«Теперь мы в Марселе. Море не спокойно. Я чувствую, предстоит нелегкое путешествие. 12 дней и ночей в лучшем случае. Но я не колеблюсь, дорогая. Это необходимо сделать по логике жизни. Это не является удовольствием, дорогая, поверь мне. От поездов, экспрессов и моря (я уже сделал, по крайней мере, 25 000 км) я получил постоянную головную боль»*.
Открытка датирована 1927 годом, 5 января.
На одной стороне ее — изображение парохода, на котором предстоит плыть Вавилову. Другая разделена пополам: половина для адреса, другая — для текста. Много таких посылал Вавилов, путешествуя по странам Средиземноморья.
Адресовал в институт, сотрудникам, друзьям. Но чаще всего жене. И иногда в Москву — сыну. Десять-двенадцать бисерных, неразборчивых строк. Он писал их, как правило, на ходу. Где-нибурь на улице, в поезде, автомобиле. Писал торопливо. Без точек и запятых. С сокращениями. Без банальных вопросов о здоровье.
Писал и длинные письма, когда выпадал свободный час. И письма и открытки просил хранить — они заменяли ему дневник.
Так почему бы нам не привести одно за другим наиболее интересные письма и открытки?
Мы и сделаем это, опуская по возможности латинские названия растений, повторы и второстепенные детали, а также нерасшифрованные фразы, и лишь в самых необходимых случаях давая пояснения.
Но сначала короткая предыстория путешествия, которая тоже запечатлена в письмах Н. И. Вавилова.
Основная трудность — получение виз в страны Средиземноморья. Особенно в принадлежащие Англии и Франции колонии Вавилов пишет письма, обивает пороги посольств… И вдруг узнает, что из-за вводимого в стране «режима экономии» экспедиция откладывается на неопределенный срок.
Он обращается к Н. П Горбунову:
«Посылаю Вам краткую Докладную записку, которая, может быть, понадобится Вам при переговорах, как материал, объясняющий, что именно в силу „режима экономии“ необходимо осуществить данную поездку.
Я глубоко убежден в полной практической целесообразности этой поездки, которая одобрена несколькими селекционными съездами, Наркомземом, Пленумом и Малым Совнаркомом, не говоря уже о том, что затрачено очень много энергии на то, чтобы осуществить ее, на то, чтобы получить согласие Англии, Франции на разрешение поездки. Внутренняя убежденность в правоте этого дела позволяет просить Вас помочь институту в нем»*.
Дело быстро улаживается. Письмо Н. П. Горбунову датировано 4 апреля 1926 года. А уже 16 апреля Вавилов, возобновивший «выколачивание» виз, сообщает Г. С. Зайцеву:
«В Сирию, Марокко в визах уже определенно отказано французским правительством. Вообще путешествие в колониальные страны сопряжено с большими трудностями: в метрополию пускают, а колонии остаются недоступными, особенно имеющим советский паспорт»*.
17 мая. М. Г. Попову;
«Я добился на днях снятия „вето“ на поездку у нас, но возникли новые неожиданные препятствия, ибо оказалось, что в колонии с советским паспортом не пускают. До сих пор такого случая не было. В Марокко и Сирию нас не пустят, по словам Шевалье,[39]хотя бы все французские ботаники вместе за нас поручились. Французский посол заявил, что самое большое, что он может сделать, дать визу во Францию, но гарантировать въезд в Алжир и Тунис не может и предлагает это дело устраивать в самом Париже»*.
29 мая Вавилов писал в Англию Г. Д. Карпатченко:
«Я, наконец, кое-как устроил дела со своей поездкой. Из английских виз я получил 2-недельную визу в Англию, визу в Кипр и Палестину. Отказали в визе в Египет и в Судан. Еду в Лондон, чтобы попытаться получить эти визы. Порасспрашивайте в Мертоне, не могут ли мне помочь в этом деле. Мне до зарезу нужно попасть в Египет и Судан, в последний главным образом, чтобы через него пройти в Абиссинию. В Абис-синию мне попасть нужно до зарезу, ибо там решается ряд проблем пшеничных и ячменных. Так вот, проинтервьюируйте до моего приезда. Я Вам, вероятно, пошлю телеграмму или открытку из Берлина. Выезжаю я из Москвы 31 через Ригу, Берлин, Голландию [в] Лондон без задержек. Числа, следовательно, 5-го буду в Лондоне»*.
11 июня он уже отправил Елене Ивановне письмо из Лондона.
«Милая моя, родная Ленушка, сегодня неделя как я тут <…>. Бегаю по министерствам. Дошел, страшно подумать, до Downing Street, т. е. Министерство Иностр[анных] дел, до лордов. Был у губернаторов. Положение нашего брата трудное. В Египет не пускает Егип[етское] правительство. В Судан посланы бумаги, рекомендации. В Иерусалиме будет ответ, если им удостоят.
По правде, милая, надоели эти хлопоты без конца, дипломат я все-таки плохой. Мне, право, надо как никому быть в Средиземье. И это единственный мотив. Помогает книга о Центрах. Без нее нельзя было бы и разговаривать.
