— Фин-Кединн говорил мне, что эта Гора священна для всех горных племен, — продолжала Ренн. — Он считает, что если бы мы сумели эти племена отыскать, то они, возможно, помогли бы нам выйти к этой горе.
Торак слушал ее как бы вполуха; он размышлял о том, что в этой горе наверняка есть пещеры. И от этой мысли ему стало совсем не по себе. Дважды он решался зайти в глубь горной пещеры: однажды еще в детстве, когда для победы над тем медведем ему нужно было найти каменный зуб, а во второй раз — на Далеком Севере, чтобы спасти Волка. И оба раза Ходец предупреждал его: «Стоит тебе туда войти, и целым ты уже никогда не будешь». Торак понимал, что Ходец, конечно, безумен, но все же порой проявлял редкое здравомыслие. И его предупреждения были отнюдь не безосновательны. И Торак вдруг отчетливо понял: если он по-прежнему не будет обращать внимание на предостережения Ходца — если снова решится войти в пещеру, — то челюсти земли сомкнутся навсегда, и тогда ему из этой пещеры уже не выбраться.
Услышав, что Ренн громко окликает его, он с трудом заставил себя прогнать эти мысли и вернуться к действительности.
— С тобой все в порядке? — спросила она.
— Да, конечно, — солгал он.
Она взяла его за руку. Пальцы у нее были тонкие и теплые. Торак чувствовал, как из них в его тело и душу перетекает некая сила.
— Торак, — сказала Ренн, — я не знаю, что Эостра собирается делать на этой горе, но одно мне совершенно ясно: она намерена во что бы то ни стало нас разделить, разлучить тебя со мной и с Волком. Ей нужно, чтобы ты остался в одиночестве, ибо только так она сможет заполучить твою блуждающую душу. Но ей это не удастся!
И они еще долго сидели бок о бок у огня, а ледяная буря яростно сражалась с истерзанным Лесом. Потом Ренн уснула, но Торак продолжал бодрствовать. Пока что они с Ренн были в безопасности. А Волк? Тораку казалось, что связь между ним и Волком подобна тонкой хрупкой нити, протянувшейся в ночи, и ледяные пальцы Эостры уже тянутся, чтобы схватить эту тонкую нить и порвать ее.
Глава одиннадцатая
Ясный Жестокий Холод наступал на Лес, стремясь его уничтожить. Холод сокрушал деревья и заставлял птиц камнем падать на землю. Холод набрасывался на Волка, запуская ему под шерсть свои страшные ледяные когти.
Ну и пусть. Теперь ему все равно, что с ним станется.
Сперва он долго, бесконечно долго бежал, вынюхивая след того филина и надеясь услышать хотя бы самое тихое попискиванье своего детеныша. Но так ничего и не услышал. А теперь все его надежды отыскать нужный след уничтожил этот Ясный Жестокий Холод.
Волк поднялся на вершину холма. Сосны так и ревели вокруг; под большим валуном пряталось чье-то небольшое Логово. Даже не остановившись, даже не принюхавшись, нет ли поблизости медведя, Волк нырнул в это Логово и обнаружил там лишь груду старых разгрызенных костей и старый помет.
Он понимал, что Большой Бесхвостый наверняка ищет его, но даже мысль о Бесхвостом не могла поднять ему настроение. Темная Шерсть и волчата погибли. Больше всего на свете Волку хотелось, чтобы они к нему вернулись, но они теперь превратились в Недышащих. А он никак не мог примириться с тем, что это возможно. Что Темной Шерсти и волчат… больше нет.
Волк закрыл глаза. Ему тоже хотелось больше не быть.
* * *
Торака разбудила тишина.
Он совсем замерз — костер почти потух, а шалаш еще сильнее просел, так что крыша почти касалась самого Торака. Собственное дыхание в этой застывшей от холода тишине показалось ему очень громким; каждый выдох инеем оседал у него на лице.
