– Но холопов-то в Ратном ты крестил!
– Мне виднее, когда и кого…
Договорить отец Михаил не успел – Мишка (а, может быть, Агей?) сорвался с постели и, ухватив священника за грудки, легко оторвал тщедушное тело от лавки.
– Ты!.. – Мишка встряхнул бывшего друга и учителя так, что у того мотнулась голова. – Палки мне в колеса вставлять?! Забыл, где живешь?
С грохотом упала опрокинутая лавка, монах, цепляясь за мишкины запястья, что-то неразборчиво хрипел, а старшина младшей стражи, будто открылись где-то внутри неведомые шлюзы, брызгая слюной выдавал в полный голос «перлы изящной словесности», почерпнутые в молодости на причалах и палубах Ленинградского торгового порта и Балтийского морского пароходства.
Что удержало уже занесенный для удара кулак, Мишка потом с уверенностью не мог понять и сам. То ли остатки здравомыслия, то ли воспоминания о прежних отношениях, то ли выпученные глаза застывшего на пороге соляным столбом Матвея… А возможно, ужас в глазах отца Михаила. Не страх – монах не боялся ни боли, ни смерти, а именно ужас от осознания того, что в любимом ученике проснулся тот самый берсерк, которого священник надеялся обуздать.
Так и не ударив, Мишка опустил занесенную руку и отпихнул монаха от себя, тот отлетел в угол и сполз на пол, заходясь в приступе чахоточного кашля. Мишка молча смотрел на отца Михаила, искал в себе жалость и не находил, думал, что надо бы устыдиться и не ощущал стыда.
«Идеалист… Честный, бескомпромиссный и фанатичный. Живет в выдуманном мире и мечтает загнать туда всех остальных. Получил на несколько дней даже не власть, а только намек на нее, и сразу же все наружу и полезло. Сколько таких было и сколько таких еще будет? Одни гнали людей в царствие небесное огнем и мечом, другие подталкивали к светлому будущему стволом нагана в спину. Нельзя им власть давать, ни над телами, ни над душами людскими… А шахматы я ему так и не выточил…»
– Минь, – донесся от двери голос Матвея – ты чего натворил?
– Что надо, то и натворил! – огрызнулся Мишка не оглядываясь. – Не стой столбом, помоги его на постель уложить.
Монах был столь субтилен, что Мишка прекрасно справился бы и сам, но ошарашенного увиденным Матвея надо было чем-то занять. Ребята подняли сотрясаемого кашлем монаха с пола и уложили на мишкину постель. Отец Михаил хватался за грудь, с сипением втягивал в себя воздух и пытался что-то сказать:
–…Силам сатанинским… руку поднял… я знал, не пройдет бесследно…
– Минька, он же тебя проклянет! – Матвей, почему-то не выглядел особо перепуганным, скорее удивленным. – От церкви отлучит…
– Я ему прокляну! Я ему так прокляну – на карачках до Ратного ползти будет! – Мишка понимал, что сжигает за собой мосты, но одновременно, чувствовал: так и надо, сделан первый шаг на пути расставания с детством, и сделан он именно в лисовиновском стиле – туда, где, как говорил дед, ты остаешься один, жаловаться некому и оправдываться нечем. – Ступай, Моть, приготовь ему теплого питья с медом.
Матвей, еще раз, как-то очень внимательно глянул на Мишку, пожал плечами и убрался из горницы. Мишка хотел было предупредить его, чтобы помалкивал о случившемся, но все то же чувство начала движения к одиночеству первого лица, заставило промолчать.
«Пусть знают! Пусть считают берсерком, пусть, наконец, имидж внучка сотника начинает сменяться имиджем Бешеного Лиса. Когда-то надо было начинать, вот пусть это и начнется сейчас! Хотя, нет – первым шагом, наверно, был „расстрел“ Сучка. Или штурм усадьбы Устина? Неважно! Движение уже началось, и останавливаться на этом пути нельзя – подомнут и сломают. Только вперед, как бы трудно ни было, какие бы потери на этом пути не ждали. Только за тем, кто готов принять на себя этот крест, люди признают право руководить и простят многое… очень многое. Прадеда Агея, например, никто не посмел обвинить в убийстве прежнего сотника, потому что у него уже была соответствующая репутация. И проклятия тогдашнего попа он не боялся, потому-то никакого проклятья и не было».
