Сакрально-религиозные истоки мифопоэтики образа Единорога в русском искусстве

В статье раскрываются образно-семантический и художественный аспекты русского искусства XVII века, и образ Единорога представлен в иконологической и символической функциях художественной структуры как изобразительной формы мировоззрения позднего Русского Средневековья.

The article reveals figurative, semantic and artistic aspects of Russian art of the XVII century where the image of the Unicorn is represented through iconological and symbolic functions of artistic structure, as an iconic form of the image of the world of the late Russian Middle Ages.

Ключевые слова: сакрально-религиозная образность, Единорог, русская народная живопись, иконичность и декоративность, стиль, пластический метод

Keywords: sacral-religious figurativeness, Unicorn, Russian folk painting, iconicity and decorativeness, style, plastic method

Одним из самых загадочных в народном искусстве является образ Единорога, который часто изображался в паре со Львом, но также и отдельно, и существует несколько гипотез происхождения его в России. Эти образы можно встретить на знаменах XVI–XVII вв., в печных и фасадных изразцах, на медных чернильницах и пряжках сабельных поясов, на обложках старо­печатных книг, гербах и даже фасадах расписных северных домов XIX века. При рассмотрении этих образов нельзя обойти работу Н.П.Кондакова «О научных задачах истории древ­нерусского искусства» [1], статьи А.Г.Силаева в книге «Истоки русской геральди­ки» [2], книгу «Царское счастье» А.К.Щедриной [3], версию Р.Симонова об астрологическом, а так­же о лунно-солярном происхождении [4]. Существует много суждений об их заим­ствовании со всевозможных иностранных эмблем, включая даже английский герб (щитодержателя­ми английского герба они стали с 1603 года), есть и сложная философская интерпретация об олице­творении царской власти. В настоящей статье Единорог рассматривается с точки зрения религиозно-исторических причин эпохи Ивана III и особенно Ивана Грозно­го. В искусстве это фантастическое животное существует с римских времен, но трактовать его присутствие на коро­бьях исключительно как некое заимствование из всевозможных мировых осмыслений, на наш взгляд, неверно.

В русских художествах XVI–XVII вв. и поздних северных крестьянских интерпретациях в образе Единорога заложен неоднозначный смысл, который имеет преимущественно аллегорические аллюзии. О.Г.Севан относит Единорога и Льва на фронтоне северной избы [5] к представлениям народного художника о рае: невеста, уходя из дома, покидала отчий рай, переходила в другую семью, в которой постепенно образовывался ее собственный рай с мужем и уже ее дочерьми на выданье. Мотив этого покидания Рая читается в свадебных песнях реки Кокшеньги: «Оставайсе, зеленой сад,/ Боле не бывать да не гулевать,/Да во саду-ту не сеживать». Формула заключает в себе скрытые ассоциации — источники латентной информации: семантический комплекс «рай/ад», который в контексте свадебного обряда получает бытовую конкретизацию, проецируется на два се­мантически оппозиционных поля («своё / чужое») [6]. При этом в текстах причитаний используются цве­тообозначения, просматривается пространствен­но-временная символика, скрытая оппозиция: с образом «зеленого сада» связаны трансформированные языческо-христианские представления о разделении людей на том свете по социовозрастному признаку (Бернштам Т.А.). Молодежь — в цветущем (зеленом) саду, моло­дые — во фруктовом (плодоносящем), старики — «в вечном отдыхе». Образ рая со львом и единорогом возникает на вышитых подзорах XVIII века, где изо­бражено райское дерево, Адам, Ева, лев, едино­рог, птицы.

