– Это же я, – тихо проговорил Иван. – Погляди на меня! Я люблю тебя! Я так долго ждал нашей встречи!
Алена снова уткнулась лицом в хламиду, снова волна дрожи пробежала по спине ее, плач стал громким, отчаянным, горьким. У Ивана сердце пронзило острейшей иглой жалости и боли. Он готов бьы ползти к ней, вымаливать прощения, целовать ноги, подол этой драной хламиды.
И все же внутренняя скрытая сила удерживала его, заставляла делать иное, наливая ноги свинцом.
– Погляди на меня! – закричал он.
Плач перешел в жуткое стенание, в пронзительный крик‑вой, в истерические взвизгиваний и хрипения.
– Посмотри на меня!!
Она приподняла голову, будто подчиняясь требованию, закрыла лицо ладонями. И снова меж ними проглядывал один глаз, левый, но смотрел он странно и страшно, ледяным взглядом, совершенно не сочетавшимся с завываниями и плачем. Вот уже и пена потекла пузырящаяся по рукам, затряслась голова, забилось в конвульсиях все тело.
– Смотри на меня!!!
Руки упали безвольными плетями.
И Иван увидал ее лицо. Но лишь первый миг это было ее лицом, Аленкиным. А спустя этот краткий миг стало происходить что‑то чудовищное, невозможное – острым клинком вытягивался ведьмачий нос, проваливались щеки, заострялись скулы, покрывался колючей рыжей щетиной костистый подбородок, когти вырастали на месте ногтей, и переходил плач в злобный рык, в клокотание звериное. Оборотень! Снова оборотень!
Иван прыгнул вперед, ударяя сразу двумя ногами, ломая грудную клетку поганому чудищу. И снова завяз, снова погряз в трясине колдовской плоти, еле извернулся, упал, откатился. И бросился снова. Он бил гадину беспощадно, бил смертным боем – руками, ногами, локтями, коленями, головой. Бил, отскакивал и снова бил. И всякий раз ему самому доставалось крепко – острые когти оборотня изорвали одежду и кожу на лице и руках, кривые клыки впивались в мясо, выдирая куски, кровь сочилась отовсюду, он слабел. А оборотень набирал силы, становился все больше, выше, шире, страшнее. Он уже на две головы возвышался над Иваном. И теперь он бросался на человека, Иван еле успевал уворачиваться и отбиваться. Не помогало знание особых, тайных приемов, ничего не помогало. Оборотень на глазах постигал систему «альфа» и бил Ивана его оружием, его приемами. Он бил человека древними ведическими ударами, каких и знать‑то не мог. Иван ничего не понимал, такого бойца ему встречать пока не доводилось: чудовищная нежить не просто избивала его, но уже добивала, он не мог ей ничего противопоставить, он был измучен, изранен, обескровлен, подавлен. Он ослеп и оглох от ударов и только чудом еще оставался жив. Монстр уже издевался над ним, забавлялся беззащитной и обреченной жертвой, сломленной, обессилевшей, загнанной в угол. Это было лютое избиение.
|
|
И в последний миг, падая почти бездыханным на топкую землю, усеянную палой листвой, Иван всего на какое‑то мгновение, чудом сумел собраться – это был отчаянный, полубезумный всплеск сил и воли. Он выскользнул из‑под смертного удара костистого и когтистого кулака, вскочил на ноги, всем телом навалился на ствол ближайшей осины, сломал ее, расщепив вдоль узкого ствола, выдрал, вскинул, выставил вперед и, ничего не видя, ничего не слыша, бросился на оборотня.
– Стой! – прогремело сзади голосом Авварона Зурр бан‑Турга. – Не смей этого делать! Ты убьешь его!
|
|
Но Иван ничего не слышал.
Он уже вонзал острый конец осины прямо в сердце чудовищу.
– Остановись! Это же твой сын!
Нет! Иван не слышал. И не верил.
Он загонял осину все глубже.
Он задыхался, обливался кровью, но добивал оборотня.
– Убийца!!! – вопил гнусно и истошно Авварон.
