1. Русское общество после восстания декабристов
Разгром декабристов сказался на жизни всего русского общества. И дело было не только в том, что оно потеряло многих своих энергичных и ярких представителей. Та лёгкость, с которой власть справилась с противниками, заставила усомниться в возможности ее свержения; та последовательная жестокость, с которой Николай I преследовал побеждённых, многих пугала и отталкивала от общественной деятельности. Противостоять власти казалось делом безнадёжным.
И всё-таки некоторое время возникали кружки, пытавшиеся продолжить дело декабристов: в 1827 г. — кружок братьев Критских, в 1831 г. — кружок Н.П. Сунгурова. Эти кружки были похожи как по составу своих участников (студенты Московского университета или его недавние выпускники, мелкие чиновники), так и своими устремлениями: развернуть широкую революционную пропаганду, взбудоражить народ и общество и, в конце концов, поднять восстание. Фактически деятельность кружков ограничивалась антиправительственными разговорами. Этого, впрочем, хватило для их разгрома и наказания участников — заключения в крепость, отправки на каторгу, в солдаты и т.д.
Создание серьёзной организации, подобной декабристской, в то время было нереально: власть — слишком сильна; общество — слишком напугано и разочаровано в возможностях выступлений. Сторонники перемен искали новые пути борьбы с “проклятой действительностью” или использовали средства, которые раньше имели второстепенное значение. Так, важную роль начинают играть периодические издания,
особенно “толстые” журналы, в которых наряду с публицистикой печатались научные труды и художественные произведения: “Московский телеграф” Н.А. Полевого, “Телескоп” Н.И. Надеждина, “Библиотека для чтения” О.И. Сенковского.
В условиях жёсткой цензуры приходилось действовать осторожно. Например, авторы журналов боролись с устаревшими, по их словам, литературными течениями или пропагандировали новые философские идеи и т.д. Однако при кажущейся отвлечённости журнальных статей в них постоянно ощущалось стремление настроить читателей на то, чтобы они критически воспринимали окружающую действительность, жили сознательно, а не по указке начальства. Нередко это делалось очень талантливо.
О Н.А. Полевом, издателе "Московского телеграфа", одного из самых популярных в 1830-е гг. XIX в. журнала, позже писали: "Зная вкусы публики, Полевой уничтожал своих врагов язвительными статьями, на ученые возражения он отвечал шуткой, а на скучные рассуждения — дерзостью, вызывавшей громкий хохот. Трудно себе представить, с каким любопытством следила публика за ходом этой полемики. Казалось, она понимала, что, нападая на авторитеты литературные, Полевой имел в виду и другие".
"Московский телеграф" был закрыт в 1834 году, после того, как Полевой поместил язвительную рецензию на трагедию Н.В. Кукольника "Рука всевышнего Отечество спасла". Между тем, это в высшей степени верноподданническое и патриотическое произведение, посвященное смутным временам XVII века, вызвало восторг у самого Николая I. В обществе после этого ходила эпиграмма:
«Рука всевышнего три чуда совершила:
Отечество спасла,
Поэту ход дала
И Полевого уходила…»
Велика была роль салонов. В конце 1820-1830-х гг. они всё в большей степени теряли свой аристократический характер, превращаясь в чрезвычайно важное явление общественной жизни.
В Москве и Петербурге, в гостиных графини Е.П. Растопчиной и князя В.Ф. Одоевского, в более скромных покоях А.П. Елагиной и Д.Н. Свербеева, поэтессы Каролины Павловой, во многих других местах собирались писатели, ученые и общественные деятели самых разных направлений.
Салоны представляли собой как бы нейтральную территорию, где можно было обменяться мыслями, а не сплетнями, как прежде, сойтись в жарком споре с идейным противником, ощутить себя духовно свободным человеком. Эти салоны имели еще и другое значение -, они были “школой для начинающих молодых людей… Юноши, только что сошедшие со студенческой скамейки, получали доступ в лучшее общество, где им было хорошо и свободно, благодаря удивительной простоте и непринужденности, царившей в доме и на вечерах” (К.Д. Кавелин). И в этом отношении салоны успешно противостояли воспитанию, которые насаждал Николай I. В тот или иной литературный салон можно было попасть в определенный день: у Елагиных, например, собирались в воскресенье, а П.Я. Чаадаев принимал по понедельникам. Специального приглашения при этом не требовалось; постоянные посетители салона могли приводить с собой своих друзей.
