ШАМПАНСКОЕ
(РАССКАЗ ПРОХОДИМЦА)
Ведущий. В тот год, с которого начинается мой рассказ, наш герой служил начальником полустанка на одной из юго-западных железных дорог. Жилось ему не весело, на полустанке скучно на 20 верст вокруг не было ни одного человеческого жилья, ни одной женщины, ни одного порядочного кабака. А наш герой был молод, крепок, горяч, взбалмошен и глуп. Единственным развлечением могли быть только окна пассажирских поездов да поганая водка, в которую жиды подмешивали дурман. Бывало, мелькнет в окне вагона женская головка, а он стоит, как статуя, не дышишь и глядит до тех пор, пока поезд не обратится в едва видимую точку. В месте с ним на полустанке жило несколько человек: его жена, глухой и золотушный телеграфист да три сторожа.
Актер. Помню, встречал я с женою Новый год. Мы сидели за столом, лениво жевали и слушали, как в соседней комнате монотонно постукивал на своем аппарате глухой телеграфист. Я уже выпил рюмок пять водки с дурманом и, подперев свою тяжелую голову кулаком, думал о своей непобедимой, невылазной скуке, а жена сидела рядом и не отрывала от моего лица глаз.
Жена. Глядела я на него так, как может глядеть только женщина, у которой на этом свете нет ничего, кроме красивого мужа. Любила я его безумно, рабски и не только за красоту или душу, но и грехи, злобу, скуку и даже жестокость. Бывало, в пьяном исступлении, не зная, на ком излить свою злобу, терзает он меня попреками беспричинными. А я его люблю.
Актер. Дура.
Жена. Что?
Актер. Я говорю, что н есмотря на скуку, встретим новый год торжественно. Дело в том, что у нас были припасены две бутылки шампанского, самого настоящего, с ярлыком вдовы Клико; это сокровище я выиграл на пари еще осенью у начальника дистанции, гуляя у него на крестинах. Бывает.
Жена. Хватит. Наливай уже.
Муж. (Роняет бутылку после того как открывает.) Ну, с Новым годом, с новым счастьем! — сказал я, наливая два стакана. — Пей!
Жена. Ты уронил бутылку?
Муж. Да, уронил. Ну, так что же из этого?
Жена. Нехорошо. Нехорошая примета. Это значит, что в этом году с нами случится что-нибудь недоброе.
Муж. Какая ты баба! Умная женщина, а бредишь, как старая нянька. Пей.
Жена. Дай бог, чтоб я бредила, но... непременно случится что-нибудь! Вот увидишь!
Муж. (Выходит.)
Ведущий. На дворе во всей своей холодной, нелюдимой красе стояла тихая морозная ночь. Луна и около нее два белых пушистых облачка неподвижно, как приклеенные, висели в вышине над самым полустанком и как будто чего-то ждали. Было тихо.
Муж. «Глупая женщина!
Ведущий. Думал он, глядя на небо, усыпанное яркими звездами.
Муж. Если даже допустить, что приметы иногда говорят правду, то что же недоброе может случиться с нами? Какое еще зло можно причинить рыбе, которая уже поймана, изжарена и подана на стол под соусом?» «Молодость моя погибла ни за грош, как ненужный окурок. Родители мои умерли, из гимназии меня выгнали. Родился я в дворянской семье, но не получил ни воспитания, ни образования.
Ведущий. И ни на что ты не способен хоть и в расцвете сил. Сгодился только на то, чтобы тобой заткнули место начальника полустанка.
Муж. Ну… будет.
Ведущий. Вдали показались красные огни. Навстречу шел поезд.
Муж. «Что же еще недоброе может случиться? Потеря жены? Это не страшно. От своей совести нельзя прятаться: не люблю я жены! Женился я на ней, когда еще был мальчишкой. Теперь я молод, крепок, а она осунулась, состарилась, поглупела, от головы до пят набита предрассудками.
Ведущий. Поезд с шумом пролетел мимо затем он остановился у зеленых огней полустанка, постоял минуту и покатил далее. Пройдя версты две наш герой вернулся назад.
Муж. «Да, что же случится….
Жена. А у нас новость! Ступай скорее в свою комнату и надень новый сюртук: у нас гостья!
Муж. Какая гостья?
Жена. Сейчас с поездом приехала тетя Наталья Петровна.
Муж. Какая Наталья Петровна?
Жена. Жена моего дяди Семена Федорыча. Ты ее не знаешь. Она очень добрая и хорошая... Конечно, странно, что она приехала, но ты, Николай, не сердись и взгляни снисходительно. Она ведь несчастная. Дядя Семен Федорыч в самом деле деспот и злой, с ним трудно ужиться. Она говорит, что только три дня у нас проживет, пока не получит письма от своего брата.
Ведущий. За столом сидела маленькая женщина с большими черными глазами.