Иван опрокинул оборотня. Теперь он стоял, еле удерживаясь на ногах, опираясь всем телом на осиновый кол, изнемогая от нахлынувшей слабости. Но сквозь кровь, сквозь боль и мрак он видел, как жуткое, кошмарное чудище истекает черной кровью, уменьшается, превращается в человека – хлипкого, голого, трясущегося, скребущего землю ногтями и молящего о пощаде.
Да, молящего о пощаде с пронзенным сердцем.
– Ты убил собственного сына! – зловеще прошептал из‑за левого плеча Авварон. – Я же сказал тебе, Иван, что будет встреча с сыночком. Ты сам просил об этом, ты что – забыл? Забыл! А потом убил его. Убийца!
– Врешь, сволочь! – прохрипел Иван.
Человек извивался, стонал, тянул руки к нему, к Ивану, глаза его были налиты непостижимым отчаянием.
Нет, Иван не верил, он ничему не желал верить, он давил на осину, пригвождая оборотня к земле.
– Ну и дурак, – прошипел напоследок Авварон. – Убивец ты! – И отвернулся. И пошел прочь. А пройдя три шага, обернулся черным вороном – и улетел, канул во мраке.
Дурак? Убивец? Иван резко выдернул осину из груди оборотня. Упал. Он не мог стоять на ногах. Но он просипел, вопрошая:
– Правда это?
Оборотень не ответил. Рана у него на груди медленно затягивалась. Иван заглянул в глаза оборотня. Это были серые, глубокие глаза Аленки. Оба глаза, а не один левый.
|
|
Такие глаза не могли появиться в этом проклятом мире сами по себе. И это были не глаза оборотня, это были глаза его сына. Значит, он родился. Значит, он выжил и стал вот таким.
– Ты живой? – спросил Иван.
– Я не умру, – глухо ответил сын‑оборотень. – Ты пожалел меня. Зачем?!
– Много будешь знать, скоро состаришься, – пробубнил Иван. – Тебе мать ничего про меня не рассказывала?
– У меня не было матери, – вызывающе проговорил оборотень, – я сын Пристанища.
– Ты мой сын, – сказал Иван. – Погляди на меня, и ты узнаешь себя.
Теперь, когда оборотень был в своем собственном облике, он и впрямь казался почти двойником Ивана – тот же нос, тот же лоб, подбородок, вот шрама над бровью нет. А роста почти такого же, и пальцы на руках, и даже уши, щеки… только глаза были ее; Аленины! Вот так встреча!
Иван чувствовал, что теперь сын‑оборотень не сделает ему ничего плохого, хотя и не поверил ему, хотя и не признал. Но еще он чувствовал, что вот‑вот потеряет сознание, еще немного и даже этот призрачно‑мертвенный свет луны смеркнется, и он погрузится во мрак. И тогда Иван рванул ворот, снял с шеи маленький железный крестик на цепочке, подполз к сыну и надел на него. Тот передернулся, выгнулся, захрипел.
– Носи! И не снимай! – приказал Иван. – Ты мой вечный должник! Я тебе жизнь вернул… Дал, а потом вернул! Понял? Ты меня понял?! Не снимай никогда…
Иван провалился во мглу. Но последнее, что увидал перед провалом было встревоженное и совсем человеческое, вопрошающее лицо с серыми глазами, лицо, склоненное над ним. О чем сын хотел его спросить. О чем?!
И‑ван так и не узнал этого.
Две безликие тени возникли перед карликом Цаем ван Дау внезапно. Но он сразу понял, кто это.
– Ты хотел уйти от нас? – сокрушенно, почти плача, вопросила одна из теней.
Цай промолчал, он знал, что теперь разговоры бесполезны, все будет зависеть не от его ответов, а от того, какие инструкции получили в Синдикате серые стражи.
Они могут просто взять да пропустить через его позвоночник ку‑разряд – и это будет крышка, четвертого разряда Цай ван Дау не выдержит, и ни одна из комиссий не установит, что он умер насильственной смертью.
