Я кивнул.
- Надеюсь, и вы – человек определенного круга?
- Да, - сказал я.
- Какого именно?
- Четвертого, - говорю, - если вы подразумеваете круги ада».
Сергей Довлатов. Из сборника «Демарш энтузиастов»
У меня всегда была тяга к войне. С упоением смотрел фильмы про войну, мать её за ногу! А когда попал из учебки (в армии) в регулярную часть, летом, то нам сразу сказали:
- «Горячек» много, поедите, как только полетят «белые мухи».
И такая у меня тяга к войне проснулась. А тут на дворе декабрь…. И мы новости смотрим в карауле по телевизору. А там – Чечня….
Ну, мы сразу обрадовались, давай машины собирать в «парке», из трёх БМП-2 собиралась одна нормальная. Дали нам две недели на сборы. Собрал я машину. Её забрал, мой взводный. И вот тут осознавая, что для себя я уже не соберу такой машины, моя тяга к войне поколебалась. Но я собрал машину, у которой правда рация не работала и пушка, как оказалось впоследствии.
В Моздоке в 18.00 31 декабря приходит приказ, что мы 1 января в 01.00 выдвигаемся в Грозный на машинах. А в 20.00 механик моей машины достал бутылку водки и лимон, не знаю как провезённые им из Сибири в Моздок. И мы встретили Новый 1995 год вчетвером (экипажем нашей машины) по сибирскому времени. Алкоголь сделал своё нехитрое дело и мы, уставшие от трёх практически бессонных ночей, захотели спать. Сели в машину, рацию мне за эти три дня в Моздоке удалось наладить, хотя бы внутреннюю связь между членами экипажа, правда, ненадолго как выяснилось. Так вот, сидим мы в машине, и я думаю: «чего механик должен 3 часа не спать, а потом ещё всю ночь машину вести»? Спи механик, мы с наводчиком будем по очереди дежурить, а десант в виде пулемётчика, пусть тоже спит. Бросили жребий. Мне выпало первым спать полтора часа…
Проснулся я в 2 часа ночи. Весь экипаж спит. Колонна с нашим батальоном уехала в неизвестном мне направлении. Я, не сказать, чтоб растерялся, просто разбудил весь экипаж. А поскольку они в этот момент смотрели на меня с открытым ртом, я не мог дать слабину, что-то видно встрепенулось во мне. Сказал: «Поехали»! И стал показывать, куда поворачивать по ночному Моздоку. Такая во мне уверенность и интуиция проснулись, что мы, минут за 40 или и того меньше, догнали наших.
Дорога была спокойной, только в горах перед Грозным, нас заставили развернуть все машины пушками «ёлочкой». И нам надо было развернуть башню влево, а она у нас заклинила, ни влево, ни вправо, и не поворачивается. Да так и доехали до первой остановки в аэропорту Грозного. До этого правда была команда: «Минное поле! Назад, след в след!» И первая потеря в батальоне. Сержант из первой роты, командир, вылезал из машины. Ещё в Моздоке мы снарядили разгрузку бронежилетов гранатами, они как раз помещались на уровне почек, там, где нет пластин. Он и зацепился чекой за люк, когда вылазил. Спину ему разорвало, умер сразу. Экипаж уже покинул машину, боекомплект не сдетонировал.
В Сибири, перед отправкой, нам приказали взять с собой матрасы и одеяла с подушками, каждому. Они хранились у нас в десантном отделении БМП. В аэропорту Грозного мы переночевали ночь или две. Сказали, идём в наступление, и мы выбросили всю эту трехамодь.
Ещё вспоминая всё это, помнится постоянная жажда. В аэропорту мы топили на костре снег, и пили чай из сухпайка. А когда пошли в псевдо наступление, остановились на свалке Грозного. Воду нам давал прапорщик, старшина роты - пол котелка в сутки на четверых. Приходилось пить из луж на свалке. Бросали туда обеззараживающие таблетки из аптечек и пили. Но мы действительно хотели в бой. Хотя когда просыпались, чтоб вылезти из машины, а я спал в башне, приходилось с трудом вылезать, ноги до колен я не чувствовал, а жечь ночью костры на свалке было уже нельзя, всё простреливалось. Только утром, долгожданный костёр грел наши отмороженные ноги, которые без сапог прямо совали в огонь. Сапоги ставили рядом, чтоб согрелись.
