— …но, возможно, после этого мы будем в расчете.
Вздыхая, Ранд принялся разматывать серое, в полоску одеяло — с опаской, поскольку девушка держала сверток с куда большей осторожностью, чем змею. Ту Авиенда держала так, словно это чулок. Наконец он развернул одеяло — и обомлел. Внутри оказался меч; ножны его были так густо усыпаны рубинами и лунниками, что под самоцветами едва проглядывало золото, только в одном месте тускло горела золотая накладка — восходящее многолучевое солнце. На рукояти из драгоценной кости, длиной в самый раз для двух рук, имелась еще одна золотая инкрустация — тоже многолучевое солнце. Головка эфеса была велика от обилия рубинов и лунников, еще больше драгоценных камней украшало крестовину. Эту вещь делали не для того, чтобы ею пользоваться, а для красоты. Чтобы на нее смотрели и восхищались.
— Это же должно стоить… Авиенда, как ты расплатиться-то сумела?
— Это стоит немного, — промолвила Авиенда таким защищающимся тоном, что с тем же успехом могла бы признаться во вранье.
— Меч… Откуда у тебя меч? Как вообще у Айил оказался меч? Только не говори мне, что это припрятал у себя в фургоне Кадир!
— Я несла его в одеяле. — Теперь в голосе девушки слышалась обида еще большая, чем когда она говорила о цене. — Даже Бэйр сказала, что все будет правильно, пока я в самом деле не коснусь его. — Она неловко пожала плечами, нервно поправив шаль. — Это меч древоубийцы. Ламана. Меч сняли с его тела в доказательство того, что он мертв, потому что его голову было не унести далеко. С тех пор меч переходил из рук в руки — молодых мужчин и глупых Дев, которым льстило, что они владеют доказательством смерти Ламана. Только каждый потом начинал задумываться, чем же он владеет, и вскоре продавал меч другому. С первого раза, как эту вещь продали, цена ее упала. Ни один айилец не прикоснется к мечу, даже выломать эти камни.
|
|
— Что ж красив, — как можно тактичней сказал Ранд — последний фигляр или шут стал бы носить кричащее. А на костяной рукояти ладонь будет скользить от пота или крови. — Но я не допущу, чтобы ты…
Ранд умолк, по привычке на несколько дюймов вытянув клинок из ножен, чтобы оценить оружие. Выгравированная в сияющей стали, стояла цапля — знак мастера клинка. Когда-то Ранд носил отмеченный такой же эмблемой меч. Он внезапно сообразил, что этот меч схож с его прежним оружием и с клейменным вороном наконечником Мэтова копья — металл, созданный при помощи Силы. Этот меч никогда не сломается, такой клинок не нужно затачивать. Большинство мечей, которыми владели мастера клинка, были лишь копиями тех, легендарных. Лан сказал бы точно, но Ранд и сам был совершенно уверен.
Вытащив меч из ножен, Ранд наклонился, протянул руку через очаг и положил ножны перед Авиендой:
— Авиенда, я возьму клинок в погашение долга. — Меч был длинным, слегка искривленным и с односторонней заточкой. — Только клинок. И рукоять я тебе тоже верну.
В Кайриэне можно изготовить и новую рукоять, и ножны. А может, среди уцелевших тайенцев отыщется хороший кузнец-оружейник?
Авиенда округлившимися глазами уставилась на ножны, перевела взор на Ранда, потом опять на ножны. Ранд впервые видел девушку изумленной, у нее даже челюсть отвисла.
— Но эти самоцветы стоят дорого! Намного больше, чем я… Ранд ал'Тор, ты вновь пытаешься сделать меня своим должником.
|
|
— Не совсем так. — Если этот клинок свыше двадцати лет пролежал в ножнах, не тронутый ни чьей-то рукой, ни ржавчиной, и не утратил своего блеска, то он был именно тем, о чем подумал Ранд. — Ножны я не принял, они остаются твоими. — Подбросив в воздух одну из шелковых подушек, Ранд исполнил в положении сидя вариант удара под названием «Поднимается слабый ветер». Клинок легко рассек тонкую ткань, дождем посыпались перья. — И рукоять я не приму, она тоже твоя. Если ты их продашь, то все, что получишь, — твое. Это касается только тебя.