Но тени словно читали его несложные мысли:
– Не бойся, – ласково прошипела другая, – ты еще нужен Синдикату, тебя не ликвидируют… пока. Но примерно накажут, чтоб впредь неповадно было, и другим в науку!
Цай молчал.
Первая тень неторопливо оглядела камеру, обвела липким пристальным взглядом пол, стены, потолок, сливающиеся в нечто серое и единое. И спросила, указывая мыском серого сапога на бесчувственное тело:
– А это еще что?!
– Псих, – ответил карлик Цай.
– Больной, что ли? – переспросила тень.
– Ага, больной, – равнодушно выговорил Цай. Ему теперь было на все наплевать, мечты о тихой и спокойной старости на заброшенной дальней планете канули в тар‑тарары. Ничего не будет. Ни‑че‑го!
– И чем же он болеет, позвольте узнать?
– Душою, – голос Цая совсем померк.
– А ты решил спрятаться у него в палате? Ты забыл, что в твоем мозгу сидит маленький такой дельта‑маячок, забыл, что старые и добрые друзья всегда видят тебя и никогда не бросят одного? Эх ты, Цай ван Дау, а еще отпрыск царских кровей в тридцать восьмом колене!
– Императорских! – поправил Цай.
– Чего?!
– Императорских кровей, вот чего. Только не осталось их во мне, ни хрена не осталось – всю кровь вы мою выцедили, кровопийцы! Убивайте здесь! Никуда не пойду с вами! Надоело! – Цай выпалил все это на одном дыхании и отвернулся.
– Не хочет, – с издевкой протянула одна из теней.
– Устал, небось, – сочувственно просипела другая. И тут же добавила:
– Надо ему освежающий массаж сделать, тонус поднять!
И обе тени придвинулись к Цаю на расстояние вытянутой руки, сунули руки в боковые карманы серых балахонов. Стражи Синдиката были на службе и они не имели права на сострадание.
– Я убил его… – неожиданно прохрипел лежавший на полу.
– Бредит? – вслух осведомилась одна из теней.
– Можете, убрать? – вопросом на вопрос ответила другая. И вытащила из кармана крохотный черный шарик на трубочке без рукояти – распылитель ограниченного действия. Сноп лилового искрящегося света накрыл лежащего, окутал фиолетовым облаком… и пропал, улетучился.
– Что еще за дела?! – воскликнул первый страж.
– Это фантом, – развел руками другой. – Его здесь нет, одна видимость. Сейчас проверю! – Он подошел ближе к лежащему, пнул ногой – удар был ощутим и телесен. Он пнул сильнее.
– Прости меня, я чуть не убил тебя… – снова прохрипел лежащий. И открыл глаза. Они смотрели вверх, но ничего не видели, это был отсутствующий взгляд человека, глядящего во мрак.
– Брось ты его! Не наше дело!
– Да, пора заняться этим! – он кивнул на Цая.
Цай вытаращенными глазищами, сквозь наплывающие полупрозрачные бельма смотрел на Ивана, лежащего посреди камеры, и ничего не понимал. Да, он знал, что самого Ивана нет, что лежит здесь лишь его материальная оболочка, а точнее, просто конгломерат атомов, молекул, клеток, внешне абсолютно похожий на ушедшего.
Но почему распылитель не берет этого двойника? Почему?! Цай ван Дау был не просто инженером, ученым, конструктором и создателем новейших технологий, он был еще и философом, мыслителем. И он обязан был даже перед смертью разгадать загадку, ум его проснулся, Цай ожил. Ретранс делали не на Земле, его делали не в этом веке – и все его возможности были еще неясны. Но ретранс явно гарантировал возвращение странника в его тело, то есть он обеспечивал неуничтожаемость этого тела! Теперь все менялось в корне.
Карлик Цай встал. Подошел ближе к стражам Синдиката, шершавым распухшим языком провел по кровоточащему нёбу и, глядя прямо в невыразительные глаза одного из стражей, плюнул черным сгустком ему в лицо.
