— Да уж, маленьким это не назовешь!
— Раскопки как-то связаны с программой Преобразователей?
— Полностью независимы. Другими словами — чистая наука. Это вас удивляет? Я же обещал, что мы не забросим изучение амарантян. Может быть, если бы вы все эти годы верили мне, мы бы сейчас бок о бок боролись против Праведного Пути — вашего настоящего врага.
Силвест ответил:
— Вы не проявляли к амарантянам ни малейшего интереса до того, как был отрыт обелиск. А он вас напугал, не так ли? Потому что это было неоспоримое свидетельство. Не что-то, что я мог бы подделать. На этот раз вам пришлось допустить возможность, что я с самого начала был прав.
Они вошли во встроенный лифт с плюшевыми сиденьями и акварелями на стенках. С лязгом закрылась стальная дверь. Один из адъютантов Жирадо открыл панель и нажал кнопку. Пол под ногами сразу провалился. Постепенно тела стали привыкать к быстрому спуску.
— На какую глубину мы спускаемся?
— Не так уж глубоко, — отозвался Жирардо. — Всего на пару километров.
* * *
Когда Хоури проснулась, корабль уже покинул орбиту вокруг Йеллоустона. Она видела сейчас планету в иллюминатор, и та казалась куда меньше, чем раньше. А район Чазм-Сити вообще смотрелся как маленькое пятнышко на поверхности. Что касается Ржавого Пояса, то он был похож на буро-коричневое дымовое колечко, слишком далекое, чтобы можно было разобрать составляющие его предметы. Теперь перед кораблем не было никаких преград — он будет разгоняться с ускорением, равным одному g, пока не покинет систему Эпсилона Эридана, и будет наращивать скорость, пока она не станет лишь на волосок меньше скорости света. Не случайно такие корабли назвали суперсветовиками.
Ее перехитрили!
— Это осложнение, — согласилась Мадемуазель после нескольких минут молчания. — Но не более того.
Хоури пощупала весьма чувствительную шишку на затылке — на том месте, по которому комузо — теперь она знала, что его имя Саджаки, — хватил ее своей шакухачи и сшиб с ног.
— Хорошенькое осложнение! — рявкнула она. — Они похитили меня, ты, глупая сука!
— Понизь тон, девочка. Они про меня ничего не знают, и нет причин, по которым им это надо знать в дальнейшем, — изображение, принятое глазным яблоком Хоури, криво усмехнулось. — Если сказать правду, то сейчас я — твой единственный друг. И ты должна изо всех сил стремиться сохранить в тайне наш общий секрет, — мадемуазель принялась любоваться своими ногтями. — Давай-ка разберем этот вопрос поспокойнее. Какова наша цель?
— Ты знаешь об этом не хуже меня, черт бы тебя побрал!
— Да, ты должна была просочиться в команду и отправиться с ними в Ресургем. Каков твой статус?
— Эта сука Вольева продолжает звать меня своим рекрутом.
— Другими словами, ты просочилась в команду с ошеломительным успехом, — теперь Мадемуазель спокойно прогуливалась по каюте. Одна рука опирается на бедро, пальчик другой похлопывает по нижней губке. — И куда мы идем? Каков наш курс?
— У меня нет оснований думать, что это не Ресургем.
— Тогда, если говорить о главном, то ничего опасного для наших планов не случилось.
Хоури очень хотелось придушить эту стерву, но ведь призрак придушить нельзя.
— А вам не приходит в голову, что у них могут быть собственные планы? Вам известно, что сказала Вольева, когда я плюхнулась на пол без сознания? Она сказала, что я теперь их артиллерист! Интересно, что она под этим понимает?
— Это объясняет, зачем им был нужен человек с военным опытом.
— А если окажется, что я не гожусь выполнять эту работу?
— Не думаю, что ее это очень огорчит, — мадемуазель прекратила свое хождение и обрела самое серьезное выражение лица из своего собрания мимических ужимок. — Они, видишь ли, Ультра. А Ультра имеют доступ к технологиям, которые в колониальных мирах запрещены.