То ли Мишка слишком глубоко задумался, то ли на кухне сразу нашлось все необходимое, но запыхавшийся Матвей появился на пороге как-то слишком быстро. К груди он прижимал закутанный в тряпье кувшин.
– Пои! – Мишка кивнул на лежащего монаха. – И так, вроде бы, отпускает, но лишним не будет. На ночь пусть остается здесь, я себе место найду, а ты за ним присмотришь.
– Угу. – Матвей склонился над монахом, поднося к его побледневшим губам чарку с питьем. – Выпей, отче, полегчает. Выпей, вот так, потихонечку, по глоточку, сейчас в груди потеплеет, дышать легче станет, кашель уймется. Давай-ка я тебе голову приподниму, удобнее будет. Вот так, хорошо, еще глоточек…
«Смотри-ка ты, начинает учиться успокаивающим голосом говорить, не зря его Настена хвалит, рано или поздно выйдет из Мотьки лекарь!»
Постепенно приступ пошел на убыль – кашель утих, отец Михаил задышал, хоть и сипло, но ровно, синюшная бледность сменилась нездоровым румянцем, на лбу выступили бисеринки пота.
– Минь, пойдем отсюда, ему сейчас поспать бы…
– Нет!
– Минь…
– Заткнись! Мы недоговорили, ведь так, отче?
Монах не ответил и не открыл глаза, но было понятно, что он все слышит и понимает.
– Ну, а раз недоговорили, то продолжим. – Мишка поднял опрокинутую лавку и уселся, чуть склонившись вперед, уперев правую ладонь в колено и отставив локоть в сторону. – Итак, отче, ты сказал, что тебе виднее, кого и когда крестить. – Старшина Младшей стражи сделал краткую паузу и гаркнул в полную силу: – Врешь!!!
От неожиданного крика Матвей вздрогнул так, что чуть не потерял равновесие, а у отца Михаила дрогнули веки и стало заметно, что он, едва приоткрыв глаза, косится в мишкину сторону.
– Виднее, что здесь, что в Ратном, только одному человеку! – продолжил Мишка, чеканя слова – И человек этот не ты, а сотник Корней! Он посчитал нужным крестить язычников быстро, и приказ этот будет выполнен, желаешь ты этого или не желаешь! Сроку тебе – три дня, считая сегодняшний. Если послезавтра к вечеру обряд не будет проведен, ладья уйдет в Ратное без тебя, а ты пойдешь пешком через Нинеину весь! Потом сотник погонит тебя обратно, ты его знаешь – даже не задумается. А чтобы бодрости тебе придать, тетку Алену к тебе приставит!
Отец Михаил, по-прежнему лежал не шевелясь и прикрыв глаза, но румянец начал расползаться у него со щек на все лицо, и мишкины губы, помимо его воли, начали растягиваться в улыбке – похоже, тетка Алена могла воздействовать на отца Михаила сильнее, чем вся ратнинская сотня.
– Буде же ты и дальше пожелаешь упрямиться, – продолжил Мишка, подавив улыбку – то на тебе свет клином не сошелся – привезем попа из Княжьего погоста, он посговорчивее будет. Ты же задумайся: как после всего этого будешь жить в Ратном. Мы – воинские люди, мы не только сами приказы исполняем, но нам еще и обидно бывает, когда другие приказы исполнять отказываются. Гнев сотника бывает страшен, но многократно страшнее обида всей сотни!
Мишка хлопнул ладонями по коленям и поднялся с лавки.
– Лежи и думай, отче! Очень крепко думай, что значит в воинском поселении не исполнить приказ военачальника. Пошли, Матвей, потом болезного навестишь.
