Глава, в которой миссис Уэллс делает два чрезвычайно интересных открытия.
Когда после семи Лидия Уэллс вернулась в «Дом многих желаний», горничная сообщила ей, что Анна Уэдерелл в отсутствие хозяйки принимала гостя, мистера Кросби Уэллса: тот нежданно-негаданно возвратился с отагских нагорий после многомесячного отсутствия. В тот вечер у мистера Уэллса были какие-то дела на Джордж-стрит, рассказала горничная, но он ушел, заверив, что вернется на следующее утро в надежде непременно переговорить с женой.
Миссис Уэллс задумчиво выслушала новость:
– И как долго, говоришь, он тут пробыл, Люси?
– Два часа, мэм.
– С которого часа по который?
– С трех до пяти.
– А мисс Уэдерелл?..
– Я ее не беспокоила, – отвечала Люси. – С момента его ухода она не звонила, а пока они были вдвоем, я не хотела им мешать.
– Умница, – похвалила миссис Уэллс. – Так вот, если Кросби и впрямь вернется завтра, а меня по какой-то причине здесь не случится, проводи его снова в комнату мисс Уэдерелл.
– Да, мэм.
– А завтра первым делом сделай заказ виноторговцу. Сборный ящик нам в самый раз придется.
– Да, мэм.
– Вот пирог нам на ужин. Подогрей его хорошенько и подай наверх. Пожалуй, мы сядем за стол в восемь.
– Как скажете, мэм.
Лидия Уэллс разобрала принесенные альманахи и звездные карты, придирчиво оглядела себя в зеркале, висящем на стене в прихожей, и поднялась по лестнице в Аннину комнату. Коротко постучала – и открыла дверь, не дожидаясь ответа.
– Не правда ли, так оно лучше – когда накормлена, и в сухости, и в чистоте? – вместо приветствия проговорила она.
Анна сидела в оконной нише. При появлении миссис Уэллс она порывисто вскочила, густо покраснела и пролепетала:
– Гораздо лучше, мэм. Вы слишком добры.
– Слишком много доброты не бывает, – отмахнулась миссис Уэллс, складывая книги на стол рядом с кушеткой. Она бросила быстрый взгляд на сервант, мысленно пересчитала бутылки, а затем вновь обернулась к Анне и просияла улыбкой. – А у меня на сегодняшний вечер припасено замечательное развлечение! Я хочу построить вашу натальную карту.
Анна кивнула. Щеки ее по-прежнему горели огнем.
– Я составляю натальную карту всем своим новым знакомым, – продолжала миссис Уэллс. – Мы с приятностью проведем время, выясняя, что вас ждет. А еще я пирог к ужину принесла: вкуснее во всем Данидине не сыщешь. Ну разве не чудесно?
– Очень, – подтвердила Анна, глядя в пол.
Миссис Уэллс словно не замечала смущения девушки.
– Итак, – начала она, усаживаясь на кушетку и пододвигая к себе самый увесистый том. – Назовите дату своего рождения, дорогая моя.
Анна не задержалась с ответом.
Миссис Уэллс отпрянула и схватилась за сердце.
– Нет! – воскликнула она.
– Что?
– До чего странно!
– Что странно? – испуганно спросила Анна.
– Вы родились день в день с одним молодым человеком, которому я только что… – Лидия Уэллс умолкла на полуслове, а затем внезапно спросила: – А сколько вам лет, мисс Уэдерелл?
– Двадцать один.
– Двадцать один! И вы родились в Сиднее?
– Да, мэм.
– В самом городе?
– Да.
В лице Лидии Уэллс отразилась целая гамма чувств.
– А вы, случайно, не знаете точного часа своего рождения?
– Кажется, я родилась ночью, – отозвалась Анна, снова заливаясь краской. – Так мне мама рассказывала. Но точного часа я не знаю.
– Потрясающе! – воскликнула миссис Уэллс. – Я просто потрясена! Рождены в одно и то же время! И видимо, под одними и теми же небесами!
– Я ничего не понимаю, – пролепетала Анна.
Заговорщицки понизив голос, Лидия Уэллс принялась объяснять. Вторую половину дня она обычно проводила в гостинице на Джордж-стрит, где за небольшую плату предсказывала судьбу по звездам. Ее клиентами по большей части были молодые искатели удачи, мечтающие сколотить состояние на золотых приисках. Сегодня – пока Анна нежилась в ванне – она, Лидия, как раз составляла гороскоп одному из таких юношей. Вопрошающему (именно так назвала его Лидия) тоже исполнился двадцать один год, и он тоже родился в Сиднее, в тот же самый день, что и Анна!
Анна никак не могла взять в толк, отчего Лидия так возбуждена.
– И что это значит? – недоумевала девушка.
– Что это значит? – Голос Лидии Уэллс понизился до шепота: – Это значит, что у вас, мисс Уэдерелл, возможно, общая судьба с другою душой.