Муж. Мой стол, серые стены, топорный диван... кажется, всё до малейшей пылинки помолодело и повеселело в присутствии этого существа, нового, молодого, издававшего какой-то мудреный запах, красивого и порочного.
Тетя. А я не знала, что у меня есть такой крупный племянничек!
Муж. А я не знал, что у меня есть такая хорошенькая тетя!
Ведущий. Снова начался ужин. Пробка с треском вылетела из второй бутылки, тетя залпом выпила полстакана, а когда жена вышла куда-то на минутку, я сказала вышла. Тетя выпила целый стакан.
Муж. Опьянел я и от вина, и от присутствия женщины.
Очи черные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные,
Как люблю я вас,
Как боюсь я вас!
Не помню, что было потом.
Ведущий. Всё полетело к чёрту верхним концом вниз в страшном, бешенном вихре.
Муж. Это все вы, со своими приметами.
ХОРИСТКА
Ведущий. Однажды, когда она еще была моложе, красивее и голосистее, у нее на даче, в антресолях, сидел Николай Петрович Колпаков, ее обожатель. Было нестерпимо жарко и душно. Как в друг раздался шум калитки.
Хористка. Должно быть, почтальон или, может, подруга.
Ведущий. Колпаков не стеснялся ни подруг Паши, ни почтальонов, но на всякий случай взял в охапку свое платье и пошел в смежную комнату, а Паша побежала отворять дверь.
Жена. (Ведущей.) Что же вы замолчали.
Ведущий. К ее великому удивлению, на пороге стоял не почтальон и не подруга, а какая-то незнакомая женщина, молодая, красивая, благородно одетая и, по всем видимостям, из порядочных.
Жена. Незнакомка была бледна и тяжело дышала, как от ходьбы по высокой лестнице.
Хористка. Что вам угодно?
Жена. Мой муж у вас?
Хористка. Какой муж?
Жена. А… у вас их очевидно много. В таком случае, дам пояснение мой муж... Николай Петрович Колпаков.
Хористка. Не... нет… Я... я никакого мужа не знаю.
Ведущая. Прошла минута в молчании. Незнакомка несколько раз провела платком по бледным губам и, чтобы побороть внутреннюю дрожь, задерживала дыхание, а Паша стояла перед ней неподвижно, как вкопанная, и глядела на нее с недоумением и страхом.
Жена. Так его, вы говорите, нет здесь? (Поднимая штаны из за подушки.) Гадкая вы, подлая, мерзкая... Да, да... вы гадкая. Очень, очень рада, что, наконец, могу высказать вам это! Где Колпаков. Его хотят арестовать. Вот что вы наделали! Сегодня же его найдут и арестуют, Я знаю, кто довел его до такого ужаса! Гадкая, мерзкая! Отвратительная, продажная тварь! Я бессильна... слушайте вы, низкая женщина!.. я бессильна, вы сильнее меня, но есть кому вступиться за меня и моих детей! Бог всё видит! Он справедлив! Он взыщет с вас за каждую мою слезу, за все бессонные ночи! Будет время, вспомните вы меня!
Хористка. Я, сударыня, ничего не знаю и вообще у меня бывает много гостей, но я никого не неволю. Вольному воля.
Жена. Я ей про Фому, а она про Ерему. Я говорю вам: обнаружена растрата! Он растратил на службе чужие деньги! Ради такой... как вы, ради вас он решился на преступление. У него есть жена, дети... Если его осудят и сошлют, то я и дети умрем с голода... Поймите вы это! А между тем есть средство спасти его и нас от нищеты и позора. Если я сегодня внесу девятьсот рублей, то его оставят в покое. Только девятьсот рублей!
Хористка. Но я не чего….
Жена. Я не прошу у вас девятисот рублей... у вас нет денег, да и не нужно мне вашего. Я прошу другого... Мужчины обыкновенно таким, как вы, дарят драгоценные вещи. Возвратите мне только те вещи, которые дарил вам мой муж!
Хористка. Но…
Жена. Вещи.
Хористка. Да пожалуйста. (Снимает серьги и брошь.)
Жена. Что же вы мне даете? Я не милостыни прошу, а того, что принадлежит не вам... что вы, пользуясь вашим положением, выжали из моего мужа... этого слабого, несчастного человека.
Хористка. Но он мне дарил…
Ведущая. Сладкие пирожки.
Хористка. Сладкие пирожки...
Жена. Сладкие пирожки….
Ведущая. Дома жрать не чего.
Жена. Да дома детям есть нечего, а тут сладкие пирожки.
Хористка. Ну да… Не какой пользы от него мне не было только пирожки. В нашем хоре только у одной Моти богатый содержатель, а все мы перебиваемся с хлеба на квас. (Жена рыдает.) Ну… да…. Бес с вами. Возьмите. Но это от других.
Муж. Шепотом от других а я как же… Ну….