Цай знал, что они могут убить его здесь, уничтожить полуматериальную оболочку, но им неподвластно его тело, оставленное в бункере… а сознание, душа, все, что спрессовано в объеме его мозга – неуничтожимы, даже если его сейчас распылят в ничто, они распылят только материю, а сам он вернется туда, откуда прибыл.
Цай громко расхохотался.
И стражи все поняли. Они осознали свое бессилие.
Один из них, оплеванный и униженный, достал из кармана платочек, размазал черную кровь по лицу. И прошипел:
– Ничего! Куда ты от нас денешься?!
Другой злорадно ухмыльнулся и уставился в упор на Цая ван Дау, беглого каторжника, наследного императора и гения подповерхностных структур. Этот гений нужен был Синдикату живым. Но ни одна из инструкций и ни один приказ не освобождали этого гения от заслуженных им наказаний, а уж степень этих наказаний дозволялось иногда определять самим серым стражам на месте.
Очнулся Иван в зеленой травушке посреди колючего полуживого кустарника. Он не сразу понял, что произошло, долго озирался, вспоминал, пока не сообразил, что Авварон, подлец и негодяй, исполнил обещанное, а потом снова впихнул его в «черный пузырь». А вот сколько прошло времени, Иван не знал. Он сидел в траве и удрученно разглядывал свои разбитые в кровь, изодранные руки. Все лицо горело от боли, кости ломило, комбинезон был черен и грязен. Жуткий сон! Да, все это было жутким, кошмарным сном, этого не могло быть в действительности, не могло, и все тут! Сын‑оборотень, осиновый кол, страшная избушка, и не избушка вовсе, а переходной шлюз, такие на Земле будут лет через тыщу, не раньше! Аленка, постаревшая до неузнаваемости, наваждение, злой, гнетущий морок!
Горло сдавливало накатывающими судорогами, измятая грудь болела, пылала – она, как и лицо, было сплошной раной, одним большим синяком‑нарывом.
Иван провел рукой по коже, – прямо под разодранным воротом, от шеи, потом на грудь", крестика не было. Неужели он и впрямь отдал его сыну‑оборотню?! Нет, скорее всего цепочка оборвалась и крестик потерялся, лежит где‑нибудь как и кристалл этот. Сон! Тягостный, черный сон! Но он сам просил о встрече, никто ему не навязывал ее. Ах, Авварон, Авварон – темная душонка, одним словом, нечисть.
Иван попробовал приподняться – тело его слушалось, но болело немилосердно, до черных кругов в глазах, до неудержимого стона. Это ж надо, как его отделали! И кто? Сыночек родной! Родимый! Плоть от плоти, кровь от крови! Оборотень! Мерзавец! Предатель! Негодяй!
Иван вдруг оборвал свои излияния… это кто еще предатель?! это кто негодяй?! Он сам их бросил и предал. И родился его сын не на Земле, а в треклятущем Пристанище, и рос в нем, по его черным и гнусным законам. Хорошо еще не стал чем‑то похуже! и не сон это, а явь, чистая явь! Иван глухо, с надрывом застонал.
Но тут же вновь люто сдавило виски, бросило наземь, замутило, закрутило. И пробился прямо в мозг голос:
– Иван! Иван, что с вами?! Почему вы молчите? Я не могу долго поддерживать связь, канал скоро закроется!
Иван!!!
– Да здесь я, – вяло ответил Иван. Он не знал, что делать. Авварон не простит ему обмана. Да и идти на обман дело негожее, грех. Хотя какой это грех провести нечистую силу, не грех, а хитрость… военная доблесть. Эх‑хехе, хитрость, это и есть грех. Да, он обещал отдать Кристалл, обещал, никуда не денешься. Но разве он называл точные сроки, когда отдаст?! Нет, не называл. Ну и нечего спешить. Все будет отдано, что положено. Потом!
Иван пошарил рукой – не Кристалл, а граненое стеклышко нащупали пальцы. Его надо отогреть, оживить, насытить теплом человеческим, и тогда это стеклышко станет Кристаллом. А‑а, была не была!
– Сихан, я готов! – прошептал Иван. – Забирайте меня отсюда.
