Видным теоретиком и пропагандистом идей “русского социализма” был также Николай Гаврилович Чернышевский (1828–1889 гг.). Один из руководителей журнала “Современник” в 1856–1862 гг., Чернышевский посвятил ряд статей систематическому изложению и популяризации идеи перехода к социализму через крестьянскую общину, с помощью которой, по его мнению, Россия сможет избежать “язвы пролетариатства”. В статье “Критика философских предубеждений против общинного владения” Чернышевский стремился доказать на основе гегелевского закона отрицания отрицания необходимость сохранения общины и ее развития в более высокую организацию (по триаде: первобытная общинность – частнособственнический строй – коллективистское или коммунистическое общество). Для развитых стран, “потерявших всякое сознание о прежнем общинном быте и только теперь начинающих возвращаться к идее товарищества трудящихся в производстве”, Чернышевский в статье “Капитал и труд” излагал план организации производственных товариществ при помощи ссуды от правительства, назначающего на один год новому товариществу опытного директора. Организация производственно-земледельческих товариществ была очень похожа на фаланги Фурье, а план их создания излагался близко к идеям Луи Блана.
Герцен называл Чернышевского одним из выдающихся представителей теории не русского, а “чисто западного социализма”. Чернышевский, действительно, часто ссылался на идеи Фурье, Леру, Прудона, Луи Блана и других западноевропейских социалистов. Однако стержнем теории Чернышевского была разработанная Герценом идея общинного социализма в России. В свою очередь, мысли Герцена о переходе Запада (где община не сохранилась) к социализму через “работническую артель” по существу совпадали с идеями западноевропейских социалистов и Чернышевского. Споры Герцена и Чернышевского по отдельным проблемам не выходили за пределы разногласий в рамках одного направления, а общая цель была ясно сформулирована Герценом: “Великая задача, разрешение которой ложится на Россию, заключается в развитии народных элементов путем органического освоения науки об обществе, выработанной Западом”.
Чернышевский наряду с Герценом заслуженно считается основоположником теории “русского социализма”. Герцен при всей самобытности и глубине его мышления, большом литературном таланте не был склонен к методическому, популярному и системному изложению своих социально-политических идей. Его работы не всегда завершены, нередко содержат не выводы, а раздумья, наброски планов, полемические намеки, отдельные мысли, порой противоречивые. По воспоминаниям современников, во время встречи в Лондоне (1859 г.) Чернышевский даже сетовал на то, будто Герцен не выставил определенную политическую программу – конституционную, или республиканскую, или социалистическую. К тому же, “Колокол” и другие издания Вольной русской типографии распространялись в России нелегально; далеко не все и во всем объеме могли ознакомиться со статьями, излагающими теорию “русского социализма”. Эта теория стала достоянием всей читающей России через “Современник”.
В статьях Чернышевского идеи развития общинного землевладения в общественное производство, а затем и потребление получили обстоятельное, популярное и подробно аргументированное изложение в манере и форме, соответствующих общественно-политическому сознанию разночинной интеллигенции. Широкая эрудиция, поразительная работоспособность и талант публициста, наряду с острой социально-политической направленностью его журнала, принесли Чернышевскому славу властителя дум радикально мыслящей молодежи своего времени. Немалую роль в этом сыграл революционный тон “Современника”, занимавшего крайне левую критическую позицию в публицистике периода подготовки и проведения крестьянской реформы.
Чернышевский считал наиболее желательным изменение гражданских учреждений нации посредством реформ, поскольку “исторические события”, подобные тем, которые в XVII в. произошли в Англии, а позже во Франции, слишком дорого обходятся государству. Однако для современной ему России путь реформ Чернышевский считал невозможным. Самодержавие с его бюрократическим аппаратом и пристрастием к дворянству он, используя терминологию Н.А. Добролюбова, определял как “самодурство”, “азиатство”, “дурное управление”, когда-то породившее крепостничество, а теперь пытающееся изменить его форму, сохранив сущность.
В публицистических статьях, в очерках по истории Франции, в рецензиях на различные произведения Чернышевский и Добролюбов вели антиправительственную революционную пропаганду, используя эзопов язык, параболы, намеки и исторические параллели: “Если бы мы писали по-французски или по-немецки, – пояснял Чернышевский читателям, – мы, вероятно, писали бы лучше”. Революция обозначалась в журнале как “деятельность широкая самобытная”, “важные исторические события, выходящие за пределы обыкновенного порядка, которым производятся реформы” и т.п.
