Ранний период эпохи развитого капитализма.
Это реальная история и в то же время поучительный рассказ. А еще это фольклор (народное предание) наших шестидесятых годов.
Я родился в 1949-м. В 1961-м поступил в школу средней ступени, в 1967-м в университет. Когда началась та самая шумиха, мне исполнилось двадцать.
В прямом смысле я — дитя шестидесятых. В тот наиболее важный жизненный период, когда человек раним и незрел, мы сполна глотнули жесткого и дикого воздуха шестидесятых и, естественно, как это и было предопределено, опьянели от него. Чего там только не было, от The Doors и The Beatles до Боба Дилана.
В шестидесятых точно было что-то особенное. Так я думаю и сейчас, когда вспоминаю их, и в те годы думал. Думал, в этом времени есть что-то особенное.
Не могу сказать, чтобы я любил возвращаться мыслями в прошлое или гордился временем, воспитавшим меня (собственно говоря, кто и зачем должен гордиться каким-то определенным отрезком времени?), я просто рассказываю все так, как оно было на самом деле. Да, во всем этом, несомненно, было что-то особенное. Хотя, как я полагаю, само по себе оно не было чем-то исключительным.
Жар, возникающий при смене эпохи, обещания, провозглашаемые повсеместно, определенный блеск, возникающий при рождении определенных вещей в определенный период, роковое нетерпение, будто смотришь в бинокль с обратной стороны, герои и негодяи, экстаз и разочарование, мученичество и отступничество, общие выкладки и детальные изложения, молчание и красноречие, а еще скучное ожидание и т. д., и т. д. Это было в любое время, есть и сейчас. Но в наше время (прошу меня простить за несколько пафосное выражение) все это существовало по отдельности и в такой форме, что можно было схватить рукой. Все было разложено по своим полочкам. К тому же в отличие от сегодняшнего времени, если ты что-либо получал, к этому не прикладывалась куча таких мудреных штук, как скрытая реклама, или полезная сопутствующая информация, или купон на скидку, или опции для апгрейда. Не было такого, чтобы вам вручили охапку инструкций по эксплуатации (вот это инструкция для начинающих, вот для среднего уровня, а это издание для профессионального уровня, а вот инструкции по подключению к модели высшего уровня…). Мы просто что-то получали и уносили домой. Что-то вроде того, как в лавке купить цыпленка[1]. Все очень дико и примитивно. Вероятно, это была последняя эпоха, в которую такая модель поведения была в ходу.
Ранний период эпохи развитого капитализма. Поговорим о девушках. О нас, с нашими почти новенькими органами репродукции, и о них, все еще девственницах в ту пору, о наших взрывных, приятных и грустных сексуальных отношениях. Это будет одной из тем моей истории.
Прежде всего поговорим о девственности. (При слове «девственность» у меня возникает ассоциация с весенним полем поутру в хорошую погоду. Интересно почему?)
В шестидесятые годы девственность еще имела большое значение по сравнению с теперешним днем. По моим ощущениям (естественно, я не проводил анкетирования, поэтому могу говорить лишь приблизительно), в нашем поколении девушек, потерявших девственность до двадцати лет, не было и пятидесяти процентов. По крайней мере, в моем окружении процент был приблизительно таким. То есть почти половина девушек, сознательно или нет, еще уважали свою девственность.
Сейчас я думаю, что большинство девушек в наши времена (скажем, занимающих промежуточную позицию), были они девственницами или нет, терзались в душе. С одной стороны, не могли допустить, что в наше-то время девственность все еще важна, с другой — не могли утверждать, что в ней нет смысла и все это глупости. Скажем начистоту, это была проблема развития ситуации. Все зависело от обстоятельств и партнеров. На мой взгляд, довольно обоснованная точка зрения и жизненная позиция.
Существовали либералки и консерваторы, которые с двух сторон теснили это относительно «молчаливое большинство». Были девчонки, считавшие секс спортом, а были и те, кто верил, что необходимо оставаться девственницей до брака. Среди мужчин были те, кто считал, что если жениться, то только на девственнице.
Это относится к любому времени, люди бывают разные, и ценности бывают разные. Однако отличие шестидесятых от соседствующих с ними периодов заключалось в том, что мы верили: если эта эпоха сможет получить развитие, то разницу в системе ценностей людей можно будет искоренить.
Миру мир.
Это рассказ о моем знакомом.
