась столицей.
Осада длилась 22 года, в течение которых Венеция фактически в одиночку защищала маленький город, учитывая то, что население его составляло только около десяти или двадцати тысяч людей, а против них сражались объединенные военно-морские силы всей Османской империи. Раньше такое длительное сопротивление не представлялось возможным, поскольку взаимная зависимость турок и венецианцев в коммерческой сфере требовала, чтобы все военные действия были быстрыми и жесткими. Но теперь, когда большая часть фрахтового дела была в руках Англии и Дании, подобные рассуждения теряли смысл; султан мог распоряжаться временем, как считал нужным. И тем, что Венеция смогла так долго продержаться, она обязана не столько решительности защитников, находящихся внутри крепости (хотя и это имело значение), сколько своему флоту, за которым практически постоянно следила со стороны Восточного Средиземноморья и который препятствовал любой попытке турок блокировать Кандию с моря.
Все это, по сути, усилило положение венецианского флота на Эгейском море, где за последние 10 лет осады турки делали все возможное, чтобы избежать прямого противостояния на море. Но это вовсе не означает, что столкновений не было вовсе. История Критской войны, без преувеличения, — целая национальная эпопея. История бесчисленных битв: крупных и незначительных, хорошо продуманных и спонтанных, которые разыгрывались у самого входа в пролив Дарданеллы, где венецианский флот собирался каждую весну в надежде заблокировать врага в узкой части пролива, и у архипелага, на рейде у самой Кандии. Также ходили легенды о героизме, проявленном в этой войне: о Джакомо Рива, который в 1649 году преследовал турецкий флот по пути в маленькую гавань на Ионическом побережье и разбил его в щепки; о Лаццаро Мочениго, который в 1651 году недалеко от Пароса, вопреки приказу адмирала, атаковал вражескую эскадру (он обратил ее в бегство, несмотря на то, что сам был несколько раз тяжело ранен, а рука была прострелена из мушкета); о Лоренцо Марчелло, который направил свои корабли прямо в Дарданеллы в 1656 году (по свидетельству очевидцев, это была одна из самых ошеломительных побед той войны), а сам погиб. В 1657 году Лаццаро Мочениго снова отличился, к тому времени он уже стал генерал-капитаном: его эскадра из 20 кораблей преследовала 33 вражеских судна по узким проливам и напала на них в Мраморном море, прямо перед стенами Константинополя. (Он мог бы добраться до города, если бы одним из выстрелов с береговой батареи не был взорван пороховой склад; в результате взрыва упала мачта, реем которой Лаццаро Мочениго был убит на месте.)
Но, несмотря на славные победы, великолепную навигацию и смелость, некоторые считают, что если бы кто-нибудь долго и тщательно отслеживал военные действия, то так или иначе он обнаружил бы, что общего плана не было; что более организованная оборона осаждаемого города, при ближайшем рассмотрении, могла бы быть более успешной, если бы противник не получал регулярно продовольствие и подкрепления. И, вопреки усилиям венецианцев, снабжение турецкой армии не удавалось перерезать; даже несмотря на известия о победах венецианского флота, в глубине души защитники города знали, что падение Кандии — это вопрос времени.
Только одно могло спасти ее: сильная, целенаправленная поддержка европейских держав. Но этого не произошло. Остается спорным вопрос о том, что вся история османского вторжения в Европу может быть охарактеризована как неспособность христианских правителей объединиться на длительный период времени для защиты своей земли и веры. Они не сделали этого во времена Третьего крестового похода (примерно за 500 лет до описываемых событий); не сделали они этого и сейчас. Снова и снова Венеция просила поддержки и всегда подчеркивала, что на карту поставлена судьба не только незаметной Венеции, но и всего христианского мира, который находился в критическом положении. Таким образом, если бы турки захватили Крит, то вместе с ним была бы потеряна и половина Средиземноморья. А христианский мир, как и прежде, отказывался слушать. Император оповестил Венецию о том, что он только что подписал мирный договор с Портой сроком на 20 лет. Из Испании, ко всеобщему удивлению, его католическое величество отправил посла в неверный Константинополь. Франция, согласно своей политике двойных стандартов, одной рукой протягивала Венеции скромные субсидии, а другую руку дружественно простирала к султану. Англия, от которой помощи и не ждали (поскольку она не имела никакого положения в Средиземном море), щедро одаривала обещаниями, но этим она и ограничивалась. Сменяющие друг друга папы, видя, в каком положении находится Венеция, пользовались этим в своих корыстных целях, предлагая помощь только в обмен на определенные услуги: Иннокентий X хотел контролировать венецианские епархии, его преемник Александр VII — вернуть в Венецию иезуитов, которым со времен интердикта не позволяли появляться на территории республики.
Надо сказать, что по прошествии лет продолжительное сопротивление Кандии стало предметом разговоров в Европе. Венеции стали потихоньку помогать, присылая людей, деньги или корабли; но такая помощь, несомненно, была слишком мала и несвоевременна. Типичный тому пример: 4000 солдат, которых послал из Франции Альмериго Эсте в 1660 году. Они прибыли не весной, когда в них больше всего нуждались, а в конце августа. Первые операции против врага, производимые на территории, которую венецианцы не удосужились изучить, закончились паникой и бегством. Спустя одну или две недели в отряде началась дизентерия; заразившихся нужно было выслать на другие, более уединенные острова, чтобы ограничить масштабы бедствия. После чего выжившие (в числе которых, к сожалению, не было Альмериго[294]) возвратились домой, ничего не добившись. С империей произошло то же самое. Люди прибыли слишком поздно и ничем уже помочь не могли (они бы только истощали запасы осажденного города).
Столь многочисленны и памятны были подвиги венецианских военачальников на море, что все очень скоро позабыли о еще более героической обороне Кандии, которая справлялась силами собственного гарнизона. Оборона, показавшая пример разнообразных способов ведения войны, обрекшая город на двадцать два года изнурительного существования, и постоянное разочарование, когда обещанная поддержка так называемых союзников снова и снова оказывалась бесполезной. Пришедшие на помощь союзники думали только о том, как спасти свою шкуру или (что ничуть не лучше) прославиться, рискуя не столько своими жизнями, сколько жизнями многих других людей. Это и происходило на последних этапах осады города. К тому времени Кандия стала известна в Европе, особенно среди французов, по большей части юных потомков благородных семейств, которые толпами прибывали на остров, чтобы показать свою отвагу на столь прославленном поле битвы. Самый знаменитый наплыв людей был в 1668 году, когда Людовика XIV наконец заинтересовали осадой Кандии. Но даже тогда он не только не вступил в войну, но даже не прекратил дипломатические отношения с султаном. Французские купцы в Леванте воспользовались всеми преимуществами внезапного отъезда своих венецианских соперников и делали все возможное, чтобы Людовик думал об открытом разрыве отношений с республикой. Однако он пошел на компромисс, позволив Венеции собрать в своих владениях войска под общим командованием генерал-лейтенанта его армии, маркиза де Сент-Андре Монбрюна; в итоге армия из 500 добровольцев, список которых звучит скорее как перекличка на Поле золотой парчи,[295] нежели серьезная профессиональная армия. В первую очередь под командование Монбрюна попал герцог Ла Фейяд, который хоть и не был богачом, а настоял на том, чтобы ему досталась львиная доля; 2 герцога: герцог Шато-Тьерри и герцог Кадрусс, маркиз Обюссон, граф де Вильмор и де Таван, принц Нешателя (которому едва исполнилось семнадцать лет) и множество других юных представителей доблестных фамилий, которые считались самыми благородными во Франции.