Об устройстве власти, которая заменит свергнутое самодержавие, бегло говорилось в приписываемой Чернышевскому прокламации “Барским крестьянам от их доброжелателей поклон” (1861 г.). В этой прокламации одобрялись страны, в которых народный староста (поиностранному – президент) выбирается на срок, а также царства, где царь (как у англичан и французов) ничего не смеет сделать без народа и во всем народу оказывает послушание.
В “Современнике” Чернышевский доказывал, что политические формы важны “только по своему отношению к экономической стороне дела, как средство помочь экономическим реформам или задержать их”. В то же время он отмечал, что “никакая важная новость не может утвердиться в обществе без предварительной теории и без содействия общественной власти: нужно же объяснить потребности времени, признать законность нового и дать ему юридическое ограждение”.
Предполагалось, очевидно, существование ответственной перед народом власти, обеспечивающей переход к социализму и коммунизму.
Необходимость государства, по мнению Чернышевского, порождена конфликтами, обусловленными несоответствием между уровнем производства и потребностями людей. В результате роста производства и перехода к распределению по потребностям (принцип Луи Блана) исчезнут конфликты между людьми, а тем самым и надобность в государстве. После длительного переходного периода (не менее 25–30 лет) будущее общество сложится в федерацию основанных на самоуправлении союзов земледельческих общин, промышленно-земледельческих объединений, фабрик и заводов, перешедших в собственность работников. В статье “Экономическая деятельность и законодательство” Чернышевский, резко критикуя теорию буржуазного либерализма, доказывал, чтоневмешательство государства в экономическую деятельность обеспечивается только заменой частнособственнического строя общинным владением, которое “совершенно чуждо и противно бюрократическому устройству”.
В “Современнике” резко критиковались западноевропейские либеральные теории и развивающийся конституционализм. “Все конституционные приятности, – писал Чернышевский, – имеют очень мало цены для человека, не имеющего ни физических средств, ни умственного развития для этих десертов политического рода”. Ссылаясь на экономическую зависимость трудящихся, Чернышевский утверждал, что права и свободы, провозглашенные в странах Запада, вообще являются обманом: “Право, понимаемое экономистами в абстрактном смысле, было не более как призраком, способным только держать народ в мучении вечно обманываемой надежды”.
43. Либерализм в Западной Европе в первой пол. XIX в.
Революция во Франции расчистила почву для свободного развития капиталистических отношений. Возникают многочисленные торговые и промышленные предприятия, расцветают спекуляция, коммерческий ажиотаж, погоня за наживой. Освобожденные от феодальной зависимости крестьяне и высвобожденные из узких рамок цеховой регламентации ремесленники зависели от всех случайностей свободной конкуренции. Разоряясь, они пополняют ряды растущего класса наемных рабочих.
Государственный строй Франции этого периода был монархическим; политическими правами пользовались дворянство и очень узкий круг крупных капиталистов. Тем не менее даже наиболее реакционные правительства Франции не в силах были упразднить основные завоевания революции, отменившей сословные привилегии, решившей аграрный вопрос в буржуазном духе и коренным образом перестроившей правовую систему. Показательно, что Гражданский кодекс 1804 г. сохранял свое действие при самых реакционных правительствах Франции.
В этих условиях идеологи французской буржуазии уделяют основное внимание обоснованию “индивидуальных прав и свобод”, необходимых для развития капитализма. Опасность для свободы усматривается уже не только в возможных попытках наступления феодальной реакции, но и в демократических теориях революционного периода.
Наиболее значительным идеологом либерализма во Франции был Бенжамен Констан (1767 – 1830 гг.). Перу Констана принадлежит ряд сочинений на политические и историко-религиозные темы. Констан уделяет основное внимание обоснованию личной свободы, понимаемой как свобода совести, слова, свобода предпринимательства, частной инициативы.
Он различает политическую свободу и свободу личную.
Древние народы знали только политическую свободу, которая сводится к праву участвовать в осуществлении политической власти (принятие законов, участие в правосудии, в выборе должностных лиц, решение вопросов войны и мира и др.). Пользуясь правом участвовать в осуществлении коллективного суверенитета, граждане античных республик (за исключением Афин) в то же время были подчинены государственной регламентации и контролю в частной жизни. Им предписывались обязательные религия, нравы; государство вмешивалось в отношения собственности, регламентировало промыслы и т.д.
