– На словах передать что-нибудь? – осведомился мальчишка, пряча однопенсовые письма в карман.
– Только мистеру Нильссену, – отвечал Шепард. – Скажи мистеру Нильссену, чтоб был на работе завтра с утра. Запомнишь? Скажи: никаких претензий, без обид – и никаких к нему вопросов.
Марс в Козероге
Глава, в которой Гаскуан находит общий язык с Фрэнсисом Карвером; Су Юншэн совершает ошибку, а Цю Лун дает мстителю совет.
Обер Гаскуан любил корабли, если можно так выразиться, любовью флотского «салаги». За прошедшие три недели он несколько раз выбирался на Хокитикскую косу – поглазеть на разбитый остов «Доброго пути» и отследить его перемещение, по мере того как его мало-помалу сдвигали все ближе и ближе к берегу. Теперь, когда потерпевший крушение корабль наконец-то вытащили на песок, Гаскуану представилась гораздо лучшая возможность рассмотреть его хорошенько и «салажьим» взглядом оценить масштаб понесенного ущерба. Сюда-то он и пришел, распрощавшись с Мади, – чем еще заняться в воскресный день, он не видел, ведь газеты он уже перечитал, жажды не испытывал, а погода стояла такая ясная и солнечная, что так и тянуло на свежий воздух.
Вот уже несколько часов он просидел, прислонившись спиной к маяку, наблюдая за работами по спасению корабля и вертя в руках испещренный зелеными крапинками камушек; рядом с собою Гаскуан возвел миниатюрный замок, окружил его песчаными валами и понатыкал в них плоской гальки. Когда, где-то после пяти, нежданно сменился ветер, так что воротник прилип к шее, а по спине растеклась знобкая сырость, Гаскуан решил, что пора и домой. Он встал, отряхнулся и как раз прикидывал, развалить ему замок пинком или оставить как есть, как вдруг ярдах в пятидесяти заметил какого-то человека. Незнакомец стоял, широко расставив ноги и с неодобрительным видом скрестив на груди руки; в целом поза его излучала самую мрачную непримиримость, как и платье безрадостно-темного цвета. Он чуть повернул голову, и за долю секунды Гаскуан успел заметить, как глянцево блеснул шрам.
Гаскуан и Фрэнсис Карвер никогда не были официально представлены друг другу, хотя, разумеется, Гаскуан хорошо знал о репутации последнего, главным образом благодаря красочным обличениям Анны Уэдерелл месячной давности в связи с убийством ее нерожденного ребенка. Такой рассказ был более чем веским поводом избегать бывшего капитана всеми доступными способами, но неприязнь Гаскуана стремилась скорее утвердиться в душе, нежели заявить о себе публично; молодому человеку очень нравилось думать, будто его отношение к людям – это лишь ему одному принадлежащий источник, родник, из которого он волен испить или замутить его по своему усмотрению и когда ему заблагорассудится.
Гаскуан подошел к Карверу, загодя приподняв шляпу:
– Простите, сэр, – вы капитан этого судна?
Фрэнсис Карвер окинул его испытывающим взглядом и, выждав мгновение, кивнул:
– Был прежде.
Белый шрам на щеке в одном конце присобрался в складки – так швея, закончив дневную работу, оставляет иголку в ткани; эта иллюзорная иголка почти касалась края губ и словно бы чуть оттягивала их кверху, безуспешно пытаясь вызвать на этом суровом лице улыбку.
– Позвольте представиться – Обер Гаскуан, – проговорил молодой человек, протягивая руку. – Я секретарь в магистратском суде.
– Секретарь? – Карвер вновь просверлил его взглядом. – И какого ж ранга?
– Да совсем невысокого, – признал Гаскуан безо всякого к себе снисхождения. – Секретарь по мелким делам – ничего серьезного – вот разве что изредка страховые иски подворачиваются. Взять хоть вон то судно, например. – Он указал на остов парохода, лежащий на боку у самого речного устья, ярдах в пятидесяти от них. – Мы по этому иску все до пенса выцарапали, хоть и с трудом. Владелец остался весьма доволен: на нем долг висел в пятьсот фунтов.