– О, – откликнулась Анна.
– У вас, по-видимому, есть астральный двойник, чей жизненный путь, как в зеркале, отражает ваш собственный!
Вопреки ожиданиям миссис Уэллс, на Анну эти слова особого впечатления не произвели.
– О, – обронила она снова.
– Это чрезвычайно редкое явление, – уточнила миссис Уэллс.
– А вот взять моего двоюродного брата, он родился в один день со мной, – возразила Анна, – но общей судьбы у нас быть не может, потому что он умер.
– Общего дня рождения недостаточно, – объяснила миссис Уэллс. – Вы должны родиться в одну и ту же минуту и на одной и той же широте и долготе, то есть под теми же самыми небесами. Тогда, и только тогда совпадут ваши натальные карты. Понимаете, ведь даже близнецы рождаются с разницей в несколько минут, а за этот временной промежуток звезды слегка сдвинутся и потенциальные возможности поменяются.
– Но я не знаю точной минуты своего рождения, – нахмурилась Анна.
– Он тоже не знал, – утешила миссис Уэллс, – но я готова об заклад побиться, что ваши натальные карты идентичны, – ведь мы уже знаем, что у вас обоих есть нечто общее.
– Что же?
– Я! – торжествующе возвестила миссис Уэллс. – Двадцать седьмого апреля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года вы оба прибыли в Данидин и вам обоим миссис Кросби Уэллс построила натальную карту!
Анна схватилась за горло.
– Что? – прошептала она. – Миссис… как вы сказали?
– Есть и другие соответствия! – с неменьшим воодушевлением продолжала Лидия Уэллс. – Он путешествовал в одиночку, как и вы, и, как и вы, высадился на берег нынче утром. Возможно, он, в силу какой-нибудь счастливой случайности, даже другом обзавелся – в точности как вы, когда меня повстречали.
Судя по Анниному виду, к горлу девушки подступала тошнота.
– Его Эдвард зовут. Эдвард Салливан. Ох, почему же я его с собой не привела – если бы только знать заранее! Вы ведь, наверное, уже умираете от желания с ним познакомиться, правда?
– Да, мэм, – прошептала девушка.
– До чего необычно! – восклицала Лидия Уэллс, не сводя глаз с Анны. – На диво необычно, просто на диво! Любопытно, что произойдет, если вы все-таки встретитесь.
Часть V
Груз и злато
12 мая 1865 года
45° 52′ 0′′ южной широты / 170° 30′ 0′′ восточной долготы
Серебро
Глава, в которой Кросби Уэллс обращается с просьбой; Лидия Уэллс ведет себя неблагоразумно, а Анна Уэдерелл становится свидетельницей довольно безобразной сцены.
Горькое унижение, которое испытала Анна Уэдерелл, узнав, что человек, которого она развлекала в день своего прибытия в Данидин, на самом деле хозяин дома, лишь усиливалось с каждой последующей неделей. Теперь Кросби Уэллс прочно водворился в спальне в глубине дома номер тридцать пять по Камберленд-стрит, так что они виделись каждый день.
Анна Уэдерелл постоянно и очень болезненно переживала из-за производимого ею впечатления; в результате этого непреходящего чувства неловкости ее самоуважение было настолько низким, что граничило с вымыслом. Ее мучило вечное ощущение, будто что-то такое угадывается в ее характере, чего она сама не видит, и эту тревожность не могли утишить ни увещевания, ни доказательства, ни комплименты. В ходе любой беседы Анна не сомневалась, что окружающие осуждают ее про себя, и вполне заслуженно, а поскольку ее стыд перед лицом воображаемого осуждения был вполне реален, тем упорнее она пыталась завоевать доброе расположение всех, с кем сводила ее судьба, неизменно думая, что даже здесь ее умысел виден всем и каждому.
Будучи свято уверена, что все, как один, ее критикуют, Анна крайне бы удивилась, узнав, что в действительности производит на людей впечатление очень и очень разное. Бесхитростная наивность ее речей одних настораживала – у такой, чего доброго, по любому вопросу есть собственное мнение, которое она не стесняется со всей откровенностью высказывать, а это столь неженственно! – другим же ее трогательная безыскусность казалась такой живительной, такой бодрящей! Так же и ее манера щуриться одних наводила на мысль о робости, других – о расчетливости. В глазах Кросби Уэллса она была просто-напросто милой простушкой; ее вечная конфузливость немало его забавляла – и он не уставал это повторять.
– На приисках тебе самое место, девочка моя, – говаривал он. – Ты словно глоток свежего воздуха. Ты неиспорченная. Нет хуже женщины, которая за словом в карман не лезет. Нет хуже женщины, которая разучилась краснеть.
