Но Чарли Фрост, не на шутку разволновавшись, счел нужным вмешаться.
– А ну, прекрати, – потребовал он.
– Чарли, заткнись.
– Не заткнусь, – отрезал он. – Опусти револьвер.
– Ни за что на свете.
– Ты его с толку сбиваешь!
– Чушь.
– Да точно!
– Я говорю на том единственном языке, который он способен понять.
– У тебя блокнот с собой!
Чарли, конечно же, был прав. Спустя мгновение, словно идя на уступку, Мэннеринг убрал револьвер от виска А-Цю. Но в кобуру не спрятал. Минуту помешкав и взвесив оружие в руке, он вновь навел револьвер, только на сей раз не на А-Цю, а на А-Су: из этих двоих А-Су владел английским не в пример лучше. Наставив дуло точно в лицо А-Су, Мэннеринг объявил:
– Я хочу знать, не обнаружилась ли, часом, на «Авроре» золотая жила, – и мне нужна правда. А ну, спроси его.
А-Су перевел соотечественнику вопрос Мэннеринга на кантонский диалект; тот пространно ответил. В подробностях пересказал историю золотого прииска «Аврора»: поведал, как Мэннеринг «солил» участок, а впоследствии его откупил Стейнз; объяснил причину, по которой впервые стал переплавлять добытый за неделю металл, а потом и помечать бруски названием рудника, к которому был привязан контрактом; заверил А-Су, что «Аврора», насколько ему известно, вообще никакой ценности не представляет, – за последние полгода там и в россыпях-то руды было – кот наплакал. Мэннеринг переминался с ноги на ногу и смотрел волком. Все это время Холли кругами носилась по комнате, ухмыляясь во всю пасть и колотя по полу пышным хвостом. Чарли Фрост дал ей лизнуть руку.
– Самородок – нет, – перевел А-Су, как только А-Цю закончил рассказ. – Золотая жила – нет. А-Цю говорит, «Аврора» – пустышка.
– Значит, треклятый подонок врет и не краснеет, – объявил Мэннеринг.
– Дик! – возразил Фрост. – Ты ж сам говорил, что «Аврора» ни на что не годна!
– Именно что! – заорал Мэннеринг. – Тогда откуда, черт подери, все это золото – все, между прочим, переплавлено этим вот грязным язычником и в этой самой комнате! Или он в сговоре с Кросби Уэллсом? А ну, спроси его!
Он пригрозил А-Су револьвером, и тот, переспросив на всякий случай А-Цю, заверил:
– Он Кросби Уэллса не знать.
А-Су запросто поделился бы с Мэннерингом своими собственными сведениями – теми сведениями, из-за которых он и пришел нынче к А-Цю, ища его совета, – но метод Мэннеринга вести допрос китайцу чрезвычайно не понравился, и он решил, что магнат помощи не заслуживает.
– А как тогда насчет Стейнза? – спросил Мэннеринг у А-Су. В его ярости зазвенело безысходное отчаяние. – Как насчет Эмери Стейнза? Ага! – это имя тебе знакомо, Джонни Цю, – ну конечно знакомо! Давай выкладывай: где он?
Как и прежде, вопрос был донесен до А-Цю с помощью А-Су.
– Он не знать, – снова перевел А-Су, едва А-Цю договорил.
– Ах, он не знать? – вскипел Мэннеринг. – Он не знать? Что-то он много всего не знать, Джонни Су, ты не находишь?
– Так он ничего тебе не скажет! – воскликнул Фрост.
– Заткнись, Чарли, слышишь!
– Не заткнусь!
– Это не твое дело, черт раздери. Не мешайся под ногами.
– Если прольется кровь, это будет еще какое мое дело, – возразил Фрост. – Опусти ствол.
Но Мэннеринг снова ткнул револьвером в А-Су.
– Ну? – прорычал он. – И спрячь этот глупый вид к себе в карман, а не то я сам его с твоей физиономии сотру. Я теперь тебя спрашиваю – не его, не Джонни Цю, – я тебя спрашиваю, Су. Ты что знаешь про Стейнза?
А-Цю переводил взгляд с одного гостя на другого.
