Сигареты с ментолом. Биржа. То, как он якобы угадал, что детское прозвище ее мамы было Диди. Худенький мальчик в очках, незаметно таращившийся с задней парты на маленькую девочку, сидящую перед ним и слишком маленькую для того, чтобы понять, что…
Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО.
НЕТ. НЕТ. НЕТ. Я ЛЮБЛЮ ЕГО!
Любила ли она его на самом деле? Или ей просто доставляло наслаждение сознание того, что существует кто-то, кто всегда заказывает для нее в ресторанах и кафе именно то, что она любит больше всего, кто всегда водит ее именно на те фильмы, которые она больше всего хотела бы посмотреть, и не хочет ничего того, чего не хотелось бы ей? Не был ли он неким психологическим зеркалом, в котором она видела только то, что ей хотелось бы видеть? Подарки, которые он дарил ей, были именно такими, которые она хотела. Когда неожиданно похолодало, и ей срочно понадобился новый фен для сушения волос взамен сломавшегося старого, кто подарил ей его? Эд Хэмнер, конечно, кто же еще? Купил по случаю, — как он сказал, — понравился просто и купил — подумал, что, может быть, тебе нужен такой. Конечно, ей это было очень приятно.
НО ЭТО НЕ ЛЮБОВЬ, ЛИЗ! ЭТО САМОЕ НАСТОЯЩЕЕ НАСИЛИЕ!
Она вышла на углу Мэйн-стрит и Милл-стрит и тут же отвернулась от немилосердно стегавшего по лицу ветра. Автобус обдал ее дизельным выхлопом и через несколько секунд его красные габаритные огоньки скрылись в густой темноте.
Еще ни разу в жизни она не чувствовала себя так одиноко.
Его не было дома.
Она звонила и стучала в его дверь минут пять, но все безрезультатно. Тут вдруг она впервые подумала о том, что не имеет ни малейшего представления о том, чем занимается Эд, с кем встречается, когда они не вместе. Эти мысли не приходили ей в голову раньше никогда.
МОЖЕТ БЫТЬ, ОН ИГРАЕТ СЕЙЧАС В ПОКЕР, НАПРИМЕР, ЧТОБЫКУПИТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ФЕН ИЛИ ЕЩЕ ЧТО-НИБУДЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЕ…
С неожиданной решимостью она привстала на цыпочки и пошарила рукой над дверью, где, как она знала, он иногда оставлял запасной ключ. Наконец, ее пальцы наткнулись на него, и ключ со звоном упал на каменный пол.
Она подняла его, открыла замок и вошла в прихожую. Квартира без Эда выглядела как-то странно — как-то искусственно, что ли, ненатурально, как театральная сцена. Ее всегда удивляло, в какой чистоте и порядке содержит он свое жилище, совершенно не заботясь при этом о собственном внешнем виде. Как будто он наводил весь этот порядок и чистоту не для себя, а только для нее. Ерунда какаято.
Она снова подумала о том — точно так же, как в первый раз, когда побывала здесь, — как ей нравятся его кресла.
Кресла, в которых они занимались или смотрели телевизор. Эти плюшевые кресла были что надо — не слишком жесткие и не слишком мягкие — именно то, что надо. Как и все, впрочем, что связано с Эдом.
В главной, большой комнате было две двери. Одна из них вела на кухню, другая — в спальню.
Ветер снаружи завывал с неистовой силой и старое деревянное здание отвечало ему тихим поскрипыванием.
Войдя в спальню, она остановила взгляд на большой кровати с медным витым изголовьем. Кровать тоже была ни жесткой, ни мягкой, а как раз такой, как нужно. Она услышала какой-то внутренний голос:
ОНА ДАЖЕ СЛИШКОМ ХОРОША, НЕ ПРАВДА ЛИ?
Она подошла к книжному шкафу и пробежала глазами по корешкам книг. Взгляд зацепился за одно из названий, и она вытащила эту книгу. Она называлась «ПОПУЛЯРНЫЕ ТАНЦЫПЯТИДЕСЯТЫХ». Книга как будто сама открылась на странице почти в самом конце, на которой ее, по-видимому, не раз раскрывали раньше — на заголовке «Стролл». Это был один из самых ее любимых танцев. Название танца было жирно подчеркнуто красным карандашом, а сбоку от него — большими печатными буквами: БЕТ.
