Ситуация в дореволюционной России

ВВЕДЕНИЕ 3

Ситуация в дореволюционной России 4

НОВАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА 9

Русский язык в постсоветской россии 16

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 23

Список литературы 25

ВВЕДЕНИЕ

Изучая языковую политику и языковую ситуацию в стране, нельзя не дать хотя бы общего описания исходной ситуации. сложившейся в России к 1917 году. Кроме того, царская языковая политика еще долго оставалась точкой отсчета при проведении языковой политики после революции: в 20-е годы и в первой половине 30-х годов от нее сознательно отталкивались, позже до какой то степени ее пытались возрождать.

Сразу после революции в основу языковой политики государ­ства было положено стремление к удовлетворению потребности идентичности для всего населения. Речь шла о принципиально новой, не имевшей аналогов в мировой истории политике. Такую политику старались основывать на научных принципах. Цель ее заключалась в том, чтобы каждый, независимо от национальной принадлежности, мог свободно пользоваться своим материнским языком и овладеть на нем вы­сотами мировой культуры.

Развитие языковой ситуации в СССР при частных различиях имело единую направленность во всех республиках и ре­гионах. Теперь пути России, с одной стороны, и четырнадцати других государств принципиально разошлись. И дело даже не в том, что «языковой вопрос в России не является столь острым, как в странах СНГ». В отличие от других новых государств в России при коренном изменении общественного строя нацио­нально-языковая ситуация осталась той же, что была в СССР. Как и в СССР, здесь преобладающий этнос – русские и един­ственный язык, способный обеспечивать потребность взаимопо­нимания в масштабах государства – русский язык.

ситуация в дореволюционной России

Российская империя была многонациональным государством, унитарным в своей основе, но на окраинах включавшим в себя вассальные государства – Бухарский эмират и Хивинское хан­ство, автономную Финляндию и имевший особый статус Урян­хайский край (ныне Тува); в 1815–1831 гг. (а в некоторых отно­шениях, в том числе языковом, до 1863 г.) автономным было также Царство Польское. Официальная государственная концеп­ция не основывалась на каком-либо национальном принципе. На­селение классифицировалось не по национальностям, а прежде всего по вероисповеданиям. В число русских всегда включались украинцы и белорусы, а иногда и любые православные. Боль­шинство нехристианского населения включалось в категорию так называемых инородцев, лишь частично живших по общероссий­ским законам и подвергавшихся ограничениям в правах и обя­занностях. Официальных этнических привилегий русские не име­ли, но государство поддерживало не только православную рели­гию, но и русскую культуру и русский язык. Этот язык был госу­дарственным, все другие языки не имели официального статуса, исключая вассальные государства и автономии.

Языковая политика царского правительства не была вполне последовательной, менялась со временем. Равно неверно рассмат­ривать Россию только как «тюрьму народов» или считать языко­вую ситуацию до 1917 г. бесконфликтной. Слишком упрощена и такая характеристика: «В большинстве этнорегионов – преиму­щественно восточных, а также в Польше, Финляндии – прово­дилась политика невмешательства в национальную жизнь вполне в духе цивилизованного европейского либерализма. В других, осо­бенно на Украине, в Литве, до первой русской революции осу­ществлялась русификация в худших традициях восточного деспо­тизма». Факти­чески это не совсем верно: например, в Польше в 1863–1905 гг. проводилась жесткая политика «обрусения». Но неверна сама по­становка вопроса. Никакого «просвещенного либерализма» в язы­ковой политике большинства европейских стран в XIX в. и в на­чале XX в. не было. В классической стране либерализма, Великоб­ритании, в это время учителя били школьников-валлийцев за произнесенное слово на материнском языке. А «невмешательство в национальную жизнь» инородцев означало, прежде всего, недо­статочное освоение того или иного региона.

Общая политика царского правительства при всех простран­ственных и временных различиях была вполне естественной для любой власти в едином централизованном государстве времен индустриализации. Главным ее содержанием было поддержание и развитие господствующей роли государственного языка. То, что этим языком оказался русский, сложилось исторически: импе­рию создала Московская Русь, а не Польша или Хива. Русский язык по числу носителей значительно превосходил остальные, и конкурентов ему быть не могло. Русский язык был языком адми­нистрации, армии, суда. Он господствовал в школьном обучении и к концу XIX в. стал (исключая Финляндию) единственным язы­ком высшего образования. Большинство межнационального об­щения шло на русском языке. Ни один язык не мог быть равен русскому, но и равноправие языков не признавалось царской ад­министрацией.