Ранним прототипом некой схемы с райским деревом и идущими к нему львом и едино­рогом можно отнести часто упоминаемую исследователями пластину из Васильевских врат Троицкого собора Александровой слободы. Появление пары Единорог-Лев у древа жизни можно считать иллюстрацией к псалму 21-му. Этот псалом очень сложного богословского толкования повествует о личном обращении к Богу, о скорбях и печалях и иносказательно, пророчески иллюстри­рует крестные муки Спасителя. Лев и единорог, присутствующие в псалме, украшают щиток ко­стяного гребня холмогорской работы XVIII века из собрания Эрмитажа, с цитатой именно из псалма 21-го на нем («Спаси мя от уст львовых и от рог единорожь смирение мое» (Пс. 21:21).

Схема лев-дерево-единорог, заложенная еще новгородским мастером в технике золотой навод­ки на меди, прижилась во многом из-за своей композиционной уравновешенности и четкой декоративности. Есть несколько прялок в Историческом музее с этими образами. В народном искусстве они встречаются повсеместно. На коробьях изображение льва и единорога возникло из общеупотребительного канона XVII века, и можно отметить, что мастер копировал практически идентичное изображение с изразца или (еще больше похожее на коробейное) изображение льва и единорога с московской чернильницы XVII века. Сейчас трудно сказать, был ли устюжский ремесленник знаком с толкованиями этих зверей. Об их свойствах он, возможно, и читал в «Азбуковнике», где «инрог — еди­норог зверь. Иже есть по всем подобен коню, точию имать рог на главе великии и крепок вельми и стра­шен и непобедим. Подружия же не имать. Живет же лет 532 [7]. Очевидно, что лев и еди­норог здесь — довольно свирепая пара. Об их глубинном смысле мастер мог и не задумываться и исполь­зовал их как важный фигуративный элемент росписи. В то время лев и единорог изображались на воинских знаменах и присутствовали в гербе мо­сковского государства, а потому важность их и зна­чение мастер все-таки понимал. Сами по себе лев и единорог могли быть и стражами сундука, ларца. Они становились (осо­бенно единорог) удивительными представителя­ми животного царства далекой Индии, о фауне которой знали по сочинениям «Азбуковника», «Физиолога», Козмы Индикоплова и т.д.

Среди разнообразных трактовок Единорога можно отметить центральные семантические истоки, онтологически обусловленные. Это, прежде всего, тема того, что Единорог был спутни­ком поэтического дара царя Давида. В псалмах Давида отмечена его непокорность, воз­вышенность устремлений, чудодейственность рога и т.д. Существует целая отдельно стоящая лите­ратурная традиция западной Европы о единороге, которая на Руси не прижилась.

Первых единорогов на Руси можно увидеть на монетах Ва­силия Дмитриевича и Ивана III. Были единороги и в Киевской Руси. Образы льва и единорога XVI века рассматри­вались независимо от европейских влияний средневековой литературы. В них заключен собственный государственно-монархический символ. Именно в это время из раздробленных княжеств Русь складывалась в Московское царство. Вели­чием идеи было проникнуто искусство эпохи Ивана Грозного. Забелин отмечал, что в эмблематику Ивана Грозного образ единорога попал из Ветхого Завета, кото­рым Грозный руководствовался во многих своих действиях.

Самым загадочным и в то же время самым ярким примером идеи «царства» в изо­бразительном искусстве является икона «Благо­словенно воинство небесного Царя». На этой ико­не присутствуют аллегории, рожденные эпохой, в основном, толкованиями Ветхого Завета Палеи. Об иконе написаны серьезные исследования Павлом Муратовым, А.Б.Конотопом, Сорокатым и др.