Мы учились вместе в старших классах. Если сказать о нем в двух словах, это был парень, который мог все. У него были хорошие отметки, он занимался спортом, был приветливым, настоящим лидером. Не красавец, однако лицо у него было очень чистое и хорошее. Естественно, он всегда становился старостой класса. У него был хороший голос, и он здорово пел. И язык подвешен. Когда в классе шли обсуждения, в конце он всегда подытоживал сказанное. Конечно же, его высказывания были далеки от оригинальности. Но кому, скажите мне, нужны оригинальные суждения во время классных дискуссий. Все, что нам было нужно,— побыстрее развязаться с этим делом. И стоило ему высказаться, как все заканчивалось в то время, что и должно. В этом смысле можно сказать, что парень был настоящий клад. В мире столько ситуаций, при которых требуется нечто неоригинальное. На самом деле таких ситуаций большинство.
К тому же он с уважением относился к таким понятиям, как дисциплина и совесть. Если кто-то валял дурака или шумел во время самостоятельных занятий, то он мягко обращал на это внимание. Он и не думал делать замечания. Я никогда не мог представить себе, о чем думает такой парень. Порой хотелось даже отделить его голову от тела и встряхнуть. Интересно, какой вышел бы звук? Но среди девчонок он был популярен. Стоило ему встать в классе и сказать чтонибудь, как девчонки смотрели на него глазами, полными восторга. Встретится непонятная задачка по математике — бегут к нему. Он был популярнее меня в двадцать семь раз. Вот такой был парень.
Те из вас, кто учился в муниципальных школах, полагаю, знают, что бывают парни такого склада. В каждом классе есть хотя бы один, а если нет, то класс не может как следует функционировать. В течение долгого времени мы получаем школьное образование и естественным образом приучаемся к этому жизненному принципу — независимо от того, нравится нам это или нет, в группе мы должны признавать и принимать людей такого типа. Вот какое знание я почерпнул в школе.
Однако стоит ли упоминать, что лично я не оченьто люблю таких людей. Не схожусь с ними. Как бы это сказать поточнее — мне нравятся люди более несовершенные, в которых больше реальности. Поэтому, учась год в одном классе, мы почти совсем не общались. Даже и не переговаривались. По-настоящему в первый раз я разговаривал с ним на летних каникулах уже на первом курсе университета. Он ходил в ту же автошколу, мы несколько раз болтали. Убивая время, вместе пили чай. Автошкола, без шуток, весьма скучное местечко, тут уж захочешь поговорить с любым мало-мальски знакомым. Я не помню, о чем мы с ним беседовали, однако плохого впечатления у меня не осталось. Ни хорошего, ни плохого — удивительно, но впечатления не осталось никакого (впрочем, мы недолго с ним и прообщались: прежде чем я получил временные права, умудрился разругаться с инструктором и с треском оттуда вылететь).
Еще я помню, что у него была подруга. Девчонка из другого класса, первая красавица во всей школе. Красавица, отличница, спортсменка, лидер по характеру, во время классных дискуссий всегда подытоживала сказанное остальными. В любом классе обязательно есть хотя бы одна такая девчонка.
Короче говоря, они подходили друг другу.
Я видел их повсюду. Во время обеда они часто сидели в углу школьного двора и беседовали. А еще ждали друг друга, чтобы вместе пойти домой. Ездили на одной электричке, а выходили на разных станциях. Он занимался в футбольной секции, она в ESS. (Не знаю, существует ли до сих пор слово ESS. Попросту говоря, кружок английского языка.) Когда время окончания их внеклассных занятий не совпадало, тот, кто освобождался первым, занимался в библиотеке. Казалось, что они всегда вместе, когда выдается свободная минута. И они все время говорили и говорили. Помню, на меня производило впечатление то, что люди могут так часто и много говорить.
Ни один из нас (я говорю о себе и своих несовершенных приятелях) никогда не подтрунивал над ними. Даже не обсуждали. Потому что у нас не было времени думать о таких пустяках. Эта пара существовала как нечто само собой разумеющееся. Мистер и Мисс Клин. Словно из рекламы зубного порошка. Нас абсолютно не занимало то, о чем они думают, что делают. Больше всего нас интересовал реальный мир. Политика, рок, секс и наркотики. Мы шли в аптеку и, борясь с собой, покупали презервативы, учились одной рукой расстегивать лифчик. Услышав о том, что место LSD займет порошок из бананов, мы перемалывали бананы и набивали ими трубки. Найдя траву, похожую на коноплю, мы высушивали и сворачивали самокрутки. Конечно, эффекта никакого не было. Но все это нравилось нам и так. Это было похоже на праздник. И мы балдели от всего, связанного с этим праздником.
Кто же в такое время заинтересуется парочкой типа Мистер и Мисс Клин?