– Мистер Стейнз очень милый человек, – любезно сообщил А-Су.
– Ах, милый, говоришь? А не будешь ли так добр поведать, и куда бы этот милый человек мог подеваться?
– Он уйти, – откликнулся А-Су.
– Да ну? – не отступался Мэннеринг. – Вот прямо так вот взял да и снялся с места? Бросил все свои участки? Кинул всех своих друзей-знакомых и никому не сказался?
– Да, – кивнул А-Су. – Так в газете было.
– А теперь объясни почему, – настаивал Мэннеринг. – С какой стати он такой фортель выкинул?
– Я не знать, – покачал головой А-Су.
– Да вы дурачками прикидываетесь, причем оба! – рявкнул Мэннеринг. – В последний раз спрашиваю – говорю медленно и четко, чтоб вы поняли. Речь идет об огромном состоянии. Его на днях обнаружили в хижине покойного. И все это золото – все, до последней чешуйки, – переплавлено в слитки, на которых стоит клеймо «Аврора». А это, между прочим, подпись моего доброго старого друга Цю, и, если он вздумает отрицать самоочевидное, пусть гниет в аду. Так вот что я хочу знать. Это золото действительно с «Авроры» или нет? Спроси-ка у него. Да или нет?
А-Су перевел вопрос для А-Цю, и тот решил, учитывая серьезность ситуации, отвечать правду. Да, он обнаружил золотую жилу, и нет, не на прииске «Аврора», хотя, переплавляя золото, действительно оттискивал на брусках это название, чтобы прибыль, хотя бы частично, вернулась к нему. Он объяснил, что, как ни странно, золото носила на себе Анна Уэдерелл – зашитым в швы платья. Он впервые сделал это открытие около полугода назад и, пораскинув мозгами, решил про себя, что Анна, по-видимому, незаконно переправляет драгоценный металл по чьему-то поручению. Он знал, что Анна Уэдерелл в числе прочих девок работает на Мэннеринга, знал и то, что Мэннерингу уже случалось подделывать свои финансовые отчеты. Разумно было заключить, что Мэннеринг использует Анну Уэдерелл для перевозки золота из ущелья, чтобы не платить пошлину в банке.
– Что он говорит? – насторожился Мэннеринг. – Каков его ответ?
– Он рассказывает какую-то жутко длинную историю, – отозвался Фрост.
Так и было – и теперь уже А-Су себя не помнил от изумления. Анна Уэдерелл скрывала на себе целое состояние? Анна, которой Мэннеринг и кошелька бы не доверил, чтоб ненароком не украли? Да немыслимо!
А-Цю между тем продолжал.
Он не мог позабыть свою давнюю обиду на Дика Мэннеринга, ибо именно Мэннерингу, и никому другому, китаец был обязан тем, что поневоле оставался привязан к участку-пустышке. И вот он шанс одновременно отомстить и заработать себе свободу. А-Цю стал приглашать Анну Уэдерелл к себе каждую неделю, всякий раз – когда она уже была одурманена опиумом, ведь от А-Су она всегда выходила сонная и отупелая; как правило, она засыпала, едва переступив порог дома, убаюканная жаром печки. Это А-Цю вполне устраивало. Как только Анна уютно укладывалась на кирпичном ложе этой самой печи, китаец принимался потрошить ее платье с помощью иголки и нитки. Крохотные самородки, зашитые по краю подола, он подменял кусочками свинца, чтобы, проснувшись, девушка не заметила, насколько легче сделалась ткань. Если гостья начинала ворочаться во сне, он подносил к ее губам чашку с горячительным напитком и заставлял выпить до дна. А-Цю попытался объяснить, как именно золото спрятали в оборках Анниных платьев, но, поскольку железная хватка Мэннеринга так и не разжалась, дополнить описание жестами он никак не мог и прибег к метафоре, рассказывая, как драгоценный металл был вшит в ее корсет и в лиф, «точно доспехи», выразился он, – и А-Су, всегда питавший слабость к поэтическим оборотам, заулыбался. Всего у Анны было четыре платья, сообщил А-Цю, и в каждом, по его подсчетам, содержалось приблизительно на тысячу фунтов чистого золота. Так А-Цю трудился, пока не опустошил все платья, переплавил все до последней чешуйки в именные слитки и каждый из них пометил названием участка, к которому был привязан, как если бы добыл это золото законным и честным путем в гравийном карьере «Авроры». Поначалу, добавил А-Цю, он себя не помнил от радости: как только удастся выплатить залог, он сможет наконец вернуться в Гуанчжоу, причем богатым человеком.