И снова как сквозь вату пробилось: «Я не вижу теоя, Ванюша, милый! Отзовись на зов дядюшки Авварона, не молчи!» Он пробился, он пересилил барьеры и преграды.
Но в «черный пузырь» ему не войти. И слава Богу! Есть мир людей. Есть Пристанище. И есть Преисподняя. Три разных уровня, меж которыми миллионы ярусов и пространств, миллиарды миров‑гирлянд и иных измерений, пронзаемых миллионами сфер‑веретен. И каждому есть по воле Божьей свое место. Вот и сиди на этом своем месте! Прав был батюшка, прав, человек должен жить в людском мире, жить по‑людски, и нечего во тьме искать света. Господи, обереги душу раба Твоего, ибо ставший Твоим рабом, отдавший Тебе себя, никогда и ничьим рабом уже не станет, а пребудет во всех мирах Твоих свободным и творящим. По Образу и Подобию!
– Забирайте меня – заорал Иван.
Обеими руками он прижимал к вискам ретранс и еще мертвый кристалл. Он был готов к перебросу. Но он не знал, кто окажется сильнее: Первозург Сихан Раджикрави, создатель Пристанища и управитель каналов, или черный кубик. Это выяснится позже – Сихан перебросит его из замкнутого мира планеты Навей, а там… нечего гадать, иначе будет поздно, иначе Авварон накроет их всех.
– Ну чего вы тянете?!
Ответа не последовало. Зато прямо над Иваном разверзлась вдруг огромная воронка черного, безумного, бешеного водоворота. И его потянуло туда, приподняло, стало засасывать. Боль в висках утихла. Он вообще перестал ощущать собственное тело… его вырвало из мира зеленых лужаек, колючих живых кустов, оборотней, зургов, шестикрылых драконов, леших, оборотней, вурдалаков и навей. Вырвало и швырнуло во тьму.
На какой‑то миг Ивана вынесло прямо в Пространство, над сияющей и огромной Землей. Он завис в пустоте и холоде. Но его не убило, не разорвало собственным давлением, не сожгло, не превратило в кусок льда – он просто замер, удерживаемый двумя незримыми силами, борющимися не с ним, не с его телом, а друг с другом. И когда одна перемогла другую, пересилила – его рвануло вниз. Но он не упал на исполинский земной шар. Он не сгорел в атмосферных слоях.
Он просто очнулся посреди серой, обитой жестким синтоконом камеры, камеры без окон и дверей. Он видел свои руки – они не были разбиты и разодраны. И коглбп – незон был цел. Только немного болели бока, ныла сгула.
Но это были мелочи. Важным было иное: в камере стоял какой‑то зудлизый, неприятный шумок. Он просто вытягивал нервы из тела. Иван оторвал лицо от ладоней, от синтокона. И увидел двух типов в серых балахонах, серых сапогах и кругленьких шапочках на головах. Они стояли в углу, раздвинув руки, удерживая в них что‑то похожее на тончайший невод. Внутри невода было сияние, зеленоватое, тусклое, неровное… И в этом сиянии бился а мучительнейших судорогах карлик Цай ван Дау.
Иван оцепенел. Но замешательство длилось недолго.
Серые не успели даже голов повернуть к нему, как уже лежали на полу с вывернутыми руками. Осевший невод утянул за собой свечение. Цай вывалился из его тенет и рухнул замертво. Рядом с ним упал и сам Иван – последние силенки ушли на рывок, на усмирение незнакомцев.
Лишь через полминуты Иван сумел пошевелить языком и спросил у очнувшегося Цая:
– Кто это?!
– Дерьмо! – коротко ответил ван Дау.
– А это? – Иван кивнул в сторону невода.
– А‑а, вот это знатная штуковина, – заулыбался горько и двусмысленно Цай, – ку‑излучение не портит ни кожи, ни мяса, но ощущение такое, будто тебя поджаривают и снаружи и изнутри. А ежели эту мерзость пропускают сквозь позвоночник, Иван, лучше и на свет не рождаться!
– Ясно!
Иван понемногу приходил в себя после переброса.