Новые народы, считал Констан, понимают свободу иначе. Право участия в политической власти меньше ценится потому, что государства стали большими и голос одного гражданина уже не имеет решающего значения. Кроме того, отмена рабства лишила свободных того досуга, который давал им возможность уделять много времени политическим делам. Наконец, воинственный дух древних народов сменился коммерческим духом; современные народы заняты промышленностью, торговлей, трудом и поэтому они не только не имеют времени заниматься вопросами управления, но и очень болезненно реагируют на всякое вмешательство государства в их личные дела.
Значит, заключал Констан, свобода новых народов – это личная, гражданская свобода, состоящая в известной независимости индивидов от государственной власти.
Особенно много внимания Констан уделяет обоснованию религиозной свободы, свободы слова, свободы печати и промышленной свободы.
Отстаивая свободную конкуренцию как “наиболее надежное средство совершенствования всех промыслов”, Констан решительно высказывается против “мании регламентирования”. Государство, по его мнению, не должно вмешиваться в промышленную деятельность, ибо оно ведет коммерческие дела “хуже и дороже, чем мы сами”. Констан возражает и против законодательной регламентации заработной платы рабочих, называя такую регламентацию возмутительным насилием, бесполезным к тому же, ибо конкуренция низводит цены труда на самый низкий уровень: “К чему регламенты, когда природа вещей лишит закон действия и силы?”
В обществе, где у наемных рабочих еще не было собственных организаций, способных бороться с промышленниками за сколько-нибудь сносные условия труда и заработной платы, такая защита промышленной свободы, которую Констан считал одной из главных свобод, была откровенным оправданием коммерческого духа, по сути дела апологией развивающегося во Франции капитализма. Но Констан защищал и другие свободы – мнений, совести, печати, собраний, петиций, организаций, передвижений и др. “В течение сорока лет, – писал он в конце жизни, – я защищал один и тот же принцип – свободу во всем: в религии, философии, в литературе, в промышленности, в политике...”
Констана тревожит не только возможность посягательства на промышленную и иные свободы со стороны монархического государства; не меньшую опасность для свободы он усматривает в революционных теориях народного суверенитета. “Под свободой, – писал Констан, – я разумею торжество личности над властью, желающей управлять посредством насилия, и над массами, предъявляющими со стороны большинства право на подчинение себе меньшинства”.
Констан подвергает критике теории Руссо и других сторонников народного суверенитета, которые, следуя древним, отождествили свободу с властью. Однако же неограниченная власть народа опасна для индивидуальной свободы; по мнению Констана, в период якобинской диктатуры и террора выявилось, что неограниченный народный суверенитет опасен не менее, чем суверенитет абсолютного монарха. “Если суверенитет не ограничен, – утверждал Констан, – нет никакого средства создать безопасность для индивидов... Суверенитет народа не безграничен, он ограничен теми пределами, которые ему ставят справедливость и права индивида”.
Исходя из этого, Констан по-новому ставит вопрос о форме правления. Он осуждает любую форму государства, где существует “чрезмерная степень власти” и отсутствуют гарантии индивидуальной свободы. Такими гарантиями, писал Констан, являются общественное мнение, а также разделение и равновесие властей.
Констан признавал, что необходимо существование выборного учреждения (представительства). Соответственно в государстве должна осуществляться политическая свобода в том смысле, что граждане принимают участие в выборах и представительное учреждение входит в систему высших органов власти. Однако же, настойчиво повторял Констан, “политическая свобода есть только гарантия индивидуальной”. Отсюда следует, что представительное учреждение является лишь органом выражения общественного мнения, связанным и ограниченным в своей деятельности компетенцией других государственных органов.
Разделение и равновесие властей Констан изображает следующим образом.
В конституционной монархии должна существовать “нейтральная власть” в лице главы государства. Констан не согласен с Монтескье, который считал монарха лишь главой исполнительной власти. Монарх принимает участие во всех властях, предупреждает конфликты между ними, обеспечивает их согласованную деятельность. Ему принадлежат права вето, роспуска выборной палаты, он назначает членов наследственной палаты пэров, осуществляет право помилования. Король, писал Констан, “как бы парит над человеческими треволнениями, образуя некую сферу величия и беспристрастия”, он не имеет никаких интересов “кроме интересов охраны порядка и свободы”. Власть исполнительная осуществляется министрами, ответственными перед парламентом.