Лучше всего сейчас уйти, — сказала она себе самой. Еще можно что-то спасти. Если он сейчас вернется, я никогда не смогу посмотреть ему в глаза, и Элис окажется права.
Но она уже не могла остановиться и хорошо понимала это. Все зашло уже слишком далеко.
Она подошла к шкафу и потянула за ручку двери, но дверь оказалась запертой.
Она снова поднялась на цыпочки и стала наудачу шарить рукой над дверцей. Вскоре ее пальцы действительно нащупали ключ. Она вставила его в замочную скважину и снова услышала отчетливый внутренний голос: НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО. Она вспомнила сказку о Синей Бороде — о том, что случилось с его женой, когда она отперла запретную дверь. Но было уже действительно слишком поздно. Если она остановится сейчас, то будет потом очень жалеть об этом. Повернув ключ в замке, она открыла дверцу.
У нее появилось очень странное ощущение, что именно за этой дверцей и кроется разгадка того, кто же такой Эд Хэмнер на самом деле.
Ей сразу же бросился в глаза беспорядок, так похожий на него: сваленная в кучу одежда, теннисная ракетка без струн, пара стоптанных теннисных тапочек, старые программки для подготовки к экзаменам и тематические доклады, разбросанные там и сям, рассыпавшийся наполовину пакет с трубочным табаком «Боркум Рифф». Его старая зеленая армейская куртка валялась в самом дальнем углу шкафа.
Она взяла в руки одну из валявшихся там же книг и взглянула на название — ЗОЛОТОЙ СУК. Следующая называлась ДРЕВНИЕ ОБРЯДЫИ СОВРЕМЕННЫЕ ТАЙНЫ. Следующая — ШАМАНЫС ОСТРОВА ГАИТИ. И последняя, в старом потрескавшемся кожаном переплете, была настолько, по-видимому, древней и плохо Сохранилась, что воняла почти как протухшая рыба. Название книги было вытиснено на коже и почти стерлось от времени — КОЛДОВСТВО. Она раскрыла ее наугад, и ей тут же ударило в нос сильное зловоние, от которого буквально перехватило дыхание. Она с отвращением отшвырнула ее прочь, но запах все равно остался.
Для того, чтобы хотя бы немного вернуть самообладание, она потянулась к хорошо знакомой зеленой поношенной куртке, стыдясь признаться себе в непреодолимом желаний посмотреть, что в ее карманах. Но, подняв куртку, она увидела под ней кое-что еще — это была небольшая жестяная коробка…
Не в силах побороть любопытство, она взяла ее в руки и стала разглядывать с разных сторон, поворачивая ее к себе то одним, то другим боком. Судя по стуку внутри коробки, в ней что-то было. Это была обычная жестяная коробка изпод леденцов, в которых мальчишки хранят свои сокровища. Она прочла на крышке выдавленную надпись «Бриджпорт Кэнди Ко.» и открыла ее.
С самого верха лежала кукла. Кукла, изображавшая Элизабет.
Кукла была одета в платье, сшитое из куска красного нейлона — из куска шарфика Элизабет, потерянного ею два или три месяца назад, когда они ходили с Эдом в кино. Рукава платья были «украшены» кусочками ярко-голубого мха. Такой мох Элизабет видела когда-то на могильных камнях. На голове куклы была тщательно сделанная очень аккуратная прическа. Но волосы — не такие, как у нее. Это были светлые, почти белые льняные волосы, тщательно прикрепленные к голове куклы, искусно сделанной из розовой, цвета кожи резины. Ее же волосы были светло-русыми, но не настолько светлыми, как у куклы, а, скорее, песчаного оттенка. И намного более не то, чтобы грубые, но толстые. Волосы же на голове у куклы были…
ТОЧНО ТАКИМИ КАК, КОГДА ОНА БЫЛА МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКОЙ.