– Ну? – прикрикнул Мэннеринг на А-Су, нетерпеливо топнув ногой. – О чем речь-то? Что он такое болтает?
Но А-Су напрочь позабыл о своей переводческой роли. Он потрясенно глядел на А-Цю во все глаза. Что за невероятная история! Тысячи фунтов… На протяжении многих месяцев Анна носила на себе тысячи фунтов! Да такого богатства хватило бы на дюжину человек – чтоб отошли от дел да зажили в роскоши! На эту сумму Анна могла бы скупить всю набережную… и еще осталась бы при деньгах! Но где этот клад сейчас?
В следующее мгновение А-Су все понял.
– Sei qin, – выдохнул он.
Выходит, баснословное богатство, извлеченное А-Цю из Анниных платьев, по какой-то прихоти судьбы или в силу ошибки, в итоге оказалось во владении отшельника Кросби Уэллса. Но что стоит за этой ошибкой – и кто виноват?
– Говори по-английски! – рявкнул Мэннеринг. – По-английски, дьявол тебя разрази!
Внезапно разволновавшись не на шутку, А-Су спросил у А-Цю, как именно клад мог оказаться в хижине Уэллса. А-Цю с горечью заверил, что понятия не имеет. Вплоть до сегодняшнего дня он о Кросби Уэллсе слыхом не слыхивал. Насколько ему известно, последний, кто держал в руках злополучное переплавленное золото, – это нынешний владелец «Авроры» Эмери Стейнз, а Стейнз, сами видите, как сквозь землю провалился. А-Цю объяснил, что в конце каждого месяца именно Стейнз отвозил добытое на «Авроре» золото с приемного пункта при лагере в Резервный банк, – и, со всей очевидностью, эта обязанность исполнена не была.
– Все, что я слышу, – тарабарщина и чушь какая-то, – объявил Мэннеринг. – Если ты не скажешь мне, что, собственно, происходит, Джонни Су, – вот так и знай…
– Они договорили, – вмешался Фрост. – Погоди малость.
А-Су нахмурился. Неужто Эмери Стейнз в самом деле крал золото из собственного сейфа только для того, чтобы припрятать переплавленные слитки в отшельнической хижине, в двенадцати милях от пункта приемки? Где тут логика? Зачем Стейнзу воровать свое собственное добро, только чтобы подарить его другому человеку?
– Считаю до пяти! – рявкнул Мэннеринг, багровея. – Раз!
А-Су наконец вскинул глаза на Мэннеринга и вздохнул.
– Два!
– Я все скажу, – промолвил А-Су, поднимая руки.
Но рассказать-то надо так много… и как вместить объяснение в несколько знакомых ему слов? Он на мгновение задумался, пытаясь вспомнить английское слово «доспех», дабы сохранить поэтическую метафору А-Цю. Наконец он откашлялся и произнес:
– Золотая жила не с «Авроры». Анна носить тайком доспех, из золота сделан. Цю Лун найти секретный золотой доспех на Анне. Цю Лун пытаться положить в банк доспешное золото как будто с «Авроры». Тогда вор Стейнз красть у Цю Луна.
Дик Мэннеринг, естественно, понял все не так.
– То есть золото не с «Авроры», – повторил он. – Эмери где-то напал на золотую жилу, но хранил дело в тайне – пока ее не обнаружил наш Цю. Тогда Цю попытался положить в банк золото Эмери как прибыль с «Авроры», так что мистер Стейнз все забрал.
Ну и запутанная же история! А-Су быстро и взволнованно заговорил с А-Цю на кантонском диалекте, что Мэннеринг, по-видимому, расценил как подтверждение.