– Страхование, – кивнул Карвер.
– Да, помимо всего прочего. Я довольно близко знаком с предметом, – добавил Гаскуан, доставая портсигар. – Отец моей покойной жены был морским страховщиком.
– Какая фирма? – осведомился Карвер.
– «Ллойд» – ну, лондонский[57]. – Гаскуан со щелчком открыл серебряный портсигар. – Я отслеживаю продвижение «Доброго пути» последние несколько недель и рад отметить, что из полосы прибоя корабль наконец вытащили. Ну и работка, скажу я вам! Титанических усилий потребовала, не могу не отдать должное стараниям артели… и вашему труду, сэр, ведь это вы тут всем распоряжаетесь.
Мгновение Карвер буравил его взглядом, а затем отвернулся к палубе «Доброго пути». Не сводя глаз с разбитого судна, он буркнул:
– Чего вам надо-то?
– Ни в коем случае не обидеть вас, – заверил Гаскуан, небрежно сжимая сигарету в пальцах, и на миг умолк, повернув руки ладонями вверх. – Право, я вовсе не хотел лезть не в свое дело. Просто я наблюдал за спасением корабля, вот и все. Это редкая удача, полюбоваться на такое судно на твердой земле. Вполне его прочувствуешь, так сказать.
Карвер по-прежнему не сводил глаз с корабля:
– Я о чем: вы, никак, мне впарить что-то хотите?
Гаскуан зажег сигарету и помешкал мгновение, прежде чем ответить.
– Ничуть не бывало, – наконец произнес он, выдувая через плечо белое облачко дыма. – Я ни с какими страховыми агентствами не связан. Это, если угодно, личный интерес. Чистой воды любопытство.
Карвер промолчал.
– Люблю посидеть на берегу по воскресеньям, – добавил Гаскуан, – когда погода хорошая. Но если мое любопытство вам неприятно, вы так и скажите, не стесняйтесь.
Карвер вскинул голову:
– Если нагрубил, не обессудьте.
Гаскуан от извинения отмахнулся:
– До чего ж досадно, когда такой ладный корабль терпит крушение.
– Ладный, это точно.
– Просто замечательный. Это ведь фрегат?
– Барк.
Гаскуан восхищенно прищелкнул языком:
– Британская работа?
Карвер кивнул:
– Вон, обшивка медная.
Гаскуан рассеянно покачал головой:
– Да-да, превосходное судно… Надеюсь, оно было застраховано.
– Без страховки ни в каком порту якоря не бросишь, – отозвался Карвер. – Правила едины для всех. Без страховки на берег просто не выпустят. Думал, вы это знаете, если хоть сколько-то в страховании разбираетесь.
Ровный голос Карвера звенел презрением: этого человека, похоже, не заботило, как его слова воспримутся, запомнятся или будут использованы.
– Безусловно, безусловно, – весело отозвался Гаскуан. – Я всего лишь имел в виду, что рад за вас, раз вы не останетесь внакладе.
– Да мне в конечном счете это все в тысячу фунтов встанет, – фыркнул Карвер. – То, на что вы сейчас глазеете, денег стоит, а плачу я из своего кармана.
– А как же Пи-энд-Ай – защита и возмещение? – спросил Гаскуан, помолчав.
– Не знаю такого.
– Ну, расширенное страхование риска чрезвычайных ситуаций, – пояснил Гаскуан.
– Не знаю такого, – повторил Карвер.
– Так вы в ассоциации судовладельцев не состоите?
– Нет.
Гаскуан серьезно кивнул.
– А, – проговорил он. – Получается, за все это ответственность несете вы. – Широким жестом он обвел вытащенный на берег корабельный остов, домкраты, лошадей, буксиры, катки и лебедку.