Элизабет с трудом сглотнула комок, подступивший от волнения к горлу, и отчетливо вспомнила, как однажды в детстве, как раз в первом классе, им всем раздали маленькие игрушечные детские ножницы с закругленными лезвиями, и как однажды на перемене кто-то незаметно подкрался к ней сзади и, воспользовавшись всеобщей шумливой суетой и толчеей, отхватил целую прядь ее волос. Теперь она поняла, кто сделал это — это был тот незаметный маленький мальчик в очках…
Элизабет отложила куклу в сторону и снова заглянула в коробку. Под куклой лежала голубая фишка для игры в покер. На ней красными чернилами был нарисован какой-то непонятный символ — почти правильный шестиугольник. За фишкой следовал старый выцветший от времени газетный некролог, извещавший о гибели мистера и миссис Хэмнер. С фотографии, сопровождавшей некролог, невыразительно улыбались мужчина и женщина неопределенного возраста. Вокруг их лиц были нарисованы точно такие же шестиугольники, как и на фишке, только не красными, а черными чернилами. Под вырезкой лежали еще две небольшие человеческие фигурки, имеющие поразительное, просто пугающее сходство с людьми на фотографии, которую она только что держала в руках. За фигурками лежа…
Вначале она просто не поверила своим глазам. Пальцы ее дрожали так сильно, что она чуть не выронила то, что достала из коробки вслед за фигурками. В эту секунду щелкнул замок открываемой входной двери, но она этого даже не услышала.
Это была масштабная декоративная модель автомобиля, коллекционированием которых очень увлекаются некоторые мальчишки. «Фиат» красного цвета. На решетке радиатора висел крохотный кусочек ткани, посмотрев на который, она сразу вспомнила рабочую куртку Тони, в которой он и погиб.
— Все-таки ты нашла ее, дрянь неблагодарная.
Она вскрикнула и уронила от неожиданности и машинку, и коробку. Все его тайные сокровища рассыпались по полу.
Он стоял в дверях и с ненавистью смотрел ей прямо в глаза. Такого ненавидящего взгляда она не видела еще никогда в жизни.
— Ты убил Тони.
Его лицо растянулось в отвратительной улыбке.
— Ты думаешь, что сможешь доказать это?
— Это не важно, — ответила она, удивляясь спокойствию и твердости своего голоса. — Главное, что я знаю об этом. И я больше знать тебя не желаю! И если ты сделаешь… что-нибудь подобное… еще кому-то, я обязательно узнаю об этом, и уж тогда расплаты тебе не миновать. Я знаю это точно. Его лицо сморщилось точно от боли.
— Так вот, значит, какова твоя благодарность? Я давал тебе все, чего бы ты — ни пожелала. Я давал тебе такое, что не смог бы дать ни один другой человек. Ты была счастлива со мною, и ты не можешь не согласиться с этим.
— ТЫУБИЛ ТОНИ! — пронзительно закричала она ему прямо в лицо. Он вошел в комнату.
— Да. Но я сделал это для тебя. А что же ты. Бет?.. Ты не знаешь, что такое любовь. Я полюбил тебя с самого первого момента, как только увидел… уже больше семнадцати лет назад. Мог бы Тони сказать такое же о себе? Ты никогда не знала, чего стоит настоящая любовь. У тебя никогда не было с этим никаких проблем. Ты КРАСИВАЯ. Ты никогда не знала, что значит хотеть любви, что значит нуждаться в ней, что значит быть одиноким. Тебе никогда не нужно было искать ее… ДОБИВАТЬСЯ ЕЕ. Все это давал тебе Тони или кто-нибудь другой, который обязательно был бы на его месте. Тебе нужно было только улыбнуться — и все! Его голос стал громче.
— Я не смог бы добиться любви таким способом НИКОГДА. Ты думаешь, я не пытался? Все впустую. Я из кожи вон выворачивался, чтобы угодить в детстве своему отцу, а он хотел все большего и большего, но даже ни разу не поцеловал меня перед сном и не пожелал спокойной ночи. Разбогател он только благодаря мне, но я никогда не видел в его глазах и тени благодарности. Мать — то же самое. Я помог ей восстановить семью, делал все для того, чтобы она была счастливой. Ты думаешь, она любила меня? Она меня ненавидела! Она считала меня чудовищем, она… Бет, не делай этого! Бет… не надо! НЕ НА-А-А-ДО!..