Конечно, мы были глупые и заносчивые. Мы совершенно не понимали, что такое жизнь. В реальном мире не существует Мистера и Мисс Клин. Это иллюзия. Такое существует разве что в Диснейленде или рекламе зубного порошка. Но уровень наших иллюзий и их иллюзий не так уж и различался.
Это рассказ о них. Не особенно веселый рассказ и не особенно дидактичный. И все же это рассказ о них и о нас самих. Поэтому я и называю его фольклором.
Этот рассказ я услышал от него самого. Мы болтали о том о сем за бокалом вина, и вдруг всплыла эта история. Поэтому, строго говоря, ее, возможно, и нельзя назвать реальной. В ней есть фрагменты, которые я прослушал и забыл, а детали описал, опираясь на свое воображение. А для того, чтобы не создавать неудобств реальным персонажам, я специально (но так, чтобы не повредить канвы этой истории) кое-что приписал от себя. Однако на самом деле почти так все и было. Пусть я забыл какие-то детали, я и сейчас помню интонацию, с которой он об этом говорил. Когда пишешь на основании чьих-то слов, самое важное — это воспроизвести интонацию рассказа. Если ухватишь интонацию, история станет правдивой. Насколько бы она ни отличалась от реальных событий, она станет правдивой. Отклонения от реальности только увеличивают правдоподобность истории. И наоборот, в этом мире столько историй, в которых все является реальностью, но при этом они совершенно не правдивы. Такие истории, как правило, скучны, а в каких-то ситуациях еще и опасны. Такое чуешь носом.
Хочу сделать еще одну оговорку: рассказчик он был так себе. Щедрый боженька, без разбора наделивший его всем остальным, кажется, не дал лишь способностей рассказывать. (Может, умение петь пастушьи пасторали ни к чему в современном мире.) Поэтому признаюсь: слушая его рассказ, я несколько раз хотел было зевнуть (но, конечно же, этого не делал). То он неоправданно отклонялся от темы. То разговор крутился на одном месте. И, кроме того, чтобы вспомнить реальные события, нужно было время. Он хватал части историй, осторожно всматривался в них и, когда убеждался, что здесь нет ошибок, выкладывал на стол одну за другой. Однако сам порядок иногда был ошибочен. Я, как писатель, как профессиональный рассказчик, поменял порядок фрагментов и с помощью клея аккуратно собрал их воедино.
Невероятно, но мы встретились с ним в Центральной Италии, в городе Лукке.
В то время я снимал квартиру в Риме. Жена по делам вернулась в Японию, и я в одиночестве наслаждался неспешным путешествием на поезде. Посетив Венецию, Верону, Мантую, Модену, я прибыл в Лукку. В Лукке я был уже второй раз. Спокойный, хороший город. А на его окраине был ресторан, в котором подавали изумительные грибы.
Он приехал в Лукку по торговым делам. Так совпало, что мы остановились в одной гостинице.
Мир тесен.
В тот вечер каждый из нас по отдельности ужинал в ресторане. И я, и он путешествовали в одиночку, и тому и другому было скучно. С возрастом путешествовать в одиночку становится скучно. В молодости все совсем иначе. Пускай в одиночку, да как угодно, куда ни поедешь, путешествие приносит столько радости. А вот с возрастом все пропадает. Приятно путешествовать одному только первые два-три дня. Но постепенно начинают раздражать пейзажи, в ушах стоит гомон голосов. Закрываешь глаза и сразу вспоминаешь что-нибудь противное из прошлого. Обременительно есть в ресторане. Время ожидания электрички тянется до абсурда долго. То и дело смотришь на часы. Говорить на иностранном языке становится работой.
Поэтому, увидев друг друга, я думаю, мы оба вздохнули с облегчением. Мы уселись за столик перед камином, заказали отличное красное вино, съели закуску из грибов, съели пасту с грибами, съели грибы арросто.
Он приехал в Лукку закупать мебель. Управлял фирмой, специализирующейся на импорте мебели из Европы. Естественно, дела его шли успешно. Он не особенно этим хвастался и ни на что не намекал (передавая мне свою визитку, сказал, что у него маленькая фирма), но с первого взгляда было понятно, что он добился успеха в жизни. Его одежда, манера разговора, выражение, жесты, сам воздух, витавший вокруг него, говорили об этом. Успех таким людям, как он, очень идет. Даже приятно становится от этого.
Он признался, что читал все мои романы.
— У нас с тобой, вероятно, разные взгляды и цели,— сказал он.— Но я считаю, здорово, когда у тебя получается рассказать что-то чужим людям.
Честное мнение.
— Хорошо, когда получается рассказать умело,— отозвался я.