Лидия Уэллс – которая и в карман за словами отродясь не лазила, и краснела раз в год по обещанию – после нежданного возвращения мужа в доме номер тридцать пять по Камберленд-стрит почти не показывалась. Она уходила поздним утром и зачастую возвращалась только в сумерках, когда в преддверии ночи открывалось игорное заведение. В ее отсутствие Уэллс почти не покидал будуара на втором этаже, где графины на серванте ежедневно наполнялись доверху. От спиртного он заметно мягчел. Анна обнаружила, что больше всего он ей нравится во второй половине дня, когда после трех-четырех бокалов виски он становился задумчив, но пока еще не печален.
Уэллс, как выяснилось, возвращаться на данстанские прииски не собирался. Анна узнала, что в прошлом году он напал на довольно богатую золотую жилу и теперь ему захотелось пустить свое богатство в оборот: он рассматривал разные возможности вложения денег, как в Данидине, так и за его пределами, и часами изучал местные газеты, сравнивая цены на золото и отслеживая повышение и понижение курса тех или иных акций.
– А кем я тебе больше понравлюсь – овцеводом или крепильщиком, мисс Уэдерелл? – спрашивал Кросби и откровенно хохотал над ее смущением.
Замечала ли миссис Уэллс Аннину неловкость и понимала ли ее причину, Анна не знала. Хозяйка дома относилась к ней с той же теплотой и беседовала с той же интимной задушевностью, как и в день первой их встречи, но Анне казалось, будто в манере Лидии теперь ощущалась некоторая холодность – как будто та внутренне настраивалась на неминуемый разрыв в их отношениях. С мужем она держалась так же отстраненно. Всякий раз, как Уэллс о чем-либо заговаривал, она просто молча глядела на него без тени улыбки, а затем переводила разговор на другое. Анну эти неявные знаки неудовольствия просто сокрушали, и в результате она еще отчаяннее пыталась заслужить доброе мнение госпожи. К тому времени девушка уже убедилась, что ее, по выражению Кросби Уэллса, «развели», но все душевные силы, которые помогли бы ей призвать хозяйку к ответу по поводу вымышленной мисс Маккей (о которой впредь ни словом не упоминалось), ушли на немилосердное самоуничижение и внутреннюю убежденность, что только она одна может искупить их с Кросби вину.
В деятельность «Дома многих желаний» Анну посвящали осторожно, мало-помалу. Наутро после прибытия девушки в Данидин миссис Уэллс показала ей гостиную нижнего этажа, и Анна в нее сразу же влюбилась: и в обитые бархатом ниши с диванчиками, и в зеленые стеклянные бутылки за барной стойкой, и в карточные столы, и в колесо рулетки, и в крохотную «исповедальню» с двойными створчатыми дверцами, где миссис Уэллс порою предсказывала судьбу за отдельную плату. При свете дня комната казалась нетронутой: пылинки, угодившие в ловушку солнечных лучей, что падали сквозь высокие окна, смотрелись взвешенно и впечатляюще. Анна благоговейно притихла. По приглашению хозяйки она шагнула на возвышение, крутнула колесо – и завороженно следила, как каучуковая стрелка, пощелкивая, скользит по направлению к джекпоту и с последним щелчком все-таки промахивается.
Миссис Уэллс не сразу стала приглашать девушку на вечерние сборища. Из окна своей спальни Анна наблюдала, как мужчины съезжаются, выходят из карет, снимают перчатки, проходят по дорожке и стучатся в дверь; вскоре после того сигарный дым начинал просачиваться сквозь половицы в ее комнату, приправляя воздух едким пряным привкусом и окрашивая свет лампы в серые тона. К девяти гул голосов сгущался до гомона и гвалта, перемежающихся взрывами смеха и аплодисментами. Анна слышала только то, что доносилось до нее снизу, хотя всякий раз, когда кто-нибудь открывал дверь на лестницу первого этажа, шум усиливался и девушке даже удавалось разобрать отдельные голоса. Ее любопытство понемногу обращалось в отчаяние, и спустя несколько дней она спросила у миссис Уэллс – очень робко, с бесчисленными извинениями, – не позволят ли ей поработать в баре. Теперь она вставала за стойку каждый вечер, хотя миссис Уэллс установила два правила: посетителям не разрешалось заговаривать с ней напрямую и танцевать ей запрещалось.
– Это она тебе цену набивает, – объяснил Кросби. – Чем дольше им придется ждать, тем больше за тебя удастся выручить, когда придет время выставить тебя на торги.
– Да полно, Кросби, – огрызнулась миссис Уэллс. – Какие такие торги? Не мели чуши.
– Сельское хозяйство – вот где золотое дно, – усмехнулся Уэллс. – А ведь я мог быть фермером, а ты моей фермершей. – Он обернулся к Анне. – Ничего страшного. Вот и моя мама была шлюхой, Господь упокой ее душу.
– Да он вас просто стращает, – запротестовала миссис Уэллс. – Не слушайте его.
– Мне ничуточки не страшно, – заверила Анна.
– Ей не страшно, – подтвердил Уэллс.