– Да, – подтвердил Карвер, по-прежнему не выказывая никаких чувств. – За все, что вы видите. И я вынужден платить всем и каждому на гинею больше, чем они заслуживают, только за то, что они тут стоят шнурки завязывают да развязывают и совещаются, совещаются, пока дыхалка не сядет, а я вынь да положь тысячу фунтов.
– Сочувствую, – вздохнул Гаскуан. – Сигарету хотите?
Карвер уставился на его серебряный портсигар.
– Не, – произнес он спустя мгновение. – Спасибо. Я их не жалую.
Гаскуан глубоко затянулся сам и постоял немного, размышляя.
– Вы явно нацелились мне что-то впарить, – повторил Карвер.
– Уж не сигарету ли? – рассмеялся Гаскуан. – Так я ее совершенно бесплатно предлагал.
– Сдается мне, если отказаться, так оно и вовсе ничего не стоит, – отозвался Карвер, и Гаскуан снова не сдержал смеха.
– Послушайте, а как давно вы купили этот корабль? – полюбопытствовал он.
– Больно много вы вопросов задаете, – нахмурился Карвер. – А вам-то что за дело?
– Да пожалуй, оно и впрямь не важно, – промолвил Гаскуан. – Вот если бы вы приобрели его меньше года назад… Ладно, пустое.
Но Карвер уже заинтересовался. Обернулся к собеседнику и наконец вымолвил:
– Я владею кораблем десять месяцев. С мая.
– Ах, вот как! – откликнулся Гаскуан. – Что ж, это очень любопытно. Это может сработать в вашу пользу, знаете ли.
– Как же?
Гаскуан ответил не сразу. Вместо того он сощурился и изобразил напряженную работу мысли.
– А тот, кто вам продал корабль, – он передал вам традиционную страховку? Иначе говоря, вы получили уже существующий страховой полис или оформляли страхование сами?
– Никакого страхования я не оформлял, – буркнул Карвер.
– А ваш продавец – профессиональный судовладелец? У него были еще корабли, помимо «Доброго пути»?
– Да была парочка, – признал Карвер. – Клиперы. Внаем сдавались.
– Не пароходы?
– Парусники, – уточнил Карвер. – А что?
– И откуда, говорите, вы шли, когда сели на мель?
– Из Данидина. Так вы мне скажете или нет, к чему все эти расспросы?
– Всего-навсего из Данидина, – покивал Гаскуан. – Да. А теперь, если вы в самый последний раз простите мне мою настырность, я бы полюбопытствовал насчет обстоятельств крушения. Надеюсь, судно затонуло не по чьей-нибудь халатности или что-то в этом роде?
Карвер покачал головой.
– Был отлив, но мы находились достаточно далеко от берега, – принялся рассказывать он. – Я потравил цепь до шестидесяти пяти футов, она легла на грунт, тогда я отдал два якоря и стравил цепь еще на двадцать футов. Решил, отстоюсь на рейде до утра; не успел оглянуться, а мы уж бортом на мель легли. Дождь шел, луну затянуло тучами. Ветер сигнальные огни позадувал. Тут уж ничего нельзя было поделать. Никакой халатности. Только не у меня под началом.
Для Карвера это была чрезвычайно длинная речь; в заключение он скрестил руки на груди, и лицо его вновь превратилось в каменную маску. Он хмуро зыркнул на Гаскуана.
– Слушайте, и с чего бы такой интерес? – проговорил он. – Выкладывайте-ка начистоту: я скользких дельцов не жалую.
Гаскуан помнил: этот человек убил собственное дитя. Эта мысль, как ни странно, щекотала нервы.
– Мне тут пришло в голову, как вам можно помочь, – небрежно обронил он.
Карвер сердито насупился:
– Кто сказал, что я нуждаюсь в помощи?
– Вы правы, я лезу не в свое дело, – покаялся Гаскуан.
– Однако ж говорите, чего там у вас.
– Ну так вот, – промолвил Гаскуан. – Как я уже упоминал, отец моей покойной жены занимался морским страхованием. Он специализировался на Пи-энд-Ай – защите и возмещении.
– Говорю ж, нет у меня такой страховки.