Сначала мы говорили о том, что за страна Италия. О том, что расписания поездов никто не соблюдает, о том, что заказы в ресторане обслуживаются долго. Но не помню почему, когда принесли вторую бутылку кьянти, он уже начал свой рассказ. Я слушал его, время от времени поддакивая. Думаю, он давно уже хотел поговорить с кем-нибудь об этом. Однако не мог же с первым встречным. Не будь он сейчас в этом приятном ресторане, в маленьком городке в Центральной Италии, не будь это выдержанное «Корте Буона», не гори огонь в камине, возможно, все так бы и закончилось ничем.
Но он рассказал.
— Я давно уже думал, что я скучный человек,— сказал он.— Даже в детстве я был ребенком, который не умел шалить. Вокруг меня всегда была какая-то рамка, и я жил, следя за тем, чтобы не выйти за ее пределы. Всегда перед глазами было нечто вроде генеральной линии. Похоже на дружелюбную высокоскоростную магистраль. В этом направлении возьмите правую полосу, дальше поворот, запрет обгона. Если действовать согласно этим инструкциям, все будет хорошо. Все, что угодно. А за такое поведение меня все хвалили. Все восхищались. В детстве я думал, что и все остальные видят то, что вижу я. Но потом я понял, что это не так.
Он некоторое время смотрел на огонь сквозь бокал.
— Моя жизнь, по крайней мере ее начало, в этом смысле шла как по маслу. Не было проблем, которые можно было бы назвать проблемами. Но взамен я никак не мог ухватить смысла собственной жизни. По мере того как я взрослел, эти мысли становились только мрачнее. Я не понимал, чего я хочу. Синдром отличника. Ведь и математика мне дается, и по-английски говорю, и спортом занимаюсь, могу все, что угодно. Родители хвалят, учителя говорят, нет никаких проблем, могу поступить в хороший университет. Однако к чему я иду, что я хочу делать, этого я не понимаю. Я совершенно не знал, какой факультет университета мне выбрать. Идти ли мне в юриспруденцию, или в инженерное дело, или в медицину. Мне бы все подошло. Думаю, я бы все смог. Но ничего, чтобы я чувствовал: вот оно. Поэтому, как и велели родители, я поступил на юридический факультет Токийского университета. Потому что мне сказали, что это больше всего мне подходит. Но у меня не было точного курса.— Он еще глотнул вина.— Ты помнишь мою подругу в старших классах?
— Кажется, Фудзисава,— сказал я, случайно вспомнив имя.
Уверен не был, однако попал.
— Фудзисава Ёсико,— кивнул он.— Она была такой же, как я. Я ее любил. Любил быть рядом с ней и разговаривать. Я мог рассказать ей все, что было у меня на душе, а она понимала, о чем я говорю. Мы могли разговаривать сколько угодно. Это было так здорово. Ведь до того, как я встретил ее, у меня не было ни одного друга, с которым я мог бы по-настоящему поговорить.
Он и Фудзисава Ёсико были своего рода психологическими близнецами. Окружение, в котором они воспитывались, до противности было похоже. Оба были симпатичными, отличниками, прирожденными лидерами. Суперзвезды своих классов. Их семьи были обеспеченными, отношения между родителями — плохими. Мать чуть старше отца, отец завел женщину на стороне и не возвращался домой. Они не разводились, потому что боялись осуждения общества. В семьях власть принадлежала матерям. Естественно, они внушали: что бы ты ни делал, нужно быть первым. Ни у того ни у другого не было близких друзей. Оба пользовались популярностью. Однако друзей не было. Непонятно почему. Наверное, обычные, несовершенные люди себе в друзья выбирают таких же несовершенных, как и они сами. Они всегда были одиноки, всегда чувствовали давление.
Однако по случайности подружились. Открылись друг другу и наконец стали парой. Всегда вместе обедали, вместе возвращались из школы. Если выдавалась свободная минутка, садились рядом и беседовали. Было столько всего, о чем они должны были поговорить. По воскресеньям вместе делали домашние задания. Когда оставались только вдвоем, они могли обрести покой. Они понимали друг друга словно себя самих. Они неустанно говорили о том чувстве одиночества, утраты, беспокойства и даже о мечтах, которые были у них прежде.
Раз в неделю они стали заниматься петтингом. Либо у него, либо у нее. И там, и там дома почти никого не было (отец не жил в семье, а мать часто отлучалась по делам), и это все упрощало. Их правилом было — не снимать одежды. И использовать только пальцы. И вот так минут десять или пятнадцать они страстно обнимались, будто в погоне за чем-то, а затем садились за один стол и делали уроки.