– А чего пугаться-то? – подхватила миссис Уэллс.
Действительно, Анна от души восхищалась девушками-танцовщицами. А тем дела до нее не было: если они к Анне когда и обращались, то: «Эй ты, Сидней!» или «Порт-Джексон», но та обижаться и не думала; она даже пыталась про себя подражать их усталому безразличию. Они приносили от джентльменов, играющих в карты, заказы на напитки и ждали, пока Анна не наполнит бокалы. Виски с содовой они называли «вискарь разбодяженный», а неразбавленный виски – «чистоган». Поднос с напитками они сдвигали к бедру или высоко поднимали над головою и шествовали назад сквозь толпу, распространяя вокруг себя облако пудры и приторный аромат грима и духов.
Двенадцатого мая обитатели дома номер тридцать пять по Камберленд-стрит поднялись спозаранку. В «Доме многих желаний» устраивалась вечеринка в честь морских офицеров и «джентльменов, имеющих отношение к морю», и к этому великому событию предстояло должным образом подготовиться. Миссис Уэллс наняла скрипача и заказала лимоны, хвойный джин, ром и несколько сотен ярдов бечевки: ее предполагалось порезать на куски, сплести и украсить каждый столик замысловатым венком.
– Первый я сплету сама – как образец, – говорила Лидия Анне, – а ты днем навертишь остальные. Я покажу тебе, как это делается, шаг за шагом, и научу закреплять концы.
– Еще не хватало – хороший манильский трос зазря переводить! – буркнул Уэллс.
Миссис Уэллс, словно не расслышав, продолжила:
– Венки всегда эффектно смотрятся, сдается мне; для тематического вечера в самый раз. Если бечевки сколько-то останется, мы еще и над барной стойкой ее навесим.
Завтракали все вместе, что случалось нечасто: Уэллс редко поднимался до полудня, а к тому времени, как просыпалась Анна, миссис Уэллс обычно уже уходила из дому. Сегодня миссис Уэллс заметно нервничала – наверное, волновалась за успех вечеринки.
– Очень красиво получится, – заверила девушка.
– Что ты еще придумаешь? – Уэллс был явно не в духе. – Вечеринка для старателей, по футляру от винтовки на каждом столике и отводящий желоб до самого бара? Или вот: «Вечеринка в честь простого человека. Для ничем не примечательных джентльменов безо всякого положения и связей». По мне, отличная тема.
– Анна, еще гренку? – спросила миссис Уэллс.
– Спасибо, мэм, нет, – отвечала девушка.
– В числе сегодняшних гостей даже один орденоносец будет! – всплеснула руками миссис Уэллс, меняя тему. – Ты представляешь? Я, кажется, в первый раз в жизни принимаю у себя самого настоящего героя морских сражений. Ой, мы его вопросами замучаем – правда, Анна?
– Да, – кивнула девушка.
– Это капитан Рэксуорти. Он награжден крестом Виктории[78], – надеюсь, он его наденет. Передай масло, пожалуйста.
Уэллс послушно исполнил ее просьбу. И спустя минуту осведомился:
– Ты сегодняшнего «Свидетеля» получала?
– Да, и уже прочла; там ничего интересного, – заверила миссис Уэллс. – В пятничных газетах новостей обычно раз-два и обчелся.
– А где газета-то? – не отступался Уэллс.
– Ох, да я ее сожгла, – промолвила миссис Уэллс.
Кросби удивленно воззрился на нее.
– Так ведь еще ж утро, – удивился он.
– Кросби, я и без тебя знаю, что еще утро! – со смешком отозвалась Лидия. – Мне понадобилось растопить камин в моей спальне, вот и все.
– Сейчас только девять! – возмутился Уэллс. – В девять утра свежую газету не сжигают. Тем более если я ее еще не читал. Теперь придется пойти купить еще один экземпляр.
– Сэкономь шестипенсовик, – посоветовала миссис Уэллс. – Там одни сплетни. Даже рассказать не о чем, я ж говорю.
Она вскинула глаза на каретные часы – второй раз за последние две минуты, отметила про себя Анна.
– А я люблю сплетни, – заупрямился Уэллс. – Кроме того, ты же знаешь, я ищу, куда вложить деньги. И как мне прикажешь следить за рынком ценных бумаг, без газеты-то?
– Ну что ж, сделанного не воротишь, придется тебе подождать до завтрашнего утра. Анна, еще гренку?
Анна слегка нахмурилась: этот вопрос миссис Уэллс ей уже задавала.
– Спасибо, мэм, нет.
– Хорошо же. – Миссис Уэллс притопнула ножкой. – Ах, как мы сегодня славно поразвлечемся! До чего люблю вечеринки! Моряки, они такие бравые ребята. И отличные рассказчики – прямо заслушаешься!
Уэллс по-прежнему дулся:
– Ты же знаешь, я по утрам всегда газету читаю. Каждый день!