Как и ветхозаветный Израиль, получивший от Бога благословение иметь своих царей, так и новый Израиль — род православный (а к XVI в. православных царств, кроме московского, уже не оставалось) обрел в лице Грозного своего первого монарха. Тол­кованиями Ветхого Завета наполнена Палея, где и появляется образ едино­рога: «Како ти Валам прорече о единочадемь Сыну Божии, нарекы и инорожьца?» (Л. 145 б). То есть, единорогом наречен сам Сын Божий. И хотя эта тра­диция на Руси не получила развития в связи с рас­ширенным переводом и полным изданием Ветхого Завета при Иоанне, но образ единорога все-таки становится аллегорическим наименованием силы и богоизбранности царей израильского народа. В этом контексте тол­ковая Палея и тексты Ветхого Завета, переводы которых легли в текст первопечатной Библии, дали царю множество цитат, например: «Да прославит­ся в братии его яко первороднаго тельца доброта его, и яко рог инорога рози его теми страны про­бодет вкупе до края земли сия тмы Ефремовы и сия тысяща Манасиина» [8]. В XVI веке в аллегории 33 стиха и в подобных ей умы Московского царства прочли тайный смысл, связанный с православным народом под священным предводительством государя [9]. Читаем в Библии Ивана Федорова (1-я книга Царств, глава 2): «И помолися Анна и рече, утвер­дися сердце мое о Господе. Вознесеся рог мой о Бозе моем. Разширишася уста моя на враги моя. Возвеселихся о спасении твоем. Яко несть свят яко Господь, и несть праведен яко Бог наш, и несть силен паче тебе Господи». И далее: «Господь взы­де на небеса и возгреме, и той судит концем земли праведен сын и даст крепость царю нашему и воз­несет рог Христа своего». О царе Давиде Ветхий Завет пишет как об еди­нороге: пророк Самуил помазал его на царство из рога. Скипетр из рога единорога, а может, и не один, был в сокровищнице Грозного. Известно, что английская королева Елизавета I тайно продала значащийся в описи ее королевских драгоценностей рог [10]. Не от нее ли поступил в русскую царскую со­кровищницу столь необыкновенный предмет?

Единорог был некоторое время изображен на личной печати Грозного. Он оставался зна­ком печати дворцового приказа еще в XVII веке, о чем свидетельствует Г.Котошихин: «Да в том же Приказе ведома печать … а вырезано на той печати инрог зверь» [11]. А.Б.Лакиер приводит утверждение Татищева о значении единорога в царской печати: «…единорог был собственным гербом Иоанна Грозного. Если слово герб в строгом смысле употреблено здесь и неправильно, тем не менее справедливо, что Грозный частную свою переписку, равно как акты неофициальные, печатал единорогом, напр., свои письма в Кирилло-Белозерский монастырь (грамо­ты, хранящиеся в Публичн. библ. отд. рук. № 250, 253 и др.). Значение единорога в царской печати, без сомнения, было символическое, объяснение которому должно искать в Священном Писании.

Единорог стал прибавлением к неофици­альному эпитету московских царей. Дьяк Иван Ти­мофеев в своих воспоминаниях и лично пережитых событиях при дворе Ивана Грозного, затем Федора Иоанновича, Бориса Годунова величает, например, Василия III, отца Ивана Грозного, «единорогом, быв­шем во бранех». Царевича Ивана Ивановича И.Тимофеев именует инорогом [12].

Иллюстрацией идеи «Третий Рим — Новый Из­раиль» служит знамя времен Смутного времени, находившееся прежде в Варлаамовской церкви, что в Городище в Великом Устюге: «…шелком вышит российский госу­дарственный герб — двуглавый орел с короною, на короне нашит крест из серебрянаго позумента, в средине орла в кругу вышит единорог» [13].

Лжедмитрию важно было использовать русские геральдические знаки времен Грозного, «тень которого его усыновила», для самоутверждения. По количеству двуглавых орлов и гербов земель этим доспехам нет равных в истории оружейного искусства.