Жена. Тут и на пятьсот рублей не будет.
Хористка. Ну…. (Вытаскивает коронку золотую.) Вот подарок от одного купца.
Жена. Хорошо. (Собирает все и уходит.)
Хористка. Какие вы мне вещи приносили? Когда, позвольте вас спросить?
Муж. Отойди от меня прочь... дрянь! Она хотела стать на колени и... перед кем? Перед тобой! О, боже мой!
Ведущий. Он быстро оделся и, брезгливо сторонясь Паши, направился к двери и вышел. Паша легла и стала громко плакать. Ей уже было жаль своих вещей, которые она сгоряча отдала, и было обидно. Она вспомнила, как три года назад ее ни за что, ни про что побил один купец, и еще громче заплакала.
УШЛА
Ведущая. Пообедали. В стороне желудков чувствовалось маленькое блаженство, рты позевывали, глаза начали суживаться от сладкой дремоты. Муж закурил сигару, потянулся и развалился на кушетке. Жена села у изголовья и замурлыкала... Оба были счастливы.
Муж. Расскажи что-нибудь.... Что же тебе рассказать? Мм... Ах, да! Ты слышал? Софи Окуркова вышла замуж за этого... как его... за фон Трамба!
Жена. Вот скандал!
Муж. В чем же тут скандал?
Жена. Да ведь Трамб подлец! Это такой негодяй... такой бессовестный человек! Без всяких принципов! Урод нравственный! Был у графа управляющим — нажился, теперь служит на железной дороге и ворует... Сестру ограбил... Негодяй и вор, одним словом. И за этакого человека выходить замуж?! Жить с ним?! Удивляюсь! Такая нравственная девушка и... на́ тебе! Ни за что бы не вышла за такого субъекта! Будь он хоть миллионер! Будь красив, как не знаю что, я плюнула бы на него! И представить себе не могу мужа-подлеца!
Ведущий. Жена вскочила и, раскрасневшаяся, негодующая, прошлась по комнате. Глазки загорелись гневом. Искренность ее была очевидна...
Муж. Тэк-с... Ты, разумеется, не вышла бы... Н-да... Ну, а если бы ты сейчас узнала, что я тоже... негодяй? Что бы ты сделала?
Жена. Я?
Ведущий. Бросила бы тебя!
Жена. Бросила бы тебя.
Ведущий. Не осталась бы с тобой ни на одну секунду!
Жена. Не осталась бы с тобой ни на одну секунду! Я могу любить только честного человека! Узнай я, что ты натворил хоть сотую долю того, что сделал Трамб, я... мигом! Adieu тогда!—
Муж. Тэк... Гм... Какая ты у меня... А я и не знал... Хе-хе-хе... Врет бабенка и не краснеет!— Я никогда не лгу! Попробуй-ка сделать подлость, тогда и увидишь!— К чему мне пробовать? Сама знаешь... Я еще почище твоего фон Трамба буду... Трамб — комашка сравнительно. Ты делаешь большие глаза? Это странно...
Ведущая. (Пауза.)
Муж. Сколько я получаю жалованья?
Ведущий. А…. мммм. Три тысячи в год.
Жена. Три тысячи в год.
Муж. А сколько стоит колье, которое я купил тебе неделю тому назад? Две тысячи... Не так ли? Да вчерашнее платье пятьсот... Дача две тысячи... Хе-хе-хе. Вчера твой papa выклянчил у меня тысячу...
Ведущий. Побочные доходы.
Жена. Но, Пьер, побочные доходы ведь...
Муж. Лошади... Домашний доктор... Счеты от модисток. Третьего дня ты проиграла в стуколку сто рублей. Теперь ты видишь, матушка, что твой фон Трамб — ерунда, карманный воришка сравнительно со мной... Adieu! Иди и впредь не осуждай!Я кончил.
Жена. Что мне делать?
Ведущий. Уходить. Да куда ты пошла. В соседнюю комнату уходить.
ТИНА
Ведущий. В большой двор водочного завода «наследников М. Е. Ротштейн», грациозно покачиваясь на седле, въехал молодой человек в белоснежном офицерском кителе. Солнце беззаботно улыбалось на звездочках поручика, на белых стволах берез, на кучах битого стекла, разбросанных там и сям по двору. На всем лежала светлая здоровая красота летнего дня, и ничто не мешало сочной молодой зелени весело трепетать и перемигиваться с ясным, голубым небом. Поручика встретила горничная и он молча подал ей карточку. Идя в покои с карточкой, горничная могла прочесть: «Александр Григорьевич Сокольский». Через минуту она вернулась и сказала поручику, что барышня принять его не может, так как чувствует себя не совсем здоровой.
Сокольский. Досадно! Послушайте, моя милая, подите и скажите Сусанне Моисеевне, что мне очень нужно поговорить с ней. Очень! Я задержу ее только на одну минуту. Пусть она извинит меня.