Силы возвращались не сразу, но возвращались. Он еще полежал немного, потом поднялся, подошел к серым. Те пребывали в полузабытьи, только стонали и чуть шевелили вывернутыми из ключиц руками.
– Не слишком я с ними… э‑э, грубо? – спросил Иван.
– Да нет, ничего, не слишком, – развеял его сомнения карлик Цай. – Ежели где чего лишнее нужно, это уж по моей части.
Он тоже медленно оправлялся, приходил в себя.
Встал, подошел к одному из серых, вытащил у него из кармана балахона трубочку с шариком, направил ее на одно тело, потом на другое, полыхнуло сиреневым полыхом… и ничего на полу не осталось.
– Зачем?! – растревожился Иван.
– Да ладно, не беспокойся, – осадил его карлик Цай, – этого дерьма в Синдикате хватает.
– В Синдикате? – переспросил Иван.
– В нем самом.
– Ты отрезал все дороги назад!
– Они у меня давно отрезаны, Иван.
Цай ван Дау снова присел в углу палаты‑камеры, пригорюнился. От стражей он ушел. А вот от себя да от этого русского Ивана никуда не уйдешь. Прощай, планетка с голубыми кактусами и зелеными тюльпанами, прощай, тихая спокойная старость!
– Я слишком рано пришел, – вдруг начал оправдываться Иван. – Обещал в тот же час и тот же деньКарлик рассмеялся, и снова из дыры во лбу потекла у него черная кровь, снова растрескались узкие губы, обнажая воспаленные десны. Цай был болен, давно и неизлечимо болен. Но его железной воле, его выдержке могли позавидовать многие.
– Ты, Иван, не рано пришел, – сказал он, – совсем не рано, ты чуть не опоздал. Еще бы три минуты, и здесь никого бы не осталось, они уже кончали меня наказывать. Понимаешь, они все время меня наказывают, чтобы я ни делал, я вечно наказанный. Синдикат заработал на моих мозгах сотни миллиардов, а я все виноват! Так вот, они же собирались уводить меня с собой… и тут ты заявился, а, точнее, очухался.
– Неважно. Я о другом хотел сказать, – продолжал Иван, – я еще не везде побывал, Цай. И ты должен меня понять. Ты чуть не отдал Богу душу из‑за меня, натерпелся от извергов. Но я не могу начать этого, пока не облегчу душу. Я страшный грешник, Цай, я слишком многим должен, я по уши в долгах, но главное, мне надо принести покаяние… принести тем, перед кем я грешен, перед кем виноват. Я был в Осевом… да, да, мы когда‑то там были с тобой вдвоем, но это совсем иное, я был в Пристанище, я вернулся оттуда, но часть меня осталась там. Я не знаю, приняли мои покаяния, нет ли, но я сделал то, что обязан был сделать… теперь мне надо в Систему. Мне надо повидать одну русоволосую, ты ее не знаешь, мне надо выведать кое‑что… но главное, мне надо повидать ее. Я уже погубил двух женщин, погубил своего сына… и чуть сам не лишил его жизни, а ведь я даже не спросил, как его зовут, вот какой я человек, Цай. Но там все, там уже в с е! А в Системе еще может быть надежда, я обязан туда идти! Потом не будет такой возможности, потом вообще ничего не будет. Ты понимаешь меня?!
Цай ван Дау молчал. Но он все понимал.
Он понимал, что Иван вернется в камеру в тот же час, в тот же миг, когда и покинет ее. Но это будет потом, а он останется здесь. И еще неизвестно, кто заявится сюда до возврата русского странника, ведь слишком многие хотели бы свести счеты с беглым каторжником. Иван оставлял его на муки и смерть.
– Иди! – сказал Цай. – Но помни, люди ждут тебя.
Ты не должен погибнуть там.
– Да, – глухо выдавил Иван, – я пойду… сейчас пойду.
Карлик Цай пригляделся к нему, вытащил из кармана горсть стимуляторов, протянул на ладони.