* * *
Угадал Мишка правильно – через день весь «нинеин контингент», с надлежащими обрядами и песнопениями был загнан в воды реки Пивени, подобно тому, как были загнаны в Днепр киевляне за сто тридцать семь лет до этого. Артемий дирижировал хором, Роська суетился, указывая, кому куда идти и что делать, Петька с двумя помощниками записывал новые имена отроков (запросто могут забыть или перепутать), а Мишка возвышался в седле, начальственным оком озирая торжественное действо.
Потом пришлось спешиться и троекратно облобызаться с каждым из семидесяти четырех новообращенных, называя их братьями во Христе и новыми именами. Анна Павловна оправила на каждом из отроков надетый на шею крест, нашла для каждого ласковое слово и пообещала, что девки вышьют новым братьям во Христе их имена на рубахах. Девки, все в новомодных платьях и мантильях, пребывали тут же, вгоняя новообращенных отроков в краску пламенными взглядами. Мишка готов был поклясться, что парни согласились бы еще хоть десять раз окунуться в Пивень, лишь бы после этого их лобзал не старшина, а кто-нибудь из «бабьего батальона».
Пока длилась процедура поздравлений, ладья отчалила и двинулась вниз по течению, увозя с собой отца Михаила заодно со всеми создаваемыми им проблемами. Попрощаться монах не счел нужным.
– Ты чем, сынок, так своего друга изобидел? – Анна-старшая ловко организовала тет-а-тет, жестом отправив своих подчиненных в крепость и «тормознув» собравшегося подойти Роську. – Службу правил без радости, а напутственное слово, и вообще, говорил, будто не на крещении, а на похоронах. Из-за чего повздорили-то?
Несмотря на строгий вид матери, Мишка догадывался, что поспешным отъездом монаха она вовсе не огорчена. Скорее ее обеспокоила размолвка сына со священником, дружеские отношения с которым она всячески приветствовала.
– Пришлось объяснить ему, мама, что здесь не монастырь, и приказы сотника надо исполнять так же, как и в Ратном.
– И он из-за этого так обиделся?
– Ну… погорячился я немного, когда объяснял.
– Немного? Да ты его чуть не убил!
– Он меня тоже, недавно, чуть не убил!
«Чего спрашивать, если и так уже все знает? В воспитательных целях?»
Анна Павловна немного помолчала, огладила морду Зверя, которого Мишка держал под уздцы и огорошила сына вопросом:
– Почему Матвею молчать не велел? Не подумал или намеренно?
– Намеренно… прадеда Агея вспомнил, ну и… в общем, пусть знают!
Мать снова немного помолчала, и опять ее реплика оказалась совершенно неожиданной:
– Взрослеешь, сынок. Как тебе Алексей?
«А как мне Алексей? Хрен его знает. Чего она услышать хочет? Комплимент, хулу? Догадывается, что я оцениваю его, как будущего отчима? А может быть, это извечное женское желание понять: чего же ей самой хочется? Не-е-т, в этих делах я вам, маман, не советчик. В оценках, даже такой опытной и разумной женщины, как вы, все рано, доминируют эмоции, и рациональные аргументы на них влияют слабовато».
– Не знаю, мам, он у нас недавно, да еще и в непривычном для себя положении пребывает – беглец, одиночка, от милости деда зависящий. Алексей же к другому привык – людьми командовать, самому себе хозяином быть. Сходила б ты к Нинее, она с Алексеем разговаривала, как-то поняла его – она же умеет.
– И правда, сходить, что ли? – Было непонятно, довольна мать ответом или нет. – Ладно, Мишаня, ступай, вон Роська весь извелся, а там, вон гляди, Стерв чего-то машет. Всем ты нужен… воевода.
«Интересно: материн вопрос про Алексея означает, что тянуть с замужеством она не намерена, или я что-то не так понял?»
– Минька! – Роська так и кипел от возмущения. – Мне Матвей сейчас сказал… как ты мог? На святого человека…
– Ты меня учить собрался? – Ответ получился резким, даже злым, чего Роська, разумеется не заслуживал.
– Виноват, господин старшина! – Роська не на шутку обиделся. – Дозволь идти?
– Рось, не обижайся. – Мишка постарался максимально смягчить тон. – Так надо было, пойми. Командир может быть только один.