Ведущий. Горничная пожала одним плечом и лениво пошла к барышне. Хорошо! — вздохнула она, вернувшись немного погодя. — Пожалуйте! Поручик прошел за ней пять-шесть больших, роскошно убранных комнат, коридор и в конце концов очутился в просторной квадратной комнате, где с первого же шага его поразило изобилие цветущих растений и сладковатый, густой до отвращения запах жасмина.
Сусанна. Простите, пожалуйста, что я вас здесь принимаю! Вчера у меня была мигрень и, чтобы она сегодня не повторилась, я стараюсь не шевелиться. Что вы хотите?
Сокольский. Простите, что я так настойчив... Честь имею представиться: Сокольский! Приехал я по поручению моего кузена, а вашего соседа, Алексея Ивановича Крюкова, который...
Сусанна. Ах, знаю! Я знаю Крюкова. Садитесь, я не люблю, если передо мной стоит что-нибудь большое.
Сокольский. Дело в том, что ваш покойный батюшка покупал зимою у брата овес и остался ему должен небольшую сумму. Срок векселям будет только через неделю, но ….
Ведущий. Поручик говорил, а сам искоса поглядывал в стороны.
Сокольский. «Да никак я в спальне?»
Ведущий. Думал он. В одном из углов комнаты, где зелень была гуще и выше, под розовым, точно погребальным балдахином, стояла кровать с измятой, еще не прибранной постелью. Тут же на двух креслах лежали кучи скомканного женского платья.
Сусанна. А на какую сумму векселя?
Сокольский. На две тысячи триста.
Сусанна. Ого! А вы говорите — немного! Впрочем, всё равно, что сегодня платить, что через неделю. Прошу покорнейше, мне за границу нужно ехать, а меня заставляют заниматься глупостями. Водка, овес.. овес, векселя, проценты, или, как говорит мой главный приказчик, «прученты»... Послушайте, не может ли ваш брат подождать месяца два-три?
Сокольский. (Подавившись.) Жестокий вопрос!
Ведущий. Засмеялся поручик.
Сокольский. (Смеясь.) Жестокий вопрос! Брат может и год ждать, но я-то не могу ждать! Ведь это я, надо вам сказать, ради себя хлопочу.
Сусанна. Полноте, на что молодому человеку деньги? Прихоть, шалости. Что, вы прокутились, проигрались, женитесь?
Сокольский. Вы угадали! Действительно, я женюсь...
Ведущий. Сусанна Моисеевна пристально поглядела на гостя, сделала кислое лицо и вздохнула.
Сусанна. Не понимаю, что за охота у людей жениться! Жизнь так коротка, так мало свободы, а они еще связывают себя. Но, послушайте, разве вы женитесь на бедной? По страстной любви? И почему вам нужно непременно пять тысяч, а не четыре, не три?
Сокольский. «Какой, однако, у нее длинный язык!»
Ведущий. Только подумал поручик, а сказал в слух.
Сокольский. История в том, что по закону офицер не может жениться раньше 28 лет. Если угодно жениться, то или со службы уходи, или же взноси пять тысяч залога.
Сусанна. Ага, теперь понимаю. Но... я решительно не понимаю, как это порядочный человек может жить с женщиной? Не понимаю, хоть убейте. Живу я уже, слава тебе господи, 27 лет, но ни разу в жизни не видела ни одной сносной женщины. Все ломаки, безнравственные, лгуньи... Я терплю только горничных и кухарок, а так называемых порядочных я к себе и на пушечный выстрел не подпускаю. Да, слава богу, они сами меня. Еще бы! Я откровенно выставляю на вид то, что они всеми силами стараются спрятать от бога и людей. Как же после этого не ненавидеть? Наверное, вам про меня уж с три короба наговорили...
Сокольский. Я так недавно сюда приехал, что...
Сусанна. Но, но, но... по глазам вижу что жена вашего брата снабдила вас инструкциями. Отпускать молодого человека к такой ужасной женщине и не предостеречь — как можно? Ха-ха... Так вам непременно сегодня нужны деньги? Почему сегодня?
Сокольский. Да.
Сусанна. Ну, что ж с вами делать! Так и быть уж, дам вам денег, хотя и знаю, что будете бранить меня. Поссоритесь после свадьбы с женой и скажете: «Если б та пархатая жидовка не дала мне денег, так я, может быть, был бы теперь свободен, как птица!» Ваша невеста хороша собой?
Сокольский. Да, ничего...
Сусанна. Гм!.. Все-таки лучше хоть что-нибудь, хоть красота, чем ничего. Впрочем, никакой красотой женщина не может заплатить мужу за свою пустоту.
Сокольский. Это оригинально! Вы сами женщина, а такая женофобка!
Сусанна. Женщина... Разве я виновата, что бог послал мне такую оболочку? В этом я так же виновата, как вы в том, что у вас есть усы. Ну, вы уйдите отсюда, я оденусь. Подождите меня в гостиной.