– Верно, – кивнул Гаскуан, – но велик шанс, что у человека, который продал вам этот корабль, – как бишь его?
– Лодербек, – отвечал Карвер.
Гаскуан умолк, изображая удивление:
– Неужто политик?
– Он самый.
– Алистер Лодербек? Но он же как раз сейчас в Хокитике – баллотируется в парламент от Уэстленда!
– Продолжайте про что начали. Про Пи-энд-Ай.
– Да-да. – Гаскуан покачал головой. – Так вот. Велик шанс, что мистер Лодербек, раз уж он владел несколькими кораблями, состоял в какой-нибудь ассоциации судовладельцев. Велик шанс, что он платил ежегодный взнос во взаимный фонд под названием «Пи-энд-Ай» в качестве дополнительного страхования несколько иного характера, нежели мы с вами понимаем под традиционным страховым покрытием.
– Это для защиты груза, что ли?
– Нет, – покачал головой Гаскуан. – Пи-энд-Ай – это скорее взаимный фонд, в который все судовладельцы платят ежегодный взнос и откуда они затем могут выбирать средства, если однажды понесли ответственность за убытки, с которыми обычные страховщики иметь дело отказываются. Платежи вроде тех, с которыми вы столкнулись сейчас. К примеру, подъем затонувшего судна. Очень может быть, что «Добрый путь» остается по-прежнему защищен, даже если собственник поменялся.
– Это как так? – равнодушно осведомился Карвер.
– Ну, если Пи-энд-Ай был оформлен несколько лет назад, а это – первая серьезная катастрофа в истории данного конкретного судна, тогда, с вероятностью, у мистера Лодербека под «Добрый путь» может быть кредит. Понимаете, Пи-энд-Ай работает не так, как обычная страховка: на самом деле, здесь нет ни акционеров, ни компании как таковой; никто не пытается нажиться за чужой счет. Напротив, это кооперативное общество, все члены которого – кораблевладельцы. Каждый из них ежегодно платит взносы, пока в общем фонде не скопится достаточно средств для страхового покрытия на них всех. После того корабли оказываются застрахованы, по крайней мере до тех пор, пока чего-нибудь не стрясется, а тогда кому-нибудь, в силу той или иной причины, приходится зачерпнуть из фонда. Пожалуй, понятие «кредитование» наиболее точно отражает происходящее.
– Это вроде как личный счет, – кивнул Карвер. – Счет «Доброго пути».
– Именно.
Карвер призадумался:
– А как бы мне об этом узнать?
Гаскуан пожал плечами:
– Да вы поспрашивайте. Ассоциация должна быть зарегистрирована, а судовладельцы, в ней состоящие, названы поименно. Ну то есть если допустить, что Лодербек действительно числится в таком сообществе, а я дерзнул бы утверждать, что, скорее всего, так оно и есть.
На поверку речь шла не о вероятности, а о доподлинном факте. Алистер Лодербек в самом деле имел Пи-энд-Ай – защиту и возмещение на все свои суда, каждый корабль был застрахован на сумму приблизительно в тысячу фунтов, и Карвер вполне мог на законных основаниях оплатить из этих средств подъем затонувшего судна с Хокитикской отмели, если бы оформил запрос до середины мая – то есть прежде, чем минует год с момента продажи корабля и правовые обязательства Лодербека в том, что касается «Доброго пути», утратят силу. Гаскуан знал обо всем об этом наверняка, поскольку лично навел справки, сперва в конторе «Судоперевозок Балфура», затем в архиве новостей «Таймс», затем в канцелярии начальника порта и, наконец, в Резервном банке. Он обнаружил, что Лодербек состоит в небольшом кооперативном обществе судовладельцев под названием «Группа Гаррити», поименованном в честь самого выдающегося его члена, Джона Хинчера Гаррити, который (как выяснил Гаскуан) был пламенным поборником Века паруса, невзирая на то что век этот неотвратимо клонился к закату, и который, как оказалось, являлся действующим членом парламента от избирательного округа Хиткот на востоке и закадычным другом Лодербека.