Вечером 5-го января, я был прикреплён ко второму взводу (я был из третьего) с экипажем БМП. Просто во втором взводе не могли собраться быстро (собрался лишь взводный второго взвода со своим экипажем), а у меня всегда была тяга к войне и мы подвязались. Наши две машины назывались группа прикрытия. В пути я проверил ночное вИдение на прицеле «бээмпэшки» – не работает. А ещё к этому времени отказал осколочно-фугасный лентопротяг, остался только бронебойный.
Следующим днём мы сходили прогуляться по Грозному, поблизости от места дислокации. Всё та же тяга в нас проснулась. И на одном из перекрёстков, впервые попали под огонь. Нас было четверо. Мой механик отказался идти, и с нами пошёл наводчик из второй машины. Я рассудил так, когда мы залегли за ларьком и деревом: «Раз возможности вести прицельный огонь нет, надо просто стрелять в направлении, даже ни целясь. И по возможности рассредоточиться, т.е. перебраться двоим на ту сторону дороги, и поочерёдно, прикрывая друг друга, отходить». Всё так и сделали, обошлось без потерь.
В Рождество нам предстояло, наконец, первое боевое крещение. И мы с наводчиком командирской машины встали в 4 утра и решили починить мне пушку на машине. Наши усилия увенчались тем, что перестал работать и бронебойный лентопротяг. Пушка сдохла, остался спаренный пулемёт ПКТ, и уже полностью отказавшая рация. Нашу машину поставили в середине. Впереди ехал взводный 2-го взвода, позади зенитчики на «шилке». Все тронулись и механик наш поехал…
Пушка была задрана кверху после «ремонта», и она упёрлась в водопроводную трубу, которая шла поверху. Башню повело, и у моего наводчика закусило запястье в зубчатую передачу. Брызнула фонтаном кровь, видно ему зацепило артерию. Он сидит побелевший, кровь брызжет, а я понимаю, что не успел вытащить ногу, и сейчас мне её отрежет башней и корпусом БМП, она как раз между ними. Но в эту секунду механик остановился, в ту самую секунду, когда я понимал, что всё каюк, рация не работает, а он нас не слышит. Он потом сказал, что почувствовал какую-то преграду и решил на всякий случай остановиться. В это самое время я перевязал наводчика, и вручную повернул башню, чтоб вытащить ногу. Наводчика высадили с перевязанной рукой.
Наконец мы поехали. И чёрт меня побрал, проверить ленту в пулемёте, я сидел на месте наводчика всё это время. Там коробка с лентой в 2000 патронов, и как только я поднял крышку затвора пулемёта, лента соскользнула в коробку, с очень узким отверстием, в которое пролазят лишь два пальца. И даже тут, я не помнил себя. Мною двигала то самое: «Надо прикрывать же наших, хотя бы пулемётом, раз пушка не работает». Но когда, в трясущемся на ходу БМП, нащупывал ленту, вся моя 19-летняя жизнь промелькнула передо мной. И только я вставил ленту в пулемёт, механик остановился. Мы ехали на ручнике. Такое вот боевое крещение вышло. Мы с «шилкой» остались, не доехав до места. Уехал только командирский экипаж с десантом.
Эту ночь мы ночевали напротив «белого» дома, с нашей ротой. В ночь с седьмого на восьмое мы поползли на площадь забирать трупы наших парней с роты полёгших в рождественское «наступление». Трупа было два. И только мы доползли до дальнего, под «Аллах Акбар» в «белом» доме, как по нам открыл трассерами огонь свой же пулемётчик из расположения. Мы ему орём: «Свои! Не стреляй, придурок!» Вроде услышал, перестал. Как позже выяснилось, это был пулемётчик из соседней роты, а его забыли предупредить. А весь день 7 января после недовыезда и до того как попали в свой батальон, мы провели на медицинских складах в Грозном.