– А где мистер Стейнз сейчас? – осведомился он. – Больше ни о чем не спрашивай. Только об этом. Где сейчас мистер Стейнз?
А-Су послушно прервался и перевел вопрос. На сей раз в тоне А-Цю зазвенело неподдельное горе. Он отвечал, что в последний раз говорил с Эмери Стейнзом в декабре, но очень хотел бы увидеться с ним снова, ведь только после того, как в начале января был опубликован ежеквартальный отчет по «Авроре», он осознал, что его облапошили. Золото, найденное им в платьях Анны, так и не было положено в банк как прибыль с «Авроры», как он рассчитывал, и Цю Лун не сомневался, что в этой ошибке повинен мистер Стейнз. Однако к тому времени, как китаец это понял, мистер Стейнз исчез. А куда он мог подеваться, А-Цю понятия не имел.
А-Су обернулся к Мэннерингу и повторил еще раз:
– Он не знать.
– Дик, ты это слышал? – подхватил Чарли Фрост из своего угла. – Не знает он!
Мэннеринг пропустил его слова мимо ушей. По-прежнему целясь в лицо А-Су, он заявил:
– Скажи ему: если он со мной ведет нечестную игру, так я тебя убью. – Он поиграл оружием, давая понять, что не шутит. – Вот так ему и скажи: либо Джонни Цю заговорит, либо Джонни Су умрет. Скажи ему. Вот прямо сейчас скажи.
А-Су послушно перевел угрозу А-Цю, тот не ответил ни словом. Повисло молчание, – похоже, каждый ждал, что заговорит кто-то другой, – и тут внезапно Мэннеринг одним молниеносным движением правой руки толкнул А-Цю вперед, ухватил его за косичку и резко дернул его голову назад, по-прежнему целясь в А-Су. А-Цю не издал ни звука, но глаза его мгновенно наполнились слезами.
– По китайцу плакать никто не станет, – заявил Мэннеринг А-Су. – Тем паче в Хокитике. Интересно, и как этот твой приятель станет объясняться с комиссаром полиции? Небось запричитает: «Беда! Су помер – в долине беда». А что на это скажет комиссар полиции? – Мэннеринг больно дернул А-Цю за косичку. – Скажет: «Джонни Су? Этот „шляпник“, который дурманом балуется, так? Валяется едва не каждый вечер в отключке да драконов видит? Это который продает отравленную смолу китаезам да никчемным шлюхам? Помер, говорите? Ну а мне-то, ради всего святого, что за дело?»
Мэннеринг просто-таки брызгал ядом, вопреки обыкновению, – ведь они с А-Су всегда неплохо ладили, но, если А-Су и разозлился или обиделся, он ничем этого не выказал. Он глядел на Мэннеринга стеклянным взглядом, не моргая и не отводя глаз. А-Цю, с оттянутой назад головой, так что под кожей шеи обозначились мышцы, тоже застыл неподвижно.
– Не яд, – проговорил А-Су спустя мгновение. – Я Анну не травить.
– А я так тебе скажу: ты Анну каждый день травишь, – отрезал Мэннеринг.
– Дик, – взмолился Фрост, – сейчас ведь речь не об этом!..
– Не об этом?! – заорал Мэннеринг.
Он прицелился в точку где-то в футе от головы А-Су и спустил курок. Прогремел выстрел, А-Су испуганно вскрикнул и вскинул руки, от пробитого отверстия с дробным шорохом посыпался измельченный щебень.
– Речь вот о чем! – взревел Мэннеринг. – Анна Уэдерелл валяется в отключке в грязном притоне вот этого человека, – он ткнул револьвером в сторону А-Су, – шесть дней из семи. Этот человек, – Мэннеринг яростно рванул А-Цю за волосы, – называет Стейнза вором. Он, по-видимому, раскрыл какой-то секрет, имеющий отношение и к золотой жиле, и к кладу. Я знаю доподлинно, что Анна Уэдерелл была с Эмери Стейнзом в ту ночь, когда он исчез, – а это, между прочим, та же самая ночь, когда клад обнаружился в весьма неожиданном месте, а Анна, чтоб ее, потеряла рассудок! Дьявол тебя подери, Чарли, ты еще будешь мне указывать, о чем тут речь идет или не идет!