Отношение к другим языкам было различным в зависимости от многих факторов: времени присоединения той или иной тер­ритории к России, степени ее освоенности, религии и культур­ных особенностей того или иного народа, степени конфликтности ситуации в регионе и т.д. В целом главный водораздел прохо­дил между полноправными гражданами Российской империи и «инородцами». Политика в отношении первых оказывалась даже жестче. Полноправные граждане, особенно православные, рассматривались как часть единого це­лого, для них поощрялись изучение русского языка и в конечном итоге – языковая ассимиляция. В максимальной степени подоб­ный подход господствовал в отношении украинцев и белорусов и не потому, что к ним относились хуже, чем к другим. И власть, и практически вся русская интеллигенция (по крайней мере, до начала XX в.) рассматривали украинцев и белорусов как части русского народа, имеющие лишь небольшие этнографические отличия. Традиционно их языки именовались «малорусским на­речием» и «белорусским наречием», то есть диалектными груп­пами русского языка, а литература на этих языках – литературой на диалектах, аналоги которой есть, например, в Италии. Публи­кация любой литературы на украинском языке в 1876–1905 гг. была запрещена. Специальные меры против распространения бе­лорусского языка даже не предпринимались, поскольку до нача­ла XX в. на нем почти не писали.

С такими языками, как грузинский или польский, приходи­лось считаться в большей степени, но и там временами предпри­нимались весьма суровые меры. Политика в отношении грузинс­кого языка была очень непоследовательной и несколько раз ме­нялась, грузинские школы то закрывались, то вновь допускались. В Польше «полити­ка невмешательства в национальную жизнь» продолжалась в пол­ной мере лишь 15 лет, до первого польского восстания 1830– 1831 гг. и с некоторыми ограничениями – до второго польского восстания 1863 г. Потом польский язык четыре десятилетия изго­нялся из учебных заведений и из любой официальной сферы.

В отношении «инородцев», как правило, не ставился вопрос об их ассимиляции, в том числе языковой, поскольку, как счи­талось, они еще «не доросли» до этого (или же ассимиляция ис­кусственно сдерживалась, как это было с евреями). К тому же большинство районов их расселения либо недавно вошло в со­став России, либо имело очень неразвитую инфраструктуру. По­этому контакты большинства «инородцев» с русскими, особенно в Средней Азии, Сибири и на Дальнем Востоке, были незначи­тельны, а хозяйственное освоение регионов их проживания лишь начиналось. В Средней Азии русскоязычной царской администра­ции часто хватало общения с местным населением через пере­водчиков, в качестве которых обычно использовались татары. Боль­шинству «инородцев» просто незачем было знать русский язык, тем более, что в армии они не служили и редко меняли место проживания. Именно из-за этого, а вовсе не из-за какой-то «гу­манной» политики царской администрации тогда еще мало было вымирающих языков, а большинство языков с малым числом носителей оставались устойчивыми. Вымирание языков уже шло, но прежде всего в более хозяйственно развитых районах. Тогда уже стала неблагополучной судьба, например, мелких прибалтийско-финских языков: водского и ижорского к юго-западу от Петербурга и ливского западнее Риги.

Царская администрация мало обращала внимания на культур­ное развитие «инородцев». Более активную роль в нем играла пра­вославная церковь, развивавшая миссионерскую деятельность. Она мало что дала в отношении мусульманских народов, но многие народы, сохранявшие традиционные верования, постепенно хри­стианизировалась: чуваши, мордва, удмурты (вотяки), якуты и др. Переход в православие превращал эти народы в полноправ­ных граждан империи. Политика в отношении христианизации не была однородной: шла борьба между откровенными ассими­ляторами и сторонниками постепенного приобщения этих наро­дов к русской культуре.

Определенные изменения курса происходили не только в от­дельных регионах, но и в стране в целом. При этом степень жест­кости политики далеко не совпадала с общим соотношением кон­серватизма и либерализма. Относительно либеральное и ре­форматорское царствование Александра II было периодом максимально жесткой языковой политики, особенно на западе империи. И это было естественно, поскольку реформы Александра II были на­правлены на ускоренную капитализацию России, развитие еди­ного рынка, единой административной системы, усиление ар­мии и не в последнюю очередь на распространение единой, то есть русской культуры, прежде всего через значительное распро­странение школьного образования. Отсюда вполне естественны­ми были и меры по усилению позиций русского языка, до кото­рых просто не доходили руки в застойную эпоху Николая I. Есте­ственно и то, что более активно эти меры велись в экономически более развитых районах Европейской России. Сыграло роль и польское восстание, поддержанное и литовцами: власть стара­лась принять меры, не допускавшие его повторение. В то же время после революции 1905 г. власть вынуждена была пойти на либера­лизацию национально-языковой политики. Подъем оппозицион­ных движений, в том числе национальных, требовал поиска ком­промиссов.