– Это все, что я могу тебе дать с собой. Бери! – сказал он. И тут же, будто спохватившись, достал из‑за отворота короткого сапога витую рукоять. – Возьми и это, пригодится!
Иван вздрогнул. Откуда у Цая чудесный меч?! Он сразу узнал эту рукоять. Ну ван Дау, ну молодец, выручил!
– Давай!
Иван плотно сдавил рукоять, лезвие, широкое и сверкающее, молнией вылетело из нее, озарило полутемную камеру.
– А ну испробуй!
Иван не заставил себя упрашивать. Он рубанул по серому синтокону, рубанул вскользь, неглубоко, но острейшее лезвие меча рассекло пластик на полметра вглубь, будто широченная пасть огромной гадины раззявйлась.
– Нормально, – тихо и умиротворенно сказал Цай. – Вот и все. Больше мне нечего тебе дать.
– Больше ничего и не надо! – ответил Иван.
Теперь все зависело от того, куда вынесет его черный кубик, непослушный и строптивый ретранс. Иван разжал ладонь, рукоять привычно и легко скользнула по предплечью, замерла, как приросла к комбинезону.
– До встречи – бросил Иван.
И приложил кубик к переносице.
Он собрался как никогда, он сосредоточил волю, разум, сознание, подсознание, сверхсознание, силу, веру, все, что в нем было – сосредоточил в малом объеме, в крохотном шарике над переносицей, его не было сейчас в его собственном теле, он был только в этой раскаленноледяной корпускуле. И когда он понял, что он весь там, что ничего более от него вовне не осталось, он явственно увидел пред собою хрустальный куб, парящий над землею, великолепный в своей простоте и изяществе, сияющий голубоватым сиянием, переливающийся и непомерный в своей глубине. Он увидел это неземное чудо. И вдавил черный кубик в кожу, прямо в шарик‑корпускулу.
– Возвращайся! – крикнул вослед Цай ван Дау, карлик с душой великана.
Но Иван его уже не слышал.
От удара он потерял сознание. Тут же очнулся. И ничего не понял. Он висел прямо в Пустоте, посреди черного звездного неба. Он падал в страшную, бездонную пропасть, он падал в ту жуткую, кошмарную вселенскую пропасть, в которую падают все миры, все звезды, все планеты, астероиды и кометы, метеоры и болиды, туманности и галактики – ~ он падал в ужасающую Пропасть Вселенной. С ним это было, много лет назад было. И тогда он висел в черной пустоте, низвергался вместе со всем живым и неживым в смертный омут. Это было в логове самой владычицы Мироздания, в обители хозяйки Пространства – Смерти, всепожирающей и всемогущей, Владычицы владык и Госпоже господ. Но тогда он был в тройном скафс с умопомрачительнейшими системами защиты… А теперь он гол! Тонкая ткань комбинезона… и все! Ивана сковало льдом ужаса. Это гибель! Это конец!
Доигрался! Но тут же он понял, что если не умер в первый миг падения в эту Пропасть, то не умрет и во второй – что‑то защищало его посреди ледяного безвоздушного пространства, что‑то вело его, влекло, тащило.
Но что?! Он вертел головой, пытаясь узреть хоть что‑то.
И наконец узрел – из мрака черных непроглядных далей цыпльтала капсула… нет, не капсула, на Земле таких не делали, выплывал космический корабль инопланетян, сторожевик, нет, патрульный крейсер. Именно к нему неудержимо влекло Ивана.
Он начинал кое‑что понимать. Он воззрился на звезды, на их хитросплетения в черноте. И он увидел виденное нс однажды – мнемограммы! те стародавние мнемограммы, что сняли с него в российском областном мнемоцентре, те самые координаты… нет, не координаты, это сами звезды! Он на периферии Вселенной, он у Черной Дыры, он в том самом месте, где погиблиего родители…
и значит? Значит, это сторожевик‑патрульщик негуманоидов Системы! Они берегут границы своего мира! Он в их лапах! Ретранс не смог перебросить его сквозь Черную Дыру, сквозь исполинскую воронку, соединяющую две вселенные, они оказались сильнее, они засекли его, они его выловили из иного измерения, связующего два мира, выловили и будто на леске тянут к себе. Черт возьми!
