До сих пор мы обсуждали проблемы обращения к собственному опыту и все проблемы, связанные с противодействием сверхсоциализации в современной системе университетского образования. Но наше время создает еще одну проблему — слишком легкий доступ к данным! Современное государство не препятствует научным исследованиям. Напротив, оно с энтузиазмом их поощряет, являясь крупным потребителем результатов таких исследований. И таких крупных потребителей становится все больше и больше. В 1962 г. в Норвегии занятое население составляло 1,6 млн человек, В 1994 г. число работающих достигло 2,1 млн. В 1962 г. на государственной службе находилось 200 тыс. человек, а в 1994 г. уже 630 тыс. (цифры еще официально не опубликованы). Образовательный уровень этих служащих непрерывно повышается, и они проявляют все больший интерес к общественным наукам. В прежнее время в министерствах было полно юристов. Как отметил Ауберт, юристы были необходимы для создания национальных государств. Затем появились экономисты, после них политологи, а теперь туда приходят социологи и даже криминологи. Создаются великолепные возможности для тех, кто ищет работу, и одновременно появляется опасность для научных исследований. Опасность заключается в том, что эти новые государственные служащие знают, что им нужно от исследований. Они хотят получить помощь в управлении государством. Они поощряют такие исследования и стремятся использовать их результаты. Им нужны исследования проблем в том виде, в каком эти проблемы определяет государство. Таким образом, проблема исследователя во взаимоотношениях с государством состоит не в том, чтобы получить доступ к данным, а скорее в том, чтобы избежать подходов к научным проблемам, навязываемых государственными чиновниками.
В середине семестра к нашему институту обратились с просьбой дать оценку работе так называемых "konflikrad" (конфликтных комиссий), где разбираются споры. Таких комиссий в Норвегии 44, и обходятся они государству в 7 млн долларов в год. Правительство захотело выяснить, правильно ли расходуются государственные средства и насколько эффективны эти комиссии при разрешении конфликтов. И, разумеется, наш институт, а в данном случае конкретно я, сразу же столкнулся с проблемами.
Хотя мне большую часть жизни приходилось работать с конфликтами, я не совсем себе представляю, что же такое конфликт. Более того— а что значит его урегулирование? Может быть, это когда стороны конфликта прекращают драться и оскорблять друг друга, примиряются, подписывают соглашение, начинают сотрудничать, становятся друзьями? А что такое здесь эффективность? Можно ли тут выработать какую-нибудь мерку, основываясь на длительности периода между получением первичной информации о начале конфликта и временем, когда регистрируется некоего рода “решение”. “Не более энного количества недель!”, — требует государство. Но на днях нам позвонил фермер из горной долины. Он был членом комиссии и решил отказаться от этой должности после того, как получил инструкции от Министерства юстиции, в которых указывалось, что все конфликты должны быть урегулированы за это самое энное количество недель. Как в свойственной для жителей этого района страны спокойной манере сказал нам этот фермер, “у нас в долине так дела не делаются”. В тот день, когда он позвонил, было открытие ежегодной охоты на лосей, а вскоре должен был начаться последний этап уборки урожая. “Сейчас не время для переговоров”, — сказал он. Когда он уйдет из комиссии, его, вероятно, заменит кто-нибудь с регулярным рабочим днем — какой-нибудь чиновник центральной или местной администрации. В тех местах других работников с регулярным рабочим днем нет. Новый член комиссии наверняка будет четко выдерживать сроки, спущенные из министерства. Но чей же подход будет более эффективным?
У нас возникает и другая проблема при выполнении исследований по заказу государства— та же проблема, с которой сталкиваешься при большей части прикладных исследований. Остается так мало времени, чтобы разрушить то, что мы строим! При проведении многих исследований есть несколько стадий. Вначале— медовый месяц, когда ученый часто погружается в исследуемый материал, затем период критики, и наконец, хочется надеяться, зрелый период творческого слияния энтузиазма и критического осмысления. В старые времена антропологи возвращались домой без спешки на пароходах, и у них было время все обдумать еще раз, прежде чем представить свои открытия научной общественности. А от исследователей по заказам государства постоянно требуют сообщать о результатах в министерства. Таким образом, ученый может застрять на первом этапе — на этапе медового месяца за счет государства. Слишком мало времени остается на мечтания, в процессе которых можно бы обнаружить интересные и неожиданные аналогии с изучаемыми явлениями. Шахматисты, причем хорошие шахматисты, утверждают, что только 20 % ходов делаются на сознательном уровне. Остальное все происходит как бы не наяву. Ученым это чувство знакомо. Если иногда нам повезет и нас посетит какое-то важное озарение, то это часто бывает в мечтательном состоянии или в то время, когда мы занимаемся чем-то посторонним. Конечно, трудно попросить государство дать вам полгода на мечтания.
Неотразимые архивы
Большей опасностью, чем прямые вопросы представителей государства, являются подразумеваемые ответы, заложенные в архивах. Для современных исследований проблемой является не запрет доступа к официальным документам (конечно, другое дело, если речь идет о тайных операциях или государственных секретах), а то, что обычно наш доступ к ним слишком облегчен, причем это доступ не к первичным данным, а к данным, уже обработанным официальными органами, данным, значение которых уже официально утверждено.