– Так точно, господин старшина! Дозволь идти?
– Перестань, Рось! Ну, что ты, как чужой? Я думал, что как раз ты-то первый все правильно и поймешь. – Мишка положил крестнику руку на плечо и почувствовал, что Роська с трудом удерживается, чтобы не стряхнуть ее. – Приходи вечером, поговорим, ты сам поймешь, что иначе нельзя было. Придешь?
–…Приду…
– И всех наших приводи, надо посидеть, обсудить многое… Ты смотри: наставники новые появились, семь десятков новобранцев, крепость строим. У каждого же из вас какие-то мысли есть, что-то подсказать, посоветовать можете, или спросить, поспорить. Понимаешь меня?
– Угу.
– Ну, тогда я жду вечером!
– Угу.
«Вид, все равно, обиженный. Хам вы трамвайный, сэр Майкл. Нельзя ближников обижать, вообще никого обижать нельзя… без необходимости. Всем мил, конечно, не будешь, но вот так, без причины… М-да, нехорошо получилось».
Стерв, в отличие от Роськи, был невозмутим, как индейский вождь. Сидя на бревне, спокойно дождался, пока Мишка подойдет к нему сам, вежливо поднялся навстречу и, вроде бы безразличным голосом, поинтересовался:
– Михайла, пленного допрашивать сам будешь или Алексея позовем?
– Какого пленного? Дядька Стерв, ты что, за болотом «языка» добыл?
– Ну. Ты же сам велел. Он уже неделю в погребе сидит – Алексей не велел попу показывать. Так звать Алексея-то?
– Погоди, ты сначала расскажи, что сам видел. Давай-ка тут на бревнышке посидим, а потом уже решим, что делать будем. Болото широкое, перейти трудно?
– Широкое, чуть не полдня перебираться пришлось, – принялся обстоятельно отчитываться Стерв – но трясин особых нет, дно почти везде неглубоко и твердое, хотя, если дороги не знать, можно и с головой окунуться. Ближе к тому берегу островок есть, и на нем избушка поставлена. По всему видно, что постоянно в ней не живут, а устроено там все так, как нужно для людей, возвращающихся издалека и после непростых дел. Дрова запасены, два котла – большой и маленький, запас еды, чистое полотно для перевязок, кой-какие лекарства. Одновременно могут разместиться человек шесть-семь, а если потесниться, то и десяток. И запасов на десяток человек, даже если есть несколько раненых, хватит дня на два-три.
Я так думаю, что эту избушку для того и держали, чтобы те, кто возвращается, могли передохнуть, раненых перевязать, заночевать, если темнота на болоте застанет. Но в последнее время там никого не было, похоже, что после того, как они на нашем берегу в ловушку попали, больше там не ходили.
– А дальше, за болотом?
– Дальше, не на самом берегу, а чуть поодаль, настоящее жилье. Но мы на него только издали посмотрели, близко было не подойти – собаки учуяли. Похоже на хутор: два больших дома, разные постройки, огород, пашня – все добротное, подворье тыном обнесено, только хутор какой-то странный. Понимаешь, Михайла, сена и места для скотины там гораздо больше приготовлено, чем на таком хуторе может быть. Как будто приезжают туда, на время коней оставляют и куда-то уходят, а потом возвращаются, забирают коней и уезжают.
– Думаешь, это те, кто к нам через болото шастал? – озвучил Мишка первую пришедшую в голову мысль. – Специально для них и избушка на болоте, и хутор этот, вроде постоялого двора.
– Может и так, – Стерв пожал плечами – но не думаю, чтобы все это только для нас городили, может быть с того хутора в разные места пути начинаются? Больно уж все солидно устроено и с размахом. От того хутора дорога уходит, так она наезженная, видно, что не только верхами, но и в телегах ездят.
– Вы ту дорогу проверили?