Дверная заслонка намертво примерзла. Торак стал прорубать выход топором и, разумеется, разбудил Ренн; она испуганно села и, прежде чем он успел предупредить ее, стукнулась лбом об осевшую крышу шалаша.
Обхватив себя покрепче руками и лязгая зубами от холода, Торак выполз наружу — навстречу яркому сиянию закованного в ледяной панцирь Леса.
Проклятая буря поломала немало деревьев, превратив острые обломки в сверкающие ледяные копья. Она уничтожила целые рощи, и теперь они казались причудливыми нагромождениями обледенелого хвороста. Деревья, ветви, листья — все было прочно заперто в ледяной тюрьме, созданной ненавистной Эострой.
Торак медленно выпрямился и сделал несколько шагов. Лед под башмаками был твердый, как камень. Холод обжигал легкие, в носу нестерпимо щипало. Все вокруг сверкало и так слепило глаза, что казалось, в мозг вонзаются острые ножи. Куда ни повернись, всюду обломанные изувеченные деревья вспыхивали тысячами ледяных искр. И невозможно было не признать, что этот истерзанный Лес обладает странной, поистине ужасной красотой.
— Ты чувствуешь их души? — услышал Торак голос Ренн и молча кивнул.
В воздухе корчились тысячи душ погибших деревьев, тщетно искавших новые убежища.
— Они не могут войти в молодые деревца, — сказала Ренн. — Им ледяная корка не дает.
— И что же им делать?
— Не знаю. Будем надеяться, что скоро начнется оттепель.
Но Торак совсем не был в этом уверен. Какая там оттепель! Мертвенный безветренный холод воцарился над землей. И это, несомненно, было делом рук Эостры.
Заслонив глаза ладонью, Торак заметил внизу, на склоне холма, маленького олененка. Он скользил на своих неустойчивых ножках, испуганный видом этого нового мира и этим предательским льдом, а его мать, изголодавшись, все пыталась добыть мох и долбила лед острыми передними копытцами. Но пробиться не могла.
Торак подумал о леммингах, оказавшихся в ловушке подо льдом; о бобрах, запертых в своих подводных домах.
И еще он подумал о Волке.
Рип и Рек вылетели из шалаша и устроились на ветке поблизости, осыпая с нее звенящие ледяные осколки. И этому звону долго еще вторило лесное эхо.
Вдруг Ренн громко окликнула Торака, и ее голос показался ему странно пронзительным от звучавшей в нем тревоги.
Она стояла на четвереньках в десяти шагах от него возле валуна и вглядывалась в путаницу колючих ветвей, которые к этому валуну прибило ветром. Торак подошел ближе, и она нервно воскликнула:
— Погоди! Не смотри…
Он отодвинул ее плечом. Среди ветвей виднелся клочок серо-черной шерсти. Шерсти Волка.
Ренн потянула Торака за руку. Он вырвался и стал яростно, голыми руками разгребать завал, стремясь добраться до того, что там лежало, покрытое ледяной корой.
Ренн, угрем нырнув в колючие заросли, опередила его.
Тораку показалось, что весь его мир съежился до размеров серой шкурки, лежавшей под скалой.
И тут он услышал голос Ренн, доносившийся словно издалека:
— Это не Волк, Торак. Это не Волк!
Осторожно, пятясь назад, она выползла из норы, сжимая в рукавице кусок волчьей шкуры.
Это была полоска шириной примерно с ладонь, скатанная в трубку и промерзшая насквозь.
— Ее туда специально подложили, — сказала Ренн. — Словно кто-то хотел, чтобы мы непременно ее нашли. Смотри, как тщательно она выделана, а края даже проткнуты шилом, как для шитья. Похоже на чей-то племенной знак.
— Да, так и есть.
Торак взял у нее скатанную шкуру и попытался ее развернуть. Сверток затрещал, и оттуда что-то выпало. У Торака все поплыло перед глазами, когда, наклонившись, он поднял с земли маленький амулет хранителя племени Тюленя. О, как хорошо был ему знаком этот поворот гладкой тюленьей головы! Как часто в детстве он пересчитывал крохотные когти на ластах искусно вырезанного зверя. С трудом подняв глаза, он сказал: — Эти вещи принадлежали моему Отцу.
