Настоящий Кросби Уэллс (или, может статься, какой-то другой Кросби Уэллс, думал про себя Мади) жил отшельником в долине Арахуры, в нескольких милях к северу от Хокитики. Уэллс скандальной известностью не пользовался, знакомых у него было наперечет; при жизни в Хокитике его почти не знали, а те, кто знал, даже не подозревали в нем человека богатого и влиятельного. Это А-Су, выясняя подробности его смерти, обнаружил, что несколькими годами ранее Уэллс напал на золотую жилу на приисках Данстана и добыл там целое состояние – не одну тысячу фунтов. По-видимому, Уэллс в силу каких-то причин желал сохранить это обстоятельство в тайне.
Фрэнсис Карвер дал объявление в «Таймс» в начале июня (точность датировки подтвердил Бенджамин Левенталь). Будучи в Хокитике, он в частном порядке предложил Те Рау Тауфаре вознаграждение за любые известия о человеке по имени Кросби Уэллс. Однако Тауфаре человека с таким именем и с такими приметами не знал, и контейнер так и не нашелся; Карвер вернулся в Данидин с пустыми руками.
Анна Уэдерелл также прибыла в Хокитику на «Добром пути», одетая в багряное «рабочее» платье, взятое напрокат у своего нового хозяина Дика Мэннеринга. Когда через несколько недель после прибытия она узнала, что с затонувшего судна удалось спасти сундук с женскими платьями, она купила все пять.
Разумно было бы предположить, что Анна понятия не имела о сокровище, зашитом в платьях, равно как и не подозревала об их происхождении. Она никому ни словом не обмолвилась о спрятанном золоте и явно не пыталась как-то его извлечь. Мади задумался. Возможно ли такое абсолютное неведение? Пожалуй, опиоманка, в отличие от женщины в здравом рассудке, и впрямь могла не заметить, что таскает на себе какую-то дополнительную тяжесть. С другой стороны, как засвидетельствовал Гаскуан, она прежде приятельствовала с Лидией Уэллс и с вероятностью опознала бы вещи из ее гардероба. Как бы то ни было, решил Мади, с тех самых пор Анна носила на себе целое состояние – хорошо, некую его порцию зараз, – если не считать месячного периода в сентябре-октябре, когда на поздней стадии беременности она вынуждена была обзавестись платьем особого покроя, из тех, что предназначены для будущих матерей.
Когда хозяин гостиницы Эдгар Клинч обнаружил спрятанное в Анниных платьях золото, он решил, что это, должно быть, сутенер Дик Мэннеринг использует Анну, дабы контрабандой вывозить драгоценный металл с приисков, не платя пошлину в банке. Мысль об этом тайном сговоре глубоко уязвила Клинча, но у него не было никаких оснований призывать к ответу кого-либо из них, он и промолчал.
Но не один Клинч случайно нащупал в платьях Анны спрятанное сокровище, и не он один превратно истолковал увиденное. Старатель Цю Лун тоже проник в секреты, сокрытые в швах, – к слову сказать, примерно в то же самое время – и пришел к тем же самым скоропалительным выводам, что и Клинч. О том, что Мэннеринг вполне способен на мошенничество, А-Цю знал не понаслышке, ведь магнат уже оставил его в дураках один раз. А-Цю решил побить Мэннеринга его же оружием. Он начал понемногу потаскивать золото из Анниных платьев, переплавлял песок в бруски и помечал их клеймом с названием рудника «Аврора» – чтобы прибыль поступала в банк как выручка с его участка, который к тому времени откупил молодой старатель по имени Эмери Стейнз.
Процесс изъятия золота из Анниного платья занял несколько месяцев. Всякий раз, как Анна навещала А-Цю в каньерском Чайнатауне, она бывала одурманена опиумом до потери разума; так что А-Цю спокойно и без ее ведома извлекал золото с помощью иголки и нитки, пока девушка спала. Оранжевое «рабочее» платье Анна в Чайнатаун не надевала. Вот почему оранжевое платье оставалось битком набито золотом еще долго после того, как А-Цю выпотрошил остальные четыре.