Но она уже изо всех сил топтала ногами куклу-Элизабет.
Что-то внутри нее самой вспыхнуло и задергалось как при агонии и так же неожиданно затихло. Теперь она его не боялась. Теперь это был просто маленький тщедушный мальчишка в теле молодого мужчины. Ее взгляд упал на его как всегда непарные носки.
— Не думаю, Эд, что ты можешь теперь сделать мне что-нибудь. Теперь уже поздно. Я не права? Он, чуть не плача, отвернулся от нее.
— Уходи, — послышался его слабый голос. — Уходи, но оставь в покое мою коробку. Сделай для меня хотя бы это.
— Коробку я оставлю. Но не то, что в ней было. Она собрала символы его былого могущества и направилась мимо него к двери. Его плечи дернулись, как будто он хотел внезапно обернуться и схватить ее, но вместо этого он еще больше ссутулился и бессильно прислонился к стене.
Когда она спустилась уже до второго этажа, он вышел на свою лестничную клетку и пронзительно закричал ей вслед:
— Ты можешь уйти! И ты уходишь! Но после меня ты не сможешь быть счастлива ни с одним человеком! И когда ты поймешь, что никто не может дать тебе все, чего ты хочешь, ты снова захочешь вернуться ко мне! Ты еще не раз вспомнишь, от чего ты отказалась!
Она вышла, наконец, из подъезда и тут же попала в сильный снегопад. Лицо приятно обдало холодом. До студгородка ей предстояло пройти мили две, но это ее не беспокоило. Напротив, она хотела этого, хотела этого холода, хотела очиститься с его помощью.
Странно, но ей было немного жаль этого маленького мальчика, которому, несмотря на его духовное убожество, была подвластна столь огромная сила. Маленького мальчика, который относился к людям как к игрушечным солдатикам и который передвигал их так же просто, как можно передвинуть солдатиков, который безжалостно расправлялся с ними, если они по каким-либо причинам не могли или не хотели исполнять его волю. Расправлялся так же просто, как просто растоптать маленького и беззащитного игрушечного солдатика…
А что же она? Она просто была счастлива видеть в нем то, чего на самом деле не было. Она слепо верила ему, не чувствуя никакого подвоха. Она вспомнила о том, как резко реагировала на то, о чем рассказала ей Элис, бездумно и действительно слепо цепляясь за то, что было ей больше, чем счастье… Бездумно, просто бездумно…
И КОГДА ТЫПОЙМЕШЬ, ЧТО НИКТО НЕ МОЖЕТ ДАТЬ ТЕБЕ ВСЕ, ЧЕГО ТЫХОЧЕШЬ, ТЫСНОВА ЗАХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ КО МНЕ!.. Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО.
Но неужели она действительно настолько ничтожна, что ей нужно так немного? О, конечно, нет.
Пройдя приблизительно половину пути между городом и студгородком, она остановилась на небольшом мосту, перекинутом через маленькую замерзшую речку, и, не колеблясь, выбросила за перила все символы мистического могущества Эда Хэмнера, один за другим. Последним в почти непроницаемой снежной завесе скрылся красный «Фиат». Он скрылся из глаз почти мгновенно, и Элизабет сразу же торопливо зашагала домой.
Карниз
— Нy, смелее, — повторил Кресснер. — Загляните в пакет.
Дело происходило на сорок третьем, последнем этаже небоскреба, в квартире-люкс. Пол был устлан рыжим с подпалинами ворсистым ковром. На ковре между изящным шезлонгом, в котором сидел Кресснер, и обитой настоящей кожей кушеткой, на которой никто не сидел, выделялся блестящим коричневым пятном пластиковый пакет.
— Если это отступное, будем считать разговор законченным, — сказал я. — Потому что я люблю ее.