Как подозревал Ранд, девушка выложила за меч все, что у нее было, а теперь за одни ножны получит самое малое раз в сто больше, но вместо того, чтобы порадоваться нежданно привалившей удаче, вместо того чтобы выглядеть счастливой или хотя бы поблагодарить его, Авиенда негодующе воззрилась на Ранда сквозь падающие перья — ни дать ни взять двуреченская хозяйка, обнаружившая на полу кучу мусора. Девушка хлопнула в ладоши, и тотчас появилась одна из гай'шайн, которая тут же опустилась на колени и принялась прибирать в палатке.
— Это моя палатка, — с нажимом произнес Ранд.
Авиенда фыркнула в ответ — точь-в-точь как Эгвейн. Определенно, эта парочка слишком много времени проводит вместе.
Ужин, который принесли, когда уже совсем стемнело, состоял из обычного плоского светлого хлеба и щедро приправленного специями рагу из сушеных бобов с ломтиками почти белого мяса. Когда Авиенда сказала ему, что это та самая кровавка, Ранд лишь ухмыльнулся — с той поры, как он очутился в Пустыне, ему доводилось есть и змей, и еще чего похлеще. Хуже всего, по мнению Ранда, была гара, ядовитая ящерица; и не из-за вкуса — она больше цыпленка напоминала, — а просто потому, что ящерица. Временами казалось, будто в Пустыне на каждом шагу попадается столько всяких ядовитых тварей змей, ящериц, пауков, да и растений тоже, — сколько во всем остальном мире не сыщешь.
|
|
Авиенду, видимо, несколько разочаровало, что Ранд, отведавший этакого блюда, не принялся тут же отплевываться, кривясь от отвращения, хотя порой догадаться о ее чувствах представлялось весьма затруднительным. Если Ранд и пытался прикинуться айильцем, то можно было подумать, что Авиенда из кожи вон лезет, изо всех сил стараясь доказать обратное.
Уставший и желающий лишь поскорее уснуть, Ранд стащил с себя только куртку да стянул сапоги, потом торопливо заполз под свои одеяла и повернулся спиной к Авиенде. Айильские мужчины и женщины вместе ходили в парильню, но краткое пребывание в Шайнаре убедило Ранда, что он не создан для подобных вещей, он краснел до ушей и готов был провалиться сквозь землю от смущения. Юноша старался не слышать шороха одежды, когда Авиенда раздевалась под одеялами. По крайней мере, на это у нее хватало скромности, но он тем не менее лежал к ней спиной — так, на всякий случай.
Авиенда утверждала, что ей положено спать у Ранда в палатке, дабы продолжать наставлять его в айильских обычаях и традициях, раз он теперь проводит так много времени с вождями. Оба они знали: все это — неправда, хотя Ранд не представлял себе, что, по разумению Хранительниц Мудрости, способна таким странным образом вызнать у него Авиенда. Девушка кряхтя что-то снимала с себя и непонятно что бурчала себе под нос.
Чтобы заглушить ее ворчание и перестать думать, что же оно значит, Ранд сказал:
— Свадьба Мелэйн просто незабываема. А Бэил и вправду ни о чем не догадывался, пока ему Мелэйн с Дориндой не сказали?
— Конечно, нет, — насмешливо ответила девушка, ненадолго оторвавшись, как показалось Ранду, от снимания чулка. — А с какой стати Бэилу знать до того, как Мелэйн положила свадебный венок у его ног и спросила его об этом? — Авиенда вдруг рассмеялась: — Мелэйн чуть с ума не сошла и Доринду до отчаяния довела, пока они не отыскали для венка цветки сегаде. В такой близи к Драконовой Стене растет мало сегаде.
— Это имеет какое-то особое значение? Цветки сегаде? — Как-то раз Ранд послал Авиенде такие цветки — чего она никогда не признавала.