Совершенно особенную роль в эту эпоху начинают играть университеты — особенно Московский, который становится одним из самых значительных центров общественного движения. Огромное значение при этом имело живое общение профессоров со студентами. Очень точно писал по этому поводу И.А. Гончаров, сам учившийся в Московском университете в 1830-х годах: “Наука может быть вовсе отменена, кафедра её закрыта… Но если бы она не закрылась, ограничение профессорского слова, духа и смысла его лекции едва ли было бы возможно. Профессор сумел бы дать понять себя, а слушатели сумели бы угадывать недосказанное, как читатели умеют читать между строк”.
А.И. Герцен и другие студенты физико-математического факультета добрым словом поминали профессора физики и сельского хозяйства М.Г. Павлова. Впрочем, по словам Герцена, физике у него было научиться трудно, а сельскому хозяйству вообще невозможно. Профессор привлекал другим: он “встречал студентов в дверях университета вопросом: “Ты хочешь знать природу? Но что такое природа? Что
такое знать?..” Ответы на эти вопросы он и давал на своих лекциях: чрезвычайно увлекательно и пластично он объяснял своим слушателям сущность процесса познания, рисовал перед ними цельную картину окружающего мира.
Историко-философский факультет, на котором училось большинство членов кружка Н.В. Станкевича, в свою очередь, мог похвалиться Н.И. Надеждиным, читавшим здесь эстетику. Искусство в своем развитии представало перед его слушателями явлением не менее цельным и гармоничным, чем природа в изображении М.Г. Павлова.
2. Кружки 1830-х годов
Одним из самых значительных явлений общественной жизни в России 1830-х гг. стали дружеские кружки. В отличие от салонов, кружки объединяли единомышленников: здесь не было посторонних, случайных людей, что позволяло более откровенно вести разговор, обсуждая свои заветные мысли. В то же время участники кружков были далеки от революционных устремлений, связанных с организацией переворота, захватов власти, коренным преобразованием страны. В них обсуждали не конкретные меры по изменению действительности, а новые идеи и учения.
Они выглядели еще достаточно далекими, оторванными от насущных проблем России. Однако, как показало будущее, эти кружки несли в себе огромную преобразующую силу.
Особую роль в истории русской общественной мысли сыграли кружки А.И. Герцена и Н.В. Станкевича, возникшие в начале 1830-х гг. в среде студентов Московского университета. В первом из них, кроме Герцена, выделялся его ближайший друг — Н.П. Огарёв.
Герцена и Огарёва, которые подружились еще в детские годы, отличала удивительная общность мыслей и чувств, определяющей среди которых была, по словам самого Герцена, "ненависть к любым проявлениям произвола". В юности они поклялись на Воробьёвых горах продолжить дело декабристов. Оба друга принадлежали к богатым и знатным дворянским семьям; однако детство у обоих проходило таким образом, что они оказывались в значительной степени предоставленными самим себе, избегая влияния светской дворянской жизни; Герцен, к тому же, был незаконнорожденным — отсюда и его необычная искусственного происхождения фамилия: отец Герцена, И.А. Яковлев придумал её, отталкиваясь от немецкого “херц” — сердце (дитя сердечной любви).
Остальные члены кружка: Н.Х. Кетчер, Н.М. Сатин, В.В. Пассек, Н.И. Сазонов оставили менее заметный след в русском общественном движении.
В кружке внимательно следили за событиями, происходящими в Европе. Самое сильное впечатление на его членов произвела Французская революция 1830-го года; сочувствовали вспыхнувшему в том же году восстанию в Царстве Польском. Но особенно члены кружка увлекались утопическим социализмом. Кумиром Герцена и его друзей стал один из основателей этого учения, французский мыслитель А. Сен-Симон.
В своих произведениях Сен-Симон увлекательно рисовал будущее социалистическое общество, в котором восторжествует справедливость, будет уничтожено угнетение и каждый человек сможет раскрыть свои возможности и проявить себя в жизни. Он надеялся, что к социализму человечество придет мирным путем, без насилия и крови. Сен-Симон рассчитывал на бурно развивающуюся науку и промышленность, которые позволят решить материальные проблемы, искоренить нужду. В таких условиях лучшие стороны человеческой натуры возьмут верх: появится возможность решать все проблемы путем убеждения, соглашений и разумного сотрудничества между бедными и богатыми вместо постоянной и ожесточенной борьбы.