— Деньги, да, но не отступные. Ну, смелее. Загляните. — Он курил турецкую сигарету в мундштуке из оникса: работали кондиционеры, и запах едва чувствовался. На нем был шелковый халат с вышитым драконом. Спокойный взгляд из-под очков — взгляд человека себе на уме. С этим все ясно: всемогущий, сказочно богатый, самоуверенный сукин сын. Я любил его жену, а она меня. Я был готов к неприятностям, и я их дождался, оставалось только узнать — каких.
Я подошел к пластиковому пакету и перевернул его. На ковер высыпались заклеенные пачки банкнот. Двадцатидолларовые купюры. Я присел на корточки, взял одну пачку и пересчитал. По десять купюр. Пачек было много.
— Здесь двадцать тысяч, — сказал он затягиваясь.
Я встал.
— Ясно.
— Они ваши.
— Мне не нужны деньги.
— И жена в придачу.
Я молчал. Марсия меня предупредила. Это кот, сказала она. Старый и коварный. Ты для него мышка.
— Так вы теннисист-профессионал, — сказал он. — Вот, значит, как вы выглядите.
— Разве ваши агенты не сделали снимков?
— Что вы! — Он отмахнулся ониксовым мундштуком. — Даже фильм отсняли — счастливая парочка в Бэйсайдском отеле. Камера снимала из-за зеркала. Но что все это, согласитесь, в сравнении с натурой.
— Возможно. «Он будет то и дело менять тактику, — сказала Марсия. — Он вынуждает человека обороняться. И вот ты уже отбиваешь мяч наугад и неожиданно пропускаешь встречный удар. Поменьше слов, Стан. И помни, что я люблю тебя».
— Я пригласил вас, мистер Норрис, чтобы поговорить как мужчина с мужчиной. Непринужденный разговор двух цивилизованных людей, один из которых увел у другого жену
Я открыл было рот, но потом решил промолчать.
— Как вам понравилось в Сан-Квентине? — словно невзначай спросил Кресснер, попыхивая сигаретой.
— Не очень.
— Три года, если не ошибаюсь. Кража со взломом — так, кажется, звучала статья.
— Марсия в курсе, — сказал я и сразу пожалел об этом. Он навязал мне свою игру, от чего меня предостерегала Марсия. Я даю свечи, а он успешно гасит.
— Я позволил себе отогнать вашу машину, — сказал он, мельком глянув в окно. Впрочем, окна как такового не было, вся стена — сплошное стекло. Посередине, тоже стеклянная, раздвижная дверь. За ней балкончик. Ну а за балкончиком — бездна. Что-то в этой двери меня смущало. Я только не мог понять что.
— Великолепное здание, — сказал Кресснер. — Гарантированная безопасность. Автономная телесеть — и все такое. Когда вы вошли в вестибюль, я отдал распоряжение по телефону. Мой человек запустил мотор вашей машины и отогнал ее на общественную стоянку в нескольких кварталах отсюда. — Он взглянул на циферблат модных настенных часов в виде солнца, что висели над кушеткой. Часы показывали 8. 05. — В 8. 20 тот же человек позвонит в полицию по поводу вашей машины. Не позднее 8. 30 блюстители порядка обнаружат в багажнике запасную покрышку а в ней шесть унций героина. У них возникнет большое желание познакомиться с вами, мистер Норрис.
Угодил-таки в капкан. Все, казалось бы, предусмотрел — и на тебе, влип как мальчишка.
— Это произойдет, если я не скажу своему человеку, чтобы он забыл о предыдущем звонке.
— Мне достаточно сообщить, где Марсия, — подсказал я. — Не могу, Кресснер. Не знаю. Мы с ней нарочно так договорились.
— Мои люди выследили ее.
— Не думаю. Мы от них оторвались в аэропорту.
Кресснер вздохнул и отправил дотлевающую сигарету в хромированную пепельницу с вращающейся крышкой. Все отработано. Об окурке и о Стэне Норрисе позаботились в равной степени.
— Вообще-то вы правы, — сказал он. — Старый трюк — зашел в туалет, и тебя нет. Мои люди были вне себя: попасться на такой крючок. Наверно, из-за его примитивности они даже не приняли его в расчет.