Наконец, можно привести интересное толкование богослова XII в. Евфимия Зи­габена на стих 69 псалма 77 «И созда яко единорога святилище свое»: «Созда вместо созиждет. Ибо здесь пророчествует о хра­ме, который Соломон имел построить в Иерусали­ме и о будущем царстве в колене Иудовом. Ибо Бог открыл: и возставлю семя твое по тебе, иже будет от чрева твоего, и уставлю царство его. Той созиждет дом имени моему и управлю престол его до века; а сей храм, по словам Афанасия, назвал здесь святилищем. Выражение «как единорога» — неполное, ибо для полного чтения недостает слова рог, чтоб было: как рог единорога. Ибо, как рог у единорога один, весьма велик и красив, и крепок; так и созданный Соломоном храм был единствен­ным на всей земле и огромнейший, и прекрасный и, по своему устройству, крепкий и один составлял приношение Единому Богу» [14]. Как видим, эта трак­товка вполне вписывается в контекст идеи богоиз­бранности нового Израиля — православного царства и идею преемственности как от пер­вого, так и от второго Рима. Таким образом, идею «Россия — Третий Рим — Московское царство» символизирует двуглавый орел, символичный власти, на теле которого водвизается честной крест. Крест в значении «Сим победиши» напоминает о знамении царю Константину о кресте Господнем, венчает всю символику царского знамени и явля­ется, естественно, смысловой доминантой композиции из креста, орла и единорога. Единорог — личный знак московского государя — служит подножием кресту на чреве орла и означает новую богоизбран­ность, несокрушимость, постоянную боеспособно­сть, победу и одоление врагов, но главное — преемственность от ветхозаветных царей.

В описании Козьмы Индикоплова, в текстах «Физиологов» и «Азбуковников» Единорог обладает фантастическими свойствами диковинного зверя, но во времена Ивана III, Василия и Ивана Грозного символика единорога трактуется, в первую очередь, в контексте идеи создания из княжества Московского Москов­ского царства и его величия как единственного православного государства с царем во главе.

В русском варианте эмблема «единорог-древо-лев» древо служит сим­волом Московского царства. «Древо — царство» — символ библейский (см. Толкование снов царя На­вуходоносора пророком Даниилом). Центральной фигурой, которую позже будет замещать древо, в ан­тичном искусстве является Деметра с всадниками, симметрично сходящимися к центру. В славянской традиции это, как принято считать, богиня Мокошь с всадниками, изображенными в аналогичной ком­позиции. Многообразие вариантов этого мотива настолько велико, что они могут стать темой для отдельной научной работы.

Композиция «лев и единорог c древом по цен­тру» сходна с орнаментально зооморфным деко­ром византийских сирийских и иранских тканей раннего средневековья. Такой сюжет строится, как мы уже говорили, из самых разных животных, как реальных, так и фантастических. Образы львов, грифонов, единорогов означают стражей древа жизни, становятся олицетворением напастей, о которых аллегорически сказано в псалме 21-м. Та­кой контекст прочтения образов льва и единорога приближает уже XVIII век: они покидают государ­ственную символику и из искусства аристократи­ческого сословия переходят в народное. В народ­ном сознании их толкуют по популярному 21-му псалму. Пара единорог и лев уже в раннем средне­вековье аллегорически была связана с иудеями и римлянами, предавшими на муки Спасителя. Стих из псалма «Спаси мя от уст львовых и от рог еди­норожь смирение мое» (Пс. 21:21) иллюстрирует миниатюра из каролингского манускрипта IX века (Штутгардтская Псалтырь), изображающая крест­ные муки Христа.

Вопрос астрологической функции Единорога мы не рассматриваем — это тема отдельного разговора. Можно лишь отметить, что существование при великокняжеском дворе кол­довской службы исключало астрологию в значении чернокнижия в высших кругах общества. Вместе с тем, связь русской символики с западной астрологиче­ской традицией через иностранных строителей (ита­льянцами строится Грановитая палата, они участву­ют в разработке печатных матриц и чеканке монет и медалей, организации артиллерии) могла быть, а отсюда и связи астрологического единорога с нашим царским.