— К примеру?
— У них могут оказаться средства, вызывающие возбуждение чувства лояльности.
— Что ж, спасибо, хотя бы за то, что ты сообщила мне эту важную информацию заранее.
Мадемуазель помолчала и осторожно потерла висок.
— И соответственно с этим приняла меры предосторожности.
— Спасибо и за то.
— Имплантат, который я вложила в тебя, производит антиген, ослабляющий действие их психотропных средств. Кроме того, он передает сублимированное подкрепление в твое подсознание. Терапия Вольевой будет полностью нейтрализована.
— Тогда зачем вы берете на себя труд сообщать мне, что должно случиться в будущем?
— А потому, милая девочка, что если Вольева начнет прибегать к таким средствам, тебе придется сделать вид, что они работают.
Спуск занял всего лишь несколько минут, давление и температура стабилизировались, достигнув средних для поверхности планеты показателей. Шахта имела ромбовидное сечение с максимальной шириной около десяти метров. Местами в стенах виднелись огромные ниши, где размешались оперативные пункты, склады оборудования и так далее. Были и расширения, где два лифта, идущих в противоположных направлениях, могли разойтись. Главными строителями здесь были роботы. Они покрыли стены шахты тонкой — в атом — пленкой. Она состояла из уложенных рядами нитей, которые роботы выделяли из органов, сходных с паутинными железами пауков. Свет, лившийся через стеклянный потолок, освещал полупрозрачные стены шахты, казалось, уходившие в бесконечность.
— Почему вы раньше не рассказали мне о ваших находках? — спросил Силвест. — Ведь вы тут работали многие месяцы.
— Скажем так: ваш вклад был для нас не так уж важен, — ответил Жирардо. — Во всяком случае, до сих пор, — добавил он.
На дне шахты они вошли в другой коридор, весь серебристый, чище и прохладнее того, который был наверху. Окна в его стенах позволяли видеть огромную пещеру, наполненную каким-то геодезическим и землеройным оборудованием. Силвест благодаря своим глазам мог «запоминать» увиденное, мог и увеличивать его в случае нужды. На это требовалось время, примерно такое же, как на то, чтобы сделать десяток шагов. За эту способность он, буркнув себе под нос, поблагодарил Кэлвина.
То, что он видел, заставляло его сердце колотиться все быстрее.
Прошли через пару бронированных дверей, возле которых извивались оптические охранные иллюзии, изображавшие шипящих и плюющихся ядом змей. Затем попали в холл с двустворчатой дверью в дальнем конце. Жирардо сделал знак, охранявшим дверь милиционерам, потом повернулся к Силвесту. Его блестящие глаза и общий склад лица чем-то напоминали пекинеса, но сейчас Силвесту вспомнилась японская картина с изображением дьявола, готового изрыгнуть клуб пламени и дыма.
— Ну а теперь, — сказал Жирардо, — вам придется либо потребовать деньги назад, либо замереть в благоговейном молчании.
— Сейчас посмотрим, — ответил Силвест с напускной беззаботностью, хотя пульс у него бился как бешеный, а внутри все дрожало от лихорадочного нетерпения.
Жирардо распахнул обе створки двери. Теперь они оказались в комнате размером в половину грузового лифта, совершенно пустой, если не считать нескольких простых столов, частично вделанных в стену. На одном из них лежали наушники с микрофоном, а рядом портативный компьютер, на экран которого был выведен сделанный карандашом эскиз.
Стены помещения выгибались наружу от пола, и потому потолок был заметно больше пола. Все это, плюс большие окна — по три на каждой стене, — вызывало у Силвеста чувство, что он находится в гондоле воздушного корабля, летящего под беззвездным небом над черным океаном, где не видно ни единого огонька.
Жирардо выключил свет, и стало видно то, что лежало за зеркальными стеклами окон.