Дня три еще буду в Лондоне и дальше a Paris. Был в Рединге у Персиваля. Большая новость — Т. persicum[40] найдена в Абиссинии. Был в Кембридже. Там скучно, топчутся на одном месте. Был за городом у Саламана — окунулся в англ[ийскую] деревню. Идет прекрасная первоклассная работа по картофелю.
Это самое лучшее, что видел. Нас они по картофелю опередили.
Хожу по бесконечным dinner'aм, lепсh'ам. Всюду зовут.
Собрал уже кое-какой материал по хлебам Абиссинии.
<…> Во всяком случае, уже кое-что приобрел для нас. Пока наш курс верный<…>. Нашел интересные карты, книги по Африке. Словом, пытаюсь быть тут не напрасно<…>.
Здесь начинаешь понимать, что то, что мы делаем, не безразлично и для них»*.
12 июня. П. П. Подъяпольскому:
«Пробираюсь ко львам, но пока трудно с визами. Львов отгородили визными затруднениями, для нас почти непроходимыми»*.
13 июня. Е. И. Барулиной:
«Из-за закрытия по воскресеньям и субботам с часу всех учреждений и магазинов придется пробыть здесь на 2 дня дольше.
Впитываю Лондон, но он так велик и богат, что даже воспринять объем его трудно. Вчера, наконец, добрался до библиотек. Чудовищная литература по Востоку. По одному Египту есть целые магазины книг.
А сегодня (воскресенье) бегал смотреть Индию (обдумывая поход), Египет. Словом, весь Египет собран в British museum<…>.
Ходил в Kew garden.[41]В культуре до 12 000 линнеевских видов. Альпийск[ие] растения в самом цвету. Сад полон рододендронов»*.
16 июня.
«1 час ночи. Я уже в Париже. Сегодня приехал вечером. Был у знакомого агрохимика Бессонова. И завтра начинаю хождения по визным делам<…>. Париж набит россиянами. Один из них сегодня на пароходе завидовал моему советскому паспорту, к[отор]ый мне не особенно на руку для колоний. Шофер говорил по-русски и читал „Послед[ние] новости“<…>.
Бедствуют россияне здесь! Жизнь здесь раза в 3–4 дешевле лондонской. Большей нелепости трудно представить. Переехал Ла-Манш и за автомобиль платишь в 8 раз дешевле.
Собираюсь делать тут в Академии наук доклад о Центрах<…>.
С Лондоном распрощался. Мог бы там еще многое сделать. Не видел гербария. Не видел всей ботанической литературы. Но кое-что сделал. Самое главное, добыл карты для всех интересующих нас районов»*.
21 июня.
«Вот, детка, у M-mе Сталь, к[отор]ую я случайно читаю, есть подходящее место. Она много путешествовала — от Франции до России. 100 лет тому назад это была дистанция большая.
Вот что она пишет:[42]
„Что бы об этом ни говорили, а путешествовать — одно из самых грустных удовольствий жизни.
Если вы чувствуете себя хорошо в каком-нибудь иностранном городе, то он становится для вас как бы вторым отечеством; но когда проезжаешь незнакомые страны, слышишь язык, который едва понимаешь, видишь лица, равнодушные к твоему прошлому и будущему, то остаешься в одиночестве, лишенный отдыха и покоя; мало того, поспешность, торопливость, с какою вы стремитесь прибыть туда, где никто вас не ждет, волнение, единственной причиной которого служит любопытство, не внушают вам большого уважения к самому себе, и это до тех пор, пока новые вещи не станут для вас постепенно старыми и не создадут вокруг вас устойчивые интимные связи, ощущения и привычки“ (Коринна или Италия).
А если к этому прибавить визные трудности, к[отор]ые поглощают все, то ты поймешь, родная<…> мои настроения. А кроме того, по долгу совести и чести надо изъять весь капитал для нас, в смысле литературы, сортов»*.
22 июня.
«Вчера мотался между Blaringhem'ом,[43]телефонами к маркизе Вильморен[44]и директором колониального ин[ститу]та Шевалье.
Сегодня назначен в 1 час dejeneur[45]у маркизы Vilmorin, к[отор]ой Ячевский написал письмо. Готовлюсь и чувствую, что экзамен выдержу слабо. Сейчас пойду покупать шляпу, манжеты, запонки. Словом, приводиться в порядок. Пока этим совсем не занимался. Хотя в Англии и завтракал с лордом Lovet (тоже хлопоча о визе в Судан), но то было проще. Лорд оказался просто культурным человеком.
Все строится, родная, на ерунде. В один голос твердят все, что если и можно что сделать, то только через Blaringhem'a. У него тесть директор департ[амента] Иностр[анных] дел. Но Blaringhem по моей классификации относится к 20 % сумасшедших, к[отор]ых так много среди нашей братии. И вчера наслышался от него таких вещей, что не знал как бы поскорее убраться. В заключение от него получил замечание, что слишком много печатаю, некогда читать, гораздо лучше все изложить на 2 стр., как просят во Франции<…>. А потом сюжет почти подошел к тому, что вот долгов Вы, сэры, Франции платить не желаете, а колонии франц[узские] Вас интересуют и на поездки дают деньги.[46]
Словом, милая, не знаю, как выбраться из прекрасной Франции и еще более прекрасного Парижа.