Там я впервые увидел панику среди людей. Мина упала в соседний склад и в складе, где был я, обрушилась штукатурка и погасила все лампадки, остался лишь светящийся весь в пыли дверной проём. Видно для всех он казался светом в конце туннеля, и вся толпа понесла меня в это узкое отверстие. Я просто поджал ноги и вылетел. А там оторванная, осколком от мины голова солдата. У другого, нога болтается на одной штанине, а он всё причитает: «Кому я теперь такой нужен? Куда я без ноги? Что мне теперь делать?» Донесли его до доктора, он был рядом. Промедол не вкалывали. Растерялись, может и к лучшему, чтоб передозняка не было.
12 января – перемирие в Грозном. Мы можем стрелять только из стрелкового оружия, по нам ведут огонь из всех видов оружия. Будит меня на наш десант – пулемётчик. Пойдем, говорит, за водой сходим. Стали поднимать наводчика, чтоб обменялись с ним оружием. С пулемётом сложнее таскаться, взяли у наводчика автомат и пошли. Проходим первый пост, называем пароль. И открывается вид на перекрёсток перед нефтяным институтом, двадцатидвухэтажкой, самым высоким зданием Грозного в далёком 1995 году.
И мы пошли… Внезапно по нам открыли огонь два снайпера чеченских, один из СВД, другой из «мелкашки». Вначале он спросил меня: «Что делать?» А случился этот обстрел на середине перекрёстка, когда уже было без разницы – назад или вперёд. Я выбрал вперёд. Вначале упал он. Оказалось, запнулся, я помог. Потом упал я, та же история. После этих падений казалось, мы добежали до укрытий, он залёг за столб фонарный, а я поодаль за дерево.
В этом доме «Павловского» - нефтяном институте, находились Екатеринбуржские собровцы. Они нас стали прикрывать и крикнули: «Проверь товарища своего, он жив?» Я подполз к нему, а он не реагирует. Я перевернул его, а у него маленькая дырочка под левым ухом и маленькая капля крови, от «мелкашки» видимо. Он губами шевелит что-то, а звука нет. И желтеет на глазах. собровцы мне кричат: «Оставь его! Ползи к нам быстрее!»
Так я оказался у СОБРовцев, пережил с ними день этот, штурм людей в белых маскхалатах. Вечером они сменились и взяли меня с собой на молокозавод. Там отведал чистого спирта. А случилось это так.
Я был весь в саже, замызганный. Один сапог прожжён на лодыжке (когда грели у костра). Повели меня мыть голову, а уже ночь на дворе, хоть и юг а холодно зимой. Градуса +2 было. Когда мне лили ледяную воду из ведра на темечко и затылок, казалось, бьют ломом по башке. А потом было полстакана спирта, музыка, еда, полстакана коньяка, рассказы собровцев, а там были одни офицеры, новая одежда и обувь. И всё бы ничего, к тому же они мне сказали: «Оставайся, будешь у нас «сыном полка». Да не мог я уже убитых забыть, сказал: «Передайте меня тогда в любую часть, если с моей частью связаться не можете».
И меня передали в какую-то часть на Консервном заводе, сформированную из остатков солдат после новогоднего наступления. Там, я даже в «баню» сходил, потом в другую, но это дальше, а пока служба в караулах. Всё тихо. Да вот пацаны пропали два, нам сказали, что они ушли на ту сторону Терека. И я организовал вылазку из десятерых человек, включая меня и майора зампотыла, который не знал с какой стороны автомат держать, а уж в вылазках он совсем не разбирался, командовал в общем я. Вначале мы перелезли выгнутый винтом железный мостик по очереди, остальные были прикрытие. А уже на той стороне Терека, я велел идти по улице в две колонны по разным сторонам улицы. Направляющие смотрели вперёд, замыкающие – назад, а кто был посередине – на противоположные окна.. Мы нашли сперва труп одного бойца, у него вместо спины был «фарш», ему, наверное, рожок выпустили в спину, причём из АКМ, калибром 7,62, а потом ещё контрольный в голову сделали. А следы второго бойца, он был, совсем видно, маленького роста, потому что размер обуви у него был 37-38. А следы догонявшего его чеченца были 45-46 размера. На свежем не растаявшем снегу следы были хорошо видны. Мы прошли метров 600 и снег растаял, следы кончились. Вдали я увидел двух жителей. Крикнул им, а они видно не расслышали. Стрельнул по ним. Не попал. А потом мысль меня осенила: «Что я делаю? Зачем по ним стреляю?» Сказал зампотылу – уходим отсюда.