— Что нрав у нее колючий и таким и останется. — Еще одна пауза, опять бурчание. — Сплети она венок из листьев или цветков медвяного корня, это значило бы, что она заявляет о мягкости своей натуры. Если утренние сережки, тогда она бы была кроткой, а… Да слишком долго перечислять! Я бы тебя несколько дней обучала всем сочетаниям. Да и к чему тебе их знать? Айильской жены у тебя не будет. Ты принадлежишь Илэйн.
Ранд чуть было не оглянулся на Авиенду, когда та произнесла «кроткая». Он не мог представить себе айилку, которую возможно описать подобным словом. Наверное, это значит, что она сначала тебя предупредит, а потом зарежет.
Под конец голос Авиенды сделался приглушенным. Блузу через голову снимает, догадался Ранд, и ему захотелось, чтобы светильники не горели. Нет, тогда было бы еще хуже. Так после Руидина он мучился каждую ночь, и с каждым разом становилось все хуже и хуже. Нужно положить этому конец. Немедленно, прямо сейчас эта женщина должна отправиться спать к Хранительницам Мудрости, где ей и место. Там отныне пусть и ночует. А узнать от нее об айильцах… Что сумеет, то и узнает. И мучился так Ранд вот уже пятнадцать ночей.
Стараясь выбросить из головы разные нежелательные образы, Ранд сказал:
— А вот еще в конце там было… После того, как все принесли свои обеты. — Едва полдюжины Хранительниц успели огласить свое благословение, как появившаяся сотня кровных родичей Мелэйн стала окружать ее с копьями наготове. На подмогу Бэилу бросилась сотня его родичей, и вождю пришлось пробиваться к новобрачной с боем. Конечно, вуали ни на ком не было — происходящее являлось лишь частью обряда, — но кровь пролилась с обеих сторон. — Несколькими минутами раньше Мелэйн клялась в любви к нему, а когда Бэил добрался до нее, отбивалась, точно загнанная в угол горная кошка! — Если б Доринда не врезала ей под ребра, то, как показалось Ранду, Бэилу ни за что не удалось бы перекинуть Мелэйн через плечо и унести прочь. — Он до сих пор хромает, и от ее удара у него фингал под глазом.
— Она что же, тряпкой должна быть? — сонно проговорила Авиенда. — Он должен понять, чего она стоит. Она ему не безделушка, которую можно в кошель засунуть.
Девушка зевнула, и Ранд услышал, как она устраивается поудобнее в своих одеялах.
— А что значит: «учить мужчину петь»? Что это такое? — спросил Ранд. Айильские мужчины, если только они по старости лет не отказались от копья, не поют, разве что боевые песни и погребальные — над мертвыми.
— Ты о Мэте Коутоне думаешь? — Авиенда хихикнула. — Бывает, мужчина из-за Девы сам от копья отказывается.
— Ну-ка растолкуй! Ничего подобного я не слыхал.
— Ну, на самом деле он не то чтобы от копья отказывается… — Слова ее были для него затянуты густым туманом неясности. — Иногда мужчина желает Деву, которая не хочет ради него отказываться от копья. Тогда он устраивает так, чтобы она сделала его своим гай'шайн. Ну и дурак же он после этого. Как он ни надеется, ни одна Дева на гай'шайн и не взглянет. Ему будут поручать всякую тяжелую работу, его станут держать в строгости, чтоб помнил свое место. А первым делом его научат петь — забавлять за трапезой сестер по копью. «Она собирается научить его петь» — так говорят Девы, когда мужчина сам не свой и ведет себя с одной из сестер по копью как круглый дурак.
М-да, чудной они народ, эти айильцы.
— Авиенда! — Он ведь сам говорил, что не будет больше об этом спрашивать. Лан сказал, что ожерелье кандорской работы, а узор называется «снежинки». Вероятно, добыча в каком-то набеге на севере. — Кто тебе подарил это ожерелье?
— Друг. Ранд ал'Тор, мы сегодня много прошли, а завтра ты нас опять с раннего утра подымешь в поход. Спи хорошо и проснись, Ранд ал'Тор. — Только айильцы способны сказать «спокойной ночи», одновременно пожелав, чтобы ты не умер во сне.