Никто не знает как и почему, но переплавленное золото А-Цю было украдено из сейфа на лагерном приемном пункте. Наиболее вероятным подозреваемым, учитывая всю наличествующую информацию, был Стейнз, пропавший без вести старатель, – у которого, что характерно, недоставало мотивировки. Молодой человек был баснословно богат и, по крайней мере в глазах общественного мнения, баснословно удачлив. Зачем бы ему воровать у своего собственного, связанного договором, рабочего? И зачем бы ему прятать золото в чужой хижине, так далеко от своего участка? Ну что ж, какими бы причинами юноша ни руководствовался, думал про себя Мади, в одном сомневаться не приходится: Стейнз так и не положил добытое А-Цю в банк как выручку с «Авроры», что был юридически обязан сделать. Загадочно, одно слово; если бы переплавленное золото поступило в банк, рудник «Аврора» за ночь превратился бы из пустышки в «золотой билет домой».
А еще Эмери Стейнз оказался престранным образом впутан во все это дело посредством дарственной, которую Коуэлл Девлин обнаружил в зольном ящике у Кросби Уэллса, – в ней значилось имя Стейнза, хотя и без подписи. Эта дарственная, по-видимому, подразумевала, что Эмери Стейнз и Кросби Уэллс были как-то друг с другом связаны и припрятанное состояние в силу какой-то причины предназначалось в дар Анне Уэдерелл от Эмери Стейнза. Что сбивало с толку еще больше: ведь, с какой стороны ни глянь, золото Стейнзу не принадлежало, чтобы вот так им разбрасываться!
Анна носила ребенка – ребенка Карвера – с тех самых пор, как приехала в Хокитику, и весной ее беременность наконец стала заметна. Однако до родов дело не дошло; в середине октября Карвер вернулся в Хокитику, столкнулся с Анной и жестоко избил ее. Нерожденный ребенок погиб. Впоследствии, когда Анна описывала эту сцену Эдгару Клинчу, она дала понять, что Карвер уничтожил дитя хладнокровно и намеренно.
И хотя о смерти ребенка упоминалось вскользь несколько раз за сегодняшний вечер, по-видимому, никто из присутствующих ничего не знал об этой роковой ссоре. Из врожденной деликатности Мади ни от кого не требовал дополнительных подробностей, но про себя размышлял, как именно взаимоотношения Анны с Карвером встраиваются в канву истории в целом. Он гадал, в самом ли деле Фрэнсис Карвер преследовал цель убить ребенка, а если так, что могло послужить причиной преступления столь гнусного. Разумеется, никто из двенадцати участников совещания не мог ответить на этот вопрос с какой бы то ни было объективной достоверностью; они могли лишь пересказывать то, что им выдали за правду.
(До чего ж темны помыслы отсутствующих мужчин и женщин! И до чего ж труднораспознаваемы мотивации! Ведь Фрэнсис Карвер мог убить своего ребенка, бездушно от него отрекаясь, либо из ненависти, либо в качестве жестокой предупредительной меры, либо по чистой случайности; если не спросить его напрямую, так никогда и не узнаешь наверняка! Даже у Анны Уэдерелл, которая назвала Карвера убийцей, могут быть самые разные причины солгать.)
Поразмыслив обо всем об этом, Мади продолжил.
Те Рау Тауфаре, случайно повстречав Карвера утром 14 января, вспомнил о прошлогоднем предложении. За цену в два шиллинга Тауфаре был готов сообщить Карверу, где обретается Кросби Уэллс. Они ударили по рукам, Тауфаре объяснил, как отшельника найти, и Карвер в тот же день отправился в долину Арахуры; и этой ночи Уэллс не пережил. Вероятно, Карвер стал свидетелем смерти отшельника, а может, ушел за несколько минут до того, как Уэллс испустил последний вздох, но в любом случае он явился в хижину со склянкой лауданума, следы которого позже были обнаружены в желудке Кросби Уэллса в ходе вскрытия. Сразу после этой встречи Карвер возвратился в Хокитику, отдал приказ команде «Доброго пути» подняться на борт, снялся с якоря и уплыл еще до рассвета. Из Хокитики Карвер отправился не в Кантон (как предполагал Балфур), но в Данидин; этот факт Мади мог подтвердить, поскольку он взошел на этот самый корабль двенадцатью днями позже в Порт-Чалмерсе.