С потолка пещеры — там — за окнами — свисали яркие электрические фонари. Свод пещеры, слегка искривляясь, уходил вдаль — к артефакту амарантян, расположенному значительно ниже уровня окон. Артефакт выдавался из почти отвесной стены пещеры — колоссальная полусфера безупречно черного цвета, окруженная портальными кранами и подмостьями для геодезических инструментов. Угловатые куски затвердевшей лавы все еще держались на ней, а там, где лава была счищена, поверхность гигантского механизма была гладка и темна, как обсидиан. Выступающая его часть была не менее шестисот метров в ширину, хотя больше половины артефакта оставалось в стене.
— Вы знаете, кто его сотворил? — спросил тихо Жирардо. Ответа он ждать не стал. — Он появился раньше, чем люди научились говорить. А на нем меньше царапин, чем на моем, черт бы его побрал, обручальном кольце.
Жирардо повел свою команду к шахте лифта, чтобы сделать еще один — короткий — спуск к полу огромной, вырубленной в прочных горных породах пещере. Поездка на лифте заняла не больше тридцати секунд, но Силвесту она показалась длиннее медлительных стихов Гомеровой Одиссеи. Эту находку он считал своим личным призом, она досталась ему с таким трудом, будто Силвест выкопал ее из базальта собственными окровавленными ногтями. И вот теперь загадочный механизм громоздится над Силвестом, его круто изогнутая поверхность еще испещрена приставшими к ней камнями, и без всяких подпорок нависает в воздухе над головой. Вокруг колосса выбит желоб от края до края. Оттуда, где сейчас стоит Силвест, он кажется тонким как волос, тогда как на самом деле его ширина равна паре метров, да и глубина не меньше того.
Жирардо подвел группу к ближайшему «башмаку» — колоссальному бетонному чурбаку, внутри которого были помещения, расположенные на разных уровнях. «Башмак» стоял вровень с артефактом.
Войдя внутрь, они сели еще в один лифт, проходивший сквозь этот бетонный столб, и попали в путаницу лесов и подмостьев, которые поднимались из него, будто взнесенные взрывом. Желудок Силвеста сжался от противоречащих друг другу импульсов клаустро- и агорафобии. Он ощущал, как на него давят невообразимые мегатонны каменной породы — сотни метров над его головой, и одновременно его мутило головокружение, вызванное подъемом на вершину огромного «башмака».
Крохотные времянки и складские помещения для инструментов были вписаны в сложную каркасную композицию. Лифт подошел к одному из этих строений, и люди оказались в комплексе клетушек, где, казалось, звучат отголоски совсем недавно прерванной работы. Все объявления и предупредительные знаки были или сделаны краской, или с помощью переводных картинок. Работа тут носила временный характер, а потому не было смысла прибегать к более сложным методам маркировки.
По вибрирующему железному мостику, перекинутому от громоздкого переплетения лесов к черной скорлупе амарантянского механизма, они прошли еще немного. Теперь они были примерно на высоте половины гиганта, почти вровень с желобом. Сейчас механизм уже не казался сферическим — он был слишком близко. Просто черная стена преграждала путь, такая же огромная и бездонная, какой Силвесту запомнилась Завеса Ласкаля после возвращения со Спиндрифта. Вместе со всеми Силвест прошел вперед по мостику, пока не поравнялся с желобом.
Дальнейший путь шел по желобу вправо. С трех сторон — слева, сверху и снизу — люди были сжаты сплошной черной субстанцией, из которой состоял артефакт. Путь вел по решетчатой конструкции, укрепленной на стенке желоба с помощью прокладок с присосками, ибо материал артефакта не имел никаких шероховатостей. Справа шло металлическое, высотой до пояса, ограждение, за которым — сотни метров пустоты. Слева через каждые пять-шесть метров светили лампочки, прикленные к гладкой стене эпоксидкой, а через каждые двадцать метров попадались панели с какими-то непонятными закорючками.