В XVI–XVII веках композиция со львом, единорогом и древом жизни широко распространяется на посадах и селах и становится достоянием ремес­ленников. Изображение борьбы льва и единорога приобрело огромную популярность. В знаменитый «Стих о Голубиной книге» этот символ, как нам представляется, мог попасть именно в ту эпоху, хотя и индриком ин­рог мог стать уже поздней, передаваясь из уст в уста. Как часто бывает, в народном сознании про­изошло наложение символов из разных эпох. Так в народной мифологии смутный образ какого-то «индрика», то ли забытого Индры, то ли совсем не­понятного Вындрика трансформировался в ново­прочтенный символ — единорога, утратив истори­ческие связи. Подобным образом медуза Горгона «звала на блуд» Александра Македонского в рус­ском переводе книги «Александрии», очень попу­лярной в XVI–XVII веках. И если в государственной символике два зверя предстают древу, то в фоль­клорной традиции они постоянно находятся во вза­имной борьбе, подобно правде и кривде в «Стихе о Голубиной книге». В позднее средневековье про­изошло искусственное наложение народного «ин­дрика» на аристократического единорога, символа русского царя. Лев и единорог, благодаря своим физиологическим свойствам, получают постоян­ные эпитеты «лютых зверей» и сразу становятся популярными у народа. Символика воинственных и грозных эпох надолго укореняется в народной па­мяти. Так вышло со львом, древом и единорогом, которых запечатлело народное сознание как еди­ный символ, неотъемлемо связанный с правлени­ем грозных царей, с книжностью и словом святых отец и военными подвигами.

Таким образом, лев и единорог изначаль­но вместе не обозначают битву одного с другим, а вместе с древом указывают на взаимосвязь символики московского государя с символикой самого Христа по плоти.

Западноевропейская традиция чаще наделяет образ Христа символикой единорога, но в России, несмотря на слова Физиолога, подтверждающие эту старую традицию [15], все же победила ветхо­заветная аллегория-пророчество о новом богоиз­бранном народе из бывших язычников. Не при­жилась на Руси и история о единороге и девственнице и весь рыцарский эпос, возникший на почве легенд о единороге. Дева, укрощающая единорога, хоть и была изображена на поле Хлудовской псалтыри, но поз­же мы ее уже не встретим.

Интересно, что в иудейской традиции есть за­имствования знака льва и единорога, возникшие, вероятно, в XVIII в. К ней же можно отнести изо­бражения в синагогах двуглавого орла, разных символических животных, которые здесь несут, конечно, совершенно иную смысловую нагрузку, в отличие от искусства христиан. Там лев и единорог трактуются как знак времени Машеаха и соединения колен Израилевых. Двуглавый орел, который, види­мо, должен был производить на «не своих» впечат­ление знакомой геральдической аллегории, на самом деле символизирует двойную природу Яхве.

В русской традиции два «лютых зверя» «Физи­олога» и «Азбуковника» содержат в себе семантику величия. На обложках книг пара Лев-Единорог появляется как эмблема слова и мысли нового Израиля, на знаме­нах — как экспансия нового Израиля, подобная побе­дам Иисуса Навина, Моисея и Ессея, на пушках — как знак царственной мощи нового Израиля. Интересно, что применительно к пушкам слово «инрог» было обозначением технических особенностей выделки ствола, при которой объем канала ствола сужался к казенной части орудия, ассоциируясь у оружейных мастеров с рогом единорога. Кроме того, за рог еди­норога часто выдавались очень длинные, сходящи­еся на конус, рога нарвала. Пушечный ствол напоми­нал форму этого морского трофея.

Соединение фигуративности образов с предметной и технологической основой имеет под собой глубокую смысловую сакрально-религиозную основу. При этом символическое прочтение остается в определенных границах связи с ветхобиблейским основанием образа, что позволяет видеть в образе Единорога уже не иконографическое, а иконическое, иконологическое начало.

Примечания:

1. См.: Кондаков Н.П., Покровский Н.В., Шереметев С.Д. Памятники древ­ней письменности и искусства. CXXXII. О научных задачах истории древнерусско­го искусства. Некролог Г.Д.Филимонова. Памяти Ф.И.Буслаева и Г.Д.Филимо­нова. СПб., 1899.