Алистер Лодербек прибыл в хижину Уэллса вскоре после ухода Карвера и обнаружил отшельника мертвым: тот сидел за кухонным столом, уронив голову на руки. Лодербек доехал до Хокитики, где у него взял интервью редактор Бенджамин Левенталь: он собирался разместить внеочередную политическую статью в понедельничном выпуске «Таймс». Левенталь, узнав от Лодербека о смерти Кросби Уэллса, сделал вывод, что собственность отшельника вот-вот выставят на продажу. На следующее утро он сообщил отельеру Эдгару Клинчу о такой возможности, зная, что Клинч хотел бы вложить капитал в землю. Клинч тотчас же внес в банк задаток, а банковский служащий Чарли Фрост посодействовал ему с покупкой Уэллсовой недвижимости.
Тогда Клинч уполномочил Харальда Нильссена освободить дом покойного и распродать его имущество. Так Нильссен и поступил – и, к вящему своему изумлению, обнаружил, что в хижине, в единственной комнате, во всех мыслимых потайных местах запрятано баснословное состояние. Золото, пройдя через банк, было оценено в четыре тысячи с лишним фунтов. Нильссену выплатили его десятипроцентную комиссию, после чего осталось чуть больше трех тысяч шестисот фунтов; из этого пришлось вычесть всевозможные налоги на наследство, пошлины, сборы и побочные расходы, включая подарок в тридцать фунтов банковскому служащему Чарли Фросту. Остаток – все еще вполне приличная сумма – в настоящий момент находился на условном депонировании в Резервном банке. Однако Клинчу, по-видимому, из этой суммы не достанется ни единого пенни: Лидия Уэллс, загадочным образом явившаяся из Данидина уже через несколько дней после похорон отшельника, подала апелляцию, требуя объявить куплю-продажу недействительной на том основании, что движимое и недвижимое имущество покойного по закону принадлежит ей.
Безусловно, вся громадная сумма, поставленная на карту в этой игре, не сводилась только к золоту, найденному в хижине Кросби. А-Цю выпотрошил лишь четыре из пяти Анниных платьев. Последняя порция, зашитая в складки Анниного оранжевого «рабочего» наряда, была обнаружена самой Анной Уэдерелл всего-то две недели назад, когда она очнулась в тюрьме после передозировки опиума. Она не без оснований предположила, что золото ей подбросили только сейчас: ведь она напрочь не помнила, что происходило в течение двенадцати часов, предшествующих ее аресту, и была сама не своя. Она попросила Гаскуана о помощи, вместе они извлекли драгоценный металл из оранжевого платья и спрятали его в мешке из-под муки под Гаскуановой кроватью.
Когда Анна возвратилась в гостиницу «Гридирон» в черном платье, что некогда принадлежало покойной жене Гаскуана, прежние подозрения Эдгара Клинча воскресли с новой силой. Он был уверен – и на сей раз не ошибался, – что Аннино переодевание как-то связано со спрятанным золотом, и не без горечи отметил, что ее оранжевое «шлюшное» платье исчезло бесследно. Хотельера до глубины души возмутило, что Анна уверяла, будто не в состоянии заплатить ему свои долги, притом что он знал доподлинно: у нее золота куры не клюют. Дав выход раздражению, он сурово обрушился на Анну и предупредил, что выгонит ее из гостиницы за неуплату. Но угроза Клинча привела не к тем последствиям, которых он ждал. С тех пор Анна Уэдерелл полностью вернула ему долг, но не золотом, извлеченным из платьев, и не из законного заработка. Не далее как сегодня днем этот долг был заплачен из шестифунтовой ссуды, предоставленной Лидией Уэллс, вдовой Кросби; что до Анниного долга Мэннерингу, составлявшего, по подсчетам магната, более ста фунтов, его вполне покроет золото, извлеченное ею с Гаскуаном из оранжевого платья. С тех пор Анна навсегда ушла из «Гридирона». Ее пригласили переселиться к Лидии Уэллс в «Удачу путника», где ей уже не придется заниматься проституцией.