– Нет, сначала мы вдоль берега болота сходили. Оно, вишь, не совсем стоячим оказалось, вода, хоть и медленно, к западу течет, особенно в одном месте чувствуется, там и поглубже – наверно, старое русло проходит. И еще одно. Тот берег заметно выше нашего, опять же и островок там, да не один. Кроме того, на котором избушка стоит, еще несколько маленьких есть. Получается, что, если то место залила перегороженная речка, вода должна была в нашу сторону разливаться, вот я и решил глянуть, почему не разливается? Недалеко – меньше дня пути – нашли плотину. Никакие это не бобры, людскими руками сделано, но сделано без ума – вода разлилась, обход плотины нашла и вернулась в русло. Поэтому болото больше и не разливается… а может, так и задумано было, не знаю.
Плотина та совсем сгнила, если бы не всякий сор, который вода натащила, давно бы прорвалась, а раньше-то за плотиной следили. Избушка там рядышком брошенная. Уже лет пять, как хозяин либо помер, либо ушел. Так что, если надумаем болото спускать, туда человек десять с инструментом прислать, и за один день плотину разнести можно.
– А надо спускать? Для чего?
– Ну, не знаю… вдруг воевода решит, ему видней. Я так только, посмотрел.
– Ну а дальше?
– Дальше пошли мы вдоль той накатанной дороги, но ушли недалеко – к мосту выбрались. Река пошире Пивени будет, не такая, конечно, как Случь, но пошире. Мост добротный, видно, что давно поставлен, но содержится в порядке и, при нужде, обновляется, а за мостом крепостца не крепостца, а знаешь, мне Корней объяснял, есть такое слово «острог» – укрепленное место для малого числа воинов. Для стражи, к примеру.
– И много там воинов?
– Вроде как, и вообще нету. Вышка стоит, а дозорного на ней нет, ворота раскрыты, а около них никто на страже не стоит, зато внутри белье на веревках, куры бродят, бабы, детишки. Одним словом, опять хутор, тем паче, что и снаружи за тыном еще четыре избы стоят, две – совсем новые. Растет потихоньку селище.
– А дальше?
– А дальше мы не пошли. Переночевали, а перед рассветом засели в одном интересном месте на берегу. Я еще в лесу приметил – ходит кто-то к реке, но так, чтобы следов не оставлять. Если бы редко ходили, то и не оставили бы, но ходят часто, так что, я приметил. Нашли и место, к которому ходят, а вот, зачем ходят, я так и не понял. То есть, понять можно было бы, но если покопаться, а я сам следов оставлять не хотел.
Ну, сидим, ждем. Как туман на реку пал, подплывает лодка, в ней двое сидят, по всему видать, рыбаки. Один в воде под берегом пошарил, вытащил конец веревки, потянул за нее – наклонилась ветка ивы, а на ветке мешок висит! Совсем интересно стало. Рыбаки тот мешок сняли, а на его место другой пристраивать принялись, а от их мешка так копченой рыбкой и понесло, у меня аж слюнки потекли.
И тут, откуда ни возьмись, другая лодка! В ней трое сидят, вроде, как рыбаками одетые, но не рыбаки, как потом оказалось. Один как заорет: «Хватай татей!», а двое других прыг на рыбаков! Опрокинули лодку, а глубины там по пояс, и как пошли рыбаков лупцевать! Умельцы – сразу видно, что к драке привычные. Потом связали рыбаков, в лодку покидали, оба мешка забрали и уплыли. Вторую лодку за собой уволокли.
Больше на том месте ждать стало бесполезно – шум, крики, драка, если кто невдалеке и хоронился, то к берегу уже не вышел бы. Тогда мы, пока туман не спал, на тот берег и переплыли. Пошастали там немного, но место, чтобы человека скрасть, неудобное – кусты только вдоль реки, да и то не везде, а так все поля, огороды, баньки у воды стоят. На открытое место не выйдешь – люди в поле работают, если бы поодиночке, то и с поля человека взять ухитриться можно, но одиночек не нашли.
После полудня приметили, что крайняя банька топится, решили там счастья попытать, засели в кустах, глядим, а воду-то в баню аж трое таскают – опять не то! Хотели уж уходить, но те трое, что воду таскали, да топили, собрались и ушли. Выходит, не для себя баню готовили. Опять ждем.