Ведущий. Поручик вышел и первым делом глубоко вздохнул, чтобы отделаться от тяжелого жасминного запаха, от которого у него уже начинало кружить голову и першить в горле. Он был удивлен.
Сокольский. «Какая странная! Говорит складно, но... уж чересчур много и откровенно. Психопатка какая-то».
Сусанна. А вот и я! Пойдемте! Сейчас я дам вам деньги и, если хотите, покормлю завтраком. Две тысячи триста рублей!
Ведущий. Не переставая болтать, Сусанна достала из кармана связку мелких ключей и отперла какой-то мудреный шкап с гнутой, покатой крышкой. Когда крышка поднялась, шкап прогудел жалобную мелодию, напомнившую поручику Эолову арфу. Сусанна выбрала еще один ключ и вторично щелкнула.
Сусанна. Смешной шкап, не правда ли? А в этом портфеле четверть моего состояния. Посмотрите, какой он пузатенький! Ведь вы меня не придушите?
Ведущий. Сусанна подняла на поручика глаза и добродушно засмеялась. Поручик тоже засмеялся.
Сокольский. « А вы славная!»
Ведущий. Только подумал поручик.
Сусанна. Вот он! Ну-с, г. кредитор, пожалуйте на сцену векселя. В сущности, какая глупость вообще деньги! Какое ничтожество, а ведь как любят их женщины! Знаете, я еврейка до мозга костей, без памяти люблю Шмулей и Янкелей, но что мне противно в нашей семитической крови, так это страсть к наживе. Копят и сами не знают, для чего копят. Нужно жить и наслаждаться, а они боятся потратить лишнюю копейку. В этом отношении я больше похожа на гусара, чем на Шмуля. Не люблю, когда деньги долго лежат на одном месте.
Ведущий. Сусанна Моисеевна закатила глаза и засмеялась таким хорошим, заразительным смехом, что поручик, глядя на нее, весело и громко расхохотался. Она взяла гостя за пуговицу и продолжала:
Сусанна. Вы, конечно, не любите евреев... Я не спорю, недостатков много, как и у всякой нации. Но разве евреи виноваты? Нет, не евреи виноваты, а еврейские женщины! Они недалеки, жадны, без всякой поэзии, скучны... Вы никогда не жили с еврейкой и не знаете, что это за прелесть!
Ведущий. Глаза, не мигая, уставились на поручика. На всем лице, на шее и даже на груди задрожало злое, кошачье выражение. Не отрывая глаз от гостя, она быстро перегнула свой стан в сторону и порывисто, как кошка, схватила векселя со стола. Все это было делом нескольких секунд. Следя за ее движениями, поручик видел, как пять пальцев скомкали его векселя, как белая шелестящая бумага мелькнула перед его глазами и исчезла в ее кулаке. Еще мгновение, и векселя исчезли бы в тайниках женского платья, но тут поручик слегка вскрикнул и, побуждаемый больше инстинктом, чем разумом, схватил еврейку за руку около сжатого кулака. Та, еще больше оскалив зубы, рванулась изо всех сил и вырвала руку. Тогда Сокольский одной рукой плотно обхватил ее талию, другою — грудь, и у них началась борьба. Молча, тяжело дыша, натыкаясь на мебель, они переходили с места на место. Затем все внезапно кончилось.
Сокольский. Что это было?
Сусанна. Это я у вас должна спросить. Я только взяла векселя что бы вам их отдать. А вы…. Как думаете ваша невеста не была бы против. Я проголодалась вы сядете завтракать?
Сокольский. Вы я…
Сусанна. Вижу что вы не голодны. В таком случае мы можем вернуться ко мне и продолжить борьбу в более подходящем для этого дела месте.
Ведущий. Возбужденный борьбой, поручик глядел на смеющееся, наглое лицо Сусанны напрочь позабыв о векселях и своей женитьбе. И с какою-то жадностью стал припоминать рассказы своего брата о романических похождениях еврейки, о ее свободном образе жизни, и эти воспоминания только подзадорили его дерзость. И не колеблясь он ринулся за ней в комнату.
БАРАН И БАРЫШНЯ
Ведущий. На сытой, лоснящейся физиономии милостивой барыни была написана смертельнейшая скука. Она только что вышел из объятий послеобеденного Морфея и не знала, что ей делать. Чем бы развлечься?
Слуга. Барышня какая-то пришла! Вас спрашивает!
Барыня. Барышня? Гм... Кто же это? Всё одно, впрочем, — проси...
Ведущий. В кабинет тихо вошла хорошенькая брюнетка, одетая просто... даже очень просто
Брюнетка. Извините, знаете ли... Мне сказали, что вас... вас можно застать только в шесть часов... Я... я... дочь надворного советника Пальцева...