2. См.: Силаев А.Г. Истоки русской геральдики. М., 2003.

3. Cм.: Щедрина К.А. Царское счастье. Архетипы и символы монархической государственности. М., 2006.

4. Пчелов Е.В. Эмблематическая пара «лев и единорог» в русской культуре и солярно-лунарная символика // Календарно-хронологическая культура и пробле­мы её изучения: К 870-летию «Учения» Кирика Новгородца. Материалы научной конференции. М., 2006. С. 138–141.

5. Севан О.Г. Росписи жилых домов Русского Севера. М., 2007. С. 82‒83, 89. Рис. 57, 58 а, 66.

6. Едемский М.Б. Свадьба в Кокшеньге Тотемского уезда. Вологда, 2002. С. 218.

7. «И скинет рог свои во краи моря на песце, инако мел его мочится и отмочи его зараждается в нем червь. И бывает инь зверь единорог. Первыи же инрог без рога бывает не силен, и обсиротев ум­рет», а лев — «царь, образне лют. Лев — звереи царь. Родися со гневом лев (Иоанн екзарх болгарский). И единьству жизнь его и необычен есть к своеи ужич­ному, яко же томитель некии безсловесныи презор­ства ради еже есть от естества имать. Того ради равно честиа не хощет приимати, занеже и простаго питаниа не приемлет, и избытка своего ловления не ясть. Ему же и толики гласныя сосуды Богь в есте­ство вложил. Яко же и многим животом скоростию изряднеиши сущим многаждыя тому быти возрюти­ем его. Почто пророцы глаголют яко аще возреве лев и лвичись о ловитве своеи, исполняя горы гласа его, и кто не убоится и ужаснутся чада живот мно­жества яростнаго убоявшееся и уменьшишася». См.: РНБ, ОР. Соловецкое собр., № 18/18. Азбуковник Сергия Шелонина.

8. Старообрядческое репринтное издание Библии Ивана Федорова. Перм­ский край, 2006. Книга Вторый Закон, 33 стих.

9. В толковании Ефрема Сирина 33-го стиха на Книгу Второзакония читаем: «Первородный юнца доброта его; не что-либо обык­новенное принесет в дар Богу, но одесятствует и принесет в дар первородных юнцев. Рози единорога рози его: ими же языки избодет вкупе. Как не знает ярма единорог, так и Ефрем не будет рабствовать. Сии тысящи Манассии». Такой символ, как крепкий в брани, непобе­димый единорог, столь же крепкий как «рог» пра­вославного государя (единорога), помазанника Божия, мог наиболее полно и емко выражать исто­рическое предназначение государя московского царства.

10. Бартон Э. Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира. М., 2005. С. 119‒120.

11. О России в царствование Алексея Михаиловича. Сочинение Григория Ко­тошихина. Издание четвертое. СПб., 1906. С. 89.

12. «Явлен по отцы воста младый инорог на противныя, якоже от востока даже и к западу на нечествующих, иже земли его преседя­щих, яростным оком на ня взирая, врящею юностию ретяся и, яко некий невседален жребец и неприст­пен обуздоватися, не повинуя никому же, свободне отекая, пасяше верных толико стадо, люте на оны дыша огнем ярости своея, пламенны искры на тыя, отрыгая, пущаше; соседствующим варваром земля своея бывшую ми обиду иногда той плотский инорог самошественне вскоре тех, яко овца, поразити хотя, о бозе уповав». См: Временник Ивана Тимофеева. СПб., 2004. С. 19.

13. Степановский И.К. Вологодская старина. Историко-археологический сборник. Вологда, 1890. С. 198.

14. Цит. по: Толковая Псалтирь Евфимия Зигабена. Киев, 1907. С. 630.

15. См. об этом: Александрийский «Физиолог». Зоологическая мистерия. Исследова­ние Юрченко А.Г. СПб., 2001. С. 279‒296.