Минуты через три крутого подъема Жирардо сделал знак остановиться. Место, куда он привел Силвеста, представляло собой невероятное сплетение кабелей, прожекторов, коммуникационных консолей. Правая стена желоба тут заворачивала внутрь.
— Нам понадобилось несколько недель, чтобы найти вход в артефакт, — сказал Жирардо. — Вообще говоря, весь желоб был заполнен базальтом. Только когда мы его выковыряли, обнаружилось место, где базальт уходил внутрь, будто пробкой затыкая вход в радиальный туннель.
— Да, ничего не скажешь, работали не хуже кротов!
— Раскопать вход было делом нелегким, — продолжал Жирардо. — По сравнению с этим расчистка желоба оказалась сущей ерундой. А тут нам пришлось сверлить, а «опилки» удалять через те же тоненькие отверстия. Кое-кто хотел воспользоваться бозерскими плазменными резаками, чтобы прорыть несколько вспомогательных туннелей и тем облегчить задачу, но на это мы не решились. А минерало-керамические сверла этот черный материал не поверждают.
Любопытство ученого заставило Силвеста подавить в себе стремление дать отпор хвастливому тону Жирардо.
— Вам удалось узнать, что это за материал?
— В основном это углерод с примесями железа и ниобия, а также нескольких редких металлов. Но структура его нам осталась неизвестной. Это не просто какая-то аллотропная форма алмаза, или даже гипералмаза, которую мы еще не открыли. Возможно, вещество нескольких — самых верхних — миллиметров по структуре весьма близко к алмазу, но, похоже, глубже этот материал претерпел какую-то сложную перестройку кристаллической решетки. Его структура в самой центральной части артефакта — на глубинах, куда мы еще не добрались, может оказаться и вообще совершенно иной. По-видимому, там кристаллическая решетка распадается на триллионы углеродных макромолекул, соединившихся в единую массу. Иногда, возможно, эти молекулы пробивают себе дорогу наверх сквозь разрывы в решетке верхних слоев, и тогда мы их обнаруживаем.
— Вы говорите так, будто это сделано нарочно?
— Возможно, так оно и есть. Может быть, эти молекулы — нечто вроде энзимов, «выведенных» для того, чтобы ремонтировать алмазную кору там, где она оказывается разрушенной, — он пожал плечами. — Нам ведь не удалось изолировать ни одной из этих макромолекул, во всяком случае, в стабильной форме. Они распадались всякий раз, как их извлекали из решетки.
— То, что вы описываете, — сказал Силвест, — очень похоже на форму молекулярной технологии.
Жирардо улыбнулся Силвесту. Ему явно нравилось происходящее соревнование их интеллектов.
— Но, к сожалению, мы оба знаем, что амарантяне были слишком отсталы для такой технологии.
— Естественно.
— Естественно, — Жирардо опять улыбнулся, но теперь уже всей группе. — Как, заходим внутрь?
Пройти в систему туннелей, которая вела от желоба, оказалось труднее, чем представлял себе Силвест. Он думал, что радиальный туннель будет идти внутрь на такое расстояние, чтобы пересечь «скорлупу» машины, и тогда они окажутся в ее пустом чреве. Но все оказалось совсем не так. Внутренний объем оказался настоящим лабиринтом. Туннель действительно был радиальным на протяжении метров десяти, затем круто свернул влево, а дальше начал ветвиться, превращаясь в систему ходов. Эти бесчисленные пути были промаркированы цветами и наклейками, но сама система маркировки была столь сложна, что Силвест с ходу в ней разобраться не мог. Через пять минут он уже полностью перестал ориентироваться, хотя ему и казалось, что они все еще проникли в глубь объекта не так уж и глубоко. Казалось, вся туннельная система — выдумка лопоухого дебила, который сам не знал, чего хочет. Жирардо объяснил, что весь артефакт представляет собой серию концентрических оболочек, и стал рассказывать о том, как велось изучение этого колоссального объекта.