Установив для охраны своих снов стража много меньшего, но куда более сложного, Ранд направил Силу, гася лампы, и попытался уснуть. Друг, значит. Рийн пришли с севера. Но ожерелье у Авиенды было раньше. А ему-то какое дело? В ушах Ранда, пока он не уснул, звучало медленное дыхание Авиенды. И снился Ранду приводящий в смущение, путаный сон: Мин и Илэйн помогают ему закинуть на плечо Авиенду, на которой надето одно лишь ожерелье, и она лупит его по голове венком из цветков сегаде.
Глава 22
НОЧНЫЕ ТРЕЛИ
Лежа ничком на одеялах, Мэт блаженно жмурился и нежился под пальцами Мелиндры. Она умело разминала ему мышцы спины, двигаясь по хребту вниз. После долгого дня в седле нет ничего лучше, чем хороший массаж. Ну, бывало и кое-что получше, но сейчас Мэт блаженствовал под нажимом сильных рук девушки.
— Для низкорослого мужчины у тебя очень хорошие мускулы, Мэтрим Коутон.
Тот приоткрыл один глаз и покосился на Мелиндру, сидящую верхом на его бедрах. Она развела огонь раза в два больше, чем требовалось, и пот струйками катился по ее обнаженному телу. Пряди прелестных золотистых волос, коротко подрезанных, за исключением айильского хвостика на затылке, прилипли к вискам и ко лбу.
— Если я слишком низкий, ты всегда можешь найти кого-нибудь повыше.
— Для меня ты не слишком низкий, — засмеялась Мелиндра, ероша ему волосы. У Мэта они были длиннее, чем у нее. — И ты такой лапушка! Расслабься. Ты напряжен, а в этом нет ничего хорошего.
Ворча, Мэт вновь закрыл глаза. Лапушка? О Свет! И низкорослый. Только айильцы могли назвать его низкорослым. Во всех странах, где довелось побывать Мэту, он оказывался выше многих мужчин, если не большинства. Он припомнил, что был высоким. Выше Ранда — когда скакал против Артура Ястребиное Крыло. И на ладонь ниже, чем сейчас, когда сражался рядом с Майцином против айлгарийцев. Мэт переговорил с Ланом, заявив, что невзначай слышал кое-какие имена. Страж пояснил, что Майцин был королем Эхарона, одного из Десяти Государств, о них Мэт уже знал, то ли за пять, то ли за четыре столетия до Троллоковых Войн. Лан высказал сомнение, что даже Коричневой Айя известно больше: многое утрачено в Троллоковы Войны, немало сгинуло и в Войну Ста Лет. Эти воспоминания были самыми ранними и самыми поздними из тех, что вживили Мэту под черепушку. Ничего после Артура Пейндрага Танриала и ничего прежде Майцина Эхаронского.
— Тебе холодно? — недоверчиво промолвила Мелиндра. — Ты весь дрожишь. — Она слезла с него, и Мэт услышал, как она подкидывает в очаг дрова — здесь оказалось вдоволь сухого хвороста. Забираясь обратно, Мелиндра без всякой жалости шлепнула Мэта по заднице и отметила: — Хорошие мускулы.
— Будешь продолжать в том же духе, — проворчал Мэт, — и я решу, что тебе вздумалось, точно какому троллоку, насадить меня к ужину на вертел.
Нет, конечно, нельзя сказать, что ему не весело с Мелиндрой — по крайней мере, пока девушка воздерживается от замечаний, что она выше, — но в этой ситуации ему было несколько неловко.
— Нет, Мэтрим Коутон. Для тебя — никаких вертелов. — Ее большие пальцы с силой вдавились ему в плечо. — Вот так. Расслабься.
Мэт считал, что когда-нибудь придет день — и он женится, остепенится. Никуда от этого не денешься. Женщина, дом, семья. На всю оставшуюся жизнь прикован к одному месту… С таким хомутом на шее. Никогда не слышал о жене, которой бы нравилось, что муж играет и выпивает. А ведь неспроста же ему сказали те странные типы по ту сторону тер'ангриала, за порогом той чудной дверной рамы, что суждено ему «жениться на Дочери Девяти Лун». Ну, наверное, рано или поздно мужчина все-таки женится. Но вот взять в жены айилку у Мэта и в мыслях не было. Пока он в силах, ему хочется потанцевать со всеми женщинами, с какими удастся.