«Чего он так подробно все расписывает? Ну подождали у баньки, хапнули „языка“ и все. Нет, Стерв не болтун, раз в подробности ударился, значит, они имеют какое-то значение, да и обидеться может, если перебью. Послушаем».
– Через какое-то время, глядим, идут к бане три девки, несут чего-то в мисках и на подносах, полотенцами покрытых, а с ними двое тех самых мордоворотов, что рыбаков утром вязали! Один бочонок тащит, вроде бы, с пивом, а второй – тот самый мешок с рыбой. Совсем непонятно – вроде бы загулять собираются, но баня-то тут причем? И у девок вид смурной – не то, чтобы их подгоняли, но и идут, как-то без охоты.
«Да, у тебя в Куньем городище о таком мероприятии, как „баня с телками“ и не слыхали, а этим „повезло“ – предшественник „цивилизацию“ внедряет».
– Девки в баньку зашли, а мордовороты неподалеку уселись, а через какое-то время подходят еще двое – тот, который «хватай татей!» кричал и еще один мордоворот, ну прямо, как родной брат тех двоих, только не бочонок несет, а кувшин. Зашли они в баньку, мордоворот почти сразу наружу выскочил, но уже без кувшина, и к тем двоим подсел.
Стали они, значит, пивко попивать, да рыбкой закусывать, а в баньке визг девичий, хохот мужицкий… Эти трое на баньку поглядывают и посмеиваются, по рожам видно, а чего говорят не слышно – далековато. Снова ждем. Больно уж мне захотелось этого кобеля блудливого скрасть, вот только как? Пока раздумывал, так и эдак прикидывал, он мне сам способ и подсказал – выскочил из бани и плюх в воду. Побултыхался немного, остыл, и обратно в баньку побег, дальше куролесить.
Ну, думаю, тут-то я тебя и возьму, никуда не денешься, и мордовороты твои не помогут. Изготовили мы с Яшкой, что требуется, я поднырнул и засел под мостками, с которых блудодей в воду сигал.
«Смотри-ка ты, сына христианским именем зовет, специально для меня, что ли?»
– Долго сидел, замерз, аж зубы стучать стали, наконец, слышу ноги над головой топочут. Как посыпались в воду! Он, оказывается, не один, а с девками выскочил, я и растерялся – кого хватать?
Стерв сделал паузу и Мишка понял, что последняя фраза была шуткой. Пришлось улыбнуться и спросить:
– Ну и как же ты разобрался?
– А очень просто! – торжествующе возгласил Стерв. – У блудодея-то ноги волосатые, а у девок-то нет!
– Хитро! – восхитился Мишка. – Я бы и не догадался.
– Ну! – воодушевившись, продолжил Стерв. – На ноги-то я ему петлю и накинул! Яшка тянет веревку, а я блудодея за бороду держу, всплыть не даю, так до наших кустиков и добрались. Кобель этот, с перепугу, воды нахлебался, надо откачивать, а я боюсь – начнет кашлять, да перхать, кто-нибудь услышать может. Зря, оказалось, боялся – девки визг подняли: «Водяной, водяной!», мордовороты тоже чего-то орут. Двое в воду попрыгали, ныряют, ищут, а третий, видать плавать не умеет, по берегу скачет и указывает, где искать.
Дурни! Мы же его против течения на веревке вытаскивали, а они до самого вечера вниз по течению искали – рыбаков на реку выгнали сети закидывать, вдоль берега по кустам и камышам шарили, а нас-то уже и след простыл.
Полоняник, правда, когда проблевался, да прокашлялся, орать собрался, да Яшка его так ловко по горлу стукнул, что тот только сипеть и мог. Хорошо вы, все-таки, опричников учите, я такого удара не знал.
«Смотри-ка ты, приживается название „опричники“, и никакого негативного смысла в него пока не вкладывается. Ну, так и неудивительно, полицейских-то функций они не исполняют. Хотя, как посмотреть, бунт именно опричники подавляли, по крайней мере, на заключительном этапе. Но, все равно, в устах Стерва „опричники“ прозвучало, пожалуй, как „спецназ“ или „гвардия“».
– Обратно без приключений добрались?