Идеи социального равенства, пропагандировавшиеся Сен- Симоном, были бесконечно далеки от русской самодержавно- крепостнической действительности, и их поклонники выглядели в то время безнадежными мечтателями. К тому же члены кружка ограничивались чтением и обсуждением произведений Сен-Симона и его последователей, пытаясь пропагандировать его идеи лишь в самом близком, студенческом кругу.
Однако власть, боровшаяся с любыми проявлениями инакомыслия, предельно резко отреагировала на этот прекраснодушный социализм. Летом 1834 года члены кружка были заключены в тюрьму или отправлены в ссылку.
Кружок Н.В. Станкевича собрал замечательную молодежь; многим его членам — В.Г. Белинскому, В.П. Боткину, М.А. Бакунину,
К.С. Аксакову, М.Н. Каткову, Т.Н. Грановскому — суждено было впоследствии сыграть большую роль в общественном движении. В кружке они обсуждали прежде всего немецкую классическую философию: труды И. Канта, И. Фихте, Ф. Шеллинга и,
главным образом, Г. Гегеля.
Увлечение идеями немецких мыслителей в это время все шире охватывает русское общество. Многие тогда разочаровались в идеях XVIII в., века Просвещения, с его оптимистичным, но упрощенным объяснением истории как постоянного движения от худшего к лучшему, из тьмы к свету. Бурные события конца XVIII — начала XIX в. — Французская революция, наполеоновские войны, выступление и поражение декабристов — все это не укладывалось в столь примитивную схему и требовало новых объяснений. Их и находили в немецкой философии, для которой характерна глубина, логика, подчеркнутая научность. Особенно захватила русскую молодежь гегелевская диалектика — учение о развитии. Указывая, что весь мир, сам человек, его мышление — словом, все сущее находится в постоянном развитии, Гегель считал, что все это развитие подчиняется одним и тем же законам, которые он четко формулировал. Русские поклонники Гегеля пытались составить объективное представление об окружающем их мире, понять, в каком направлении он развивается. В этом мире они стремились занять разумную и достойную жизненную позицию. Духовные поиски такого рода носили, казалось бы, совершенно личный характер и ничем не угрожали существующему строю. Недаром III отделение осталось равнодушным к кружку Н.В. Станкевича, беспрепятственно просуществовавшему до смерти его создателя в 1839 г. Однако добросовестное познание диалектики почти неизбежно вело к сомнениям в правомерности теории “официальной народности”, которая отказывала России в возможности какого бы то ни было политического развития. Диалектический же подход заставлял изучать действительность, относиться к ней критически, выяснять, что мешает нормальному движению страны вперед. Недаром именно из этого кружка вышли такие бескомпромиссные борцы с самодержавно-крепостническим строем, как В.Г. Белинский и М.А. Бакунин.
А.И. Герцен характеризовал гегелевскую философию, как “алгебру революции”.
3. “Философическое письмо” П.Я. Чаадаева
При всей их глубине и значимости духовные искания членов кружков во многом были оторваны от насущных проблем русской жизни. Чрезвычайно важную роль в обращении общества к этим проблемам сыграло “Философическое письмо” П.Я. Чаадаева, опубликованное в журнале “Телескоп” в 1836 г.
«Всевышней волею небес
Он не рожден для службы царской:
Он в Риме был бы Брут, в Афинах — Переклес,
А здесь он – офицер гусарский» (Пушкин). Обратите внимание: Пушкин в Древнем Риме видит его тираноборцем, убийцей Цезаря; в Древней Греции — Периклом, наверное, самым замечательным государственным деятелем Афинской республики. В России же ему достойного места, как будто, не находится… Однако, это стихотворение написано задолго до появления в печати “Философического письма”, в котором Пётр Яковлевич сумел достойно выразить себя, оставив заметный след в истории русского общества.