– Ну, полистай «Лидера», – предложила миссис Уэллс. – Или «Литтелтон таймс» за прошлую неделю– возьми на моем письменном столе.
– Почему же ты их не сожгла?
– Ох, Кросби, да не знаю я! – огрызнулась миссис Уэллс. – Займись чем-нибудь еще, тебе только на пользу пойдет. Почитай вон «Руководство для колониста», у меня их внизу полный шкаф.
Уэллс допил кофе и с грохотом отставил чашку.
– Мне нужен ключ от сейфа, – объявил он.
Анне померещилось, будто миссис Уэллс слегка напряглась. Не глядя на мужа, она сосредоточенно намазывала маслом гренку; спустя мгновение она осведомилась:
– Это зачем еще?
– Что значит зачем? Хочу на свое золотишко полюбоваться.
– Мы же договорились подождать с продажей до более благоприятных времен, – напомнила миссис Уэллс.
– Я ничего не собираюсь продавать. Просто надумал в делах разобраться. Прикинуть общую сумму, документы проглядеть.
– «Документы», скажешь тоже! – со смешком обронила миссис Уэллс.
– А что ж это такое, по-твоему?
– О, да просто уж больно громко звучит!
– Там моя лицензия на добычу золота. А это документ.
– Ну и зачем тебе ни с того ни с сего понадобилась лицензия?
– Это что еще такое, допрос с пристрастием? – нахмурился Уэллс.
– Конечно нет!
– Документы, они и есть документы, – отрезал Уэллс. – И еще там письмо лежит, я его перечитать хочу.
– Кросби, да полно тебе! – отмахнулась миссис Уэллс. – Ты ж его уже тысячу раз перечитывал. Даже я каждую фразу наизусть помню! «Милый мой мальчик, ты меня не знаешь…»
Уэллс с размаху ударил по столу кулаком, так что даже посуда подпрыгнула.
– Заткнись! – рявкнул он.
– Кросби! – шокированно отозвалась миссис Уэллс.
– Шути, да знай меру, – заявил Кросби. – Прямо сейчас ты границу перешла.
Мгновение казалось, что миссис Уэллс сейчас возразит, но она передумала. Она промокнула губы салфеткой и взяла себя в руки.
– Прости меня, пожалуйста, – проговорила она.
– Прощение тут ни при чем. Ключ давай.
Лидия снова делано рассмеялась:
– Ну право, Кросби, какой ты неподходящий день выбрал. Сегодня ж флотская вечеринка, столько всего еще организовать нужно. Давай до завтра отложим. А тогда уж спокойно сядем вместе, ты и я…
– Никаких «завтра», – твердо заявил Уэллс. – Ключ давай.
Лидия поднялась от стола.
– Боюсь, ты мое последнее слово слышал, – отрезала она. – Прошу меня извинить.
– Прошу извинить меня, но, боюсь, я последнего слова еще не сказал, – возразил Уэллс. Он отодвинул от стола стул и тоже поднялся. – Где он – у тебя на шее?
Лидия медленно отступала от него, огибая стол.
– На самом деле ключ хранится в банковском сейфе, – заверила она. – Дома я его не держу. Если ты подождешь чуть-чуть…
– Чушь, – отрезал Уэллс. – Ключ у тебя на шее.
Лидия сделала еще шаг назад. Кажется, только сейчас она встревожилась по-настоящему.
– Кросби, пожалуйста, не надо сцен.
– Давай ключ. – Он надвинулся на жену.
Лидия попыталась улыбнуться, но губы у нее дрожали.
– Кросби, не глупи, – проговорила она. – Мы…
– Дай сюда.
– Не устраивай скандала.
– Я еще не такой скандал устрою. Давай сюда.
Лидия метнулась к двери, но Кросби оказался проворнее: успел ее схватить. Она попыталась вывернуться, минуту они боролись – и тут Уэллс, запустив руку ей под лиф, нашел что искал: на тонкой серебряной цепочке болтался увесистый серебряный ключ. Он вытащил ключ из-под платья, зажал в кулаке и попытался разорвать цепочку. Цепочка врезалась в шею и рваться никак не желала; Лидия вскрикнула. Кросби попытался еще раз, резче. Она замолотила кулачками по его груди. Крякнув, он попытался обуздать Лидию и снова дернул цепочку, по-прежнему обмотанную вокруг его кулака.
– Кросби, – задохнулась она. – Кросби…
Наконец звенья распались, и ключ остался в его руке; Лидия всхлипнула. Не говоря ни слова, слегка запыхавшийся Кросби развернулся и направился прямиком к сейфу. Вставил ключ в замок, громыхнул ручкой несколько раз, прежде чем механизм щелкнул и тяжелая дверца распахнулась.
Сейф был пуст.
– Где мои деньги? – закричал Кросби Уэллс.
Миссис Уэллс пошатнулась, обеими руками схватилась за шею. Глаза ее наполнились слезами.