– Как сказать… – Стерв пожал плечами – вроде бы, без приключений, только намаялись – полоняника на себе тащить пришлось, идти своими ногами отказался, и заставить не вышло, да и непривычен он босиком-то. Когда мимо того хутора проходили, который возле болота стоит, хотел шум поднять – начал биться, мычать, пришлось кулаком угомонить. А еще, когда на островке ночевали, он чуть не всю ночь, веревку о край лавки перетирал, пока Яшка ему сапогом по ребрам не напихал. Упорный, словом, полоняник попался. Вот, вроде бы, и все. Хотя нет! Уже на этом берегу рысь встретили – хороший признак.
– Почему хороший?
– Значит, что не зря дозор с болота сняли, не шастает там никто, уж больно спокойной рысь была – просто подождала, пока мы пройдем. Поскалилась, пошипела, конечно, но видно было, что сытая и уходить с этого места не хочет. Может котята где-то недалеко были, а в неспокойном месте, где люди шляются, рысь с котятами не встретишь.
– Угу. – Про рысь Мишке было неинтересно. – По всему видать, вы какого-то начального человека изловили. Допрашивали его? Что говорит?
– Ничего. Алексей немного поспрашивал, побил слегка – молчит, я же говорю: упорный попался. Алексей его пытать не стал, а велел кормить одной солониной, но воду давать через день. Сказал, что отмякнет, потом и поспрашиваем.
– А Нинея?
– Что, Нинея? – удивился Стерв.
– Ты ей ничего про полоняника не говорил?
– Так она и сама все знает, раз не спрашивала, значит, неинтересно. – Уверенность Стерва во всемогуществе и вездесущности волхвы была непоколебима.
– Хорошо, дядька Стерв, а что ты сам обо всем увиденном думаешь?
– Ну… – Охотник полез чесать поясницу.
«Что за привычка у него? Все либо в бороде, либо в затылке чешут, а он спину скребет».
– Неужто сам не понимаешь, зачем он девок в баню таскал?
– Да не об этом я, дядька Стерв! Общее ощущение у тебя какое?
– Чего?
«Блин, для него, конечно, „баня с телками“ штука впечатляющая, но не до такой же степени!»
– Ты зачем за болото ходил? За банным непотребством подглядывать? Что ты понял о хозяине «пятнистых»?
– Думаю, что хозяин «пятнистых» боярыню раньше знал и немного опасался, а потом стал сильно бояться – то ли прогневал ее чем-то, то ли еще что. Был от него сюда сухой путь, его стража берегла, с тех пор там мост и острог остались. А потом он речку перегородил, болотом закрылся, но людей своих через болото посылал. Только что-то у него пошло не так – плотина без пригляда уже много лет, острог в селище превратился, потом воины хорошие кончились, или они чем-то другим заняты. Хорошие-то, даже в ловушку попавшись, так бы не убегали, мешки побросав. Одним словом, размолвка с нашей боярыней на пользу ему не пошла, все стало как-то наперекосяк. То, что мы на той стороне болота видели – остатки от прежнего порядка, а не сам порядок.
– Ну что ж, пойдем, посмотрим, дядька Стерв, на твоего полоняника. Как думаешь, «отмяк» он?
– Да, кто ж его знает? Но больше недели в погребе, да соленая пища, да вода через день…
– А почему в погребе? У нас же темница есть.
– Темница учениками заполнена, к воинскому порядку приучаем.
Мишке показалось, что последнюю фразу Стерв произнес не то с насмешкой, не то со злостью.
– Что, так много наказывать приходится? За что?
– Не знаю, наставникам видней.
– А ты что, не наставник, что ли? – Деланное безразличие в голосе Стерва Мишке не понравилось. – Сам-то не наказываешь?
– Я лесной науке учу, там в лесу никого наказывать не приходится, а здесь воинские порядки, я их не знаю.