Все говорят, что мы сейчас переживаем революцию— электронную революцию. Большинство считает, что это отлично, и это действительно отлично. Можно создавать крупные, хорошо организованные файлы, и этим и занимаются суды, полиция, тюремные власти, иммиграционная служба, учреждения здравоохранения и социального обеспечения. Ученым остается только руку протянуть. Мы можем сравнивать местные данные местных файлов, общенациональных файлов и международных файлов — количество вариантов тут бесконечно. Мы можем получить данные всех уголовных дел по изнасилованиям, растратам для всей страны или для нескольких стран сразу — с разбивкой по полу, возрасту и уровню образования. И мы можем применить великолепные статистические методы, демонстрируя, каким образом А. соотносится с В., но не с С. Я хочу подчеркнуть, что для некоторых целей все это может отлично подойти. Очень важно, чтобы у властей был хорошо налажен учет всех их действий и чтобы у посторонних также был доступ к этой информации. Особое значение это приобретает, когда речь идет о правовых институтах. Целью наказания является намеренное причинение боли. Обществу нужна ясная картина того, какие действия предпринимают власти и по отношению к кому. При изучении проблем управления обществом эти файлы также очень полезны в качестве индикаторов того, как функционирует система власти. Но они нужны как показатели системного поведения, а не как показатели преступности! Статистические данные такого рода действий основаны на государственных категориях, т. е. категориях, полезных для административных органов. Распределение на категории такого типа начинается там, где для большей части научных целей мы как ученые должны остановиться.
Интересующая нас последовательность подхода к проблеме чаще всего выглядит так:
— действие,
— вид социальной системы, в рамках которой оно произошло,
— интересы, которым служит классификация,
— вид классификации внутри социальной системы (желательное — нейтральное — нежелательное).
Основная проблема, которую нам следует выяснить, такова: какого рода система производит какого рода классификацию/оценку действия в диапазоне “желательное—нежелательное”? А если оно считается нежелательным, то какого рода эта нежелательность, т. е. какое значение придается этому действию? Одно и то же нежелательное действие можно классифицировать как:
— вызванное болезнью;
— вызванное сумасшествием;
— плохое;
— злонамеренное;
— преступное.
Если мы принимаем государственные категории в качестве нашей точки отсчета, то оказываемся пленниками значений, приданных этим действиям официальной системой регистрации. Поэтому мы подвергаемся опасности потерять из виду огромное количество возможных альтернативных значений.
Используя данные опросов (частных или государственных), основанных на сообщениях самих правонарушителей о своих нарушениях или показаниях жертв преступления, мы часто поступаем так же и тем самым попадаем в ловушку исследовательских категорий. Но сами действия не являются категориями, они в них попадают. Преступности не существует. Преступность создается в результате долгого процесса принятия решений. Или, говоря словами Хульсма-на: “Преступность не обладает онтологической реальностью. Преступность — это не объект, а продукт политики в области уголовного права. Криминализация— один из многих способов создания общественной реальности”. Беря за исходную точку категории, созданные другими, мы потеряли возможность альтернативных интерпретаций исходного события. Такая независимость интерпретации приобретает особое значение при исследованиях проблем правонарушений и управления обществом. В этой области считается нормальным положение, когда возникают конфликты относительно того, какое значение следует придать тем или иным явлениям. Поэтому ключевой областью в криминологии обязательно должно быть тщательное наблюдение за процессом создания значений.
Не удивительно, что исследования на потребу государства и с использованием официальных документов часто приводят к получению тривиальных результатов — ведь они основываются на уже обработанных данных. Эти исследования начинаются с принятия за исходные тех данных, которым уже придано официальное значение. Ученые не сталкиваются непосредственно ни с действиями, ни с деятелями, ни с противоречивыми интерпретациями того, что же на самом деле произошло, какое первоначальное значение придавалось участникам драматических событий в то время, когда они разворачивались. Мы также не знаем, какое значение могли бы им придать мы как непосредственные и эмоционально вовлеченные в ситуацию наблюдатели. Чтобы понять и сформулировать это значение, необходимо быть на месте события, участвовать в нем и наблюдать его. В таких случаях мы получаем тысячи наблюдений, релевантных для нашего понимания нескольких участников события. И это называется “сырыми” данными, в то время как несколько наблюдений о тысячах людей, которые легко извлечь из официальных документов, называются “реальными” данными.
Тут какая-то тайна. Глубокие, подробные и весьма объемные сведения об ограниченном количестве действий и деятелей, собранные самими учеными, классифицируются как “сырые” данные, в то время как несколько наблюдений о большом количестве лиц, собранные чиновниками, называются “реальными” данными, и в некоторых научных кругах они даже считаются более престижными, чем объемные сведения о небольшом количестве людей. Может быть, здесь следует поменять терминологию? Вместо противопоставления “сырых” и “реальных” данных в наших исследованиях нам следует говорить о противопоставлении “ближних” и “дальних” данных? Мы можем также, как это указано в табл. 1, провести различие между прямыми и косвенными наблюдениями.
В левом верхнем углу мы находим исследования, основанные на личных наблюдениях участников, а в правом — дневники великих исследователей, давших значительную часть материала для наших первых социологов и антропологов, которыми мы справедливо восхищаемся. Здесь же мы находим исторические источники. Ладюри получил данные для своего исследования по деревне Монтайу из ватиканских архивов. 95 Дальними, но прямыми могут быть материалы наблюдений, полученные антропологом, не знающим языка местного племени. Европеец, пришедший на матч американского футбола, в принципе может столкнуться с теми же трудностями при попытке понять правила игры. И наконец, в правом нижнем углу таблицы мы находим исследования, основанные на дальних и косвенных наблюдениях. Верхний левый и нижний правый пункты таблицы контрастируют между собой. Когда усиливается влияние государства, меняется организация научного процесса и система подготовки ученых, а также появляются новые технические возможности, то зона действий, представленных справа внизу постоянно расширяется. Настало время противодействовать такому развитию событий и четко придерживаться нашей исходной позиции — основным материалом для нашей научной деятельности являются действия, а не преступления.