Здесь следует пояснить, что Гаскуан наводил эти справки в ходе отдельного расследования, никоим образом не связанного ни с морским страхованием, ни с Джоном Хинчером Гаррити. Со времен ночи 27 января он долгие часы напролет просиживал в конторе начальника порта, тщательно изучая старые регистры и страницы старых сводок корабельных новостей; он работал на пару с Левенталем, просматривая все давние политические бюллетени в «Лидере», «Отагском свидетеле», «Ежедневном Южном Кресте» и «Литтелтон таймс»; он переворошил все архивы в здании суда, имеющие отношение к назначению Джорджа Шепарда, к временному полицейскому управлению и к будущей тюрьме. Он искал кое-что конкретное: хоть какую-нибудь ниточку, связывающую Шепарда с Лодербеком, или Лодербека с Кросби Уэллсом, или Кросби Уэллса с Шепардом или, может статься, способную связать всех троих. Гаскуан был уверен: по крайней мере одна из этих гипотетических привязок имеет отношение к насущной загадке. Однако до сих пор его изыскания никакой пользы не принесли.
Обнаружив, что «Добрый путь» был застрахован от убытков в случае чрезвычайных обстоятельств, Гаскуан к цели опять-таки ни на шаг не приблизился, поскольку страховая история Лодербека никак не соотносилась с делом Кросби Уэллса и никак не касалась Джорджа Шепарда или строительства новой тюрьмы. Но у Гаскуана и впрямь имелся некоторый опыт в области морского страхования, как он сообщил Фрэнсису Карверу, и он ни словом не солгал, говоря, что этот предмет его занимает: в минувшие годы тот служил темой бесконечных разговоров в гостиной в силу профессии бывшего тестя. Принадлежность Лодербека к «Группе Гаррити» Гаскуан мысленно взял на заметку, чтобы подробнее изучить впоследствии.
Обер Гаскуан знал Фрэнсиса Карвера за грубую скотину и не искал его дружбы, однако ж ему казалось, что расположить к себе Карвера очень даже стоит; с этой целью он и вызвал капитана на разговор на прибрежной косе.
А Карвер все еще размышлял о защите и возмещении.
– Надо думать, мне согласие Лодербека потребуется, – предположил он. – Чтобы претендовать на это покрытие. Небось он должен подписать что-нибудь.
– Может, и потребуется, – отозвался Гаскуан, – но тот факт, что «Добрый путь» перешел из рук в руки всего-навсего десять месяцев назад, должен сработать вам на руку. Это наверняка удобная лазейка. – (Так оно и было.) – А тот факт, что вы унаследовали от Лодербека стандартный полис, пожалуй, тоже чего-нибудь да стоит: ведь если к вам перешло все в целом, то и отдельные составляющие тоже, разве нет? – (Безусловно, да.) И Гаскуан эффектно закончил: – Вы плыли в новозеландских водах, и если с вашей стороны, как вы говорите, не было допущено никакой оплошности, скорее всего, вы действительно имеете право воспользоваться этими средствами.
Надо отдать ему должное, Гаскуан превосходно изучил вопрос. Карвер кивнул, явно впечатленный.
– Как бы то ни было, – промолвил Гаскуан, почуяв, что семена любопытства упали на благодатную почву, – вы повыясняйте что и как. Глядишь, крупную сумму сэкономите. – Он повертел сигарету в руке, разглядывая тлеющий конец и давая Карверу возможность незаметно к себе приглядеться.
– А у вас-то какой в том интерес? – наконец осведомился Карвер.
– Ни малейшего, – пожал плечами Гаскуан. – Как я вам говорил, я работаю в магистратском суде.
– Может, у вас какой приятель Пи-энд-Ай занимается.
– Нет, нету у меня таких приятелей, – возразил Гаскуан. – Я же объяснял – эта система работает совсем иначе. – И он бросил окурок на камни под маяком.
– То есть вы просто-напросто рассказываете ближнему про удобные лазейки?
– Получается, так, – отозвался Гаскуан.