Все ценили Чаадаева за незаурядный ум, глубокие знания, умение изящно и выразительно излагать свои взгляды. Однако “Философическое письмо” стало для всех полной неожиданностью. В нем Чаадаев предельно четко поставил вопрос о принципиальном различии путей развития России и Западной Европы. С его точки зрения, заимствованной у Шеллинга, определяющее влияние на выбор этих путей оказали “начала истории” — принципиально важные события, произошедшие у самых истоков исторического развития того или иного народа. Такими “началами”, по мнению Чаадаева, явился выбор Россией и Западной Европой различных ветвей христианства — православия и католичества. При этом мыслитель был твёрдо убеждён, что католичество является истинно христианской верой, а православие — заблуждением. Именно католичеству, по словам Чаадаева, Запад обязан своей историей, насыщенной яркими, поучительными событиями, своей удивительно разнообразной и в то же время гармоничной культурой, своей передовой наукой. Все это, писал Чаадаев, составляет “целый мир идей, который мы даже представить себе не можем”. Россия же оказалась отрезанной от этого удивительного мира, восприняв веру “жалкой” Византии, решившейся пойти на религиозный раскол с Западом. Тем самым Россия оказалась вне “истинного христианства” и обрекла себя на долгие века бесплодного существования. “Поколения и века протекали без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменён по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы
не внесли ни одной идеи в массу идей человечества, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили…”.
Оценивая предельно отрицательно религиозный выбор России, а следовательно, и выбор ее исторического пути, Чаадаев, естественно, резко критиковал настоящее положение своей родины и не видел для нее перспектив в будущем. “Мы, — писал он, — растём, но не созреваем, движемся вперед, но по кривой линии, то есть по такой, которая не ведет к цели”.
Публикация “Философического письма” выглядела как явный вызов правительству: Чаадаев оспаривал определяющие идеи теории “официальной народности”. Естественно, что власть отреагировала на публикацию чрезвычайно резко: “Телескоп” был закрыт, его редактор Н.И. Надеждин сослан в Усть-Сысольск, а цензор, пропустивший письмо в печать, — отставлен от службы. Что же касается самого автора, то его судьбу решила надпись Николая I на экземпляре “Философического письма”: царь расценил это сочинение как “смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного”. Чаадаев был объявлен сумасшедшим, в течение нескольких лет он находился под “медико-полицейским надзором” — к нему периодически являлся доктор “для освидетельствования его умственного состояния”.
Подобное наказание носило, скорее, демонстративный характер: Чаадаев сохранил возможность посещать своих знакомых и принимать их у себя. Что же касалось визитов доктора, то они носили чисто формальный характер: один из современников рассказывал, что они сводились, в основном, к совместным чаепитиям пациента и медика, во время которых последний любил приговаривать, что он-то хорошо знает, кто в этой стране главный сумасшедший, но никому об этом не скажет….
То, что так раздражало власть, привлекало к “Философическому письму” самое пристальное внимание русского образованного общества, идеи Чаадаева нередко вызывали самые резкие отзывы. Однако “Письмо” неизбежно будило мысль, заставляло спорить, искать свои ответы на болезненно острые вопросы, поставленные в нем. И с этой точки зрения значение “Философического письма” было огромно. По словам А.И. Герцена, это был “выстрел, раздавшийся в тёмную ночь”.
4. Западники
Именно в этих спорах родились два новых течения общественной мысли: западничество и славянофильство. В их противостоянии друг другу нашли свое выражение самые заветные идеи, выработанные к этому времени русским обществом. Споры западников и славянофилов, обычно проходившие на страницах журналов и в салонах, обогатили русскую общественную мысль, предопределив во многом ее дальнейшее развитие. Не случайно современники называли 40-е гг. XIX в. "замечательным десятилетием".
Западничество было представлено некоторыми членами распавшихся дружеских кружков 1830-х гг. — В.П. Боткиным, М.Н. Катковым, Н.Х. Кетчером. Заметное место в этом движении заняла также “молодая профессура” Московского университета во главе с Т.Н. Грановским, которому суждено было сыграть роль духовного лидера западничества. Идеи западников противостояли как пессимистическим взглядам Чаадаева, так и восторгам теории “официальной народности”. Западники считали, что ориентиром для России должны стать передовые страны Западной Европы — Англия и Франция.