Ренн с изумлением уставилась на него.
— Его мать была из племени Тюленя, и он всегда носил этот амулет. — Торак мучительно сглотнул. — Это он оставил его здесь — как знак нам. Он ведь уже несколько раз просил меня о помощи, а я ему не помог. Я отправился искать Волка…
— Ты должен был это сделать, — сказала Ренн. — Волку ты сейчас нужен больше всего.
— Но я отвернулся от своего Отца… — горестно продолжал Торак. — Вот почему он оставил мне это.
— Нет! — Голос Ренн звучал почти жестко. — Это оставил не он. Это токороты.
— Откуда ты знаешь? — крикнул Торак. — Ну откуда тебе-то знать?
— Я, конечно, не могу быть совершенно уверена. Но я точно знаю: Эостра по всему Лесу разослала своих токоротов. И того филина тоже послала она, и ледяной дождь. А цель у нее одна: разлучить нас. Но пока ей сделать это не удалось. И разлучить нас с Волком ей тоже не удастся!
— А мой Отец? — растерянно спросил Торак. — Как же мой Отец?
Ренн отвернулась, посмотрела на искалеченный Лес, потом снова повернулась к Тораку:
— А это, возможно, вовсе и не он.
— А если он? Что тогда?
— А если это он, — сказала Ренн, не моргнув глазом, — то ты все-таки поступил правильно, когда пошел искать Волка. Потому что Волк жив! А твой отец мертв. А с мертвыми иметь дело нам нельзя.
Глаза Торака гневно сверкнули, но Ренн ни на шаг не отступила и взгляда не отвела.
— Он мертв, Торак. Мертв. И как бы ты ни хотел, ничто уже не сможет вернуть его назад. Волку, живому Волку, ты нужен гораздо больше!
* * *
Храня недоброе, колючее молчание, они вернулись к шалашу. Потом собрали столько топлива, сколько могли унести с собой, и Ренн сделала для них обоих маски из кусков мягкой оленьей кожи, чтобы защитить глаза от ледяного сияния. Торак тем временем проверил, сколь велики у них запасы провизии: мешочек с лесными орехами, несколько лепешек из лосося, несколько ломтиков вяленой конины да немного брусники. Он хотел забрать с собой тот — отцовский! — клочок волчьей шерсти, но Ренн покачала головой:
— Нет, Торак. Нельзя брать себе вещи мертвого!
И он подчинился этому требованию, но амулет в виде тюленя решил все же оставить себе. Ренн, взглянув на него, возражать не стала. Она лишь попросила Торака непременно завернуть амулет в рябиновую кору, прежде чем он сунет его в свой мешочек с целебными снадобьями.
Торак чувствовал, как сильно ей хочется вновь наладить отношения между ними, но продолжал упрямо молчать. Она же не слышала, как Отец звал его в ночи! Разве может она это понять?
Ледяной дождь уничтожил всякую надежду отыскать след Волка, но за день до бури Волк шел на юг, туда они и решили направиться.
Однако сделать это оказалось почти невозможно. Лед, злобный родственник снегопада, посылал им в глаза тысячи острых осколков, когда они проламывались сквозь замерзший подлесок. Лед заставлял их без конца падать и больно их наказывал, когда они падали. Вскоре оба покрылись синяками и ссадинами, но пройти сумели совсем немного.
Время от времени Торак останавливался и воем звал Волка: «Я ищу тебя, брат мой!» Но Лес возвращал его призывы назад без ответа.
Наконец они добрались до замерзшей реки. Торак увидел труп дикого селезня, запутавшегося в обледеневшем тростнике. Блестящая зеленоватая головка селезня вмерзла в лед. Торак приложил руки к губам и завыл еще громче.
Ответа не последовало.