– А потом берете да и уходите восвояси?
Гаскуан приподнял шляпу.
– Намек понят, – усмехнулся он. – Доброго вам дня, капитан…?
– Карвер, – откликнулся бывший капитан, пожимая Гаскуану руку, на сей раз очень крепко. – Меня Фрэнком Карвером звать.
– А я – Обер Гаскуан, – напомнил молодой человек, мило улыбаясь. – Если понадоблюсь, вы всегда найдете меня в здании суда. Ну что ж… удачи вам с «Добрым путем».
– Идет, – кивнул Карвер.
– Превосходный это корабль, что и говорить.
Гаскуан зашагал прочь, сам на себя дивясь. Он смотрел строго вперед и не оборачивался, зная, что взгляд темных глаз Карвера неотрывно следует за ним по косе, вдоль края набережной и всю дорогу до южной оконечности Ревелл-стрит: там молодой человек завернул за угол и скрылся из виду.
* * *
В это же самое время Су Юншэн брел в Каньер посовещаться со своим соотечественником Цю Луном – брел, глубоко задумавшись, сцепив руки за спиной, устремив невидящий взгляд в землю перед собою. Он едва замечал фигуры на обочине дороги, равно как и груженые подводы, с грохотом проезжающие мимо, равно как и редких всадников, направляющихся в ущелье, – все с непокрытой головой, в одной рубашке, наслаждались бледным летним солнышком, которое, будучи гостем нечастым, изливало благостный, словно бы самим Провидением ниспосланный, свет. Настроение на Каньерской дороге царило радостно-оживленное, из-за деревьев временами доносились обрывки гимна, исполняемого без аккомпанемента или слаженным хором, из какой-нибудь церквушки-времянки в удаленном от моря лагере. А-Су все пропускал мимо ушей. Нежданная встреча днем с Лидией Гринуэй – ныне Лидией Уэллс – глубоко его потрясла; и, пытаясь утишить смятение, он вновь и вновь прокручивал в голове свою собственную историю – пересказывал ту же самую повесть, которую поведал А-Цю тремя неделями ранее.
Когда Фрэнсис Карвер впервые познакомился с семьей Су, ему исполнился двадцать один год, и А-Су, на тот момент двенадцатилетний мальчишка, естественно, глядел на него снизу вверх. Карвер, юноша немногословный и мрачноватый, родился в Гонконге в семье британского торговца и вырос на море. Он бегло говорил на кантонском диалекте, хотя теплых чувств к Китаю не питал: он собирался покинуть эту страну, как только станет владельцем собственного корабля, – об этой своей честолюбивой мечте он твердил снова и снова. Он работал в Гуанчжоуском отделении торговой фирмы «Дент и К°», где отец его занимал высокий пост, и обеспечивал контроль за доставкой китайских товаров на экспортные склады по берегам Жемчужной реки. Один из таких складов принадлежал отцу Су Юншэна, Су Чжуньюэню.
Су Юншэн мало что понимал в финансовых операциях отцовского бизнеса. Он знал, что склад Су служил перевалочным пунктом для покупателей, большинство которых составляли британские торговые компании. Он знал, что фирма «Дент и К°» была самой известной и самой влиятельной из них и что его отец очень гордился этим сотрудничеством. Он знал, что все отцовские клиенты платили за свои товары серебряной рудой, и в глазах Су Юншэна это было дополнительным поводом для гордости; знал он и то, как его отец ненавидит опиум, а императорский уполномоченный Линь Цзесюй[58] внушал ему глубочайшее уважение. А-Су не понимал смысла всех этих подробностей, но он был почтительным сыном и принимал отцовские убеждения безоговорочно, как свидетельства добродетели и мудрости.
В феврале 1839 года склад Су был выбран для императорского досмотра – процедура рутинная, но опасная, ведь по указу чрезвычайного уполномоченного Линя китайским торговцам, скрывавшим у себя опиум, грозила смертная казнь. Су Чжуньюэнь охотно распахнул перед имперскими солдатами двери склада, где они и обнаружили спрятанные среди чая тридцать, не то сорок ящиков с опиумной смолой, каждый весом приблизительно под пятьдесят фунтов. Су Чжуньюэнь напрасно оправдывался – его казнили на месте без суда и следствия.