Я промолчал. После того как Марсия улизнула в аэропорту от агентов Кресснера, она вернулась рейсовым автобусом обратно в город, с тем чтобы потом добраться до автовокзала. Так мы решили. При ней было двести долларов — все мои сбережения. За двести долларов туристский автобус доставит тебя в любую точку страны.
— Вы всегда такой неразговорчивый? — спросил Кресснер с неподдельным интересом. — Марсия посоветовала. Голос его стал жестче:
— Значит, попав в лапы полиции, будете держаться до последнего. А когда в следующий раз наведаетесь к моей жене, вы застанете тихую старушку в кресле-качалке. Об этом вы не подумали? Насколько я понимаю, за шесть унций героина вы можете схлопотать сорок лет.
— Этим вы Марсию не вернете. Он усмехнулся.
— Положеньице, да? С вашего позволения я обрисую ситуацию. Вы и моя жена полюбили друг друга. У вас начался роман… если можно назвать романом эпизодические ночные свидания в дешевых мотелях. Короче, я потерял жену. Зато заполучил вас. Ну а вы, что называется, угодили в тиски. Я верно изложил суть дела?
— Теперь я понимаю, почему она от вас устала, — сказал я.
К моему удивлению, он расхохотался, даже голова запрокинулась.
— А знаете, вы мне нравитесь. Вы простоваты, мистер Норрис, и замашки у вас бродяги, но, чувствуется, у вас есть сердце. Так утверждала Марсия. Я, честно говоря, сомневался. Она не очень-то разбирается в людях. Но в вас есть какая-то… искра. Почему я и затеял все это. Марсия, надо полагать, успела рассказать вам, что я люблю заключать пари.
— Да.
Я вдруг понял, чем меня смутила раздвижная дверь в стеклянной стене. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову устроить чаепитие среди зимы на балконе сорок третьего этажа. Вот и шезлонг стоит в комнате. А ветрозащитный экран почему-то сняли. Почему, спрашивается?
— Я не питаю к жене особых чувств, — произнес Кресснер, аккуратно вставляя в мундштук новую сигарету. — Это ни для кого не секрет. И вам она наверняка сказала. Да и при вашем… опыте вам наверняка известно, что от хорошей жизни замужние женщины не прыгают в стог сена к заурядному профи по мановению ракетки. Но Марсия, эта бледная немочь, эта кривляка, эта ханжа и зануда, эта размазня, эта…
— Достаточно, — прервал я его.
Он изобразил на лице улыбку.
— Прошу прощения. Все время забываю, что мы говорим о вашей возлюбленной. Кстати, уже 8. 16. Нервничаете?
Я пожал плечами.
— Держимся до конца, ну-ну, — сказал он и закурил новую сигарету. — Вас, вероятно, удивляет, что при всей моей нелюбви к Марсии я почему-то не хочу отпустить ее на…
— Нет, не удивляет. На его лицо набежала тень. — Не удивляет, потому что вы махровый эгоист, собственник и сукин сын. Только у вас не отнимают ничего вашего. Даже если это вам больше не нужно.
Он побагровел, потом вдруг расхохотался.
— Один — ноль в вашу пользу, мистер Норрис. Лихо это вы.
Я снова пожал плечами.
— Хочу предложить вам пари, — посерьезнел он. — Выиграете — получите деньги, женщину и свободу. Ну а проиграете — распрощаетесь с жизнью.
Я взглянул на настенные часы. Это получилось непроизвольно. Часы показывали 8. 19.
— Согласен, — сказал я. А что мне оставалось? По крайней мере выиграю несколько минут. Вдруг придумаю, как выбраться отсюда — с деньгами или без.
Кресснер снял трубку телефона и набрал номер.
— Тони? Этап второй. Да. Он положил трубку на рычаг.
— Этап второй — это как понимать? — спросил я.
— Через пятнадцать минут я позвоню Тони, он заберет… некий сомнительный груз из багажника вашей машины и подгонит машину к подъезду. Если я не перезвоню, он свяжется с полицией.
— Страхуетесь?