– Если ты хоть на минуточку успокоишься, я все объясню, – пролепетала она.
– На что мне оно сдалось, это спокойствие? – негодовал Уэллс. – Я задал простой вопрос, вот и все. Где мое золото?
– Кросби, послушай, – увещевала миссис Уэллс. – Я все верну на место – все твое состояние. Я просто на время спрятала золото в надежное место. Я все тебе верну, но только завтра. Ладно? Сегодня в гости звано столько именитых джентльменов, у меня нет времени… времени сходить… ну, словом, туда, где я спрятала золото.
– Где мои документы? – настаивал Уэллс. – Моя старательская лицензия. Мое свидетельство о рождении. Письмо от отца.
– Они все там же, где и золото.
– Да неужто. И где же?
– Не могу тебе сказать.
– Почему нет, миссис Уэллс?
– Все слишком сложно, – пролепетала она.
– Да уж не сомневаюсь!
– Я завтра все тебе отдам.
– Ах вот как?
– Завтра. После вечеринки.
– Почему не сегодня? Почему не нынче утром?
– Хватит уже меня запугивать! – вспыхнула она. – Сегодня я не успеваю, и весь сказ. Придется тебе подождать до завтра.
– Ты тянешь время, – догадался Уэллс. – Хотелось бы мне знать зачем.
– Кросби, вечеринка, – напомнила она.
Уэллс уставил на нее долгий испытующий взгляд. А затем пересек комнату и резко дернул за сонетку. Горничная Люси не заставила себя ждать.
– Люси, – велел Уэллс, – сходи на Джордж-стрит и добудь мне экземпляр сегодняшнего «Отагского свидетеля». Миссис Уэллс, кажется, по ошибке сожгла наш.
Золото
Глава, в которой Фрэнсис Карвер получает известие, а Стейнз остается один.
Благодушно-сумасбродное настроение, подтолкнувшее Эмери Стейнза по прибытии в Данидин заказать свою натальную карту у миссис Лидии Уэллс, медиума и спирита, в результате предсказания только усилилось: безоговорочно благоприятный прогноз настроил юношу на такой развеселый лад, что ему захотелось праздника. На следующее утро он проснулся с адской головной болью и с виноватым ощущением задолженности; воззвав к хозяину гостиницы, он, к вящей своей тревоге, убедился, что и впрямь задолжал заведению целых восемь фунтов, поставив двухнедельное содержание на кон за партией в брэг и проиграв все до последнего пенни и еще пять фунтов сверху. Обстоятельства, при которых он влез в такие долги, вспоминались юноше весьма смутно. Он попросил хозяина налить ему в кредит чашку кофе: хотелось посидеть-подумать, что же делать дальше. В просьбе ему не отказали; три четверти часа спустя Стейнз все еще предавался размышлениям в баре, когда явился Фрэнсис Карвер с договором о финансовой помощи в руках.
Карвер не стал ходить вокруг да около, а сразу изложил свое дело, коротко и по существу. Он предоставит Стейнзу средства, необходимые для покупки старательской лицензии, скатки и билета до ближайшего доходного прииска; вскользь он добавил, что готов оплатить любые долги, какие Стейнз мог наделать в Данидине с момента своего прибытия днем раньше. Со своей стороны, Стейнз должен согласиться передать Карверу половину прибылей со своего первого участка в качестве дивидендов на бессрочной основе; эти деньги будут поступать на счет Карвера в Данидине через частную почтовую службу.
Эмери Стейнз тотчас же понял, что его одурачили. Он достаточно отчетливо помнил начало вчерашнего вечера, когда Карвер окружал его такой заботой и приглядывал, чтобы ставки его всенепременно удваивались, компания вокруг подбиралась развеселая, а бокал не пустел. Еще ему смутно мерещилось, что карточный долг на него навесили обманом: ведь его слабость к азартным играм носила самый заурядный, жизнеутверждающий характер и он в жизни не швырял на ветер таких сумм в течение одного вечера. Но то, как его облапошили в самом начале его приключений, юношу изрядно позабавило, вследствие чего он преисполнился к Карверу своеобразной симпатией: так проникаешься теплыми чувствами к сильному противнику за партией в шахматы. Он решил считать случившееся ценным опытом, согласился на условия Карвера с характерным добродушием, но про себя взял на заметку в будущем ушами не хлопать. Один раз лопухнуться – смешно, но юноша пообещал себе, что второй раз на удочку не попадется.
Стейнз не слишком-то хорошо разбирался в людях. Он легко подпадал под чужое обаяние, так что его нередко привлекали личности, в чьей манере держаться ощущался привкус трагедии, романтики или мифа. Если он и заподозрил в Карвере негодяя, то скорее в эффектно-пиратском духе, а попытайся он проанализировать свое восприятие, обнаружил бы лишь, что в восторге от этого образа. Карвер – дюжий, мускулистый и смуглый – был старше хрупкого и светлокудрого Стейнза больше чем на двадцать лет. Карвер всем своим видом просто-таки излучал скрытую угрозу, разговаривал грубо и резко и почти не улыбался. Что за удивительный человек! – думал Стейнз.