А-Су не знал, чему и верить. Его врожденная убежденность в отцовской кристальной честности подсказывала: отца не иначе как подставили, но врожденная убежденность в отцовской деловой сметке заставляла усомниться, что такое вообще возможно. Он разрывался надвое, но обдумать дело со всех сторон времени не было – не прошло и недели после казни, как в Гуанчжоу вспыхнула война. Опасаясь за собственную безопасность и за безопасность матери, которая едва с ума не сошла от горя, А-Су обратился к тому единственному человеку, которому привык доверять, – к молодому представителю «Дент и К°» Фрэнсису Карверу.
Выяснилось, что мистер Карвер был более чем счастлив взять в аренду семейный бизнес Су и принять на себя все тяготы по его организации и управлению им, – по крайней мере, пока не уляжется первое горе, говорил он, и пока гражданские войны не поутихнут либо не придут к какому ни есть концу. По доброте душевной Карвер даже предложил мальчику остаться работать в экспортной торговле, из уважения к памяти покойного отца, пусть эта память ныне и запятнана. Если А-Су захочет, Карвер может подыскать ему место упаковщика товара – честный, достойный труд, хоть и неквалифицированный, что поможет ему продержаться на плаву до конца войны. Это предложение безмерно порадовало А-Су. Не прошло и нескольких часов после этого разговора, как он уже нанялся на работу к Фрэнсису Карверу.
На протяжении следующих пятнадцати лет А-Су запаковывал в мелко нарезанную солому фарфор и керамику, заворачивал в бумагу рулоны шелковых набивных тканей, штабелями укладывал в ящики коробочки чая, погружал и разгружал тюки и пакеты, заколачивал крышки транспортных контейнеров, клеил этикетки на картонки и составлял перечни тех изящно сработанных и бесполезных безделиц, что в товарных запасах фигурируют под общим названием «шинуазри» – «китайщина». Карвера за все это время он видел нечасто, тот постоянно где-то плавал, но при встрече общались они с неизменной сердечностью: они обычно шли посидеть на пристань за бутылочкой чего-нибудь крепкого и полюбоваться, как водная гладь в устье реки меняет цвет с бурого на синий, с синего на серебряный и, наконец, на густо-черный; тогда Карвер вставал, хлопал А-Су по плечу, швырял пустую бутылку в реку и уходил прочь.
Летом 1854 года Карвер вернулся в Гуанчжоу после нескольких месяцев отсутствия и сообщил А-Су – которому к тому моменту уже было под тридцать, – что соглашение их в итоге подходит к концу. Мечта всей его жизни – стать однажды капитаном торгового судна – наконец-то исполнилась: «Дент и К°» вводили торговый рейс до Сиднея и к золотым приискам Виктории, и Карвер-старший специально для сына зафрахтовал великолепный клипер «Палмерстон». Завидное продвижение по службе, что и говорить; от такой возможности не отказываются. Так что Карвер пришел попрощаться с семьей Су и с целой эпохой своей жизни.
А-Су с грустью выслушал прощальное слово Карвера. К тому времени мать его уже умерла, а на смену «опиумным войнам» пришло восстание в Гуанчжоу – то самое, кровопролитное и жестокое: оно предвещало новую войну и, вероятно, даже падение империи. В воздухе веяло переменами. Как только Карвер уедет, склад продадут и связь с «Дент и К°» окажется разорвана, А-Су навеки расстанется с прежней жизнью. Под влиянием внезапного порыва он взмолился, чтобы его взяли с собою. Он попытает счастья на золотых приисках Виктории, куда уже отплыли столь многие его соотечественники; может, он там построит для себя новую жизнь; у них получилось, получится и у него. В Китае для него ничего не осталось.