Знала ли Лидия Уэллс, что пропавший грузовой контейнер Карвера очутился в Хокитике, что платья купила Анна и что клад из хижины Кросби Уэллса и огромное богатство, с помощью которого Карвер шантажировал Лодербека месяцев десять назад, – это одно и то же? На этот вопрос могла ответить только Анна. Много ли Анна знала о своей собственной вовлеченности в это запутанное дело? И многое ли, если на то пошло, была готова открыть Лидии Уэллс? Очень может статься, Анна и впрямь не подозревала, что платья прежде были собственностью Лидии. В таком случае миссис Уэллс и дальше осталась бы в неведении, поскольку Анна все еще носила черное платье, некогда принадлежавшее покойной жене Гаскуана: она ведь дала обет какое-то время соблюдать траур. Разумеется, думал Мади, Анне стоит только открыть гардероб в ее номере, чтобы вдова наряды узнала… но, учитывая, что златокузнец Цю предусмотрительно подбил платья кусочками свинца, миссис Уэллс при первом взгляде и при первом прикосновении могла бы и не догадаться, что подлинное сокровище заменено никчемным муляжом. Этот фокус уже ввел в заблуждение Клинча. Не под эту ли фальшивую гарантию, спрашивал себя Мади, вдова заплатила Аннин долг нынче вечером?
Однако если Анна все-таки знала, что пять платьев некогда принадлежали Лидии Уэллс, то не могла не знать и о спрятанном в них состоянии, а значит, и о том, как Лодербек, став жертвой шантажа, был вынужден продать «Добрый путь» за десять месяцев до того. В свете этого, подумал Мади, обстоятельства гибели Анниного ребенка внезапно оказываются напрямую связаны с нынешней тайной, ведь об отношениях Анны с Фрэнсисом Карвером, равно как и о ее отношениях с Лидией Уэллс, никому из присутствующих ровным счетом ничего не известно.
Мади рассеянно провел пальцем по кромке бокала. Должно же быть этому всему объяснение получше, нежели ненароком совпавшие обстоятельства. Как там сказал Балфур несколько часов назад? «Цепочка совпадений – это уже не случайность». А что такое совпадения, подумал Мади, как не остановившееся мгновение в последовательности, которую еще предстоит объяснить?
– По крайней мере, вот такова наша роль во всем в этом, – добавил Балфур, словно бы извиняясь. – Это, конечно, не ответ, мистер Мади, но хотя бы объяснение, зачем мы все сошлись здесь нынче вечером; повод, так сказать, для нашего собрания.
– Такого он небось и вообразить себе не мог, – подал голос Дик Мэннеринг.
– Так всегда и бывает, когда правду говорят, – отозвался Балфур.
Мади переводил взгляд с одного лица на другое. Никого из этих людей нельзя было назвать «виновным» в прямом смысле слова, но и «безгрешным» – тоже. Они – сообщники? Сопричастники? Они вместе впутаны в это дело? Мади нахмурился. Он чувствовал, что не находит нужного слова для описания их взаимодействия. Притчард, помнится, воспользовался словом «заговор»… но такой термин едва ли применим, если каждый оказался вовлечен в происходящее по чистой случайности и отношение каждого к обсуждаемым событиям настолько ощутимо разнится. Нет, настоящие зачинщики и настоящие заговорщики – это, конечно же, те мужчины и женщины, которых нет среди собравшихся, у них у каждого есть свой секрет, который он или она пытается скрыть!
Мади задумался об отсутствующих.