— Войдите в мое положение, мистер Норрис. На ковре лежит двадцать тысяч долларов. В этом городе убивают и за двадцать центов.
— В чем заключается спор?
Лицо Кресснера исказила страдальческая гримаса.
— Пари, мистер Норрис, пари. Спорит всякая шушера. Джентльмены заключают пари.
— Как вам будет угодно.
— Отлично. Вы, я заметил, посматривали на мой балкон.
— Нет ветрозащитного экрана.
— Верно. Я велел его снять сегодня утром. Итак, мое предложение: вы проходите по карнизу, огибающему это здание на уровне нашего этажа. В случае успеха срываете банк.
— Вы сумасшедший.
— Отчего же? За десять лет, что я живу здесь, я предлагал это пари шести разным людям. Трое из них, как и вы, были профессиональными спортсменами — популярный защитник, -который больше прославился блестящими выступлениями в телерекламе, чем своей бледной игрой, бейсболист, а также довольно известный жокей с баснословными заработками и не менее баснословными алиментами. Остальные трое — попроще. Разные профессии, но два общих момента — денежные затруднения и неплохие физические данные. — Он в задумчивости затянулся и, выпустив дым, продолжал: — Пять раз мое предложение с ходу отвергали. И лишь однажды приняли. Условия — двадцать тысяч против шести месяцев тюрьмы. Я выиграл. Тот человек глянул вниз с моего балкона и чуть не потерял сознание. — На губах Кресснера появилась брезгливая улыбка. — Внизу, — сказал он, — все кажется таким крошечным. Это его сломало.
— Почему вы считаете, что… Он остановил меня жестом, выражавшим досаду.
— Давайте без этой тягомотины, мистер Норрис. Вы согласитесь, потому что у вас нет выбора. На одной чаше — сорок лет в Сан-Квентине, на другой — свобода. И в качестве легкой приправы — деньги и моя жена. Я человек щедрый.
— Где гарантия, что вы не устроите мне ловушку? Что я пройду по карнизу, а вы тем временем не позвоните Тони? Он вздохнул:
— У вас мания преследования, мистер Норрис. Я не люблю свою жену. Моя многосложная натура страдает от ее присутствия. Двадцать тысяч долларов для меня не деньги. Я каждую неделю отстегиваю в четыре раза больше своим людям в полиции. А что касается пари. — Глаза у него заблестели. — На такое дело никаких денег не жалко.
Я раздумывал, он не торопил с ответом — хороший товар не нуждается в рекламе. Кто я для него? Средней руки игрок, которого в тридцать шесть лет могли попросить из клуба, если бы не Марсия, нажавшая на кое-какие пружины.
Кроме тенниса, я ничего не умею, да и не так-то просто куда-нибудь устроиться, даже сторожем, когда у тебя за плечами судимость. И дело-то пустяковое, так, детские шалости, но поди объясни это любому боссу.
Ничего не скажешь, смешная история: по уши влюбился в Марсию Кресснер, а она в меня. Называется, разок сыграли утром в теннис. Везет вам, Стэн Норрис. Тридцать шесть лет жил себе Стэн Норрис холостяком в свое удовольствие и — на тебе — втрескался в жену короля подпольного мира.
Этот старый кот, развалившийся в шезлонге и дымящий дорогой турецкой сигаретой, надо думать, многое разнюхал. Если не все. Я могу принять его пари и даже выиграть — и все равно останусь с носом; а откажусь — через пару часов буду в тюряге. И на свет Божий выйду уже в новом тысячелетии.
— Один вопрос, — сказал я.
— Я вас слушаю, мистер Норрис.
— Ответьте, глядя мне в глаза: вы не имеете обыкновения жульничать?
Он посмотрел мне в глаза.
— Я никогда не жульничаю, мистер Норрис, — сказал он с тихим достоинством.
— О'кей. А что мне оставалось?
Он просиял и сразу поднялся.
— Вот это разговор! Вот это я понимаю! Давайте подойдем к балконной двери, мистер Норрис.
Мы подошли. У него был вид человека, который сотни раз рисовал себе эту картину в своем воображении и сейчас, когда она стала реальностью, наслаждался ею в полной мере.