Поправляя подол юбки, она говорила: «Ну, наверное, этого хватит? Давай заниматься». Их успехи были одинаковыми, поэтому они могли наслаждаться учебой, словно игрой. Задачки по математике решали на время, кто первый. Учеба не была им в тягость.
В этом они находили свое второе «я». Это было очень интересно, сказал он. Можно назвать это и глупостью, но было интересно. Подобную радость, наверное, могут понять только люди нашего типа.
Однако его не могли абсолютно удовлетворять подобные отношения. Он чувствовал, что чего-то недостает. Да, он хотел с ней спать. Он нуждался в настоящем сексе. Он назвал это «физическим единением». Ему это было необходимо. Благодаря этому мы сможем ощутить больше свободы, больше понять друг друга, думал он. Для него это был совершенно естественный переход в их чувствах.
Однако она видела ситуацию совершенно с иной точки. Поджав губы, она качала головой.
— Я очень люблю тебя. Однако хочу сохранить девственность до брака,— сказала она спокойно.
Какие бы слова он ни подбирал, чтобы убедить ее, она не хотела к нему прислушиваться.
— Я тебя люблю, очень. Но это совершенно другое. Я четко для себя это решила. Я знаю, что делаю тебе плохо, но потерпи. Прошу тебя. Если ты и правда меня любишь, ведь сможешь потерпеть?
— Когда тебе такое говорят, остается лишь отнестись к этому с уважением,— сказал он мне.— Это проблема жизненной позиции, и убедить человека против воли невозможно. Для меня было неважно, девственница девушка или нет. Даже если бы девушка, на которой я женился, не была девственницей, не думаю, чтобы меня это особенно тронуло. Я не придерживался радикальных взглядов и не был романтиком, однако это не значит, что я консерватор. Я просто реалист. А что там с девственностью — так я не считаю это какой-то важной проблемой. Главное, чтобы мужчина и женщина как следует понимали друг друга.
Так я думал. Но это было лишь мое мнение. Я не мог ей его навязать. Она рисует себе жизнь вот такой. Поэтому я терпел. И мы занимались петтингом, засунув руки под одежду. Вы же приблизительно понимаете, как это делается?
— Приблизительно понимаю,— сказал я. У меня тоже есть такие воспоминания.
Он немного покраснел. А затем улыбнулся.
— Это само по себе тоже неплохо. Просто, остановившись на этом, я никак не мог расслабиться всей душой. Для меня это было чем-то промежуточным. Мне хотелось, не прячась ни за чем, соединиться с ней. Чтобы я обладал ею, а она мною. Мне хотелось такого знака. Конечно же, было и физическое желание. Но не только оно. Речь о физическом единении. Я ни разу в своей жизни еще не переживал чувства единения. Я всегда был одинок. Всегда был зажат рамками. Я хотел освободиться. Мне казалось, что, обретя свободу, я смогу обнаружить свой собственный образ, виденный прежде лишь смутно. Мне казалось, что, став с ней одним целым, я смогу избавиться от рамок, контролировавших меня.
— Но ничего не получилось? — спросил я.
— Не получилось,— сказал он.
И какое-то время вглядывался в дрова, горевшие в камине. Его взгляд стал удивительно плоским.
— Не получилось до самого конца,— сказал он.
Он даже серьезно думал над тем, чтобы жениться на ней. Решительно сделал предложение. Когда мы окончим университет, то сможем пожениться. К этому никаких препятствий. А обручиться можно даже раньше. Она несколько секунд смотрела на него. А затем улыбнулась. Эта была такая прекрасная улыбка. Наверняка она обрадовалась его словам. Но в то же время в этой улыбке была какая-то грусть, было спокойствие, с каким человек, видавший виды, может выслушивать незрелые, хоть и справедливые доводы младшего по возрасту. По крайней мере, ему так показалось.
— Послушай, это невозможно. Мы с тобой не сможем пожениться. Я выйду замуж за человека старше меня, а ты женишься на ком-то младше себя. Это ведь принято в нашем мире. Женщина развивается быстрее, чем мужчина. И быстрее стареет. Ты пока еще не понимаешь толком жизни. Даже если мы и поженились бы после университета, у нас бы наверняка ничего не получилось. Наверное, мы не сможем быть такими, как сейчас. Конечно, я люблю тебя. Никогда я не любила никого, кроме тебя. Но это совершенно другое. («Это совершенно другое» — было ее присказкой). Сейчас мы школьники, ограждены от многих вещей. Но внешний мир не такой. Он больше и реальнее. Мы должны будем приспособиться к нему.