— По-моему, ты создан не для вертелов, а для великой славы, — тихо промолвила Мелиндра.
— Это просто ласкает мой слух. — Только теперь ни за что не заставишь другую женщину на него посмотреть — ни Деву, ни кого из других. Словно Мелиндра навесила на Мэта табличку, гласящую: «Принадлежит Мелиндре из Джумай Шайдо». Ну, так далеко дело еще не зашло. Но кто знает, на что способны айильцы, тем паче Девы Копья? Женщины думают совсем не так, как мужчины, а уж ход мыслей у айильских женщин — загадка для всех в мире.
— Странно, что ты так принижаешь себя.
— Принижаю себя? — пробормотал Мэт. От рук девушки исходило приятное тепло, тело Мэта охватила истома; распускались стянувшиеся узлами мышцы, даже те, о которых он и не знал. — Это как?
Мэт все ломал голову, не связано ли дело с тем ожерельем. По-видимому, Мелиндра дорого его ценит, во всяком случае придает немалое значение тому, что получила его в подарок. Разумеется, ожерелье она не носила. Девы вообще никаких украшений не носили. Но Мелиндра хранила ожерелье при себе и показывала его всякой женщине, которая о том просила. И, как казалось Мэту, с такой просьбой к ней подходили слишком многие.
— Ты держишься в тени Ранда ал'Тора.
— Ни у кого я не в тени, — рассеянно отозвался он. Нет, дело не в ожерелье, вряд ли. Мэт дарил женщинам украшения, и не раз, и Девам, и прочим: ему нравилось дарить всякие безделки симпатичным женщинам, даже если в ответ он получал лишь улыбку. На большее он и не рассчитывал. Если женщину не радует поцелуй или крепкое объятие так же, как его, ну и ладно! Нечего и задумываться!
— Конечно, есть своя честь в том, чтобы стоять в тени Кар'а'карна. Если хочешь быть рядом с могуществом, приходится стоять в его тени.
— Тени, — эхом согласился Мэт, не слушая девушку. Иногда женщины принимали подарок, иногда — нет, но никто не считал, будто Мэт становился их собственностью. Вот что, честно говоря, его мучило. Он не желает оказаться собственностью какой бы то ни было женщины, даже самой раскрасивой. И неважно, как ловко и умело ее пальцы разминают натруженные мышцы.
— Твои шрамы должны быть шрамами славы, которыми ты заслужишь свое собственное имя, имя вождя. Но вовсе не такими… — Ее палец двинулся по шраму на шее — рубцу от петли. — Ты получил его на службе Кар'а'карну?
Поведя плечом, Мэт стряхнул руку Мелиндры, приподнялся на локтях, извернулся и поглядел на девушку:
— Ты уверена, что слова «Дочь Девяти Лун» для тебя ничего не значат?
— Я же говорила тебе, для меня эти слова — пустой звук. Ложись.
— Если ты мне врешь, клянусь, я тебя по попе отшлепаю.
Уперев руки в боки, она смотрела на него сверху вниз, в глазах ее плясали опасные огоньки.
— А ты уверен, Мэт Коутон, что сумеешь… отшлепать меня по попе?
— Ну, уж постараюсь изо всех сил. — А вот она, пожалуй, вполне может ткнуть ему копьем под ребра. — Клянешься, что никогда не слыхала про Дочь Девяти Лун?
— Никогда, — медленно промолвила Мелиндра. — А кто она? Или что? Ложись-ка, и дай я…
Запел черный дрозд — будто и в палатке, и снаружи. Через мгновение раздалась трель краснокрылки. Славные птахи Двуречья. В Пустыне таких птиц отродясь не водилось — сигналы тревоги Ранд выбирал из того, что знал.
Мелиндру разом будто ветром с Мэта сдуло. Она подхватила свои копья и щит, обернула шуфа вокруг головы и закрыла лицо вуалью. И в таком виде выскочила из палатки.