А вдобавок здесь в связи с падением франка кризис министерства, неделю нет министров, все отказываются. И кто будет министром иностр[анных] дел, от к[отор]ого зависит моя судьба, неизвестно.
<…>Для практики франц[узского] языка начал ходить в театры. Был на „Даме с камелиями“. Все понимаю, но для разговора с маркизами этого очень мало. Вчера был на обеде у археологов, знакомых по Афганистану.[47]Сделали они там мало, хотя и стоило им в 100 раз больше нас»*
22 июня.
«Был у маркизы de Vilmorin. Готовился, как никогда. Был званый обед. Директор здешнего И[нститу]та Прикл[адной] Ботаники Шевалье, дети с женами (Вильморен).
Пришел раньше времени. Входит леди. Сначала не понравилась. Возраст неопределенный. По детям лет 50–55, но и брови, и волосы, и губы крашеные. Лицо, правда, красивое. „Je suis trés fatiguée.[48]И все такие бестолковые, глупые. Вы этого не находите“. Ну, думаю, ни черта не выйдет.
Затем пригласила в свой кабинет. Весь в книгах, картинах. Показала медаль Менделя, ей лично присужденную в Брюнне…
Затем обед. Разговор, поднятый Шевалье о происхожд[ении] культ[урных] растений, поставил меня на ноги. Работы они мои знают. На днях подробно излагается моя книга в Revue de Bot. optique.
Словом, обед сошел. С порядком блюд справился. Особенно не конфузился. Дальше с Шевалье начался разговор, что со мной делать. Тревожить ли Бриана, Пуанкаре.[49]Ну, думаю, попал. Решили писать начальнику Мин[истерства] Иностранных] дел (ami intime de M-me Vilmorin[50]). Если не выйдет, другим.
К моему изумлению, Vilmorin взяла всерьез мои дела. Un grand savant, grand ami de son mari[51](к[отор]ого я очень мало знал). Письмо Ячевского, очень хорошо написанное, подействовало. В М[инистерст]ве Иностр[анных] дел до начальства меня не пустили. Вечером, как условлено было, снова у маркизы. Рассказал в присутствии мадагаскарского губернатора о неудаче. Маркиза была рассержена невниманием к ее письму. При мне Vilmorin вызвала по телефону начальника М[инистерст]ва Иност[ранных] дел <…>, началась проборка почти министру.
Тот обещал пустить в ход мое дело. По-видимому, подоспела рекомендация Академии наук (Парижской) и другие, к[отор]ые я выхлопатывал. Что-то будет? Наша миссия вчера раскачалась, и секретарь наконец отправился в М[инистерст]во Иностр[анных] дел.
О ужас! Послезавтра снова завтрак с маркизой. И с ней должны на автомобиле ехать в Verierres[52]на посев. К вечеру она помолодела еще лет на 20. И в профиль могла бы сойти за молодую.
Но действия ее пока так умны, что, если дело кончится благополучно, ей я буду признателен всю жизнь. Без нее дело не пошло бы и темп событий был бы иной.
А теперь побегу в театр. До черта надо овладеть французским. Хотя леди хорошо говорит по-английски, но <…> изредка переходит.
За это путешествие, если попаду в Алжир и Тунис, придется овладеть французским, к[отор]ый у меня был слаб».
<…> Письмо маркизы в М[инистерст]во было не хуже [письма] Ячевского.
«Я ручаюсь за Вавилова, как за себя. Он сделал многое для Вильморенов. Исследования его имеют мировое значение. И Франция от них получит не менее других». Дом Вильморенов берет на себя всю ответственность и т. д.
Это, право, благородно. И я уже простил маркизе и крашеные губы и парик и весь свой конфуз в непривычных условиях. Судьба поездки в Африку зависит теперь не в меньшей мере от маркизы.
Как будто есть надежда на днях получить визы в Сирию, Алжир, Тунис и Марокко, но не в Сомалию. В последнюю дадут визу, когда будет согласие Эфиопского правительства.[53]Вот еще неожиданный №*.
24 июня.
«12 ч. д[ня]. Утро весьма печальное. В префектуре (Министерство Внутренних дел) визв Африку не желают давать. В 4 часа опять требуют для опроса.
Еще хуже с итальянцами. Виза дана без меня в Москве и переслана в Париж. А здесь говорят, что могут ее дать только для немедленного въезда в Италию из Франции. А не так, как мне надо, с заездом в Грецию и пр. Визы, словом, не дали.
Отправляюсь сейчас к маркизе Vilmorin в весьма груст[ном] настроении. Но идти надо.
8 ч. веч[ера]. Милая Ленуша.
Не верю пока своим глазам, но тем не менее в кармане визы в Сирию, в Алжир, Тунис и Марокко. Не только я не верю, но и Полпредство.