Они были твердо убеждены, что всё человечество развивается по одним и тем же законам, идет по одному пути. Другой вопрос, что вступают на этот путь различные народы в разное время — многие из них целые века существуют в состоянии застоя, находясь как бы вне исторического развития. Именно такой, по их мнению, долгое время была судьба русского народа, именно поэтому он так отстал в своем развитии от Западной Европы.
Западники чрезвычайно высоко оценивали роль Петра I. С их точки зрения, именно этот великий преобразователь дал России мощный толчок, “вдвинув” ее, наконец, на путь исторического прогресса. Западники считали, что только с Петра Россия стала развиваться нормально, т.е. по-западному, по-европейски. Они полагали: прийти к заветной цели, то есть достигнуть уровня развития современной буржуазной Западной Европы, Россия сможет только в том случае, если пройдёт через те же вехи развития, которые уже миновали обогнавшие ее государства.
Движение “в западном направлении” неизбежно должно привести к переменам, пережитым в свое время этими странами, — к замене подневольного, крепостного труда свободным и преобразованию самодержавного строя в конституционный.
Основная же задача “образованного меньшинства”, к которому относили себя западники, — подготовить русское общество к предстоящим преобразованиям и воздействовать в соответствующем духе на власть. Свои надежды западники возлагали на хорошо продуманные реформы, которые правительство в конце концов будет вынуждено подготовить и провести в жизнь при сотрудничестве с обществом.
Таким образом, большинство западников в сфере политической жизни придерживались либеральных взглядов, т.е. были сторонниками парламентского строя и гражданских свобод (свободы слова, собраний, выбора веры и пр.).
Однако в среде западников были деятели, настроенные намного решительнее: А.И. Герцен, Н.П. Огарёв, В.Г. Белинский. Когда Герцен и Огарёв в начале 40-х гг. вернулись из ссылки, они застали западников и славянофилов уже во всеоружии и “на барьере”, по словам Герцена. Друзья сразу же определили своё место “в стане западников”. Но их возражения вызывала подчеркнутая умеренность западников и в отношении конечных целей развития — превращение России в подобие стран Западной Европы, и в отношении средств — осторожные, постепенные реформы сверху. Решительно настроенные западники, прежде всего, не склонны были идеализировать современную им Западную Европу. Буржуазный строй они подвергали самой резкой критике. С их точки зрения, он был лишь стадией развития, вехой на пути в гораздо более справедливо устроенное будущее. Россия в своём развитии не только должна была догнать западные страны, но и совершить вместе с ними рывок к принципиально новому строю жизни — социализму. Критикуя конечные цели своих умеренных товарищей, Герцен, Огарёв, Белинский скептически относились и к средствам, на которые те рассчитывали. С их точки зрения, революция сразу даст несравнимо больше, чем осторожные преобразования.
Правда, в этом вопросе полного единомыслия между друзьями не было. Так, В.Г. Белинский в своих беседах с друзьями и частных письмах заявлял о своем безоговорочном поклонении революции. “Я, — писал он, — полюбил человечество кровожадной любовью Марата”, поминая, таким образом, великого французского революционера, известного своими призывами к беспощадному террору. А.И. Герцен с Н.П. Огарёвым относились к революции более сдержанно, видя в ней крайнее средство, но признавали, что ничто так не способствует прогрессу. Быстрота и последовательность, с которыми революция расчищает путь для становления нового строя, очень привлекали Герцена и его друзей.
Хотя тогда подобные “увлечения” носили чисто теоретический характер, у них в России было большое будущее. Следует отметить, что и к насущным русским проблемам, прежде всего к крепостному праву, радикальные западники относились гораздо более резко и непримиримо, чем их более умеренные собратья.
5. Славянофилы
Славянофилы, в круг которых входили почти исключительно представители просвещенного дворянства — А.С. Хомяков, братья И.В. и П.В. Киреевские, братья К.С. и И.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин, А.И. Кошелев — предлагали свою оригинальную точку зрения на историческое развитие России. Россия, по их мнению, долгое время шла совершенно иным путем, нежели Западная Европа. В этом они были вполне согласны с П.Я. Чаадаевым, но там, где тот видел зло, славянофилы находили благо, и наоборот.