— Проклятие и распроклятый пепел! — пробурчал Мэт, влезая в штаны и от спешки путаясь в штанинах. Краснокрылка означала юг. Они с Мелиндрой разбили шатер с южной стороны лагеря вместе с Чарин — как можно дальше от Ранда. Но Мэт вовсе не собирался вылезать наружу, в самую гущу терновника, нагишом, как Мелиндра. Черный дрозд означал север, где стояли палатки Шаарад. Таким образом, напали сразу с двух сторон.
Натягивая сапоги и притоптывая в них под низким сводом палатки, Мэт покосился на серебряную лисью голову, лежащую подле его одеял. Снаружи поднялись крики, зазвенел металл. Мэт уже успел сообразить, что медальон каким-то образом воспрепятствовал первой попытке Морейн Исцелить его. Пока юноша касался серебряной висюльки, Сила ничего не могла сделать с ним. Хотя Мэт никогда не слыхал об Исчадиях Тени, способных направлять Силу, но существовали Черные Айя — так говорил Ранд, и он верил словам друга. К тому же всегда есть вероятность, что кто-то из Отрекшихся наконец надумает разобраться с Рандом. Перекидывая через голову кожаный ремешок, чтобы медальон висел на груди, Мэт подхватил свое клейменое воронами копье и, пригнувшись, шагнул из палатки на стылый лунный свет.
Ледяного холода он почувствовать не успел. Едва выйдя из палатки, Мэт чуть не лишился головы от кривого, как коса, троллочьего меча. Юноша поднырнул под вражий клинок, прошелестевший ветерок коснулся его волос, а еще через мгновение Мэт, перекувырнувшись, уже оказался на ногах с копьем наготове.
В темноте троллока с первого взгляда можно было принять за рослого мужчину, пусть и раза в полтора выше любого айильца; троллок был облачен в черную кольчугу с шипами на оплечьях и налокотниках и в шлем с похожими на козлиные рога. Но рога эти росли из слишком человеческой головы, а ниже глаз выпирало козлиное рыло.
Троллок рыкнул и кинулся на Мэта, провыв что-то на грубом наречии, не предназначенном для человеческого языка. Мэт крутанул копьем, точно боевым посохом, отбил древком тяжелый кривой клинок и ткнул длинным наконечником в брюхо поганой твари — сработанная Силой сталь пронзила кольчугу с той же легкостью, как и скрытую под доспехами плоть. Козломордый со сдавленным хрипом сложился пополам, Мэт выдернул свое оружие и отскочил в сторону, уворачиваясь от падающего тела.
Повсюду вокруг айильцы, неодетые или полуодетые, но все в черных вуалях, сражались с троллоками. У тех были рыла кабанов-секачей, волчьи морды, орлиные клювы, а головы мерзких созданий венчали то рога, то гребень из перьев; вооружены они были причудливо изогнутыми мечами, шипастыми топорами, зазубренными копьями и трезубцами. Там и тут с громадных луков срывались зазубренные стрелы длиной с хороший дротик. Бок о бок с троллоками сражались и люди — в груботканых куртках, с мечами в руках. Погибая среди терновника, они отчаянно вопили:
— Саммаэль!
— Саммаэль и Золотые Пчелы!
Да, Приспешники Темного погибали, причем чуть ли не сразу после того, как сближались с айильцами, но троллоки умирали куда дольше.
— Я не растреклятый герой! — заорал, ни к кому не обращаясь, Мэт, столкнувшись с очередным троллоком, имевшим медвежье рыло и волосатые уши. Для Мэта это был уже третий троллок. Тварь размахивала топором на длинной рукояти, с полудюжиной шипов и крючьев на обухе, а расширяющимся клинком можно было без труда одним ударом срубить дерево. Это страшное оружие летало в волосатых лапищах точно игрушечное. И все из-за Ранда — Мэт остался рядом с ним и в который уже раз угодил в самое пекло! А ведь Мэту от жизни надобна всего малость: немного хорошего вина, игра в кости и хорошенькая девица, или лучше три. — Зачем меня в это втянули? Не хочу! — Тем паче не хочется, коли где-то рядом ошивается Саммаэль. — Слышишь меня?