Как только договор был подписан, Карвер повел себя еще резче. Золотые прииски Отаго уже не те, что прежде, заявил он. Лучше бы Стейнзу отправиться в только что построенный городок Хокитика на западе, где, если верить слухам, можно за день сколотить целое состояние. Однако высадка в Хокитике заведомо опасна, уже два парохода потерпели крушение на тамошней отмели; потому Карвер настаивал, чтобы Стейнз плыл к Уэст-Косту на парусном судне. Если Стейнз будет так добр пойти вместе с ним сперва на таможню, затем к поставщику снаряжения на Принсис-стрит и, наконец, в Резервный банк, все формальности окажутся улажены еще до полудня. Стейнз был так добр и спустя три часа уже обзавелся и старательской лицензией, и скаткой, и билетом до Хокитики на шхуне «Бланш», которой предстояло отплыть из Порт-Чалмерса только утром 13 мая.
На протяжении последующих двух недель Стейнз и Карвер виделись довольно часто. Карвера отправили в увольнение на целый месяц: барк, на котором он плавал, стоял на ремонте, его переоборудовали и заново конопатили. Карвер, как и Стейнз, поселился в гостинице «Боярышник» на Джордж-стрит. Они часто завтракали вместе; Стейнз порою сопровождал Карвера по городу, когда тот выходил по делам или на очередную встречу. Юноша болтал без умолку, и Карвер ему не препятствовал; сам о себе он говорил мало, сверх того, что ощущалась в нем затаенная, непреходящая тревога, – и Стейнз тешил себя надеждой, что его общество собеседнику приятно и в кои-то веки позволяет ему отвлечься от забот.
Эмери Стейнз отлично знал, что производит на людей впечатление весьма своеобразное. С годами он привык именно этого от собеседников и ждать; в результате его эксцентричность еще больше бросалась в глаза. Его манера держаться представляла собою причудливую смесь душевного томления и восторженности, то есть восторги его всегда окрашивались грустью, а тоска бурлила восторгом. Его несказанно радовало все невероятное и непрактичное: и то и другое он выискивал с чистосердечной радостью играющего ребенка. Речь его всегда отличалась экстравагантностью и звенела идеалистическим надрывом, не вызывая улыбки разве что у самых строгих критиков; когда же он молчал, при взгляде на него мерещилось, будто воображение его не бездействует: он то вздыхал, то кивал, словно соглашаясь с незримым собеседником.
Казалось, его солнечную жизнерадостность ничто не в состоянии поколебать; и однако ж, такое отношение к жизни сформировалось не на основе какого-либо морального кодекса. В общем и целом, его убеждения были скорее интуитивны, нежели тщательно выверены, и в выборе знакомств он проявлял изрядную неразборчивость, интуитивно же чувствуя, что долг каждого мыслящего человека – познакомиться с самыми разными персонажами, ситуациями и точками зрения. Стейнз был очень начитан, и, хотя больше всего чтил поэтов-романтиков и мог до бесконечности рассуждать о категории возвышенного, он отнюдь не был строгим приверженцем именно этой школы или любой другой. Одинокое, безнадзорное детство, проведенное по большей части в отцовской библиотеке, подготовило Эмери Стейнза к бессчетному количеству гипотетических жизней, причем ни одной из них он не отдавал предпочтения. Он с одинаковой легкостью мог в домашнем платье обсуждать Цицерона и Сенеку и в сапогах и шерстяных брюках карабкаться на гору в поисках красивого вида, и в обоих случаях наслаждался от души.
Когда Эмери исполнился двадцать один год, его спросили, в каком из уголков мира ему хотелось бы побывать, на что он тут же ответил: «В Отаго», памятуя, что золотая лихорадка в Виктории поутихла, а его уже давно манила жизнь старателя: он воспринимал ее сквозь призму донкихотства и алхимии. Он воображал себе блестящий металл – невидимый, ненайденный, на пустынном взморье какой-нибудь неизведанной земли; он видел, как над открытым морем встает полная желтая луна; он представлял себе, как скачет верхом по отмели горной речки, спит под открытым небом, промывает грунт на деревянном лотке и облепляет тестом палочку, чтобы испечь на угольях «старательский хлебец». Ну до чего же здорово иметь возможность сказать, что твое богатство старше всех, вместе взятых, эпох человечества и истории, что ты случайно на него наткнулся и добыл из земли сам, голыми руками! – так думал про себя Стейнз.