В целом же политика царской власти по отношению к языкам национальных меньшинств была достаточно жесткой и порожда­ла конфликты. Эти конфликты где-то существовали лишь в зача­точном виде, но в более экономически и культурно развитых ре­гионах, особенно в Европейской России и в Закавказье, они к началу XX в. уже четко оформились. Хотя общая политика власти не представляла собой чего-либо особенного по сравнению с дру­гими странами Европы, недовольство ею стало, пожалуй, наиболее острым. В Западной Европе, как правило, существовали два варианта. Там, где ассимиляторская политика издавна была жест­кой, ассимиляция зашла настолько далеко, что активная борьба за права малых языков уже оказывалась нереальной; так было, например, в Великобритании и Франции. Там же, где многоязы­чие играло значительную роль, складывались более гибкие по сравнению с Россией типы языковой политики – от равнопра­вия языков в Швейцарии до культурно-национальной автоно­мии в Австро-Венгрии. В России же жесткая ассимиляторская по­литика совмещалась с достаточно большим количеством носите­лей языков меньшинств и для многих – с развитым национальным самосознанием. Неудовлетворенность потребности идентичности стала к началу XX в. серьезной проблемой. Распространение прин­ципа равноправия народов на языковую сферу нашло поддержку не только среди национальных движений, но и среди русской оппозиции разного толка – от либералов до революционеров.

Взгляды оппозиционеров различались степенью радикальнос­ти, но было в них и нечто общее. Все они были против ассимиля­ции и привилегий для русского языка. На всех воздействовал опыт Швейцарии, где не было обязательного государственного языка. Более радикальные из них допускали лишь два варианта государ­ства: национальное одноязычное и многонациональное швейцар­ского типа. Более умеренные также признавали и австро-венгерс­кий вариант с господством немецкого языка и культурно-нацио­нальной автономией для других. Другим, обычно неявным посту­латом было представление о наивысшей ценности того, что мы назвали потребностью идентичности. Каждый человек должен иметь право пользоваться материнским языком всегда, когда он того хочет, и никто не может его принуждать к другому языку. Такая возможность и для меньшинств Запада была скорее идеа­лом, достигавшимся, например, франкоязычными швейцарца­ми, но никак не бретонцами, валлийцами или даже чехами. Но для нерусского населения России, особенно как раз для его бо­лее развитой части, она совершенно открыто нарушалась.

Позиция большевиков отличалась от приведенных выше взгля­дов лишь последовательной радикальностью: они отвергали авст­рийский вариант культурно-национальной автономии и отстаи­вали право наций на самоопределение вплоть до отделения. В.И. Ленин в 1914 г. писал: «Что означает обязательный госу­дарственный язык? Это значит практически, что язык великороссов, составляющих меньшинство населения России, навязы­вается всему остальному населению России... Русские марксисты говорят, что необходимо: отсутствие обязательного государствен­ного языка при обеспечении населению школ с преподаванием на всех местных языках». «Мы... хотим, чтобы между угнетен­ными классами всех без исключения наций, населяющих Рос­сию, установилось возможно более тесное общение и братское единство. И мы, разумеется, стоим за то, чтобы каждый житель России имел возможность научиться великому русскому языку. Мы не хотим только одного: принудительности»; «Потребности экономического оборота сами собой определят тот язык данной страны, знать который большинству выгодно в интересах торговых сношений».

Они исходили из необхо­димости удовлетворения потребности идентичности для каждого гражданина России. И это было естественно в условиях, когда именно эта потребность постоянно ущемлялась для многих. Од­нако вставал и вопрос о потребности взаимопонимания. Народы Рос­сии должны быть свободны в одном: либо использовать наряду с материнским языком русский для «потребностей экономическо­го оборота» (а это тоже принудительность, пусть и экономичес­кая), либо отказаться и от русского языка, и от «экономического оборота», что означает либо автаркию внутри государства (ситу­ация мало реальная в развитом обществе), либо право на отделе­ние. И еще одно. Критикам царской языковой политики каза­лось, что раз языки России в большинстве далеки от вымирания, то это сохранится и в изменившихся социальных условиях; на­оборот, при ликвидации ассимиляторской политики эти языки смогут устойчиво функционировать и расширять свои возможно­сти.

После 1905 г. заметно расширились выпуск литературы на ряде языков: украинском, польском, грузинском, языках Прибалтики и др., стало развиваться школьное обучение на этих языках. Впер­вые стала систематически издаваться литература на белорусском языке. Активно развернулось просветительское джадидистское движение у тюркских народов; у некоторых из них, прежде всего казанских и крымских татар, активно начали издаваться книги и развилась периодическая печать. Даже в по-прежнему отсталом Туркестанском крае, где в начале века существовали лишь медре­се, к 1917 г. уже открылись 166 школ нового типа. Однако главные проблемы не были решены, а политика власти, став несколько либеральней, не изменила своей сути. Недовольство сложившейся ситуацией сохранялось.

После Октябрьской революции встал вопрос о коренной сме­не всей политики, в том числе и языковой.