Остается, т[аким] обр[азом], Испания, Египет. Италия, думаю, даст в конце концов, и главное, Абиссиния, Судан и Сомалия.
В самом М[инистерст]ве Внутр[енних] дел не верили. Это все дело маркизы.[54]Теперь надо все обдумать. Я уже перестал даже думать о Сирии. Карт даже еще не покупал. Будь бы это на 1?месяца раньше!!!»* Несмотря на подробные описания в приведенных письмах «визитных мытарств», не лишни будут некоторые дополнения. Отношения СССР с Францией были крайне натянутыми. Полпред СССР во Франции Леонид Борисович Красин, вспоминал Вавилов, «расценивал получение виз как дело безнадежное». Но когда Вавилов «в грустном настроении» приехал к госпоже де Вильморен, то прежде всего услыхал:
«Мой друг, Вам разрешено ехать туда, куда Вам угодно. Направляйтесь в Министерство иностранных дел, оттуда в префектуру, получайте визы и заходите к нам на прощанье». Оказывается, она все-таки посетила Пуанкаре и Бриана. В префектуре, куда Вавилов явился из министерства иностранных дел для окончательного оформления виз, его встретили с изумлением. «Вы знаете о событиях?» — коротко спросил чиновник и стал звонить в министерство.
События, о которых он говорил, были мало приятны для французских колонизаторов. Уже почти год прошел с тех пор, как в Сирии, в горах Хорана, началось восстание друзов, притесняемых колониальной администрацией, а события все развивались.
Более того, восстали и рифы в Марокко. Стараясь скрыть от мировой общественности истинное положение в этих странах, французские власти не пускали туда никого из иностранцев. Даже французы могли въехать в эти колонии лишь по специальному разрешению. В этом и было основное препятствие для получения виз Вавиловым.
Но указание выдать визы советскому путешественнияу исходило от самого премьер-министра. После часа телефонных переговоров визы были у Вавилова на руках.
1 июля Вавилов писал Елене Ивановне из Марселя:
«Эти дни я замотался. Все пытался добыть визу в Египет. Пока ничего не вышло. Сегодня неожиданно решил изменить маршрут. Выяснилось, что в Сирию я все равно опоздал, а в С[еверной] Африке или надо теперь быть, чтобы что-нибудь застать, или вообще не ехать. Есть и еще много соображений. Все обдумав, решил ехать сегодня в Африку и завтра уже буду в Алжире. Там пробуду месяц и оттуда буду делать поездки в Марокко и Тунис. Визы у меня на 1 месяц 10 дней в эти 3 страны.
Оттуда поеду в Италию (если удастся устроить с визой) и в Грецию, а оттуда уже в Палестину и Сирию. Но пока трудно сказать точно. Второй день в Марселе. Уже Средиземье, пальмы, чинары. Был на выставке С[еверной] Африки. Весьма убога, но кое-что взял.
Париж сам я видел как следует, кроме агроном[ической] части. Пасторианцы очень помогли (Метальников, Вайнберг, И. И. Иванов,[55]он здесь, вернулся из Сенегамбии, куда ездил по обезьяньим делам). Снабдили всякими прививками<…>.
Итак, не верится, завтра сбудется мечта 10 лет»*.
3 июля. Е. И. Барулиной. Алжир.
«Начал поглощать факты <…>. Алжир наводнен пришельцами растительного мира, бразильцами, австралийцами. Я еще не очень опоздал. Кое-что можно собрать и из дикарей»*.
9июля Г. С. Зайцеву.
«Наконец я в Алжире. Глаза разбегаются. Не справляюсь. Кругом и дикая свекла, и дикий лен, и тьма новых культур. Чтобы сделать все, что надо, надо было бы в 10 раз больше времени и быть нескольким вместе. Что могу, делаю. Во всяком случае, Африкой мы начали овладевать»*.
17 июля. Е. И. Барулиной. Рабат.
«Пересек все Марокко, и пустыни, и степи. Проехал на автобусе. Нестерпимая жара. Начинаю глотать хинин, так как не хочу схватить марокканскую лихорадку. В центральном Марокко собрал ценный материал. Наконец, и по Ervum ervilia,[56]льны, интересный горох. Если окажется возможным, буду возвращаться в Алжир аэропланом»*.
В эти жедни. Г. С. Зайцеву.
«Закончил Марокко. По хлопку набрал литературу. Дело с ним безнадежно <…>, воды достаточно, во время уборки дожди, а летом сирокко (знойные ветры). И хотя патриоты марокканские пыжатся, а дело не пойдет. Гораздо интереснее с твердой пшеницей. По ней нашел много нового. Как и в Азии, самое интересное таят горы. В горах Высокого Атласа нашел культуру, аналогичную таджикской. Пойдут факты. И чем их больше, тем больше их нужно для обобщений»*.
17 июля, Олегу Вавилову. Рабат.
«Милый детка.
Я в Марокко и пересек на автобусе (540 верст) все Марокко вдоль Атласских гор. Ехал lЅ дня. Жара в пустыне была градусов до 52 в тени. Губы начали трескаться от жары»*.