В следующее мгновение все четверо заговорили одновременно.
– Li goh sih hai ngh wiuh… – выдохнул А-Цю.
– Если ты так уверен насчет «Авроры»… – начал было Фрост.
– ‘Ngor moh zou chor yeh… – пробормотал А-Су.
– Ну кто-то же передал это золото Кросби Уэллсу! – промолвил Мэннеринг.
И тут из-за спины Чарли Фроста донесся новый голос:
– Что, ради всего святого, тут происходит?
Это подоспел комиссионер Харальд Нильссен. Он поднырнул под низкую притолоку и потрясенно обвел взглядом комнату. Колли метнулась к нему и принялась обнюхивать полы его пиджака и манжеты. Нильссен, нагнувшись, ухватил собаку за загривок.
– Что происходит? – повторил он. – Да ради бога, Дик, – ты так орешь, что тебя за пятьдесят шагов слышно! Эти сыны Небесной империи аж все из окон повысовывались!
Мэннеринг крепче вцепился в косичку А-Цю.
– Харальд Нильссен! – воскликнул он. – Свидетель обвинения! Ты-то нам и нужен!
– А ну тихо! Лежать! – Нильссен заставил Холли лечь на пол и накрыл ладонью ее голову, успокаивая собаку. – Тихо! Того гляди полицейский на шум примчится. Что это ты тут вытворяешь?
– Ты ж побывал в хижине у Кросби, – продолжал Мэннеринг, даже не позаботившись понизить голос. – Ты ж видел, что золото было переплавлено, – видел, да? Этот желтый дьявол из нас тут дураков делает!
– Да, – кивнул Нильссен. И несколько неуклюже попытался стряхнуть с пальто капли дождя. – Я видел, что золото переплавлено. Собственно говоря, по этой самой причине я здесь. Но ты мог бы задать тот же вопрос спокойно, без лишнего шума. Мы тут, вообще-то, не одни.
– Видишь? – обернулся Мэннеринг к А-Цю. – Вот еще один человек пришел помочь развязать тебе язык! Еще один человек, чтобы взять тебя на прицел!
– Прошу прощения, – поправил Нильссен. – Я пришел вовсе не затем, чтобы брать кого-то на прицел. И я не поленюсь спросить снова: что это ты тут вытворяешь? Потому что при любом раскладе выглядит это все безобразно.
– Он доводам рассудка вообще не внемлет, – встрял Фрост, спеша отмежеваться от пресловутого безобразия.
– Пусть парень сам за себя скажет! – рявкнул Нильссен. – Что происходит?
Ответ Мэннеринга, повышенно эмоциональный и не вполне точный, мы опустим; опустим и последовавшие за ним дебаты, в ходе которых Мэннеринг и Нильссен обнаружили, что явились в Чайнатаун с одной и той же целью; а Фрост, безошибочно почуявший, что комиссионер питает на его счет некоторые подозрения в связи с куплей-продажей Уэллсовой недвижимости, угрюмо хранил молчание. Разбирательство заняло некоторое время, и лишь десять минут спустя разговор наконец-то вернулся к златокузнецу А-Цю, которого до сих пор держали за загривок в позе крайне неудобной и унизительной. Мэннеринг предложил вообще оттяпать злополучную косичку, дабы донести до китайца всю серьезность происходящего; с этими словами он подергал А-Цю за волосы, так что голова бедняги мотнулась туда-сюда, – подергал с явным наслаждением, словно взвешивая добычу. Однако этический кодекс Нильссена не позволял унижать ближнего, так же как эстетические взгляды не допускали безобразия; он вновь озвучил свое недовольство, спровоцировав ссору с Мэннерингом, – что еще больше отдалило освобождение А-Цю, а Холли привело в состояние буйного, необузданного экстаза.