Всего через несколько секунд Ивана всосало в патрульный корабль. Нет, это не крейсер, у страха глаза велики! Это всего лишь катер, обычный патрульный катерпросто неземной катер, овальный и ребристый, угловатый, как и все в угловатом мире Системы.
С ним не церемонились. Еще через пару секунд Иван лежал под прозрачным колпаком, и три трехглазые чешуйчатые морды пристально разглядывали его. Негуманоиды! Ему ли не узнать этих тварей! Иван чуть не закричал, чуть не выругался! Первым желанием было – выбросить проклятый черный кубик, забросивший его опять не по адресу, растоптать его, раздавить! Но он сдержался.
Колпак исчез. Негуманоиды, эти сверхнелюди, наделенные немыслимыми возможностями, уже изучили его и, само собой, не боялись. Он был для них букашкой, тлей, комариком, залетевшим в случайно открытую форточку – ему не единожды давали понять об этом еще в прошлый раз. Ничего не изменилось. Они остались такими же. Наглыми, высокомерными, сильными и бесчеловечными. А чего он ждал? Торжественных речей и оркестров?!
Одна из пастей наконец раскрылась, заскрипели пластины, затрещало, заскрежетало… но синхронный переговорник донес до Иванова сознания:
– Мерзкая гнида.
– Ничтожная гнида, – проскрежетала вторая пасть.
– Ненужная гнида, – добавила третья.
Трижды три огромных мутных глаза смотрели на него сверху, как и тогда, и не было в этих глазах жизни, но нс было в них и смерти, это были холодные, нечеловеческие глаза, каких не могло быть ни у одной земной твари, ни у ящера, ни у насекомого, ни у рыбины… в черных матово поблескивающих зрачках с золотистыми ромбовидными прорезями стояла ледяная спокойная, обыденная ненависть. Да, это были они!
Иван вспомнил свою вторую встречу с негуманоидами, когда они без скафандров, извне разодрали обшивку его капсулы и пробрались внутрь, все круша, он расстреливал их в упор с двух рук, а они были неубиваемы, это рождало чудовищный, неосознанный страх. Но он справился с ними тогда. Он справится с ними и сейчас!
– Данная особь досконально изучена и интереса не представляет, – проскрипел первый негуманоид и отодвинулся, откатился в черном угловатом кресле к черной корявой перегородке.
– Да, подлежит ликвидации. Низшая раса – ХС‑114, предпоследняя ступень, полубезмозглая тварь, слизняк, – прошипел второй.
– Только не здесь, – добавил третий.
Ивана вдруг приподняло, развернуло и потянуло к овальному люку наверху. За люком – космос, смерть, конец. Теперь его оберегать не будут, теперь он уже «интереса не представляет»! Ну что ж, для себя и еще кое для кого он пока что вполне интересен. А значит, рано впадать в уныние!
Рукоять послушно скользнула в ладонь.
Высверкнуло сияющее лезвие меча. Для него нет полей, нет барьеров.
– Вот тебе, Гмьи! – прорычал Иван, зверея от ярости.
Шипастая, пластинчато‑панпирная голова первого негуманоида непомерным кокосовым орехом подскочила над плечами, полетела вниз. Но не успела она проделать и половины пути до черного ребристого пола, как вслед ей полетела вторая голова.
– Получай, Хмаг! – цедил Иван. Он помнил все. Все!
Даже имена этих тварей. И пусть так звали других негуманоидов, пусть, мстить он будет и тем и этим! «Да не придет он сюда мстителем, да не умножит зла…»– прогремели вдруг в мозгу у Ивана последние слова матери.
Ничего, мама, ничего! Все не так! Он еще и не начинал мстить! Это еще даже не начало! Это всего лишь прелюдия начала. Мне мщение, и аз воздам! Все по‑Божески, все по‑людски!
Третий негуманоид когтистой восьмипалой лапой разодрал комбинезон от ворота до плеча, раскровянил тело.