18 июля, Е. И. Барулиной. Рабат.
«Вчера я получил много новых фактов для центров. Действительно, было бы лучше их писать после Средиземноморья <…>. Нашел много видов чечевиц. Ничего пока неожиданного»*.
24 июля. Ей же. Рабат.
«Ночь. <…>. На Марокко у меня была виза на 10 дней. Я думал, что оно особенного интереса не представляет, оказалось, наоборот, что ему-то и надо было уделить внимание. Ты поймешь, как пришлось торопиться. Сделал я около 2000 [км] по Марокко исключительно на автомобиле. Помощник мой, попросту служащий банка, франц[узский] буржуа, требующий хорошего обеда, спокойного жития и не имеющий, как все русские офицеры (он бывш[ий]) технич[еских] навыков.
В общем все сошло. Многое не доделано. Но ехать сюда стоило. Особенно интересны оказались горы. В горах Высокого Атласа нашел новую группу тверд[ых] пшениц <…>.
Поездка в Африку совершенно отлична от Афганистана. Здесь вся суть [в том, чтобы] в кратчайший срок собрать сведения, всех посетить, осмотр[еть] гербарии, получить офиц[иальные] письма, уделить время обедам, завтракам и мчаться на автомобиле. Благодаря низкому курсу франка свожу концы с концами и пока еще не вышел из бюджета.
Каждый день строится по-новому в зависимости от обстоятельств. В Аф[ганиста]не был темп и ритм определенный, здесь вечно варьирующий. Постиг французский этикет и справляюсь с языком. В общем отношение очень хорошее. Я жаловаться не могу. В Марокко спецы сбили меня с толку в маршруте, ибо недооценили гор. Ну, им это простительно. Себе не прощаю. 1 день по Болын[ому] Атласу недопустимо [мало] <…> Для нас Средиземье совсем неизвестно. Для философии оно нужно не меньше Аф[ганиста]на.
<..> Тороплюсь, не теряю пока дня <…>. Привезу, будет все благополучно, очень много для И[нститу]та»*.
25 июля. П. П. Подъяпольскому. Рабат.
«Закончил с Марокко, завтра на аэроплане возвращаюсь в Алжир, а оттуда в Сахару, в Тунис. До львов не знаю еще, доберусь ли. Виз ни в Египет, ни в Судан, ни в Абиссинию нет…»*
3 августа. Е. И. Барулиной. Bisvas (Sahara).
«Приехал в Сахару, в пограничный оазис. Вчера видел замечательные руины Тимгада — алжирскую Помпею. Римский город 3 века у границы Сахары с остатками библиотеки, театра, форума. Ничего подобного раньше не видел. Раскопки поразительны, и для агрономической философии их надо было видеть. А сегодня пойду на опытную станцию и по деревням-оазисам. Пробуду здесь дня 2–2? и <…> направлюсь в Тунис, где буду 6-го/VIII»*.
Со львами Вавилову пришлось встретиться раньше, чем он рассчитывал. Во время одного из полетов над Сахарой у самолета забарахлил мотор. Летчику-французу пришлось посадить машину. Солнце клонилось к горизонту. Понимая, чем грозит ночь в пустыне, Вавилов натаскал побольше хворосту и развел огромный костер. Как только упала ночь, у костра появился лев. Летчик обезумел от страха и решил погасить костер. Никакие доводы не помогали. Чуть не дошло до драки. Утром, как только лев исчез, летчик дрожащими пальцами поковырял в моторе и стал раскручивать пропеллер. Кое-как добрались они до аэродрома…
12 августа. Е.И.Барулиной. На пути изТуниса в Марсель.
«Мне не очень повезло. Визу в Италию мне не дали, и, чтобы ехать дальше, приходится возвращаться во Францию <…>. И это еще лучший выход. Были возможности и худшего. Потеряю 10 дней.
С Франц[узской] Африкой я кончил и, по-видимому, удачно. Все видел, высмотрел. Совершенно новых фактов не нашел, но философию Средиземья начинаю понимать <…>.
Поездка в общем была интересна и нужна, и продуктивна <…>. Отношение агрономов и коллег здесь самое лучшее. Мы на хорошем счету. Идаже работу нашу приводят как доказательство того, что Россию еще рано зачеркивать на планете.
Центры происхождения во Франции, Англии и Америке встречены очень хорошо. Harlan[57]пишет: „render the congratulation“,[58]Swingle[59]— „Splendid word“,[60]Beaven[61]— „classical research“.[62]Никто еще не ругал.
Но, вероятно, выругают. Это интереснее»*.
13 августа. П. П. Подъяпольскому. С борта парохода.
«Закончил часть дел африканских: Алжир, Тунис, Марокко. Видел и кланялся от Вас Сахаре. Она мне очень приглянулась. Не люблю ни моря, ни пустыни. Первого боюсь. А пустыня пуста. Но чудны оазисы финиковых пальм. И от них не хотел уходить. Видел несметное число гордых пальм. По пустыне, как и в Азии, катаются дикие арбузы — колоцинты. А теперь в Азию. Постигаю понемногу философию бытия, т. е. происхождения. Она упирается в Восток. Всем привет»*.