О его существовании узнали два года назад — когда Силвесту удалось привлечь внимание Паскаль к странностям, связанным с захоронением обелиска. Больше всего времени ушло на поиски самой пещеры, где был спрятан артефакт, а детальные исследования этой похожей на муравейник структуры пали на несколько последних месяцев. В первые дни произошло несколько несчастных случаев со смертельным исходом. Ничего таинственного, просто несколько поисковых групп потерялись в незакартированных секциях лабиринта или упали в вертикальные шахты, которые не успели загородить. Одна лаборантка умерла с голода, так как отошла слишком далеко, не захватив с собой даже хлебных крошек, чтобы разбрасывать их за собой. Ее нашли роботы через две недели — в нескольких минутах ходьбы от уже исследованных туннелей.
Проход через последнюю оболочку был труднее, чем через предыдущие четыре. Здесь начался спуск, и вскоре была пройдена последняя — горизонтальная — часть туннеля, конец которой был освещен белым светом.
Жирардо что-то шепнул своему рукаву, и свет погас.
Дальше пришлось идти в полутьме. Вдруг затрудненное дыхание людей перестало с гулом отражаться от близких стен, и они вышли на простор. Единственный доносившийся сюда звук был чмоканьем воздушных насосов.
— Держитесь, — сказал Жирардо. — Сейчас начнется.
Силвест напрягся. Он боялся, что снова потеряет чувство ориентации. Вспыхнул свет. На этот раз Силвест не разозлился на театральность поведения Жирардо. Сейчас оно было ему понятно, так как оправдывалось радостью открытия, хотя бы и вторичного. Конечно, он понимал, что оно было все же суррогатным, но разве в этом дело? Да и кто его знает, как оно на вкус — ощущение первооткрывательства. Ему было просто жаль всех остальных членов группы, которые не чувствовали сейчас того, что ощущал он. Но тут все эти мысли Силвеста были отодвинуты на задний план тем, что он увидел.
Это был инопланетный город!
Глава шестая
На пути к Дельте Павлина, год 2546-й
— Я подозреваю, — сказала Вольева, — что ты принадлежишь к числу тех, во всех других отношениях вполне разумных людей, которые гордятся тем, что не верят в призраков?
Хоури поглядела на нее и слегка нахмурилась. Вольева с самого начала знала, что эта женщина отнюдь не дура, и ей было интересно видеть реакцию на заданный ею вопрос.
— Призраков, Триумвир? Вы шутите?
— Ты скоро узнаешь обо мне одну вещь, — ответила Вольева. — Она состоит в том, что я почти всегда абсолютно серьезна и шуток терпеть не могу, — она указала на дверь, сквозь которую они только что вошли, плотно сидящую в красно-бурой от ржавчины переборке корабля. Дверь была очень прочная, на ней сквозь пятна плесени и пласты ржавчины проступало относительно четкое стилизованное изображение паука.
— Вперед! Я пойду за тобой.
Хоури без всяких колебаний выполнила приказание. Вольева была вполне удовлетворена. За три недели, которые прошли после того, как эта женщина была украдена, или рекрутирована, если вам больше нравятся смягченные понятия, Вольева применяла к ней весьма сложный комплекс психотропных средств, назначением которых было возбудить у пленницы чувство лояльности. Лечение уж заканчивалось, осталось принять еще несколько доз, которые обеспечат пролонгированное — почти бесконечное — действие этих средств. Скоро чувство лояльности будет сидеть в этой женщине так прочно, что она станет не только безупречно послушной, но и само послушание превратится у нее в своего рода инстинкт, в принцип, благодаря которому она не сможет нарушить распоряжение так же, как рыба не может дышать нигде, кроме воды. Доведенный до крайней степени выражения (Вольева надеялась, что этого не произойдет), инстинкт этот заставит Хоури не только беспрекословно подчиняться распоряжениям корабельной команды, но еще и обожать их всех за то, что ей позволяют выполнять ее работу. Однако Вольева решила остановиться до того, как программирование этой женщины дойдет до подобной стадии. После ее более чем бесполезных экспериментов с Нагорным она решила, что ей не нужна новая безмолвная морская свинка. Ей будет даже приятно, если Хоури сохранит способность к выражению определенной дозы недовольства.