Особой властью Констан называл наследственную палату пэров, или “представительную власть постоянную”. Взгляды Констана на эту палату менялись. В период “Ста дней” он настойчиво убеждал Наполеона учредить палату пэров как “барьер” власти монарха и “посредствующий корпус, который удерживает народ в порядке”. Вскоре, однако, Констан сам разочаровывается в этом институте, существовавшем при Бурбонах. Весьма характерна его аргументация: развитие промышленности и торговли повышает значение промышленной и движимой собственности; в этих условиях наследственная палата, представляющая только собственность поземельную, “содержит в себе что-то противоестественное”.
Законодательную палату выборную Констан называет “властью общественного мнения”. Он уделяет большое внимание принципам формирования этой палаты, настойчиво отстаивая высокий имущественный ценз. Доводы Констана таковы: только богатые люди имеют образование и воспитание, необходимые для осознания общественных интересов. “Одна лишь собственность обеспечивает досуг; только собственность делает человека способным к пользованию политическими правами”. Лишь собственники “проникнуты любовью к порядку, справедливости “и к сохранению существующего”. Напротив, бедняки, рассуждал Констан, “не обладают большим разумением, нежели дети, и не более, чем иностранцы, заинтересованы в национальном благосостоянии”. Если им предоставить политические права, добавлял Констан, они попытаются использовать это для посягательства на собственность. Вот почему политические права допустимо иметь лишь тем, у кого есть доход, дающий возможность существовать в течение года, не работая по найму. Констан возражал и против уплаты депутатам вознаграждения.
Наконец, самостоятельной властью Констан называет судебную власть.
Он высказывается также за расширение прав местного самоуправления, не считая “муниципальную власть” подчиненной исполнительной власти, а трактуя ее как власть особую.
Теория Бенжамена Констана, обстоятельно изложенная в его “Курсе конституционной политики” (1816–1820 гг.), долгое время была общепризнанной доктриной буржуазных политиков Франции и ряда других стран. Эволюция либерализма в XX в. привела к вынужденному признанию положительных функций государства, направленных на организацию всеобщего образования, здравоохранения, материального обеспечения и других социальных функций; на этой основе сложился неолиберализм как одно из течений буржуазного государствоведения XX в.
§ 3. Либерализм в Англии. Взгляды И. Бентама на право и государство
Буржуазная революция в Англии, несмотря на ее компромиссный исход, создала благоприятные условия для развития капитализма. В Англии происходит промышленный переворот, результаты которого сказываются в последней четверти XVIII в. Промышленная буржуазия стремится к более широкому и четкому внедрению буржуазных принципов в право, к предоставлению ей решающего участия в политической власти. Одновременно в Англии растет пролетариат;.начинаются его выступления. В 30-х г. XIX в. возникает рабочее движение за демократическую конституцию – чартизм.
Своеобразную концепцию права и государства в Англии этого периода разрабатывал Иеремия Бентам (1748– 1832 гг.).
Еще в первых своих произведениях Бентам отвергал теорию естественного права. Он писал, что содержание естественного права неопределенно и всеми толкуется по-разному. Бессмысленным и химеричным является и понятие “общественный договор”, так как государства создавались насилием и утверждались привычкой. Бентам обстоятельно критикует французскую Декларацию прав человека и гражданина 1789 г., утверждая, что идея прав личности ведет к обоснованию анархии, сопротивлению государственной власти. “Право”, противопоставляемое закону, “является величайшим врагом разума и самым страшным разрушителем правительства”. Бентам признает реальным правом лишь то, которое установлено государством. Однако существующее законодательство архаично и несовершенно. Каковы же критерии его оценки и соответственно направление совершенствования? “Законодательство должно, наконец, найти непоколебимую основу в чувствах и опыте”. В поисках этой основы Бентам разрабатывает теорию утилитаризма (от лат. utilitas – польза, выгода). “Природа подчинила человека власти удовольствия и страдания. Им мы обязаны всеми нашими идеями, ими обусловлены все наши суждения, все наши решения в жизни... – писал Бентам. – Принцип пользы подчиняет все этим двум двигателям”.
