— Подождите хотя бы до завтра, чтобы я мог вернуть бриллианты! — продолжал Морель.
— Ничего не выйдет! Пошли!
— Но я не могу оставить здесь бриллианты, они могут пропасть!
— Возьми их с собой, внизу ждет фиакр, заплатишь за него по статье расходов. Поедем к твоей ювелирше, а если ее нет, сдашь камушки в камеру хранения в тюрьме Клиши, там они будут надежнее, чем в банке... И поторопись, чтобы твоя жена и дети не заметили, как мы уходим.
— Прошу вас, подождите до завтра, чтобы я мог похоронить мою дочь! — взмолился Морель прерывающимся от рыданий голосом.
— Нет! Мы и так уже целый час потеряли.
— Да и похороны огорчат вас еще больше, — добавил Маликорн.
— Да, огорчат, — с болью ответил Морель. — Вам ведь так не хочется огорчать людей!.. Еще одно слово...
— Черт побери! Ты пойдешь наконец? — заорал Маликорн, потеряв терпение.
— Скажите только, когда вы получили ордер на мой арест?
— Приговор вынесен четыре месяца назад, но наш судебный исполнитель получил его от нотариуса вчера.
— Только вчера? Почему же он ждал так долго?
— Откуда мне знать! Вставай, собирайся!
— Вчера!.. И Луиза не приходила... Где она? Что с ней? — бормотал гранильщик, вынимая из-под верстака картонную коробку с ватой и укладывая в нее драгоценные камни. — Но что сейчас гадать?.. В тюрьме будет время обо всем подумать.
— Послушай, собирай поскорей свои вещи и одевайся!
— У меня нет никаких вещей, только алмазы, чтобы отдать на сохранение в тюремную канцелярию.
— Тогда одевайся!
— У меня нет другой одежды, кроме той, что на мне.
— Ты хочешь выйти в этих лохмотьях? — поразился Бурден.
— Вам, наверное, будет стыдно за меня? — с горечью спросил Морель.
— Не очень, потому что мы поедем в твоем фиакре, — ответил Маликорн.
— Папа, мамочка зовет тебя! — сказал один из ребятишек.
— Послушайте! — шепотом быстро заговорил Морель, обращаясь к судебным приставам. — Не будьте жестокими, окажите мне последнюю милость... Я не смогу так проститься с женой, с детьми... у меня сердце разорвется... Если они увидят, что вы меня уводите, они побегут за мной... Я боюсь этого. Умоляю, скажите погромче, что вернетесь через два-три дня, и сделайте вид, что уходите... Вы подождете меня этажом ниже, я выйду к вам через пять минут... Это избавит меня от горестных прощаний, я их не выдержу, поверьте мне... Я сойду с ума! Я и так чуть не утратил разум...
— Знаем мы эти шуточки! — обозлился Маликорн. — Ты хочешь надуть нас? Хочешь смыться?
— О господи, что за люди! — вскричал Морель с болью и негодованием.
— Я не думаю, что он притворяется, — шепнул Бурден своему приятелю. — Сделаем, как он просит, иначе мы никогда отсюда не выберемся. А я постою за дверью: из мансарды нет другого выхода, он от нас все равно не уйдет.
— Ладно, будь по-твоему, но черт бы их всех побрал! Какая дыра! Хуже любой конуры!
И, понизив голос, Маликорн сказал Морелю:
— Договорились, мы будем ждать на пятом этаже. Разыгрывай свой спектакль, только побыстрее!
— Благодарю вас, — сказал Морель.
— Ну что ж, в добрый час! — громко воскликнул Бурден, подмигивая ремесленнику. — Раз уж так вышло и вы обещаете заплатить долг, мы уходим. Вернемся дней через пять или шесть... Но только не подведите нас!
— Да, господа, я уверен, что смогу к тому времени заплатить, — ответил Морель.
И судебные приставы направились к двери. Боясь, что его застигнут, Хромуля скатился по лестнице, прежде чем блюстители закона вышли из мансарды.