Троллок рухнул наземь с рассеченным горлом, и Мэт чуть ли не нос к носу столкнулся с Мурддраалом, только что убившим двух одновременно напавших на него айильцев. С виду Исчезающий походил на человека — хоть и одутловато-бледный, в черной пластинчатой броне, напоминающей чешуйчатую змеиную шкуру. И двигался он совсем как змея — быстрый, плавный и будто без костей; черный как ночь плащ не шелохнувшись висел у Получеловека за спиной. И у него не было глаз — просто мертвенно-белая кожа на их месте.
Этот безглазый взор обратился к Мэту, и тот задрожал, страх липко потек по его членам. «Взгляд Безглазого — страх», — говаривали жители Пограничных Земель, а кому знать, как не им! Даже айильцы признавали, что взор Мурддраала ознобом ужаса пробирает до мозга костей. Страх — первое оружие этого создания. Получеловек надвигался на Мэта текучим бегом.
Взревев, Мэт бросился ему навстречу, закрутил копьем, точно боевым посохом, делая им выпады и ни на миг не прекращая движения. А в руке у Мурддраала был клинок такой же черный, как и плащ, меч, выкованный в кузницах Такан'дара, — если эта сталь хоть царапнет Мэта, то он, считай, мертвец, если только Морейн не поспешит со своим Исцелением. Но есть лишь единственный верный способ победить Исчезающего — непрерывная атака. Надо сокрушить Исчезающего прежде, чем он одолеет тебя, а всякая мысль о защите один из способов умереть. Мэт даже мимолетным взглядом не мог окинуть кипящую вокруг него в ночи битву.
Клинок Мурддраала мелькал змеиным жалом, разил черной молнией, но только отражая Мэтову атаку. Когда клейменная воронами, сработанная с помощью Силы сталь сталкивалась с металлом из плавилен Такан'дара, вокруг бойцов вспыхивало голубое свечение и словно трещала ударяющая рядом молния.
Внезапно стремительная, наотмашь атака Мэта достигла цели. Черный меч и сжимавшая его бледная рука отлетели прочь, и возвратным движением Мэт рассек Мурддраалу глотку, но на этом не остановился. Ударил в сердце, подсек одно подколенное сухожилие, резанул под другим коленом — и все молниеносно, одно за другим. Только тогда Мэт отступил от мерзкого создания; Мурддраал все еще катался по земле, загребая здоровой рукой и колотя по земле обрубком, а из ран хлестала чернильно-черная кровь. Чтобы считать Получеловека покойником, нужно еще подождать; он окончательно умрет лишь с заходом солнца.
Оглянувшись окрест, Мэт понял, что нападение отбито. Те из Приспешников Тьмы и троллоков, кто не был убит, спаслись бегством — по крайней мере, насколько видел Мэт, вокруг стояли одни айильцы. Правда, у них тоже были потери. Юноша сдернул косынку с шеи мертвого Приспешника Темного и тщательно обтер наконечник копья от черной Мурддрааловой крови. Если оставить ее надолго, то она запросто разъест металл.
В этом ночном нападении не было ровным счетом никакого смысла. Судя по телам, людским и троллочьим, что Мэт разглядел в лунном сиянии, ни один враг не прорвался за первую линию палаток. На большее они и надеяться не могли, слишком мало было число нападавших.
— Что ты там кричал? Карай чего-то? На Древнем Наречии?
Мэт, обернувшись, посмотрел на Мелиндру. Она была без вуали, кроме шуфа, на ней ничего не было. Рядом стояли и другие Девы, и мужчины, одетые ничуть не лучше, и нагота их мало заботила, хотя большинство айильцев без лишних проволочек направлялись в свои палатки. Нет у них надлежащего понятия о стыдливости, вот и весь сказ. Ну никакого стыда! А Мелиндра словно и холода не чувствовала, хотя от ее дыхания поднимались туманные облачка. Мэт взмок от пота, как и девушка, и теперь мерз — схватка за жизнь выиграна, и стужа схватила его своими ледяными лапами.