14 августа Е. И. Барулиной. Марсель.
«С парохода на пароход. Приехав в Марсель, узнал, что немедленно идет пароход в Грецию Житья моей греческой визе осталось 8 дней. И иного выхода нет, как ехать в Грецию, а там просить о продлении визы. В Греции я никого не знаю. И язык мне чужой. Думаю, пробуду недели две. А оттуда буду пробираться в Сирию и Палестину. Там определится судьба дальнейшего плавания»*.
16 августа. На пути в Грецию.
«3-й день из Марселя. По счастью, пароход не качает и можно читать и писать. <…> В Греции надо собрать сортовой материал и повидать Фессалию и Македонию — два центра культуры хлебов. Надо бы взглянуть и на Крит — там раскопки Эванса[63]— лабиринт Кносса и пр., но еще не знаю, как выйдет. Из Греции в зависимости от пароходов — в Сирию или Палестину и даже, м. б., на Кипр.
Знакомств у меня в этих странах нет. Сирия на военном положении, и по опыту боюсь, что не смогу сделать всего, что хотелось бы.
В Марокко, Алжире, Тунисе много помогли Trabut, Beuef, Ducallier и Miegi.[64]
Форсированно штудирую литературу по Средиземыо. Тут что ни шаг, то история. Финикияне, Карфаген, Эллада, Рим, Алекс[андр] Македонский, этруски, праэллины, Египет. Мне надо немного ото всего, но немного трудно найти.
Как видишь, милая, я продвигаюсь быстро, по расписанию, 5 виз — день в день.
<…> Теперь еду в другие страны, где придется наводить экономию, но пока финансовая сторона обстоит благополучно. Самое неприятное — это положение россиянина в пространстве в атмосфере подозрения и наблюдения, и полного бесправия. Когда есть знакомства, как в Алжире, Тунисе — это еще ничего, но без таковых трудно. Ни к какому консулу, ни в посольство обращаться нельзя. В Африке обо мне целое досье бумаг в соответствующих учреждениях.
Попробуем все преодолеть <…>.
Получены ли посылки семян из Алжира? Их будет около 80 по 10–12 фунтов. Огромный колосовой материал.
Тороплюсь. Испанию и Италию откладываю или в крайности — на обр[атном] пути <…>.
Если не будет качать, буду писать, начну „Средиземноморский очаг земледелия“. Но душно и заниматься трудно»*.
17 августа. Ей же.
«На пути в Грецию.
По счастью, пароход не качает. Читаю и пишу третий день. Начитался истории. Даже во сне вижу стены Дамаска и переживаю век Перикла. С Авраамом пересекал пустыню Сирийскую. Завтра в Афинах»*.
19 августа. В. Е. Писареву.
«Дорогой Викт[ор] Евгр[афович].
Посылаю Вам для сохранения (передайте Шаллерт[65]) пример некоторого внимания к скромному ботанику со стороны здешних россиян. Из него Вы увидите, как надо быть здесь осторожным со всех сторон».
Дальше приклеена маленькая вырезка из газеты:
«Большевики, забывшие одно время Алжир, снова зашевелились. Появляются какие-то профессора, интересующиеся Марокко и проникающие будто бы с научной целью. Интересно, что эти „ученые“ как-то случайно выкапывают в Алжире неизвестных русской колонии русских проводников из Марокко. Интересно еще и то, что бумаги у этих господ оказываются еще в Париже приведенными в такой порядок, что придраться решительно не к чему».
На полях этой вырезки рукою Вавилова помечено: «Руль. 15/VIII».
1 сентября. Е. И. Барулиной. Крит.
«Вчера видел вещи замечательные в Кносском дворце, 17–18 век до Р. X., в зерновом хранилище из огромных глиняных чанов масса зерна и в том числе Ervum ervilia,к[отор]ая и теперь возделывается на Крите. Получил ископаем[ые] Er. ervilia. Ее называют здесь „iovi“. Культура критская поразительна. 1900 лет до Р. X. делали турнюры, парики, талии, чудные краски, ванны, канализацию. В ископаемом виде инжир, олива, виноград, ячмень, пшеница. Нынче еду в долину Злаков Крита»*.
7 сентября. Ей же. Кипр.
«Самое неприятное в путешествии по греческим странам, что здесь никто не ценит времени.[66]Угощают, пьем без конца кофе. Соображаем, и время бежит. После часу до 4 спят. Утром только в 9 часов, как просыпается люд. Вот и на Кипре день кончается, я потерял его зря. Так же, как в Москве, на 90 % времени убитого, одна десятая дела. Все-таки лучше всего дома»*.[67]
7 сентября. Ей же. Кипр, Ларнака.
«Добрался до Кипра после трех дней пути от Крита. Море 2 дня было бурное. Очевидно, никогда к нему не привыкну. Вот и Кипр. Кругом Европа — первоклассные отели, англичане. Правда, вывернули как нигде весь багаж наизнанку. С Кипра, вероятно, к нам нельзя отправлять посылок, придется все тащить с собой.