Наконец Чарли Фрост, на которого до сего момента благополучно не обращали внимания, предположил, что, возможно, китайцы просто не поняли логики расспросов Мэннеринга. Он подсказал, что надо бы снова задать А-Су те же самые вопросы, но на сей раз в письменной форме; так можно быть уверенными, что в ходе перевода ничего не потерялось. Нильссен счел идею разумной и всячески ее поддержал. Мэннеринг был разочарован, но он остался в меньшинстве, и потому ему пришлось согласиться. Он выпустил А-Цю, вернул револьвер в кобуру и извлек из кармана жилета блокнот, дабы составить вопрос с помощью китайской письменности. Этим своим артефактом Мэннеринг заслуженно гордился. Страницы были скомпонованы на манер букваря: над китайскими иероглифами вписаны их английские значения; Мэннеринг придумал также специальный указатель, с помощью которого иероглифы можно было составлять вместе в слова более длинные. Фонетический перевод отсутствовал, и по этой причине блокнот порою порождал больше путаницы, нежели устранял, но в целом это был оригинальный и весьма полезный разговорник. Мэннеринг, высунув от усердия язык, как всегда при чтении или письме, принялся листать страницы.
Но прежде чем Мэннеринг отыскал нужный вопрос, А-Су уже на него ответил. «Шляпник» поднялся со своего места рядом с кузней – теперь, когда и он стоял на ногах, комната вдруг показалась совсем крошечной – и откашлялся.
– Я знать секрет Кросби Уэллса, – сообщил он.
Вот что он обнаружил в Каньере этим самым утром; вот что он пришел обсудить с А-Цю.
– Что такое? – насторожился Мэннеринг. – Ну же!
– Он был в Данстане, – сообщил А-Су. – На Отагском прииске.
Мэннеринг разочарованно обмяк.
– И что с того? – огрызнулся он. – Тоже мне тайна! Кросби Уэллс – в Данстане! Ну и когда он был, этот Данстан? Два года назад, если не три. Да я сам был в Данстане! Да все жители в Хокитике в Данстане перебывали!
– А ты там с Уэллсом не встречался, часом? – поинтересовался Нильссен у Мэннеринга.
– Нет, – покачал головой Мэннеринг. – В глаза не видел. Зато я его жену знавал. Со времен Данидина.
– Ты был знаком с его женой? – удивился Нильссен. – Со вдовицей то есть?
– Да, – коротко отрезал Мэннеринг, не вдаваясь в подробности. И перелистнул страницу. – А вот с Кросби – не был. Они к тому времени разошлись. А теперь тихо, вы, все, а то с мыслями собраться не даете.
* * *
– Данстан, – повторил Уолтер Мади, пощипывая подбородок большим и указательным пальцем.
– Это Отагский прииск.
– В Центральном Отаго[38].
– Данстан уже не тот, что прежде. Сегодня там разве что бедные руды разрабатывают в промышленном масштабе. Но в свое время это было золотое дно.
– За сегодняшний вечер этот рудник упоминается уже второй раз, я прав? – уточнил Мади.
– Вы абсолютно правы, мистер Мади.
– Погодите, это с какой бы стати он прав?
– Золото, с помощью которого шантажировали мистера Лодербека, было с Данстанского прииска. Так Лодербек сказал.
– Именно, так сказал Лодербек, – кивнул Мади. – И меня гложут сомнения, а по чистой ли случайности мистер Лодербек столь небрежно упомянул название этого прииска в разговоре с мистером Балфуром нынче утром?
– Что вы хотите этим сказать, мистер Мади?
– Разве вы ему не доверяете – ну, Лодербеку?
– С моей стороны было бы в высшей степени неразумно не доверять мистеру Лодербеку, – возразил Мади, – учитывая, что я в жизни с этим человеком не сталкивался. Я прекрасно сознаю, что существенные подробности его истории мною получены из вторых, а в ряде случаев и из третьих рук. Вот взять, например, упоминание про Данстанский золотой прииск. Фрэнсис Карвер, по-видимому, назвал его мистеру Лодербеку, а тот в свою очередь поведал об этой встрече мистеру Балфуру, а тот в свой черед пересказал этот разговор мне – нынче вечером! Вы все согласитесь, что глуп я был бы, если бы принял слова мистера Балфура на веру.
Но Мади неверно судил о своей аудитории, подвергая сомнению такой деликатный предмет, как истину. Последовал взрыв негодования:
– Как – вы не доверяете человеку, который рассказывает свою собственную историю?