— Да слышал как-то, — ответил он девушке. — Мне нравится, как это звучит.
Карай ан Калдазар! За честь Красного Орла. Боевой клич Манетерена. Большая часть воспоминаний Мэта касалась именно Манетерена. Кое-что он знал еще до того, как шагнул в тот перекошенный дверной проем. Морейн говорила, это прорывается древняя кровь. Хорошо хоть, пока она у него из вен не вытекает.
Мэт направился к палатке, и Мелиндра обняла его за плечи:
— Я видела тебя, Мэт Коутон, с Исчадием Ночи. — Таково было одно из айильских прозвищ Мурддраала. — Ты такого роста, какой и подобает мужчине.
Ухмыляясь, Мэт левой рукой обвил талию Мелиндры, но выкинуть из головы нелепое нападение никак не удавалось. Как ни хотел, не мог, хоть мысли его и без того перемешались, перепутались со своими и чужими воспоминаниями. Зачем кому-то понадобилось устраивать бесполезную и безнадежную атаку? Не имея на то причины, никто не нападет на превосходящего численностью противника! Разве что полный болван. Эта мысль занозой засела в голове у Мэта, никак ее не вырвать. Без причины никто не нападает.
* * *
Птичьи трели мгновенно разбудили Ранда, и он, отбросив одеяла, схватился за саидин и выскочил из палатки без куртки и не обувшись. Ночь была холодной и лунной, с холмов ниже перевала доносились отдаленные звуки сражения. Вокруг, будто растревоженные муравьи, суетились айильцы, убегая в ночь, туда, откуда враг мог атаковать вход в ущелье. Малые стражи предупредят о нападении с той стороны — прорвавшиеся в ущелье Отродья Тени вызвали бы посвист поползеня. Эти стражи будут начеку до утра, когда Ранд их снимет, но не стоит надеяться лишь на них — лишние глаза и уши, да и копья тоже не помешают. Мало ли что.
Вскоре в ущелье все затихло. Гай'шайн оставались в своих палатках, им даже сейчас запрещалось касаться оружия; остальные айильцы заняли оборону в ключевых точках лагеря. Ушла даже Аделин со своими Девами — они будто знали, что, если промедлят, Ранд удержит их. Он расслышал глухое бормотание у фургонов возле городских стен, но никто из возчиков, как и сам Кадир, не появился. Впрочем, ничего другого Ранд от них и не ожидал. С двух сторон доносились отдаленные звуки битвы — людские крики, предсмертные стоны. Но все — внизу, далеко. Из палаток Хранительниц тоже высыпали люди; по-видимому, они наблюдали за сражением.
Атака внизу не имела никакого смысла. Нападали не Миагома, если только Тимолан не принял Отродий Тени в свой клан, а это все равно что Белоплащникам навербовать в свои легионы троллоков. Ранд повернулся к своей палатке и, даже заключенный в кокон Пустоты, вздрогнул.
Под лунный свет вышла, завернувшись в одеяло, Авиенда. В шаге позади нее стоял высокий мужчина, закутанный в темный плащ; лунные тени дрожали на исхудалом лице — слишком бледном и с чрезмерно большими глазами. Зазвучал тихий напев, и плащ раскрылся широкими кожистыми крыльями, напоминающими крылья гигантской летучей мыши. Двигаясь будто во сне, Авиенда потянулась к ожидающим объятиям.
Ранд направил Силу, и огненная струя погибельного огня ударила мимо девушки. Стрела чистейшего, будто твердого света поразила Драгкара в голову. Эта узкая струйка воздействовала не столь стремительно, но от того не менее убедительно, чем на Гончих Тьмы. Цвета твари сменились своей противоположностью, черное стало белым, белое — черным, и Драгкар превратился в искрящиеся, медленно исчезающие в воздухе пылинки.
Когда напев оборвался, Авиенда встряхнулась, уставилась на последние тающие искры и повернулась к Ранду, плотнее кутаясь в одеяло. Она вытянула руку, и полоса огня толщиной с голову юноши с гудением рванулась к Ранду.