— Ширина карниза двенадцать сантиметров, — произнес он мечтательно. — Я измерял. Да, я сам стоял на нем, разумеется, держась за перила. Видите чугунное ограждение — когда вы опуститесь на руках, оно вам окажется по грудь. Ограждение кончится — держаться, сами понимаете, будет не за что. Придется двигаться на ощупь, стараясь не терять равновесия.
Вдруг мой взгляд приковал один предмет за оконным стеклом… я почувствовал, как у меня стынет в жилах кровь. Это был анемометр, или ветромер. Небоскреб находился рядом с озером, а квартира Кресснера — под крышей небоскреба, открытой всем ветрам, поскольку все соседние здания были ниже. Этот ветер вопьется в тело ледяными иглами. Столбик анемометра показывал десять метров в секунду, но при первом же сильном порыве столбик подскочит до двадцати пяти, прежде чем опустится до прежней отметки.
— Я вижу, вас заинтересовал ветромер, — обрадовался Кресснер. — Вообще-то здесь дует еще не так сильно, преобладающий ветер — с противоположной стороны. И вечер сегодня довольно тихий. В это время тут иногда такой ветрище поднимается, все восемьдесят пять будет… чувствуешь, как тебя покачивает. Точно на корабле. А сейчас, можно сказать, штиль, да и тепло не по сезону, видите?
Следуя за его пальцем, я разглядел световое табло на небоскребе слева, где размещался банк. Семь градусов тепла. На таком ветру ощущения будут как при нуле.
— У вас есть что-нибудь теплое? — спросил я. На мне был легкий пиджак.
— Боюсь, что нет. — Электронное табло на здании банка переключилось на время: 8. 32. — Вы бы поторопились, мистер Норрис, а то я должен дать команду, что мы приступаем к третьему этапу нашего плана. Тони мальчик хороший, но ему не всегда хватает выдержки. Вы понимаете, о чем я?
Я понимал. Уж куда понятнее. Я подумал о Марсии, о том, что мы с ней вырвемся из щупальцев Кресснера, имея при себе приличные деньги для начала, и, толкнув раздвижную стеклянную дверь, шагнул на балкон. Было холодно и влажно; дул ветер, и волосы залепляли глаза.
— Желаю вам приятно провести вечер, — раздался за спиной голос Кресснера, но мне уже было не до него. Я подошел к перилам, вниз я не смотрел. Пока. Я начал глубоко вдыхать воздух.
Это не какое-нибудь там специальное упражнение, а что-то вроде самогипноза. С каждым выдохом голова очищается от посторонних мыслей, и вот ты уже думаешь лишь об одном — о предстоящей игре. Вдох-выдох — и я забыл о пачках банкнот. Вдох-выдох — и я забыл о Кресснере. С Марсией оказалось потруднее — она стояла у меня перед глазами и просила не делать глупостей, не играть с Кресснером по его правилам, потому что даже если он жульничает, он, как всегда, наверняка подстраховался. Я ее не слушал. Не до этого мне было. Это не то пари, когда в случае проигрыша ты идешь покупать несколько кружек пива под аккомпанемент дружеских шуточек; тут тебя будут долго собирать в совок от одного угла Дикман-стрит до другого.
Когда я посчитал, что уже достаточно владею собой, я глянул вниз.
Отвесная стена небоскреба напоминала гладкую поверхность меловой скалы. Машины Ha стоянке походили на миниатюрные модели, какие можно купить в сувенирном киоске. Сновавшие взад-вперед автомобили превратились в лучики света. Если отсюда навернуться, успеешь не только осознать, что с тобой происходит, но и увидеть, как стремительно надвигается на тебя земля и ветер раздувает одежду. И еще хватит времени на долгий, долгий крик. А когда наконец грохнешься об асфальт, раздастся такой звук, будто раскололся перезрелый арбуз.
Неудивительно, что у того типа очко сыграло. Правда, ему грозили какие-то шесть месяцев. Передо мной же разворачивалась перспектива в мрачную клеточку и без Марсии, шутка сказать, на сорок лет.