Барыня. Очень приятно! Сссадитесь! Чем могу быть полезна? Садитесь, не стесняйтесь!
Брюнетка. Я пришла к вам с просьбой...
Ведущий. Начала барышня, неловко садясь и теребя дрожащими руками свои пуговки.
Брюнетка. Я пришла... попросить у вас билет для бесплатного проезда на родину. Вы, я слышала, даете... Я хочу ехать, а у меня... я небогата... Мне от Петербурга до Курска...
Барыня. Гм... Так-с... А для чего вам в Курск ехать? Здесь нешто не нравится?
Брюнетка. Нет, здесь нравится, но, знаете ли... родители. Я к родителям. Давно уж у них не была... Мама, пишут, больна...
Барыня. Гм... Вы здесь служите или учитесь?
Ведущий. Барышня рассказала, где и у кого она служила, сколько получала жалованья, много ли было работы...
Барыня. Тэк... Служили... Да-с, нельзя сказать, чтоб ваше жалованье было велико... Нельзя сказать... Негуманно было бы не давать вам бесплатного билета... Гм... К родителям едете, значит... Ну, а небось в Курске и амурчик есть, а? Амурашка? Хе, хе, хо... Женишок? Покраснели? Ну, что ж! Дело хорошее... Езжайте себе. Вам уж пора замуж... А кто он?
Брюнетка. В чиновниках...
Барыня. Дело хорошее... Езжайте в Курск... Говорят, что уже в ста верстах от Курска пахнет щами и ползают тараканы... Хе, хе, хо... Небось, скука в этом Курске? Да вы скидайте шляпу! Вот так, не стесняйтесь! Егор, дай нам чаю! Небось, скучно в этом... ммм... как его... Курске?
Ведущий. Барышня, не ожидавшая такого ласкового приема, просияла и описала милостивому государю все курские развлечения... Она рассказала, что у нее есть брат-чиновник, дядя-учитель, кузены-гимназисты... Егор подал чай... Барышня робко потянулась за стаканом и, боясь чамкать, начала бесшумно глотать...
Барыня. Ваш жених хорош собой? А как вы с ним сошлись?
Ведущий. Барышня конфузливо ответила на оба вопроса. Она доверчиво подвинулась к милостивой барыни и, улыбаясь, рассказала, как здесь, в Питере, сватались к ней женихи и как она им отказала... Говорила она долго. Кончила тем, что вынула из кармана письмо от родителей и прочла его. Пробило восемь часов.
Барыня. А у вашего отца неплохой почерк... С какими он закорючками пишет! Хе, хе... Но, однако, мне пора... В театре уж началось... Прощайте, Марья Ефимовна!
Брюнетка. Так я могу надеяться?
Барыня. На что-с?
Брюнетка. На то, что вы мне дадите бесплатный билет...
Барыня. Билет? Гм... У меня нет билетов! Вы, должно быть, ошиблись, сударыня... Хе, хе, хе... Вы не туда попали, не на тот подъезд... Рядом со мной, подлинно, живет какой-то железнодорожник. Егор, вели заложить! Прощайте, ma chère Марья Семеновна! Очень рада... рада очень...
Ведущий. Барышня оделась и вышла... У другого подъезда ей сказали, что он уехал в половине восьмого в Москву.
БЕЗЗАЩИТНОЕ СУЩЕСТВО
Ведущий. Как ни силен был ночью припадок подагры, как ни скрипели потом нервы, а госпожа Кистунова все-таки отправилась утром на службу и своевременно начал приемку просителей и клиентов банка. Вид у нее был томный, замученный, и говорил она еле-еле, чуть дыша, как умирающий.
Кистунова. Что вам угодно?
Просительница. Изволите ли видеть, благодетельница вы моя. Муж мой, коллежский асессор Щукин, проболел пять месяцев, и, пока он, извините, лежал дома и лечился, ему без всякой причины отставку дали, ваше превосходительство, а когда я пошла за его жалованьем, они, изволите видеть, вычли из его жалованья 24 рубля 36 коп.! За что? — спрашиваю. — «А он, говорят, из товарищеской кассы брал и за него другие чиновники ручались». Как же так? Нешто он мог без моего согласия брать? Это невозможно. Да почему такое? Я женщина бедная, только и кормлюсь жильцами... Я слабая, беззащитная... От всех обиду терплю и ни от кого доброго слова не слышу...
Ведущий. Просительница заморгала глазами и полезла в салоп за платком. Госпожа Кистунова взял от нее прошение и стал читать.
Кистунова. Позвольте, как же это? Я ничего не понимаю. Очевидно, вы, сударыня, не туда попали. Ваша просьба по существу совсем к нам не относится. Вы потрудитесь обратиться в то ведомство, где служил ваш муж.