– Я ж все пересказал как есть, мистер Мади!
– А что еще он может вам поведать сверх того, что услышал сам?
Мади несколько опешил.
– Я вовсе не считаю, будто вы искажаете или замалчиваете какие-либо факты, – отвечал он, на сей раз осторожнее подбирая слова. Он переводил взгляд с одного лица на другое. – Мне только хотелось отметить, что не следует чужую правду принимать безоговорочно.
– Почему нет? – раздалось сразу несколько голосов.
Мади помолчал минуту, размышляя.
– В зале суда, – наконец произнес он, – свидетель дает клятву говорить правду, то есть свою собственную правду. Он соглашается на два условия. Его показания должны составлять всю правду, и его показания не должны быть ничем, кроме правды. Но лишь второе из условий действительно ограничивает. Первое, конечно же в известной степени, остается на усмотрение свидетеля. Под «всей правдой» мы подразумеваем все факты и впечатления, имеющие отношение к делу. А то, что не имеет отношения к делу, не только несущественно, но во многих случаях намеренно вводит в заблуждение. Джентльмены, – это собирательное обращение прозвучало странно, учитывая, сколь разношерстная компания собралась в комнате, – я стою на том, что не существует «всей правды», есть лишь правда, уместная в данном конкретном случае или неуместная, а уместность, согласитесь, всегда зависит от точки зрения. Я не думаю, что кто-то из вас сегодня в чем-то лжесвидетельствовал. Я верю, что вы говорили мне правду, и ничего, кроме правды. Но точек зрения существует великое множество, и прошу меня извинить, если я не смогу воспринять вашу повесть как некое единое целое.
В комнате повисло молчание, и Мади понял, что задел чужие чувства.
– Безусловно, – добавил он уже тише, – я опережаю события; рассказ ведь еще не окончен. – Он обвел взглядом собравшихся. – Мне не следовало перебивать. Повторяю, что никого не хотел обидеть. Пожалуйста, продолжайте.
* * *
Чарли Фрост с любопытством воззрился на А-Су.
– А почему вы так сказали, мистер Су? – переспросил он. – Почему вы сказали, будто знаете секрет Кросби Уэллса?
А-Су смерил Фроста оценивающим взглядом.
– Кросби Уэллс нарыл залежь в Данстане, – отвечал он. – Много большущий самородок. Очень свезло ему.
– Кросби Уэллс напал на золотую жилу? – встрепенулся Нильссен.
Мэннеринг тоже поднял глаза:
– Что? Золотую жилу нашел? Насколько богатую?
– В Данстане, – повторил Су Юншэн, по-прежнему не сводя взгляда с Фроста. – Очень свезло ему. Золотое дно. Большое богатство.
Нильссен шагнул вперед, что изрядно раздосадовало Фроста, ведь, в конце концов, не он ли подсказал эту новую линию допроса? Но и Нильссен, и Мэннеринг – оба словно напрочь позабыли о его существовании.
– Как давно? – расспрашивал Нильссен. – Когда?
– Два. – А-Су поднял два пальца.
– Два года назад! – ахнул Мэннеринг.
– Сколько? Сколько золотишка-то? – допытывался Нильссен.
– Много тысяч.
– Но сколько именно – четыре? – Нильссен поднял четыре пальца. – Четыре тысячи?
А-Су пожал плечами: он не знал.
– А вы как об этом проведали, мистер Су? – поинтересовался Фрост. – Откуда вам известно, что мистер Уэллс нарыл в Данстане «билет домой»?
– Я спросить эскорт, – объяснил А-Су.
– И банку не доверился! – воскликнул Мэннеринг. – Чарли, ты представляешь? Не доверился банку!
– А чей эскорт? «Гиллиганз»? Или «Грейсвуд и Спирз»? – полюбопытствовал Нильссен.
– «Грейсвуд и Спирз».
– Итак, Кросби Уэллс нашел в Данстане золотую жилу и нанял «Грейсвуд и Спирз», чтобы переправить добычу с прииска? – уточнил Фрост.
– Да, – кивнул А-Су. – Очень хорошо.