Единственно реальными интересами Бентам считает интересы отдельных лиц. Он много и обстоятельно рассуждает об удовольствиях и страданиях, классифицируя их по разным основаниям; им даже разработаны правила “морального счета”, где добро – “приход”, зло – “расход”. При этом существование частной собственности и конкуренции Бентам рассматривает как необходимое условие реализации главного положения его концепции. “Наибольшее счастье для наивозможно большего числа членов общества: вот единственная цель, которую должно иметь правительство”.
Применяя утилитаризм к вопросам права, Бентам приходит к следующим выводам. Закон сам по себе – зло, поскольку он связан с применением наказания (страдание). Кроме того, при его осуществлении возможны ошибки. “Каждый закон есть нарушение свободы”. Тем не менее закон – зло неизбежное, ибо без него невозможно обеспечить безопасность. Главным предметом заботы законодательства Бентам называет частную собственность. “Собственность и закон родились вместе и умрут вместе. До закона не было собственности; устраните закон, и собственность перестанет существовать”.
Обеспечение безопасности, продолжал Бентам, в известной мере противоречит равенству и свободе; каковы же в связи с этим должны быть пределы законодательного регулирования? Для ответа на этот вопрос Бентам анализирует “нравственные обязанности”, которые делит на две группы.
Нравственные обязанности по отношению к себе составляют правила благоразумия. Поскольку причинить вред самому себе можно только по ошибке, страх возможных последствий этой ошибки является достаточным и единственным стимулом, предупреждающим такой вред; вот почему законодатель не должен регулировать те действия и отношения, где люди могут вредить только сами себе. Например, рассуждал Бентам, попытка законодательным путем искоренить пьянство, разврат, расточительство принесет больше вреда, чем пользы, ибо приведет к усложнению законодательства, мелочной регламентации частной жизни, введению чрезмерно суровых наказаний, развитию шпионства и всеобщей подозрительности. Иначе решается вопрос об “обязанностях по отношению к общему благу”, где законодательство определяет налоги и некоторые другие обязанности лиц.
Отсюда неизбежно следовал вывод, что законодательство не должно вмешиваться в деятельность предпринимателей и в их отношения с рабочими; по теории утилитаризма стороны сами, руководствуясь “моральной арифметикой”, определяют условия договора, исходя из “собственной пользы”. Теория утилитаризма оправдывала любые условия договора, продиктованные капиталистом наемному рабочему, и отвергала попытки законодателя взять последнего под свою защиту в условиях, когда рабочий класс еще не имел собственных организаций для защиты от произвола частных предпринимателей, а в обществе не было систем социальной защиты личности.
Вместе с тем многим сочинениям Бентама присущ дух резкой критики устаревших политических и правовых учреждений Англии и континентальной Европы.
Бентам ратовал за реформу права, его кодификацию, отмену ряда феодальных институтов, за совершенствование системы наказаний, уделял значительное внимание вопросам процесса, теории доказательств и т.п. Со своими проектами он обращался к правительствам Англии, Франции, России, Испании, США и других стран.
Известную эволюцию претерпели взгляды Бентама на наилучшую форму правления. Вначале он одобрял конституционную монархию в Англии, высказывался за высокий имущественный ценз, долгосрочное избрание представительства. В этот период он резко осуждал демократию как анархию. Однако под влиянием буржуазных радикалов, ставивших вопрос об упразднении ряда феодальных пережитков в государственном строе Англии, Бентам меняет свои взгляды. Известную роль в этом сыграло и упрямое нежелание правительства внять его призыву о реформе права.
Бентам выступает с острой критикой монархии и утверждает, что учредительная власть (право учреждать основные законы государства) принадлежит народу. Власть законодательная должна осуществляться однопалатным представительством, ежегодно избираемым на основе всеобщего, равного и тайного голосования. Исполнительная власть, по Бентаму, должна осуществляться должностными лицами, подчиненными законодательной палате, ответственными перед ней и часто сменяемыми.
Как и многие другие либеральные мыслители того времени, Бентам осуждал агрессивные войны и колониальный режим. Он разрабатывал проекты международных организаций для предупреждения войн, мирного решения конфликтов между государствами.
Труды Бентама значительно повлияли на развитие буржуазной политико-правовой идеологии. Его даже называли Ньютоном законодательства; теория утилитаризма была далее развита его последователем Дж. Ст. Миллем, а ее методология и этика оказали большое воздействие на аналитическую школу Дж. Остина.