Просительница. И-и, свет мой, я в пяти местах уже была, и везде даже прошения не взяли! —Я уж и голову потеряла, да спасибо, дай бог здоровья зятю Борису Матвеичу, надоумил к вам сходить. «Вы, говорит, мамаша, обратитесь к госпоже Кистуновой: она женщина влиятельная, для вас всё может сделать»... Помогите.
Кистунова. Мы, госпожа Щукина, ничего не можем для вас сделать.
Просительница. Родненькая, а что муж болен был, у меня докторское свидетельство есть! Вот оно, извольте поглядеть!
Кистунова. Прекрасно, но повторяю, это к нам не относится. Неужели ваш муж не знает, куда вам обращаться?
Просительница. Он у меня ничего не знает. Зарядил одно: «Не твое дело! Пошла вон!» да и всё тут... А чье же дело? Ведь на моей-то шее они сидят! На мое-ей!
Ведущий. Тут Кистунова снова повернулся к Щукиной и стала объяснять разницу между ведомством военно-медицинским и частным банком. Та внимательно выслушала и кивнула в знак согласия головой.
Просительница. Так, так, так... Понимаю. В таком случае, прикажите выдать мне хоть 15 рублей! Я согласна не всё сразу.
Кистунова. Уф!
Ведущий. Ей не втолкуешь!
Кистунова. Да поймите же, что обращаться к нам с подобной просьбой так же странно, как подавать прошение о разводе, например, в аптеку или в пробирную палатку. Вам недоплатили, но мы-то тут при чем?
Просительница. Я женщина беззащитная, слабая... Замучилась до смерти...
Ведущий. Госпожа Кистунова почувствовала свое сердцебиение. Сделав страдальческое лицо и прижав руку к сердцу, она опять начал объяснять Щукиной, но все было напрасно та стояла на своем.
Кистунова. Удивительно противная баба! Это идиотка, пробка! Меня замучила. Уф... сердце бьется! Нет, извините, я не могу с вами говорить. У меня даже голова закружилась. Кто ни будь объясните, пожалуйста, госпоже Щукиной что она не туда пришла.
Просительница. Я женщина беззащитная, слабая, я женщина болезненная. На вид, может, я крепкая, а ежели разобрать, так во мне ни одной жилочки нет здоровой. Еле на ногах стою и аппетита решилась... Кофий сегодня пила, и без всякого удовольствия.
Кистунова. Я... я не могу ее голоса слышать... Заболел я... не выношу...
Ведущий. Может позвать швейцара пусть ее выведет.
Кистунова. Нет, нет! Она визг поднимет и про нас чёрт знает что могут подумать...
Просительница. Эй, я вас слышу.
Кистунова. Вон отсюда!
Просительница. Что-о? Да как вы смеете? Я женщина слабая, беззащитная, я не позволю! Мой муж коллежский асессор! Скважина этакая! Схожу к адвокату, так от тебя звания не останется! Троих жильцов засудила, а за твои дерзкие слова ты у меня в ногах наваляешься! Я до вашего генерала пойду!
Кистунова. Вот и славно, только уходите.
Просительница. А когда же я получу деньги? Мне нынче деньги надобны!
Ведущий. У Госпожи Кистуновой зарябило в глазах. Она выдохнул весь воздух, сколько его было в легких, и в изнеможении опустилась на стул.
Кистунова. Сколько вы хотите получить?
Просительница. 20 рублей, нет 23, нет если быть точной то 24 рубля 36 копеек.
Ведущий. Кистунова вынул из кармана бумажник, достал оттуда четвертной билет и подал его Щукиной.
Кистунова. Берите и... и уходите!
Ведущий. Щукина завернула в платочек деньги, спрятала и, сморщив лицо в сладкую, деликатную, даже кокетливую улыбочку, спросила.
Просительница. Простите а нельзя ли моему мужу опять поступить на место?
Кистунова. Я уеду... больна я... У меня страшное сердцебиение.
БЕСЕДА ПЬЯНОГО С ТРЕЗВЫМ ЧЁРТОМ
Ведущий 1. Бывший чиновник интендантского управления, отставной коллежский секретарь Лахматов, сидел у себя за столом и, выпивая шестнадцатую рюмку, размышлял о братстве, равенстве и свободе.
Ведущий 2. Вдруг из-за лампы выглянул на него чёрт... Лахматов, увидев чёрта, несколько смутился, но потом, вспомнив, что зеленые черти имеют глупое обыкновение являться ко всем вообще подвыпившим людям, скоро успокоился.
Лохматов. С кем я имею честь говорить?
Ведущий 1. Вы не стесняйтесь.
Лохматов. Совершенно верно. Подойдите ближе... Я человек без предрассудков, и вы можете говорить со мной искренно... по душе... Кто вы?
Черт. Я чёрт Состою чиновником особых поручений при особе его превосходительства директора адской канцелярии г. Сатаны!
Лохматов. Слышал, слышал... Очень приятно. Садитесь!