Как она и обещала, Вольева шла за Хоури, но отойдя на несколько метров от двери, Хоури остановилась: дальше идти было некуда.
Вольева приказала диафрагме двери закрыться.
— Где мы, Триумвир?
— В моем личном убежище, — ответила Вольева. Она что-то сказала в свой браслет, отчего свет зажегся, хотя периферия комнаты осталась затененной. Каюта имела форму толстой торпеды, по длине вдвое больше ширины. Внутренняя отделка отличалась пышностью — четыре обитых малиновым бархатом кресла, привинченных к полу рядом друг с другом. Место для еще двух, но от них остались лишь винты в полу. Чехлов на креслах не было. Стены каюты были отделаны медью, они мягко закруглялись и казались выполненными из черного сверкающего обсидиана или полированного мрамора. В комнате имелась еще консоль черного дерева, прикрепленная к подлокотнику одного из кресел, в которое и уселась сама Вольева.
Она раскрыла консоль, ознакомилась с показаниями различных счетчиков и циферблатов, отделанных бронзой. Под циферблатами находились бронзовые же таблички и инкрустации из слоновой кости и дорогих пород дерева. Ознакомление с показаниями приборов заняло немного времени, так как посещения Паучника Вольева совершала регулярно, но ей было приятно касаться кончиками пальцев оправы приборов и нежно поглаживать их.
— Я предлагаю тебе сесть, — сказала она. — Мы сейчас отправимся.
Хоури повиновалась и села рядом с Вольевой, которая тут же начала поворачивать выключатели из слоновой кости, наблюдая, как зажигаются лампочки у отдельных циферблатов, а стрелки вздрагивают, когда ток подключается к приборам. Вольева испытывала что-то вроде садистского наслаждения, видя, что Хоури ничего не понимает, не знает даже, в какой части корабля они находятся и что именно сейчас должно произойти. Что-то залязгало, последовал сильный толчок, как будто эта каюта была спасательной шлюпкой, готовой оторваться от корабля-матки.
— Мы двигаемся, — поставила Хоури диагноз. — Что это такое? Роскошный лифт для членов Триумвирата?
— Нет, это попахивало бы декадентством. Мы просто находимся в старой шахте, которая ведет к наружной поверхности корабля.
— Тебе нужна каюта, которая возила бы тебя по кораблю? — известная доля презрения, питаемого Хоури к привычкам Ультра, снова проступила наружу. Как ни странно, но она доставила Вольевой извращенное наслаждение. Значит, ее терапия не полностью разрушила личность этой женщины, а лишь изменила ее.
— Мы отправляемся на поверхность корпуса корабля. И не просто так, — сказала она. — Если бы это была обычная прогулка, мы бы пошли туда пешком.
Движение было достаточно равномерным, хотя иногда раздавались щелчки и полязгивания, говорившие о проходе через воздушные шлюзы и о тяговых системах, помогающих их проходить. Стены были, как и прежде, черны, но Вольева знала, что вскоре все изменится. Тем временем она продолжала следить за Хоури, пытаясь догадаться, боится ли та или просто любопытствует. Если Хоури умна, то уже должна была бы сообразить, что Вольева уделяет ей слишком много времени, чтобы, скажем, убить ее, но, с другой стороны, военный опыт этой женщины на Краю Неба должен был научить ее не принимать на веру ничего и никогда.