Лед на реке оказался таким скользким, что на тот берег им пришлось перебираться на четвереньках. Но подняться они так и не смогли: выход на берег оказался перекрыт стволом рухнувшей березы. Ничего не оставалось, как пойти вверх по течению.
Торак звал Волка до тех пор, пока совсем не охрип.
— Ты только не умолкай, — сказала ему Ренн. — Он непременно тебя услышит. И ответит.
Но Волк не отвечал, и Торак боялся, что никогда уже не услышит его ответного воя. Они находились теперь в долине реки Красная Вода; именно здесь тот одержимый злым духом медведь убил его Отца. Возможно, Волк тоже встретил свою смерть именно здесь.
Около полудня деревья немного расступились; снова подул пронзительный холодный ветер, гремя обледенелой листвой. Этот ветер прилетел со стороны водопадов. Значит, они уже почти достигли края Леса.
Вскоре они оказались в сосновой роще, где ледяная буря поломала много деревьев. Впереди торчал здоровенный валун, с которого свисали сосульки длиннее охотничьего копья.
А за валуном они нашли Волка.
Глава двенадцатая
Волк был жив, но жизнь едва теплилась в нем.
Его шерсть покрывала ледяная корка, морда совершенно заиндевела. Торак топором разбил лед вокруг него. Услышав звон льдинок, отлетавших от валуна, Волк открыл глаза. И Ренн, встретившись с ним взглядом, была потрясена: глаза Волка казались совершенно пустыми и не вспыхнули, даже когда он увидел Торака.
Застыв от ужаса, Ренн смотрела, как Торак подполз к Волку и пытался — взглядом, прикосновением, тонким поскуливанием — его приободрить. Но Волк лишь слегка шевельнул хвостом.
— Надо поскорее его согреть, — сказал Торак, руками сдирая лед с волчьей шкуры.
— Хорошо. Я разожгу костер, — предложила Ренн, — а ты пока построй прямо над ним шалаш.
Они работали молча. Торак притащил несколько поваленных бурей молодых деревьев, сколол с них лед и прислонил к валуну, прикрывая Волка от ветра. Ренн тем временем успела, хотя и не слишком удачно, разжечь неуверенно дымящий костерок. В тепле от шерсти Волка повалил пар, но глаза его по-прежнему оставались безжизненными; в них не вспыхнуло ни искорки любопытства; казалось, в них навсегда погас тот янтарный огонь.
Ренн придвинула к волчьему носу вкусную лепешку из лосося. Но Волк и на угощение никакого внимания не обратил. Ренн охватила настоящая тревога. Она попыталась соблазнить Волка горстью сушеной брусники, но он даже не посмотрел на ягоды. А когда Рип и Рек, подкравшись потихоньку, принялись поспешно их склевывать, у него даже усы не дрогнули.
— Хвала Великому Духу! Мы вовремя успели его найти, — сказал Торак, закончив возню с шалашом, заползая внутрь и закрывая за собой входное отверстие. — Ему станет лучше, как только он согреется.
Ренн с сомнением прикусила губу и попросила:
— Дай мне свой рожок с охрой. Я попытаюсь совершить исцеляющий обряд.
Чувствуя, что Торак внимательно следит за ее действиями, она вытряхнула на ладонь немного охры, втерла ее в шерсть на лбу Волка и принялась бормотать магические заклинания.
— Ну что? Теперь он поправится, правда? — с детской надеждой спросил Торак, когда Ренн умолкла.
Она не ответила. Она не могла сказать ему, что у Волка больна душа, истерзанная горем. А когда больна душа, от этого можно и умереть.
Взошла луна. Ренн и Торак забрались в спальные мешки, и Торак одной рукой обнял Волка, пытаясь его успокоить. Он прижался к нему всем телом и что-то говорил по-волчьи — так когда-то и Волк успокаивал его самого. И порой Волк чуть-чуть шевелил хвостом в знак благодарности, но Ренн видела, что силы постепенно оставляют его.