Просьба его была исполнена: ему купили билет на пароход «Попутный ветер», идущий в Порт-Чалмерс. В день отплытия отец посоветовал Эмери не терять головы, помогать ближнему и возвращаться домой, как только он достаточно повидает мир и осознает свое место в нем. Заграничные путешествия – это самое лучшее образование, – приговаривал он; прямой долг джентльмена – посмотреть и понять мир. Отец и сын пожали друг другу руки; Стейнз-старший вручил Стейнзу-младшему конверт, набитый банкнотами, велел не тратить всего сразу и попрощался с ним так, словно сын всего лишь отправлялся прогуляться и вернется к обеду.
– А чем ваш отец на жизнь зарабатывает? – полюбопытствовал Карвер.
– Он мировой судья, – отозвался Стейнз.
– Дельный?
Юноша вздохнул, запрокинул голову:
– О… да, наверное, он в своем деле хорош. Как же мне описать отца? Он начитан, пользуется уважением в своей области, но при этом тот еще эксцентрик. Так, например, он говорит, что в наследство я получу только его скрипку и бритву, – дескать, для того, чтобы преуспеть в жизни, человеку всего-то и нужно что чисто выбритый подбородок да музыка. Кажется, именно так он в завещании и написал, а все остальное отказал моей матери. Он – человек своеобразный.
– Хммм, – протянул Карвер.
Карвер и Стейнз в последний раз завтракали вместе в гостинице «Боярышник». На следующее утро шхуна «Бланш» отплывала из Хокитики, а барк «Добрый путь», отконопаченный и заново оснащенный, несколькими часами позже уходил в Мельбурн.
– Представляете, – добавил Стейнз, очищая от скорлупы яйцо, – за все время моего пребывания в Данидине вы первый, кто поинтересовался у меня, чем зарабатывает мой отец; зато меня не меньше дюжины раз спросили, на чем я надеюсь разбогатеть, предлагали всевозможную финансовую поддержку, и уж и не вспомню, как часто люди любопытствовали, что я собираюсь сделать со своим золотом, как только сколочу капиталец. «Капиталец» – забавное словечко, правда? Звучит прямо-таки уничижительно.
– Ага, – подтвердил Карвер, не отрываясь от «Отагского свидетеля».
– Вы кого-то ждете? – спросил Стейнз.
– Что? – откликнулся Карвер, не поднимая головы.
– Просто вы корабельные новости перечитываете вот уже десять минут как, – объяснил Стейнз, – а к завтраку почитай что и не притронулись.
– Я никого не жду, – отрезал Карвер. Он перевернул газетный лист и принялся изучать колонки приисковой переписки.
Повисла долгая пауза. Карвер не отрывал глаз от газеты; Стейнз доедал яйцо. Юноша уже собирался подняться от стола и распрощаться, как вдруг входная дверь распахнулась и вошел почтальон с однопенсовым письмом.
– Мистер Фрэнсис Карвер! – окликнул он.
– Это я, – поднял руку Карвер.
Он вскрыл конверт и быстро проглядел записку. Сквозь тонкий листок Стейнз видел, что послание сводится к одной-единственной строчке.
– Надеюсь, это не дурные вести, – промолвил он.
Карвер долго сидел недвижно, а затем смял листок в кулаке и швырнул в огонь. Он нашарил в кармане пенни, а как только почтальон скрылся за дверью, обернулся к Стейнзу и заявил:
– Вот золотой соверен – что вы скажете?
– Вообще-то я никогда прежде с соверенами не разговаривал, – отозвался Стейнз.
Карвер непонимающе вытаращился на него.
– Вам помощь нужна? – сжалился над ним Стейнз.
– Да. Ступайте со мной.
Стейнз поднялся за своим спонсором по лестнице. Подождал, пока Карвер не отопрет дверь своего номера, и вошел в комнату вслед за ним. Юноше еще не доводилось бывать в Карверовом обиталище. Номер оказался попросторней его собственного, но меблированным примерно так же. Постельное белье сбилось в комок поверх матраса, в воздухе все еще ощущался кисловатый наспанный запах. Посреди комнаты стоял окованный железом сундук. К крышке была приклеена желтая накладная:
ВЛАДЕЛЕЦ: АЛИСТЕР ЛОДЕРБЕК
ГРУЗООТПРАВИТЕЛЬ: «СУДОПЕРЕВОЗКИ ДАНФОРТА»
ГРУЗОПЕРЕВОЗЧИК: «ДОБРЫЙ ПУТЬ»
– Мне нужно, чтобы вы покараулили вот это, – велел Карвер.
– А что там внутри?
– Что внутри, вас не касается. Мне просто нужно, чтобы вы его покараулили, пока я не вернусь. Часа два. Может, три. У меня в городе дела. Получите соверен.
– Целый соверен – только за то, чтобы покараулить три часа сундук? – изогнул брови Стейнз. – Это зачем еще?
– Вы окажете мне услугу, – отвечал Карвер. – А я услуг не забываю.
– Должно быть, очень ценный сундук, – заметил Стейнз.
– Для меня – да, – кивнул Карвер. – Вы беретесь за эту работу?
– Ну что ж, пожалуй, – улыбнулся Ст