А вот ее внешний вид со времени появления на корабле значительно переменился. И с терапией связана лишь малая часть этих изменений. Ее волосы и раньше были пострижены коротко, сейчас же они полностью исчезли. Только у самой макушки возник коротенький вторичный «меховой» покров. Ее череп был изрыт тонкими шрамами цвета лососины. То были следы операций Вольевой, когда она вскрывала череп Хоури с целью вживления в мозг трансплантатов, находившихся ранее в голове Бориса Нагорного. Были и следы других хирургических операций. На теле Хоури имелось множество мелких шрамов, оставшихся после извлечения шрапнели, залеченных шрамов от лучевых ожогов, от пуль и так далее. Все это сувениры дней солдатской службы. Некоторые шарики шрапнели вошли слишком глубоко, чтобы медики с Края Неба занялись их извлечением. По большей части опасности для жизни они не представляли, так как состояли из биоокисей инертных металлов и находились далеко от жизненных центров. Но иногда медики оказывались настоящими лопухами. Совсем близко к поверхности тела Хоури, прямо под кожей, Вольева нашла несколько шрапнелей, которые надо было обязательно изъять. Что она и сделала, предварительно рассмотрев каждую из них в лаборатории. Все шрапнельки, кроме одной, никаких подозрений не вызывали. Их металлический состав не мог взаимодействовать с индукционными полями артиллерийской инженерии. Вольева каталогизировала дробинки и убрала их в сейф. Одну же дробинку она изучала долго, хмурясь, пока не убрала вместе с другими, здорово изругав медиков.
Работа была грязная, но все же не такая, как операции на мозге. В течение столетий имплантаты или выращивались in situ, или их создавали для безболезненного введения через уже имеющиеся естественные отверстия в голове, но такие вещи не годились для крайне тонких и точных имплантатов, применяемых в артиллерии для связей между механизмами и артиллеристами. Тут единственным способом для их вживления была трепанация черепа с помощью пилы и скальпеля. Такая работа требовала уймы шитья и уборки после операции. Все осложнялось еще наличием в мозгу Хоури более ранних имплантатов. Тщательно изучив их, Вольева решила, что необходимости удалять их нет. Более того, рано или поздно снова придется ставить точно такие же, чтобы Хоури могла действовать за пределами своих служебных обязанностей так же, как действовала раньше. Имплантаты принялись хорошо, и уже через день Вольева усадила Хоури — предварительно усыпив — за пульт артиллериста. Она убедилась, что корабль способен нормально контактировать с новыми имплантатами, а они с ним. Дальнейшая проверка могла подождать до тех пор, пока не будет закончена терапия, связанная с внедрением инстинкта лояльности. В общем, заняться всем этим можно будет в то время, когда остальная команда ляжет в глубокий сон.
Осторожность — это слово приобрело для Вольевой теперь особый смысл. Именно из-за недостаточной осторожности возникли все неприятности с Нагорным.
Она не может позволить себе совершить новую ошибку.
— Откуда у меня возникло ощущение, что ты отрабатываешь со мной какой-то новый тест?
— Нет, это не тест. Это просто… — Вольева махнула рукой. — Извини меня, ладно? Слишком долгий разговор…
— А что я могу еще сделать для тебя? Прикинуться, что вижу призраков?
— Дело не в том, чтобы увидеть. Нет, Хоури. Их надо услышать.
Теперь за черными бортами движущейся каюты показался свет. Оказалось, что ее стены вовсе не черные, а прозрачные — просто казались черными в темноте шахты. Теперь же в дальнем конце шахты показался свет. Конец путешествия проходил в полном молчании. Каюта продолжала подниматься к свету, пока ледяной голубоватый сумрак не затопил ее со всех сторон. А затем она оторвалась от корпуса корабля.
Хоури вскочила с кресла, подбежала к стеклу и прижалась к нему пылающим лицом. Стекло, конечно, оказалось гипералмазом, так что никакой опасности, что оно разобьется или что Хоури выпадет наружу, не было. Однако выглядело оно тонким и хрупким, а человеческий разум не в состоянии принимать на веру несколько вещей сразу. Глядя вниз, Хоури могла различить восемь паучьих ног, с помощью которых капсула цеплялась за корпус корабля. Теперь она поняла, почему Вольева в разговоре с ней как-то назвала эту каюту «Паучником».