Утро следующего дня было ясным и морозным; никакой оттепелью по-прежнему не пахло. Как только первый утренний свет прокрался в шалаш, Ренн, глянув на Волка, поняла, что ему ничуть не лучше, и вся похолодела от страха.
Торак тоже, видимо, это понял, но не сказал ни слова. Хотя Ренн и так догадывалась, что он уже видит перед собой бездонную, черную пропасть — свое будущее без Волка.
Понимая, что съестных припасов у них маловато, Ренн решила сходить в Лес и поставить несколько силков. Тораку не хотелось оставлять Волка, так что она пошла одна, но пообещала далеко не отходить; да она и сама опасалась нападения токоротов. Вернувшись, Ренн испробовала все целительные заклинания, какие знала. Волк подчинялся ее действиям, разве что ухом иногда дергал. Ему было все равно.
— Я сделала все, что могла, — наконец призналась Ренн.
— Наверняка есть и еще какие-то способы, — настаивал Торак.
— Если и есть, то мне они не известны.
— Но ведь ему сейчас явно лучше, чем было, когда мы его нашли. Он ведь тогда даже двигаться не мог, а теперь…
— Торак! Мы с тобой оба прекрасно понимаем, что с ним происходит.
И, сказав это, Ренн увидела, что глаза Торака полны боли и ужаса.
— Но мы-то у него остались, — сказал он тихо. — Мы ведь тоже часть его стаи.
Он был прав. Но достаточно ли этого Волку, чтобы выжить, Ренн не знала.
Когда спустились сумерки, она решила проверить поставленные силки, и охотничья удача ей улыбнулась: в один из силков попался заяц. Ренн сказала себе: «Это хороший знак!» Однако на обратном пути, почти у самого шалаша, она заметила следы. Маленькие. Человечьи. Но на ногах у человека были когти.
Подняв голову, она увидела, что Торак стоит возле шалаша и губы его шевелятся в безмолвной молитве. На какое-то короткое мгновение Ренн показалось, что Волк умер. Но потом она разглядела прядь темных волос, привязанную к ветке дерева, и поняла: Торак предлагает Лесу часть себя самого в обмен на жизнь Волка.
— Торак, — мягко сказала она ему, — так нельзя. Ты не должен этого делать. — И потянулась, чтобы снять с ветки жертвоприношение, но Торак оттолкнул ее руку и закричал:
— Ты что? Это же ради Волка!
— Я понимаю. Но сам подумай! Твои волосы содержат часть твоей внешней души, твоего Нануака. А кругом полно токоротов Эостры. Если токороты завладеют твоей душой, невозможно даже предположить, что с тобой будет дальше.
Сердито на нее поглядывая, Торак тем не менее позволил ей отвязать прядь его волос, и она спрятала их в свой мешочек со снадобьями.
— Ты ведь думаешь, что Волк умрет? — спросил он, глядя Ренн прямо в глаза, и в его устах это прозвучало как обвинение в предательстве.
— Если он не захочет жить, — очень тихо сказала она, — то никакие заклинания, никакие молитвы или жертвоприношения не смогут его заставить.
Торак разгневанно отвернулся.
Ренн вся дрожала от пережитого ужаса и волнения, ее даже слегка подташнивало. Нырнув в шалаш, она положила добытого зайца поближе к костру, чтоб оттаивал, подбросила в костер сучьев, погладила Волка, попросила Рипа и Рек присмотреть за ним и снова выбралась наружу. Там она заботливо нанесла вокруг их маленького убежища защитные магические линии, чтобы отогнать токоротов.
* * *
Насчет Волка Ренн все сказала правильно, и Торак чуть не возненавидел ее за эти слова.
Но более всего он ненавидел сейчас себя самого: ведь он не мог остановить то, что убивало Волка. А еще он ненавидел того филина. И разумеется, проклятую Эостру.
Спал он вполглаза, то и дело просыпался и каждый раз видел, что Волк неотрывно смотрит в огонь.