У Фрэнсиса Карвера, как этим вечером утверждали неоднократно, рыльце явно в пуху. По крайней мере, по словам Лодербека, Карвер – заядлый интриган и шантажом не брезгует; более того, он навестил Кросби Уэллса в день его смерти и, с вероятностью, стал ее свидетелем. Такую репутацию не следует списывать со счетов, но и безоглядно на нее полагаться тоже не стоит, размышлял про себя Мади: не может же Карвер стоять за всеми событиями сразу и ему вряд ли удалось бы срежиссировать заговор такого масштаба и сложности, чтобы навлечь подозрение на двенадцать человек одновременно.
Затем есть еще Лидия Уэллс, предполагаемая супруга и Уэллса, и Карвера, некогда любовница Алистера Лодербека, а теперь – как она только что доверительно призналась Гаскуану – тайно помолвленная с кем-то неизвестным. Подобно Карверу, миссис Уэллс показала себя способной на самое бессовестное вымогательство и самую беззастенчивую ложь. В прошлом ей уже доводилось работать на пару с Карвером. Закон в должный срок установит, насколько правомерны ее притязания на собственность Кросби Уэллса… но, даже если они имеют силу, подумал Мади, добивается она своего с помощью методов, что в лучшем случае неделикатны и в худшем – абсолютно бездушны. Мади чувствовал, что не доверяет Лидии Уэллс куда сильнее, чем Фрэнсису Карверу, – хотя, конечно же, необоснованно, ведь он не был с нею знаком и в глаза ее не видел, знал лишь по рассказам, причем по рассказам обрывочным и разноплановым.
Затем Мади обратился ко второй паре, к Анне Уэдерелл и к Эмери Стейнзу, – ведь они были вместе ночью 14 января, за несколько часов до того, как Анна впала в беспамятство, а Эмери исчез. Что в действительности произошло той ночью и какую роль они оба сыграли, умышленно или неумышленно, в деле Кросби Уэллса?
На первый взгляд могло показаться, что хотя Эмери Стейнз везением наделен в избытке, а Анна обделена вовсе, однако ж Анна, оказавшись на волосок от смерти, выжила, а Стейнз, по-видимому, нет. Мади вдруг пришло в голову, что все присутствующие, каждый по-своему, адски завидовали Стейнзу и адски ревновали Анну. Старательская удача Стейнза принадлежала только ему, и никому другому, а Анна, как приисковая шлюха, принадлежала всем и каждому.
Еще оставались политик и тюремный надзиратель. Мади рассматривал их вместе. Алистер Лодербек, как и его противник Джордж Шепард, передоверял ответственность: он был надежно защищен от последствий собственных поступков благодаря тому, что его прихоти частенько исполняли и воплощали в жизнь иные люди. Находились и другие параллели. Лодербеку вскорости предстояло баллотироваться в парламент от округа Уэстленд; Шепард вот-вот собирался приступить к строительству тюрьмы и работного дома на террасе Сивью. У Лодербека были какие-то личные связи с Лидией Уэллс, некогда его любовницей в игорном доме, точно так же как у Шепарда – с Фрэнсисом Карвером, некогда его заключенным в сиднейской тюрьме.
Мысленно Мади разбил этих отсутствующих персонажей на три пары: вдова и незаконный торговец, политик и тюремщик, старатель и шлюха. Такая систематизация ему понравилась: по складу ума Мади тяготел к упорядоченности и комфортнее всего чувствовал себя, имея дело со схемами. Забавы ради он прикинул, а какую роль играет сам в этом причудливом хитросплетении взаимосвязей, которое еще предстоит распутать. И нет ли у него двойника-противоположности? Может, Кросби Уэллс? То есть его антипод – покойник? Внезапно Мади вспомнил видение на борту барка «Добрый путь» и невольно поежился.
– О чем призадумались? – подал голос Харальд Нильссен, и Мади разом осознал, что собравшиеся в комнате вот уже некоторое время ждут от него хоть какого-то отклика.