— Не знаю, кто ее построил или что, — говорила Вольева — Думаю, что она была сооружена или одновременно с самим кораблем, или тогда, когда он должен был перейти в другие руки. Разумеется, если предположить, что у кого-то нашлись деньги, чтобы купить его. Я полагаю, что эта каюта служила очень хитроумной игрушкой для привлечения потенциальных клиентов. Отсюда и такая роскошь отделки.
— То есть ее использовали для того, чтобы взвинтить цену?
— Вообще-то это кажется весьма вероятным, особенно если мы примем в качестве постулата, что у кого-нибудь может возникнуть потребность оказаться вне корабля, вот как у нас с тобой. Если корабль идет с ускорением, то любой прибор наблюдения, находящийся на его поверхности, должен иметь такое же ускорение, иначе он сорвется и улетит назад. Нет особых проблем, если речь идет о фотокамере, но если у вас на борту люди, то проблема обязательно возникнет. Кто-то должен управлять вот такой штуковиной или хотя бы уметь программировать автопилот, чтобы он делал за вас то, что вам нужно. Паучник решает проблему тем, что физически становится частью корабля. Управлять им — пара пустяков — он просто ползет по кораблю на своих восьми коленях.
— А что случится, если…
— Если он потеряет сцепление? Ну… во-первых, этого никогда еще не случалось, но если бы и случилось, то у каюты есть магнитные присоски, есть специальные когти, способные проникнуть в обшивку. Если же и это не помогло бы, то заверяю тебя, каюта может двигаться и сама — автономно, выдерживая ту же скорость, которую имеет и корабль. Если же и этого мало… — тут Вольева помолчала. — Что ж, если все, о чем сказано, не сработает, тогда мне придется встретиться с моим любимым божеством и как следует обсудить создавшуюся ситуацию.
Хотя Вольева сама никогда не отводила Паучник от места выхода на поверхность корпуса больше, чем на сотню метров, но он мог бы проползти вокруг всего корабля. Возможно, такое путешествие было бы не слишком разумным мероприятием — тащиться при огромной скорости корабля по его брюху сквозь радиационную бурю, от которой каюту Паучника обычно защищала толстая корабельная броня, было бы весьма опасно. Стены каюты были слишком тонки, все остальное — принесено в жертву странной и беззащитной красоте.
Паучник — ее самый потайной секрет. Его нет даже на синьках корабля и, насколько она понимает, члены команды о его существовании ничего не знают. Будь все хорошо, такое положение сохранилось бы до конца жизни Вольевой, но артиллерийские проблемы заставили ее понизить планку секретности. Даже при отвратительном нынешнем состоянии корабля сеть шпионящих технических устройств Саджаки была невероятно обширна. Паучник был одним из тех немногих мест, где Вольева могла чувствовать себя защищенной и без опаски обсуждать со своими рекрутами самые секретные вопросы, говорить о том, во что она не хотела бы посвящать остальных членов Триумвирата. По этой причине ей пришлось выдать тайну Паучника Нагорному, дабы обсудить с ним во всех подробностях проблему Похитителя Солнц. В течение нескольких месяцев, пока его состояние все ухудшалось, она жалела об этой откровенности, вечно опасаясь, что он выдаст тайну Паучника Саджаки. А вообще-то в данном случае волноваться ей не следовало: к трагическому концу своей жизни Нагорный так глубоко погрузился в кошмары, что физически не мог вмешиваться в тонкости внутренней политики корабля. А теперь он унес секрет в могилу, и некоторое время Вольева могла спать спокойно, не боясь, что ее святилище будет вот-вот обнаружено. Возможно, сейчас она тоже делает ошибку, о которой она снова будет жалеть: ведь она поклялась себе не рисковать больше каютой, но, как всегда, конкретные обстоятельства оказались сильнее и заставили ее нарушить прежнее решение. Было нечто, что ей необходимо обсудить с Хоури, причем призраки были лишь своего рода приманкой, чтобы Хоури не смогла заподозрить существования куда более глубоких причин.