<…>В общем собираю огромный материал, если он только дойдет до назначения. Очень много дал Крит и Греция. 4 страны исследованы настолько, что, пожалуй, по полевым и огородным растен[иям] взято все. Философия дается огромным материалом. И пока ее не поймал. Много Aegilops, совсем новых <…>. Хоть и поздно, все же собрал. За неделю-две пребывания в каждой стране пытался взять максимум. Пока благодаря помощи местных ботаников и агрономов, это удавалось.
Средиземье, черт его возьми, велико даже при европейском способе передвижения. От Марселя до Сирии — 14 дней пароход. Объевропеилось оно отчаянно. Даже неловко как-то, что И[нститу]т Прикладной] Ботаники на Крите нашел безлигульную пшеницу»*.[68]
17 сентября. Е. И. Барулиной. Бейрут (Сирия).
«Сегодня приехал в Сирию. Как и обычно, впуск сопровождался неприятностями. Таскали в полицию, выделили из всех пассажиров, описали с ног до головы все приметы. Сирия меня очень интересует. Не знаю, как удастся к ней подойти. На Кипре, благодаря исключительному содействию Министерства земледелия сделал очень много. Послал огромный материал <…>. Самое интересное — пшеница с Ervum ervilia, на которой там пришлось констатировать большое разнообразие форм»*.
19 сентября. Ей же. Дамаск.
«Вот и в самом старом городе мира. Хотя и с бронированными вагонами, со стражей, удалось проникнуть. Город на краю пустыни, но сам весь в воде. Сады, ручьи. По корану здесь все для рая.
Масса бобовых. Ervum ervilia в большом разнообразии»*.
23 сентября. Ей же. Дамаск.
«Я опечален, дорогая, но должен написать тебе — я поймал малярию. Будет очень неприятно, если это изменит мои планы. Первые приступы случились, когда я был вблизи провинции Друзов (Ю. Сирия). Французские власти разрешили мне пойти в эту область.[69]
Я нашел здесь дикую пшеницу в местах, не указанных в литературе. Теперь я тороплюсь в Бейрут, пойти к врачу. Это очень жаль, т. к. на счету каждый день и я не могу себе позволить болеть»*.
27 сентября. Ей же. Бейрут.
«Малярия оказалась „пападанчи“. Три дня сплошной простой, а дальше недели починки. Солдат в армии после нее пускают на шесть недель в отпуск.
Починка идет быстро, и через 2 дня думаю от нее избавиться. Вот хуже с визами. Полоса отказов.
Спроси, пожалуйста, сколько посылок пришло из Африки»*.
28 сентября. Ей же. Ливан.
«Полдня писал письма в Египет. Целых 6 длиннейших посланий. Надежды, в сущности, нет. Но делал все, что зависит от себя. Сегодня и вчера превратился в упаковщика 30 посылок. Лихорадка пока оставила»*.
30 сентября. Ей же. Алеппо.
«Вот у северных пределов Сирии. Суть дела я понял и, к моему невежеству, должен сообщить, что Сирия ничего особенного не представляет. Это охвостья культур и решительно всех. Есть любопытные дикари, начиная с Tr. dicoсcoides,[70]но они пропастью отделены от культур. Я, пожалуй, даже не использую нескольких дней в Сирии, ибо для дикой флоры поздно, с культурной ясность»*.
3 октября. Ей же. Алеппо.
«Кончаю Сирию. Числа 8–9 буду в Палестине, в Иерусалиме. По чечевице и Ег. ervilia (керсанке) здесь материал большой и, по-видимому, интересный. И та и другая культура здесь большого значения, особенно Er. ervilia. Из всех бобовых на 1-м месте формы среднего размера. Малярия оставила»*.
4 октября. Ей же. Триполи, Сирия.
«Еду сегодня в Латтаки, оттуда в Бейрут. Отправка посылок, выездные приятности обычного порядка. Попытаюсь последний раз получить итальянскую визу. Написал 1/2 дюжины писем в Египет. Надежд у меня по-прежнему нет, так как египетских ученых не знаю, да их, вероятно, и не.
Вечер. Вернулся со сломанным автомобилем (1330 верст все-таки сделал). Завтра утром в горы на Ливан, взглянуть на вымирающий кедр ливанский, может быть, найти кое-что из дикарей и в Бейрут собираться восвояси. Сделал уже более 1500 верст на автомобиле по Сирии. Носятся „форды“ тут как бешеные — 60–70 верст в час»*.
В тот же день П. П. Подъяпольскому.
«Дорогому Петру Павловичу привет из пустынь сирийских, от кедров ливанских, от гор Гермонских. Видел воочию дикую пшеницу около гор. Но пекла творения в Сирии не нашел, надо искать. Направляюсь к Иерусалиму, а оттуда в сторону черных — Судан»*.
8 октября. Е. И. Барулиной.
«Ночь в Иерусалиме.