Все неотрывно глядели на него примерно с одним и тем же выражением обнадеженного ожидания – каждый из участников, в зависимости от характера, это чувство подавлял, либо выставлял напоказ, либо выдавал ненароком. «Стало быть, мне предстоит стать отгадчиком, – подумал Мади. – Детектив – вот моя роль».
– Не торопите его, – добавил Харальд Нильссен, обращаясь ко всем присутствующим, хотя не кто иной, как он сам, побуждал Мади нарушить молчание. – Он заговорит, когда сочтет нужным.
Но Мади осознал, что заговорить не в силах. Он переводил взгляд от одного лица к другому, тщетно подбирая слова.
Спустя еще минуту Притчард, наклонившись, тронул длинным пальцем кресло Мади за подлокотник.
– Послушайте, – промолвил он, – вы говорили, будто обнаружили нечто среди корабельного груза «Доброго пути», мистер Мади, – что-то, что заставило вас усомниться в законности происходящего. Что это было?
– Может, грузовой контейнер? – предположил Балфур.
– Опиум? – подсказал Мэннеринг. – Или что-то связанное с опиумом?
– Да не торопите его, – повторил Нильссен. – Дайте ему собраться с мыслями.
Тем вечером Уолтер Мади переступил порог курительной комнаты, вовсе не собираясь разглашать, что именно произошло в ходе его плавания из Данидина. Он с трудом сумел признать перед самим собою, что действительно стал свидетелем подобного ужаса, не говоря уже о том, чтобы донести смысл увиденного до других людей. Однако в контексте только что поведанной ему истории стало понятно, что его недавний опыт способен кое-что объяснить.
– Джентльмены, – произнес наконец Мади, – сегодня вечером вы почтили меня своим доверием, и я благодарю вас за ваш рассказ. Со своей стороны мне тоже есть что поведать. Сдается мне, в некоторых своих аспектах моя история окажется для вас небезынтересной, хотя боюсь, что я всего лишь подменю ваши нынешние вопросы новыми.
– Да-да, – подбодрил его Балфур. – Вам слово, мистер Мади; мы вас внимательно слушаем.
Мади послушно поднялся на ноги и развернулся спиною к огню; в следующее же мгновение он почувствовал себя полным идиотом и пожалел, что не остался сидеть. Он сцепил руки за спиною, качнулся взад-вперед на каблуках и наконец заговорил:
– Прежде всего мне хотелось бы заявить, что, как мне кажется, у меня есть новости об Эмери Стейнзе.
– Хорошие или плохие? – тут же встрял Мэннеринг. – Он жив? Вы его видели?
Обер Гаскуан с каждой новой репликой Мэннеринга заметно мрачнел; он еще не простил магнату его недавнюю грубость, и прощать не собирался. Гаскуан не терпел оскорблений и мог надолго затаить обиду. При этом вмешательстве он громко и неодобрительно шикнул сквозь зубы.
– Не могу утверждать доподлинно, – отвечал Мади. – Я должен предупредить и вас, мистер Мэннеринг, и всех прочих, что в моем рассказе есть несколько деталей, которые – как бы это так выразиться? – не приводят меня к однозначно рациональным выводам. Надеюсь, вы мне простите, что я не рассказал в подробностях о своем путешествии ранее; признаюсь, я сам не знал, что об этом обо всем и думать.
В комнате повисла гробовая тишина.
– Вы, безусловно, помните, – начал Мади, – что плыл я от Данидина до побережья в жуткий шторм; помните вы, надеюсь, и то, что купленный мною в спешке билет не предусматривал для меня койки как таковой, но всего-то навсего угол в трюме. Там было темно хоть глаз выколи, мерзко воняло, и для жилья это место было совершенно непригодно. Когда начался шторм, джентльмены, я находился на палубе, так же как и на протяжении почти всего пути… Поначалу казалось, что погода просто слегка испортилась, налетел ветер с дождем. Но буря набирала силу, и я с каждой минутой тревожился все сильнее. Меня предупреждали, что моря Уэст-Коста чрезвычайно опасны и что за каждый рейс на прииски Смерть играет в кости с госпожой Кошмар. К сердцу подступил страх… При мне был мой портфель. Я решил отнести его в грузовой отсек, чтобы, если меня смоет за борт, мои бумаги сохранились бы и меня отпели бы как подобает, под моим настоящим именем. Ведь матросам в порту я назвался иначе, как вы помните: я предъявил чужие документы. Мысль о том, что на похоронах прозвучит фиктивное имя…
– Чудовищно, – передернулся Клинч.