– То есть Уэллс все это время сидел на золотом дне! – покачал головой Нильссен. – И это действительно были его деньги! А мы-то никто не верили.
Мэннеринг указал пальцем на А-Цю.
– А как насчет вот этого? – спросил он. – Он все знал?
– Нет, – отозвался А-Су.
– Тогда нам-то что, черт подери, за дело до всей этой истории? Это ж его работа, помните – его работа, все то, что нашлось в хижине Кросби! Слитки, переплавленные Джонни Цю собственноручно!
– Может, они с Кросби Уэллсом стакнулись? – предположил Фрост.
– Это так? – переспросил Нильссен. Он указал на А-Цю и повторил: – Они с Кросби Уэллсом были заодно?
– Он не знать Кросби Уэллса, – отвечал А-Су.
– Ох, господи ты боже мой, – вздохнул Мэннеринг.
Харальд Нильссен переводил испытующий взгляд с одной китайской физиономии на другую, словно рассчитывая уличить этих двоих в тайном сговоре. Нильссен относился к китайцам с большим подозрением, поскольку ни с одним не был знаком лично; его убеждения на эмпирическом опыте не основывались, и, на самом-то деле, опыт зачастую безоговорочно доказывал их ошибочность, хотя никакие опровержения не способны были изменить его образ мыслей. Он давным-давно решил про себя, что китайцы – народ вероломный и двуличный, и только так их и воспринимал, какие бы уж доказательства обратного ни подбрасывала ему жизнь. Теперь, глядя на А-Цю, Нильссен вспомнил про теорию заговора, изложенную ему Джозефом Притчардом несколькими часами ранее. «Если нас подставили, то его, возможно, тоже».
– Кто-то за всем этим стоит, – проговорил Нильссен. – Кто-то еще тут задействован.
– Да, – кивнул А-Су.
– Кто же? – нетерпеливо воскликнул Нильссен.
– Да ты от него никакого толку не добьешься, – вмешался Мэннеринг. – Зря только время теряешь, точно тебе говорю.
Но «шляпник», вопреки ожиданиям, ответил, и слова его ошеломили всех присутствующих.
– Те Рау Тауфаре, – произнес он.
Венера в Козероге
Глава, в которой вдова делится своей философией удачи; надежды Гаскуана терпят крах, а мы узнаем нечто новое о Кросби Уэллсе.
Выйдя из «Гридирона», Обер Гаскуан направился прямиком в гостиницу «Путник», обозначенную раскрашенной вывеской, что болталась на двух коротких цепях на выступающем брусе. Никаких слов на вывеске не было, лишь нарисованный силуэт пешехода с высоко вздернутым подбородком, с оттопыренными локтями и узелком на плече – под стать Дику Уиттингтону[39]. По лихой развязности его позы разумно было предположить, что эти меблированные комнаты предназначены исключительно для мужчин; и действительно, заведение в целом словно бы подчеркнуто отмежевывалось от всего женского, о чем наглядно свидетельствовала медная плевательница на веранде, уборная под навесом во дворе и отсутствие штор. Но на самом-то деле то были признаки скорее экономии, нежели сознательной политики: гостиница «Путник» не проводила различия между полами и твердо придерживалась правила не задавать жильцам лишних вопросов, ничего им не обещать и взимать лишь самый низкий тариф за ночь. При таких условиях человек, разумеется, готов много с чем мириться; именно так и рассудила миссис Лидия Уэллс, проживающая ныне в гостинице, истинный гений по части бережливости.
Лидия Уэллс вечно принимала томные позы, чтобы со смехом встрепенуться, стоило кому-нибудь приблизиться. Гаскуан застал ее в гостиной «Путника»: Лидия возлежала на диване, покачивая пальцем ноги тапочку, вальяжно отведя одну руку и запрокинув голову на подушку; в другой руке она сжимала роман карманного формата, как если бы книга была необходимым аксессуаром обморока. Ее нарумяненные щеки и возбужденный вид были сфабрикованы за несколько секунд до появления Гаскуана, хотя он о том и не подозревал. Все это наводило его на мысль, как Лидией и задумывалось, будто читает она нечто пикантно-непристойное.