Гнил я по страшному там. У меня правая рука на тыльной стороне ладони, включая пальцы – был один сплошной гнойник и короста на всё запястье. Утрами я сжимал кулак и гной выходил из коросты. После этого, я обрабатывал руку фурацилином и тетрациклиновой мазью, найденными в заброшенных домах. Потом стало ещё хуже, я не мог нажать на курок без боли. Тогда я нашёл эритромицин и стал пить его три раза в день. Гниль, наконец, спала.
Был ещё эпизод, когда я прокатился на БТР в качестве наводчика. Ничего особенного, разве только то, что нас «боднул» танк на дороге, из какой-то другой воинской части. Мне и механику БТР разбило лбы об тримплекс. Но ничего, вылезли и перевязали друг друга.
Вот потихоньку мы с вами подошли к тому моменту, когда тяга к войне меня покинула. А случилось нам напиться разбавленной компотом, взятым в домах, и водой эссенцией, которая была почти как спирт по крепости. Принёс у нас повар 5-литровую бутыль. Половину мы выпили на восьмерых где-то. Пришёл ротный, старлей, и давай нас отчитывать, мы молчим. Тогда он взял оставшуюся в бутыле эссенцию наливает в кружку и протягивает мне, я крайний стоял. А я ему говорю:
- Товарищ старший лейтенант, мы не свиньи, чтоб так пить из ваших рук.
Тут всё и началось. Бил он меня минут 5-10, я потерял сознание в конце. Бил прикладом и сапогами. Я лежал и затухал. Отнесли меня пацаны в землянку, положили. Очнулся я ночью, от ужасной изжоги, боли в голове, почках и ноге. Радовало одно, пацаны сказали, он потом всех отпустил на посты, зло только на мне сорвал.
Утром, будят меня пацаны, говорят, старлей зовёт. Доковылял к нему в землянку. Он спокойный. Говорит мне:
-Ты солдат ниоткуда появился у нас, ты нам не нужен. Иди куда хочешь, Грозный большой.
Тут-то моя тяга к войне испарилась, остались уже выработанные железные инстинкты. И я пошёл. Думаю, в комендатуру пойду, там знакомые лица какие-то. Пришёл. Правда, сказал, что меня к ним прислали. Взяли меня истопником, да в караулы ходить.
Обнаружились у меня бельевые вши. Снял белуху со вшами и сжёг в печке. Одел камуфляж на голое тело. Всё бы ничего, да как-то тушёнку ел три дня подряд одну – такой сушняк. А мы же на консервном заводе, который, правда, не работал с 91-го года. Но старые запасы сока ещё кое-где были. Он был мутный, с грибком, а самое главное ледяной. У меня началась в результате ангина. Эритромицин снял гной на руках, а от ангины уже не помогал. Начался паратонзиллярный абсцесс. Спал только с анальгином, а когда стал уже задыхаться, пошёл в медпункт, мне поставили укол и отпустили. Через день, уже «никакой», пришёл туда опять. Сказали: «Вылетаешь сегодня в Моздок». Я сдал оружие в комендатуре и ночью уже был в Моздоке. Это было 6 февраля.
Спасибо матерям солдат, которые были санитарками в Моздоке. Они «носили нас на руках». Спасибо обычным девушкам, которые скрашивали наши будни в Ростовском госпитале разговорами ни о чём. Спасибо замполитам и 6-му отделу за то, что я всё ещё всё детально помню. Ведь я написал тучу объяснительных.
А тяга к войне всё-таки во мне осталась. Осталась, чтобы рассказать – война это ничего хорошего.