Мади поклонился:
– Вот вы меня понимаете. Ну что ж, я, спотыкаясь, пересек палубу, прижимая к груди портфель, с большим трудом открыл носовой люк: ветер налетал шквалами и судно ходило ходуном. Я наконец-то приподнял тяжелую крышку и швырнул портфель вниз… но я плохо прицелился. Застежка ударилась о закраину на палубе, портфель раскрылся, содержимое вывалилось наружу: мои вещи рассыпались по всему грузовому отсеку, и мне пришлось лезть за ними вниз по узкой лестнице… Спуск занял какое-то время. В трюме было темно; однако стоило качающемуся на волнах судну накрениться – и луч света, падая сквозь открытый люк, описывал круг по всему грузовому отсеку, точно блуждающий взгляд. Воняло там адски. Ящики поскрипывали, колотились о ремни и цепи с шумом поистине инфернальным. Стояло несколько клетей с гусями, и тут же ехало множество коз. Бедные животные блеяли, гоготали и выражали свое недовольство всеми возможными способами. Я принялся споро собирать свои вещи, поскольку не хотел задерживаться в этом месте ни одной лишней минуты. Однако сквозь всю эту какофонию я уловил новый звук… Изнутри ближайшего ко мне грузового контейнера послышался стук – стук яростный и достаточно громкий, чтобы расслышать его даже сквозь общий гвалт и грохот.
Балфур тут же насторожился.
– Казалось, – продолжал Мади, – что внутри заперт человек и отчаянно колотит в стенки руками и ногами. Я окликнул его, пошатываясь подошел к ящику – корабль немилосердно раскачивало, а изнутри снова и снова доносилось одно и то же имя: «Магдалина, Магдалина, Магдалина». Я понял, что внутри в самом деле человек, а не крыса и не какое-нибудь иное животное. Я попытался вытащить гвозди из крышки и, торопясь изо всех сил, наконец взломал ящик. Думаю, это произошло где-то в два часа дня, – добавил Мади с легким нажимом. – То есть в любом случае за четыре-пять часов до того, как мы высадились в Хокитике.
– Магдалина, – протянул Мэннеринг. – Это ж Анна.
Гаскуан свирепо нахмурился.
Мади вскинул глаза на Мэннеринга.
– Простите, – промолвил он, – боюсь, я не вполне вас понимаю. Магдалина – это второе имя мисс Уэдерелл?
– Да так любую шлюху кличут, – отозвался Мэннеринг.
Мади покачал головой, показывая, что объяснение его не удовлетворило.
– Ну, как любого пса назовут Бобиком, а любую корову – Буренкой.
– А… да, ясно, – отозвался Мади, думая про себя, что человек, который сам зарабатывает сутенерством, мог бы подобрать парочку более лестных примеров.
– Вероятно, – медленно проговорил Бенджамин Левенталь, – вероятно, мы можем утверждать, оставляя место для сомнения конечно же, что запертый внутри контейнера человек был Эмери Стейнзом.
– Он на Анну здорово запал, это точно, – согласился Мэннеринг.
– Стейнз исчез в тот самый день, как Карвер снялся с якоря! – резко выпрямился в кресле Балфур. – И в тот же самый день мы недосчитались моего грузового контейнера! Ну конечно же, вот так все и было! Стейнз влез в ящик – Карвер ящик крадет и уплывает прочь!
– Но с какой целью? – недоумевал Притчард.
– А вы, часом, на маркировку контейнера не посмотрели? На накладную?
– Нет, не посмотрел, – коротко отрезал Мади. Он еще не договорил, и он терпеть не мог, когда его прерывают на полуслове.