«Я здесь, брат», — сказал ему Торак по-волчьи.
«Я тоскую по ним», — ответил Волк.
«Я знаю. Но я здесь, с тобой».
И Торак, зарывшись пальцами в теплую шерсть на груди Волка, почувствовал, как бьется его сердце, и от всей души пожелал, чтобы оно продолжало биться всегда.
Когда он в следующий раз проснулся, вокруг было совершенно темно, и Волка рядом не оказалось. И Ренн тоже куда-то исчезла. Он был в шалаше один.
Торак встал, но не почувствовал под ногами земли. Ему было холодно, но он не чувствовал дуновения северного ветра, не слышал потрескиванья деревьев. Его окружала такая темнота, что он даже руки своей разглядеть не смог, хоть и поднес ее к самому лицу.
Но это явно не было странствованием его блуждающей души: никакой боли он не испытывал. Нет, все было гораздо хуже. Он все еще оставался самим собой, Тораком, но в нем не хватало чего-то важного. Внутри себя он ощущал какую-то ужасающую пустоту — точно разверстую рану.
— Ренн? Волк? — звал он, но голоса его не было слышно; голос оставался внутри его, словно пойманный в ловушку. Да и к кому он мог обращаться? Он был один в этом ничто…
— Ренн! — пронзительно вскрикнул он и почувствовал, что крутится, как волчок, в этой бескрайней темной бездне. — Волк!
* * *
Волк проснулся, как от толчка.
Он слышал, как ворчит Яркий Зверь, Который Больно Кусается, слышал, как вздыхает во сне Бесхвостая Сестра. А вот Большой Бесхвостый Брат куда-то исчез.
Тревога охватила Волка от кончика носа до кончика хвоста. Большой Брат, конечно, умен, но его нос почти ничего не чует, да и уши почти ничего не слышат; а уж во Тьме он и вовсе становится беспомощным, как новорожденный волчонок.
Наставив уши торчком, Волк прислушался к звукам, доносившимся снаружи. Он слышал, как дрожат деревья под Твердым Холодом, как скребутся мыши-полевки, тщетно пытаясь выбраться из своих норок. Он не сумел услышать только своего Бесхвостого Брата, но чувствовал, что нужен ему.
Бесшумно перешагнув через спящую Сестру, Волк выбрался из Логова. Голод ослабил его тело, зато обострил чувства.
Подняв кверху морду, он понюхал воздух, пытаясь разобраться в различных запахах. И шерсть у него на загривке встала дыбом: он почуял запах злого духа.
Очень осторожно ставя каждую лапу, Волк бесшумно крался по мерзлой, покрытой ледяной коркой земле.
Большой Бесхвостый стоял в нескольких прыжках от Логова под раскидистой елью. И покачивался. Глаза его были открыты, но он ничего не видел, и Волк догадался, что он спит.
На дереве, прямо над Большим Братом, шевельнулась какая-то тень.
Волк мгновенно все понял, стоило ему увидеть бесхвостого детеныша, в котором обитал злой дух. Этот детеныш-дух скорчился на большой ветке; Волк чуял и его голод, и его ненависть; он видел большой каменный коготь, зажатый в его передней лапе, уже поднятой для удара.
Страшно зарычав, Волк бросился к ели, оскальзываясь на Блестящем Твердом Холоде.
* * *
Что-то с силой налетело на Торака и сбило его с ног.
Он успел заметить блеснувшие глаза злого духа, мелькнувший в воздухе нож — а затем Волк, его Волк, прыгнул на токорота, и тот, моментально вскарабкавшись на дерево, исчез в темноте.
— С тобой все в порядке? — кричала бегущая к ним Ренн.
Голова у Торака сильно кружилась, но он все же поднялся на ноги. Ветки в Лесу так и трещали — это токорот удирал от Волка, перепрыгивая с дерева на дерево; а Волк — серебристая стрела в лунном свете — летел за ним следом.