Ведущий 2. Не хотите ли водки?
Лохматов. Точно. Очень рад...
Ведущий 1. А чем вы занимаетесь?
Лохматов. Поддерживаю вопрос.
Черт. Собственно говоря, занятий у меня определенных нет... Прежде, действительно, у нас было занятие... Мы людей искушали... совращали их с пути добра на стезю зла... Теперь же это занятие и плевка не стоит... Пути добра нет уже, не с чего совращать. И к тому же люди стали хитрее нас... Извольте-ка вы искусить человека, когда он в университете все науки кончил, огонь, воду и медные трубы прошел! Как я могу учить вас украсть рубль, ежели вы уже без моей помощи тысячи цапнули?
Лохматов. Это так... Но, однако, ведь вы занимаетесь же чем-нибудь?
Черт. Да... Прежняя должность наша теперь может быть только поминальной, но мы все-таки имеем работу... Искушаем классных дам, подталкиваем юнцов стихи писать, заставляем пьяных купцов бить зеркала... В политику же, в литературу и в науку мы давно уже не вмешиваемся... Ни рожна мы в этом не смыслим... Многие из нас сотрудничают с новостями, есть даже такие, которые бросили ад и поступили в люди... Эти отставные черти, поступившие в люди, женились на богатых купчихах и отлично теперь живут. Одни из них занимаются адвокатурой, другие издают газеты, вообще очень дельные и уважаемые люди!
Ведущий 1. Спроси сколько они получают.
Ведущий 2. Да, может и нам в черти поступить.
Лохматов. Извините за нескромный вопрос: какое содержание вы получаете?
Черт. Положение у нас прежнее-с. По-прежнему квартира, освещение и отопление казенные... Жалованья же нам не дают, потому что все мы считаемся сверхштатными и потому что чёрт — должность почетная... Вообще, откровенно говоря, плохо живется, хоть по миру иди... Спасибо людям, научили нас взятки брать, а то бы давно уже мы переколели... Только и живем доходами... Поставляешь грешникам провизию, ну и... хапнешь...
Ведущий 1. Лахматов налил чёрту рюмку водки. Тот выпил и разговорился.
Ведущий 2. Рассказал он все тайны ада, излил свою душу, поплакал и так понравился Лахматову, что тот оставил его даже у себя ночевать. Чёрт спал в печке и всю ночь бредил. К утру он исчез.
БУМАЖНИК
Ведущий. Три странствующих актрисы — Смирнова, Попова и Балабайина шли в одно прекрасное утро по железнодорожным шпалам и нашли бумажник. Раскрыв его, они, к великому своему удивлению и удовольствию, увидели в нем двадцать банковых билетов, шесть выигрышных билетов 2-го займа и чек на три тысячи. Первым делом они крикнули «ура», потом же сели на насыпи и стали предаваться восторгам.
Смирнова. Сколько же это на каждую приходится? Батеньки! По пяти тысяч четыреста сорока пяти рублей! Голубушки, да ведь это умереть от таких денег можно!
Балабайкина. Не так я за себя рада, как за вас, девчули вы мои милые. Не будете вы теперь голодать да босиком ходить. Я за искусство рада... Прежде всего, сестрицы вы мои, поеду в Москву и прямо к Айе: шей ты мне, родненький, гардероб... Не хочу нищих играть, перейду на амплуа трагических богатых дам.
Попова. Теперь бы на радостях выпить и закусить. Ведь мы почти три дня питались всухомятку, надо бы теперь чего-нибудь этакого... А?..
Смирнова. Да, недурно бы, голубчики мои милые. Денег много, а есть нечего, драгоценные мои. Вот что, рыбонька вы наша Попова, ты из нас самая молодая и легкая, возьми-ка из бумажника рублевку и маршируй за провизией, ангел мой хороший... Воо-оон деревня! Ты всё там найдешь... Купи вина хмельного, фунт колбасы, два хлеба и сельдь, а мы тебя подождем здесь, голубушка, любимая мной...
Ведущий. Попова взял рубль и собрался уходить. Смирнова со слезами на глазах обняла ее, поцеловал три раза, перекрестил и назвала, ангелом, душой... Балабайкина тоже обнял и поклялся в вечной дружбе — и только после целого ряда излияний, самых чувствительных, трогательных, Попова спустился с насыпи и направил стопы свои к темневшей вдали деревеньке.
Попова. «Ведь этакое счастье! Не было ни гроша, да вдруг алтын. Махну теперь в родную Кострому, соберу труппу и выстрою там свой театр.
Ведущий. Вот только за пять тысяч нынче и сарая путного не выстроишь.
Попова. Вот если бы весь бумажник был мой, ну, тогда другое дело... Такой бы театрище закатила.
Ведущий. Собственно говоря, Смирнова и Балабайкина — какие это актрисы? Это бездарности. Они деньги на пустяки изведу