Но благоговейная аудитория в который раз за вечер превратилась в гомонящую толпу: каждый высказывал свои догадки и бурно удивлялся.
– Эмери Стейнз – на корабле Карвера! – восклицал Мэннеринг. – Остается понять, сам ли он спрятался и поехал зайцем, оказался ли на борту по чистой случайности, или Карвер захватил его силой и вполне умышленно замуровал в грузовом контейнере. Вот вам три варианта.
Нильссен покачал головой:
– Сказано ж, что крышка была гвоздями заколочена! Изнутри такого не проделаешь!
– Да это ж все равно что гроб! Дышать-то человеку как?
– Там щели между планками…
– Воздуха все равно недостаточно!
– Том, вот взять твой грузовой контейнер. Там внутри достаточно места для взрослого человека?
– А контейнеры, они вообще большие?
– Не забывайте, что Карвер со Стейнзом – деловые партнеры.
– Размером с телегу. Да вы их видели, они вдоль набережной штабелями составлены. Внутри человек лежа вполне удобно разместится.
– Деловые партнеры на выработанном участке!
– Странно, однако, что он едет в заколоченном контейнере обратно из Данидина. Скажете, не странно? По мне, так выходит, Карвер не подозревал о том, что Стейнз внутри.
– Давайте дослушаем мистера Мади до конца.
– Кто ж так с деловым партнером обращается – заколачивает в ящике на верную смерть!
Не присоединились к этому многоголосию догадок только двое китайцев, Цю Лун и Су Юншэн: они сидели выпрямившись, не сводя очень серьезных глаз с Мади, как и на протяжении всего вечера. Мади поймал взгляд А-Су, и, хотя выражение китайца не изменилось, Мади показалось, будто во взгляде этом промелькнуло сочувствие: А-Су словно бы хотел сказать, что хорошо понимает досадливое нетерпение Мади.
Незнание языка помешало А-Су в подробностях рассказать собравшимся тем вечером историю своих взаимоотношений с Фрэнсисом Карвером, и в результате англоговорящие участники так и не узнали деталей, сверх того что Карвер совершил убийство, а А-Су вознамерился отомстить за него. Мади разглядывал китайца, так и впившись светлыми глазами в темные зрачки А-Су. Интересно, что за предыстория связывает этих двоих? А-Су признался лишь, что знавал Карвера еще мальчишкой; ничего больше он не открыл. Мади предполагал, что А-Су около сорока пяти лет, то есть родился он в начале двадцатых годов, – вероятно, они с Карвером сталкивались в ходе китайских войн.
– Мистер Мади, – промолвил Коуэлл Девлин, – позвольте задать вопрос вам. А вы сами полагаете, что человек в грузовом контейнере – это Эмери Стейнз?
Все разом умолкли.
– Я никогда не был знаком с мистером Стейнзом и не узнал бы его при встрече, – скованно отозвался Мади, – но да, мне так кажется.
Притчард произвел в уме некоторые подсчеты:
– Если Стейнз пробыл внутри этого ящика с тех самых пор, как Карвер отплыл в Данидин, то это получается тринадцать дней без воды и воздуха.
– Несчастливое число, – пробормотал кто-то, и Мади внезапно осознал, что в курительной комнате собралось именно тринадцать человек, и тринадцатый по счету – не кто иной, как он сам.
– А такое возможно – тринадцать дней? – усомнился Гаскуан.
– Без воды? Вряд ли. – Притчард пощипал подбородок. – Но без воздуха, понятное дело… вообще немыслимо.
– Но что, если он вовсе не находился внутри все это время, с тех пор как покинул Хокитику? – предположил Балфур. – Может, его в ящик только в Данидине запихнули – либо силой, либо сам залез…
– Мой рассказ еще не окончен, – напомнил Мади.
– Да, точно, – подхватил Мэннеринг. – Он же еще не договорил. Придержите языки-то!
Поток предположений иссяк. Мади снова покачался на каблуках вперед-назад и спустя мгновение продолжил.