Торак попытался тоже пойти за ними, но колени у него подогнулись.
— Вернись в убежище, — убеждала его Ренн.
— Я должен помочь Волку!
— Ты даже парку не надел. Немедленно полезай в шалаш, пока не замерз!
Как только они оказались в убежище, Торак почувствовал, что его всего трясет, но не от холода.
— Ч-что эт-то со мной с-случилось?
— Ты ходил во сне. — В свете костра лицо Ренн казалось пепельно-серым. — Я проснулась, а тебя нет. Я вылезла наружу и увидела, что ты вышел за мои магические линии и стоишь под деревом. И ты смотрел как бы сквозь меня. Это было ужасно! Потом я увидела на дереве того токорота. Он целился тебе прямо в голову. И тут вдруг, откуда ни возьмись, вылетел Волк! И он тебя спас.
А Торак думал о том, что Волк сейчас в одиночку преследует злого духа.
— Я думаю, это Эостра заставила тебя встать и ходить во сне, — сказала Ренн, пытаясь отвлечь его от опасных мыслей.
— Как?
— Не знаю. Но мне кажется, она уже однажды предпринимала такую попытку — там, в Сердце Леса. Помнишь?
Торак закрыл глаза. От этого снова вернулась та черная пустота, и он тут же открыл их и невнятно спросил:
— Но зачем ей это?
— По-моему, она хотела, чтобы ты вышел за те магические линии, которые я нанесла охрой. Тогда токорот смог бы до тебя добраться. А с другой стороны, действительно, зачем? — спросила она сама себя. — Ей нет смысла убивать тебя, ведь тогда и твоя сила будет для нее потеряна. Нет, похоже, дело тут в другом. Всему этому должно быть иное объяснение.
Торак опустил голову на поджатые к груди колени и застыл. Ренн тыльной стороной ладони осторожно коснулась его щеки и спросила, как он себя чувствует. Он ответил, что хорошо. Тогда она спросила, что он чувствовал, когда ходил во сне, и он сказал:
— Вокруг было ничто. Пустота. Я в ней совсем потерялся.
Ренн невольно охнула. Торак с тревогой глянул на нее и спросил, что это означает, но она молчала. Он понимал: она что-то от него скрывает. Но совсем не это тревожило его сейчас. Волк, который спас ему жизнь, сейчас был там, в Лесу, один против токорота.
* * *
Бесхвостый детеныш со злым духом внутри исчез в зарослях, и Волк потерял его след. С досадой отряхнувшись, он повернул назад и рысцой побежал к Логову.
Блестящий Твердый Холод больно кусал лапы. Волк чувствовал себя ужасно голодным и ослабевшим, но все же впервые с тех пор, как на них напал тот огромный филин, он немного приободрился, даже хвост трубой поднял. Еще бы! Он только что спас Бесхвостого Брата от злого духа! А ведь именно для этого он, Волк, и существует на свете!
Возле Логова на него с карканьем набросились оба ворона, и он даже в шутку попытался на них поохотиться — немного подпрыгнул, отгоняя их, и щелкнул в воздухе зубами. Эти вороны тоже были как бы частью его стаи, но все же по-настоящему к ней не принадлежали; так что им следовало указать их законное место.
Из Логова выбежала Бесхвостая Сестра и что-то удивленно сказала на своем языке. Потом она снова нырнула в Логово, снова выскочила оттуда, и в ее передних лапах Волк увидел те плоские куски лосося, у которых даже глаз никаких не было. Волк мгновенно проглотил угощение, и ему стало гораздо лучше. Он слизывал с рук Ренн последние крошки, когда из Логова вылез Большой Брат. Он увидел Волка и застыл на месте. Волк слабо свистнул носом, бросился к нему, и они, обнявшись, покатились по земле. Они поскуливали, посвистывали носами и терлись друг о друга мордами, впитывая такой замечательный, такой родной запах.