Добрался благополучно. И даже на этот раз на границе не учинили обычного издевательства. Виза на 3 месяца (в Марокко на 10 дней, в Сирию на 3 недели). После Сирии, где была форменная слежка, чувствую себя хотя и последнего разряда ситуайенном.[71]
Завтра на почту. Собираюсь быть тут 3 недели. В газете „Дни“ вычитал о получении премии.[72]Сама по себе она меня не интересует. Все равно пролетарии. Но за внимание тронут. Будем стараться»*.
20 октября. Ей же. Газа.
«Редкий вечер. Я имею час, когда имею возможность писать письма. На краю пустыни Синайской, около Египта, сто пятьдесят верст и в Египте. Завтра утром слетаю к границе взглянуть на оазисы с финиковыми пальмами — пустыню Синайскую, а затем в Хоброн, в Иерусалим, а оттуда к морю Мертвому, к папирусам, в Заиорданье, к Triticum dicoccoides.
А дальше на север: Назарет, Галилея, Самария, предгорья Гермонских гор, долина Израиля.
И последнее прости Азии.
В Палестине интересно, много сделано людьми. И по клочку земли пытаюсь понять все Средиземье.
Географически многое стало яснее. И если бы когда-либо смог видеть С.-В. Африку, концепция географии видообразования, пожалуй, была бы фиксирована.
<…>Ко мне отнеслись хорошо, и не успеваю всех повидать, всем сделать визиты, все видеть. Для нас здесь необходимо учредить филиал, и, вероятно, фактически я это и сделаю.
Мне даже самому как-то не верится, что меня не пускают в Африку. В Египет пошло с десяток рекомендаций от банкиров, ученых, арабов. Но факт остается глупым фактом. Может быть, через год я получу даже приглашение посетить Египет, а пока отказывают даже в транзите.
Через две недели надо читать лекцию в Иерусалимском университете (на англ[ийском]) и в Тель-Авиве (около Яффы).
Из Палестины выеду, вероятно, около 10/XI, т. е. пробуду в ней всего месяц. В голове у меня мысль, как бы тебя выписать в Италию. Мы могли бы по ней бродить вместе с тобой, родная. Запроси на всякий случай визу в Италию. Я напишу В[иктору] Евг[рафовичу] [Писареву], и ты к нему зайди. Финансы — все, что у тебя есть и остатки моих жалований, да и займи. С премией вывернемся. И я пока никакого стеснения не имею.
В[иктор] Е[вграфович] даст тебе отпуск-командировку без содержания. Для этого не надо и подписи Горбунова. 2 месяца или 1? мес[яца] отпуск ты можешь взять, тем более что придется в самом деле помочь мне. В Италии много надо сделать <…>. Визу проси для работы в ботанических лабораториях и гербариях и по семейным делам. Есть шансы, что не дадут, но, м. б., и дадут. В этой стране все возможно.
Если паче чаяния меня впустят в Египет, я, конечно, туда поеду, но, во всяком случае, возвращаюсь через Италию. И ты готовь визу и если получишь ее, мне телеграфируй<…>.
Ну вот и новая авантюра.
<…>Средиземье пока не дало фактов первой важности, но мелких фактов много, и в сумме они нужны для философии. Факты I разряда, очевидно, в Абиссинии и горном Судане»*.
3 ноября. Ей же. Иерусалим.
«Мотаюсь по Палестине. Кончил попутно еще страну, о существовании которой только здесь узнал — Заиордания, около Аравии. Собрал много dicoccoides. В общем, что надо, делаю. Еще 2 недели здесь и в Рим. Окончательно и в третий раз, несмотря на хлопоты банкиров, журналистов, мне в визах отказано.[73]Побаиваюсь и за Италию. Пиши, во всяком случае, в Рим»*.
5 ноября. Ей же.
«Уже сделал по Палестине тысячи 2 верст. В ней нагоняю Сирию, да и вообще она интересна. Засяду через неделю дня на 2–3 в библиотеку за талмуд, надо извлечь из него все с.-х. — ое. В Италию рассчитываю выехать числа 20—22-го. Египет грубо наотрез отказал, несмотря на 10 поручительств и вмешательство банкиров.
Визы итальянской еще не получил, но вероятность получения имеется»*.
Через несколько дней. Ей же. Тель-Авив.
«Здесь теперь мне не стало житья после лекции. И надо удирать. Всем есть какие-то дела. Всем надо знать мнение проф. Вавилова. Из скромного туриста, никому не известного, тут меня сделали известным. 3 номера газет посвящены изложению наших работ.
С.-х. журнал „Hassadch“ печатает статью в 20 стр. о моей персоне. Мне это совсем не нужно и только мешает.
Народ здесь хороший, но в нем есть долька стремления эксплуатировать. Эта особенность не всегда приятна для объекта воздействия. Сегодня последний день ответа из Каира о визе. Думаю, ничего не выйдет. И иду брать билет на 26-е в Неаполь.
Читал я, кажется, удачно. Вместо английского языка вдруг выяснилось, что 90 % понимает русский (аудитория 120 человек).
А по-русски дело не трудное и не стеснительное <…>.
Единственный плюс известности: я начал получать очень хорошие презенты, нам нужные. Много изданий.