Карвер согласился без особого восторга. Пожалуй, А-Су и впрямь может поехать, хотя ему придется самому заплатить за билет и постараться не попадаться никому на глаза. «Палмерстону» предстоит сделать остановку в Сиднее: он простоит две недели на погрузке-разгрузке в Порт-Джексоне[59], прежде чем отправиться дальше, в Мельбурн на юге; в течение этих двух недель пусть А-Су занимает себя сам и никоим образом Карверу – отныне и впредь именуемому «капитаном» – не докучает. Когда же «Палмерстон» причалит в Порт-Филлипе, они полюбовно разойдутся в разные стороны, как чужие друг другу люди, ничего друг от друга не требуя и ничем друг другу не обязанные; и никогда уже больше не встретятся. А-Су согласился. Во внезапном лихорадочном угаре он избавился от того немногого, что ему принадлежало, обменял свои жалкие сбережения на фунты и купил стандартный билет в каюту самого высокого класса, что Карвер соглашался позволить ему занять (то есть третьего). Как вскоре выяснилось, на этом судне А-Су был единственным пассажиром.
Плавание до Сиднея прошло без каких бы то ни было происшествий; оглядываясь назад, А-Су вспоминал путешествие лишь как недвижную, тошнотворную пелену тумана, что постепенно редела и отступала, точно приступ мигрени. Когда же корабль начал свой долгий, неспешный заход в широкую, понижающуюся глотку гавани, А-Су, ослабевший, изголодавшийся за многие недели на море, с трудом сполз с койки и выкарабкался на среднюю палубу. Качество света показалось ему очень странным: в Китае свет был иным – тусклее, белее и чище. Австралийский свет сиял желтизной, и яркость его словно бы загустела, как если бы солнце всегда балансировало на грани заката, даже поутру или в полдень.
Причалив в гавани Дарлинг, капитан корабля не задержался ни на минуту, чтобы ноги, привыкшие к морской качке, вспомнили, как ступать ровно и устойчиво; он сбежал по трапу «Палмерстона», зашагал вдоль набережной и, ни разу не обернувшись, нырнул в портовый бордель. Его команда поспешала следом за капитаном; так что очень скоро А-Су остался в полном одиночестве. Он сошел с судна, мысленно взял на заметку местоположение стоянки и торопливо зашагал прочь от моря, наивно решив поближе познакомиться со страной, в которой ему предстоит жить.
А-Су по-английски почти не говорил – в силу той простой причины, что они с Карвером всегда беседовали на кантонском диалекте, а других англоговорящих он не знал. Напрасно высматривал он в порту китайские лица; еще больше удалившись от моря, он часами блуждал по улицам, выискивая хоть какую-нибудь понятную ему рисованную вывеску, хоть один-единственный иероглиф. Ничего, ровным счетом. Наконец он рискнул заглянуть на таможню, где извлек одну из банкнот, засунутых за околыш шляпы, и помахал ею, – может статься, деньги заменят ему язык? Таможенный чиновник изогнул брови, но не успел он и слова вымолвить, как у А-Су вырвали шляпу из рук. Он стремительно развернулся на месте: босоногий мальчишка улепетывал от него что есть мочи. С яростным воплем А-Су кинулся в погоню, но мальчишка оказался проворнее и знал лабиринт улиц как свои пять пальцев; минута-другая – и он сгинул бесследно.
А-Су проискал мальчишку до глубокой ночи. Когда он наконец сдался и вернулся на таможню, тамошние чиновники лишь качали головой, разводили руками, тыкали пальцем куда-то в противоположную морю сторону и разражались потоком слов. А-Су не понимал, на что они указывают и что говорят. В горле у него застрял комок. Под околышем шляпы хранились все его деньги, за исключением одной-единственной банкноты, которую он держал в другой руке; он разом утратил все свои сбережения.
Убитый горем, он снял ботинок, спрятал последнюю банкноту в истертую выемку под каблуком, надел ботинок и вернулся к «Палмерстону». В Сиднее, думал он, есть хотя бы один человек, говорящий на кантонском диалекте.