Наверху появился Горячий Яркий Глаз, и сразу весь Лес оказался залит светом, и Волк чувствовал, что это хорошо. Темная Шерсть и волчата погибли, и он всегда будет тосковать по ним; но теперь он понимал, что не может быть с ними. Ведь Большой Брат и Сестра — тоже часть его стаи, и он очень им нужен.
А волк никогда не бросит свою стаю в беде.
Глава тринадцатая
Волчонок совершенно не понимал, что происходит.
Как он очутился на этом пустынном склоне холма и так далеко от их Логова? И где вся стая?
Он помнил, как каркали вороны, как тот ужасный филин нападал на мать. Спрятавшись под можжевеловым кустом, он смотрел, как они сражаются: мать подпрыгивала и щелкала зубами, пытаясь схватить филина, а тот старался ударить ее в морду выставленными вперед жуткими когтями. А потом мать вдруг куда-то исчезла, и с филином стал сражаться его отец, а Большой Бесхвостый сердито залаял, приказав волчонку оставаться на месте, но как он мог остаться на месте? Он, естественно, бросился бежать, и вдруг когти филина впились ему в бока, земля ушла у него из-под лап, и он полетел.
Волчонок извивался и громко визжал, но его, похоже, никто не слышал. Отец и Большой Бесхвостый превратились в крошечные точки, оставшись далеко внизу, а этот проклятый филин взмывал над землей все выше и выше. Даже вороны от него отстали. А потом и Леса больше видно не стало — только какое-то пустое белое пространство, утыканное палками, лишь чуточку похожими на деревья.
От ужаса волчонок все время повизгивал.
А филин все летел и летел, и продолжалось это бесконечно долго. Потом волчонок вдруг услышал сердитое карканье, и вороны ринулись на филина откуда-то сверху. Они яростно его клевали, а он метался из стороны в сторону, стараясь уйти от ударов их мощных клювов. Волчонок тоже хотел укусить его за ногу, но не смог дотянуться. Вороны упорно продолжали атаковать филина, и тот вдруг разжал когти и выпустил волчонка.
Волчонок падал, падал, падал, а потом шлепнулся в Белый Мягкий Холод и долго еще лежал, весь дрожа и боясь даже пошевелиться.
Но ничего страшного не произошло, и он, повозившись в сугробе, встал и огляделся.
Ужасный филин исчез.
Исчезло, впрочем, и все остальное. Ни воронов. Ни Леса. Ни волков. Только ветер и сплошная белизна вокруг.
С трудом разгребая Белый Мягкий Холод, волчонок взобрался на вершину холма, чтобы разобраться в запахах, — он не раз видел, что так поступает отец. Бока у него ныли, лапки дрожали и подгибались. Ему очень хотелось есть и было очень, очень страшно. Волчонок поднял мордочку и завыл.
Но никто к нему на помощь так и не пришел.
* * *
Волчонок съел немного Мягкого Холода, но, хотя живот вроде бы немного наполнился, голод терзал его по-прежнему.
Он осторожно брел по гребню холма. Ветер улегся, надвигалась Тьма. Когти волчонка были странно напряжены, и он чувствовал, что все вокруг — и этот холм, и этот Белый Мягкий Холод, и все то, что над холмом и за холмом, — тоже чего-то ждет. Причем явно чего-то плохого.
Он вышел к зарослям низкорослых спутанных ив, льнувших к склону холма. Эти ивы напомнили ему то место, где находилось их Логово, так что он решил держаться поближе к ним.
Обнюхав окрестности, волчонок обнаружил нечто вроде Логова. Оттуда исходил какой-то занятный запах, только волчонок не помнил, кто это так пахнет.
И вдруг что-то больно стукнуло его прямо в нос. Он с визгом шарахнулся назад, и что-то ударило его по крестцу, а потом принялось молотить по всему его телу — по спине, по ушам, по лапам. Все это падало откуда-то сверху, и волчонок удивленно поднял голову. Странное нечто тут же ударило его прямо в глаз, и он стрелой помчался в укрытие, под ивы.