История Западной Европы, по мнению славянофилов, определялась постоянной взаимной борьбой эгоистических личностей, враждебных друг другу сословий, насилием построенных на крови государств, возникших в ходе завоеваний одних народов другими.
В основе же русской истории находилась община — организация, приучавшая людей подчинять свои эгоистические интересы общим, коллективным. Православие еще больше укрепило способность русского человека забывать о себе, оказывать помощь тем, кто слабее, терпеливо выносить все тяготы жизни. Государственная власть, добровольно призванная извне (призвание варягов), опекала русский народ, защищала его от
внешних врагов, поддерживала необходимый порядок, но не вмешивалась в духовную, частную (земскую) жизнь. Хотя власть эта носила самодержавный характер, она чутко прислушивалась к мнению народа, поддерживая с ним связь через Земские соборы.
Но весь этот гармоничный, близкий к идеалу строй жизни был разрушен ненужными, более того, вредными, по мнению славянофилов, реформами Петра I, прежде всего введением крепостного права.
С точки зрения славянофилов, настоящая русская история заканчивалась там, где для западников она начиналась, — при Петре I. Именно он, доказывали славянофилы, ввел, по примеру Германии, в России крепостное право, разделившее русский народ, до того единый духовно, на господ и рабов. Господам — дворянам — он к тому же привил западные нравы, обычаи, культуру, окончательно оторвав их этим от народа. Лишь простой народ сохранил в себе то лучшее, что было в допетровской Руси, — общинные традиции и верность православию. Именно при Петре I государство приобрело
деспотический характер, совершенно перестав считаться с народом. Славянофилы призывали восстановить допетровские устои общественной и государственной жизни. Прежде всего, считали они, необходимо возродить духовное единство народа, а для этого следует отменить крепостное право, непреодолимой преградой отделяющее крестьян от остального населения. Затем, сохраняя самодержавный строй, нужно изжить его деспотический характер, наладить утраченную взаимосвязь между государством и народом. Этой цели славянофилы надеялись достичь введением самой широкой гласности; мечтали они и о возрождении Земских соборов. Произойти все это должно было исключительно мирным путем.
6. “Тихая работа”
Выдвигая взаимоисключающие идеи, представители различных течений общественной мысли действовали, по сути, в одном направлении. Герцен имел все основания позже писать по этому поводу о западниках и славянофилах, что они “смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно”. В самом деле, и те и другие стремились к отмене крепостного права и переустройству самодержавно-деспотического государственного строя. В условиях правления Николая I открытая борьба за подобные преобразования была совершенно невозможна. Между тем и славянофилы, и западники, как умеренные, так и более решительные, не собирались уходить в подполье — они ограничивались легальной деятельностью. Свою главную задачу они видели в том, чтобы вывести общество из состояния застоя, внушить ему отрицательное отношение к существующему положению вещей, пробудить в нем стремление к переменам. В 1840-х гг. эта борьба “образованного меньшинства” за русское общество, которую Герцен назвал “тихой работой”, приобрела огромный размах и силу.
Большую роль, чем раньше, начинают играть периодические издания. В эти годы была велика популярность таких журналов, как “Москвитянин”, “Отечественные записки”, “Современник”. В “Москвитянине”, издаваемом сторонником теории “официальной народности” профессором истории Московского университета М.П. Погодиным, публиковали некоторые свои произведения славянофилы. Предприимчивый издатель “Отечественных записок” А.А. Краевский ориентировался в основном на западников. Позже западники, особенно радикально настроенные, начинают сотрудничать с Н.А. Некрасовым, взявшим в свои руки журнал “Современник” и превратившим его в журнал, наиболее смело пропагандировавший передовые идеи.
Славянофилы печатали статьи и материалы, пробуждавшие интерес к русскому народу, к его истории, быту. Западники в своих произведениях стремились привить читателям чувство собственного достоинства, заставить задуматься о выборе своей жизненной позиции. Огромное значение имела литературная критика, в которой не было равных В.Г. Белинскому. Он умел при разборе художественных произведений поднимать самые
острые вопросы жизни. Салоны в Петербурге и, особенно, в Москве становятся ареной борьбы между западниками и славянофилами: здесь “друзья-враги” имели возможность высказаться полностью, договорить до конца то, что невозможно было провести в печать через жесткую цензуру. Посетители салонов, затаив дыхание, следили за словесными турнирами между этими достойными противниками. Здесь звучали звонкая, завораживающая глубиной мысли речь Герцена и исполненные знаний и логики
возражения его постоянного противника Хомякова; “гремел словесами”
Константин Аксаков и слышались негромкие, сдержанные реплики Грановского и Ивана Киреевского — людей, удивительно схожих своей редкой искренностью, терпимостью и благородством. Эти споры постепенно выходили за пределы салонов, все больше захватывали образованное общество.