«Похоже, с обучением новобранцев у нас проблемы. Ладно, разберемся с пленным, потом займемся этим. Блин, ну надо же было попу здесь столько проторчать! А стоило ли, сэр, так долго больным притворяться? Или уже привыкли быть хозяином в Воинской школе и терпеть любой надзор стало в лом? Что есть, то есть, приходится признать, но, кажется, дело не только в этом. Похоже, сэр Майкл, что природный Лисовин, с которым вас „скрестил“ Максим Леонидович, изрядным чревоугодником был. Вы спросонья не уследили, вот он вас „на автопилоте“ на кухню и привел, с соответствующими последствиями, так сказать. После такого позорища конфликтовать с отцом Михаилом было просто стыдно, пока он совсем не оборзел. Не обгадились бы с чревоугодием, не пришлось бы „прятаться в болезнь“, были бы все время рядом с попом, возможно все удалось бы разрешить в более мягком варианте. Вот вам и полная замена личности, промахнулся Максим Леонидович в этом пункте. Надо за собой следить, сэр, впрочем, это мы уже обсуждали».
* * *
В погребе было довольно прохладно, лицо узника выглядело нездоровым, даже если не обращать внимание на синяки.
«Да, холод, соленая пища, нехватка воды – почки запросто посадить можно. Морду разукрасили… и это называется „побить легонько“?»
– Ну что, надумал разговаривать, или вообще воду перестать давать? – Чувствовалось, что Алексею допрашивать пленного не впервой, и способов добывания информации он знает много. – И не надейся, что так и будешь тут спокойно сидеть! Если сейчас не заговоришь, отволочем в кузницу, а там сам знаешь…
По лицу пленника было видно, что намек Алексея он понял, но голоса так и не подал.
«Что заставляет его так упорствовать? Преданность моему предшественнику? Грамотное промывание мозгов, по поводу живущей за болотом страшной колдуньи или (чем черт не шутит?) специальная подготовка по тактике поведения на допросах? Сыграть в „плохого и хорошего полицейского“? Сомнительно – я рядом с Алексеем смотрюсь сущим молокосом, изобразить из себя альтернативу не получится. Или получится? Молокосос молокососом, но я ведь еще и боярич! Пожалуй стоит попробовать».
– Стерв! – Мишка попытался придать своему голосу максимум властности. – Его сегодня поили?
– Нет.
– Воды! И побольше!
Стерв полез из погреба, Алексей стоял молча, возможно догадался, что начинается какая-то игра. Мишка сделал вид, что ищет, на чтобы присесть, не нашел и скомандовал тем же тоном:
– Пошли наверх!
– Слушаю, Михайла Фролыч! – дисциплинировано отозвался Алексей, видимо, даже не понимая мишкиной затеи, счел нужным подыграть.
– А ты глаза прикрой! – обратился Мишка к пленнику. – После недели в погребе, на солнце ослепнешь.
Сидя на завалинке, Мишка смотрел, как пленник жадно пьет воду прямо из ведра, принесенного Стервом и раздумывал о том, как построить разговор, одновременно пытаясь понять хоть что-нибудь по внешнему виду «языка».
Внешность была какой-то непонятной. Отличить смерда от воина Мишка сумел бы легко, слишком заметный отпечаток накладывали на людей крестьянский труд или воинская служба. Крестьянином пленник не был – ни некоторой сутулости, ни загоревших дочерна рук и шеи, ни характерных мозолей. В то же время, не было в этом мужчине, присущих воину собранности, немедленной готовности к действию, которые почти всегда были заметны у мужей ратнинской сотни. Не был пленник и ремесленником. Руки кузнеца всегда в следах от ожогов, во въевшейся в кожу металлической пыли, руки гончара, наоборот, всегда чисты, пальцы чуткие, умеющие обращаться с податливым материалом. Не кузнец, не гончар, а какие еще ремесленники могут быть в таком маленьком поселении? Может быть рыбак? Нет, у рыбака суставы припухшие от постоянной возни в воде, с мокрыми сетями, а на руках следы от многочисленных порезов и уколов. Ноги тоже не такие, как у привыкшего ходить босиком. Судя по тому, что рассказал стерв, пленник был каким-то начальником, а судя по тому, что его внешность не носила следов прежней трудовой деятельности, поднялся в начальники он не из «низов».