Небывалое значение в 1840-е гг. приобрел Московский университет. Т.Н. Грановского, читавший лекции по средневековой истории Западной Европы, пользовался невероятной популярностью. Еще больший успех ожидал Грановского в 1843 — 1844 гг., когда он выступил с публичными чтениями перед московским обществом. Недаром присутствовавший на этих чтениях Чаадаев назвал их “явлением историческим”.
Действуя самыми разнообразными методами — салонной беседой, журнальной публикацией, университетской лекцией — западники и славянофилы все сильнее расшатывали официальные устои, всё в большей степени овладевали обществом, настраивая его на критику существующего положения вещей, на стремление к серьезным переменам.
7. Кружок петрашевцев
Особое место в общественном движении “замечательного десятилетия” занял кружок петрашевцев, который возник в Петербурге в 1845 г. Его основателем стал молодой чиновник Министерства иностранных дел М.В. Буташевич-Петрашевский. В кружок входили мелкие чиновники, учителя, литераторы. Среди них выделялись Д.Д. Ахшарумов, Н.А. Спешнев, С.Ф. Дуров, Ф.М. Достоевский. Кружок представлял собой своего рода дружеское собрание: члены его собирались у Петрашевского по пятницам. Но эти
“пятницы” были открыты всем желающим — на них постоянно появлялись новые люди. Долгое время кружок носил просветительский характер: его члены обсуждали произведения литературы и научные труды. Петрашевский собрал отличную библиотеку на тему социализма. Под его влиянием социализм постепенно стал главной, определяющей темой занятий членов кружка. Особенные их симпатии привлекало учение француза Шарля Фурье, призывавшего к созданию особых сообществ — “фаланг”, члены которых должны были организовать всю свою жизнь и деятельность на основе равенства, общности имущества и общего труда.
В то же время члены кружка попытались перейти и к более широкому распространению социалистических идей: в 1845 г. они издали “Карманный словарь иностранных слов” — в него были введены слова и понятия, раскрывающие основные идеи Фурье и других
создателей социалистических учений.
Постепенно члены кружка перешли к жарким спорам по самым злободневным вопросам. Эти споры сопровождались резкой критикой существующих порядков и вели к своего рода естественному отбору: осторожные и умеренные члены кружка покидали его.
Всё чаще на “пятницах” Петрашевского стали говорить о необходимости введения в России республиканского строя, об отмене крепостного права. При этом часть членов кружка во главе с самим Петрашевским мечтала о мирном переходе к новому строю жизни, не собираясь идти дальше пропаганды своих идей в обществе; другие же во главе
со Спешневым заявляли о необходимости насильственного переворота. Решительно настроенные петрашевцы готовы были создать тайное общество, призывали готовить крестьянский бунт, поднимать на восстание солдат. Ими был даже приобретен печатный станок для тайной типографии. Дальше этого, правда, дело не пошло.
В 1848 г. петрашевцы попали "под присмотр" полиции, а в 1849 г. 34 члена кружка были арестованы: началось следствие, к которому привлекли более ста человек. Судил петрашевцев военный суд. Хотя члены кружка, в сущности, не пошли дальше антиправительственных разговоров, 21 человек был приговорен к расстрелу. Подобная жестокость в значительной степени объяснялась страхом перед революцией, охватившей в это время всю Европу. Николай I, правда, не утвердил этот свирепый приговор, ограничившись демонстрацией смертной казни: заключенным прочли приговор; трое из них в белых мешках на головах были поставлены перед солдатами, которые взяли их на прицел, и лишь тогда был зачитан приказ об отмене расстрела.
Наиболее активных членов общества отправили в Сибирь, остальных — в армию. Жестокость наказания участников этого дела, которое сами царские сановники называли лишь “заговором идей”, поразила современников.