— Госпожа Морель, вы меня слышите? — спросила Хохотушка, пытаясь вывести жену гранильщика из мрачного оцепенения. — Вашего мужа оставили в покое, эти два человека ушли.
— Мама, ты слышала? Нашего папу не увели! — подхватил старший из сыновей.
— Морель, послушай меня, возьми один большой бриллиант, никто об этом не узнает, а мы спасемся, — бормотала Мадлен в полубреду. — Нашей маленькой Адель не будет холодно, она не будет такой мертвой...
Воспользовавшись мгновением, когда никто на него не смотрел, Морель осторожно вышел из комнаты.
Судебный пристав ожидал его на маленькой площадке под скошенной крышей. На эту площадку выходила дверь чердака, который был как бы продолжением мансарды Морелей; Пипле хранил там запасы своих кож. Кроме того, — об этом мы уже говорили, — достойный привратник называл чердак своей ложей в театре мелодрам, потому что иногда подглядывал в щель между досками перегородки за горестными сценами в семье Морелей.
Судебный пристав заметил эту чердачную дверь и даже на миг подумал, что его пленник рассчитывает на этот выход, чтобы сбежать или спрятаться.
— Наконец-то! — сказал он, спускаясь на ступеньку и делая знак гранильщику следовать за ним. — Вперед, вшивая рота!
— Еще минуту, прошу вас! — воскликнул Морель.
Он встал на колени, приник к одной из щелей в двери, бросил последний взгляд на свою семью и заплакал горькими слезами.
— Прощайте, мои бедные детки! — шептал он прерывающимся голосом. — Прощай, моя несчастная жена! Прощайте!..
— Может, хватит? Кончишь ты лить из пустого в порожнее? — грубо оборвал его Бурден. — Прав был Маликорн: конура! Поганая конура!
Морель поднялся и уже был готов последовать за приставом, когда на лестнице раздался возглас:
— Отец! Мой отец!
— Луиза! — вскрикнул Морель, поднимая руки к небесам. — Значит, я смогу обнять тебя, пока меня не увели!
— Господи, слава тебе, я поспела вовремя!
Голос девушки приближался, и слышно было, как она торопливо взбегает по лестнице.
— Не волнуйся, моя девочка, — присоединился к ней снизу второй голос, язвительный и прерывистый от одышки. — Если надо, я подожду их у выхода с моей верной метлой и моим старым другом-супругом! Они отсюда не выйдут, пока ты с ними не поговоришь, с этими рожами!
Без сомнения, вы уже узнали голос г-жи Пипле, которая, не столь скорая на ногу, все же старалась не отставать от Луизы.
Через несколько секунд девушка бросилась в объятия своего отца.
— Это ты, Луиза! Добрая моя Луиза! — плача, говорил Морель. — Но как ты бледна! Господи, что с тобой?
— Ничего, ничего, — отвечала Луиза, запыхавшись. — Я так бежала... Вот деньги...
— Как?
— Ты свободен.
— Значит, ты знала?
— Да, да... Возьмите, тут все деньги, — сказала девушка, протягивая Маликорну завернутый в бумагу столбик золотых монет.
— Но откуда эти деньги, Луиза?
— Не волнуйся... Ты сейчас все узнаешь... Пойдем, успокоим мать!
— Нет, только не сейчас! — воскликнул Морель, преграждая ей путь к двери. Он подумал о том, что Луиза не знает о смерти своей младшей сестры. — Подожди, я должен поговорить с тобой! Но откуда деньги?
— Погодите-ка! — прервал его Маликорн. Он пересчитал золотые и упрятал себе в карман. — Тут всего шестьдесят пять луидоров, значит, тысяча триста франков. А больше у тебя ничего нет, милашка?
— Но ты ведь должен только тысячу триста франков! — воскликнула ошеломленная Луиза, обращаясь к отцу.
— Да, — ответил Морель.
— Минуточку! — снова прервал его пристав. — Вексель на тысячу триста франков он оплатил, прекрасно. А судебные расходы? Если даже без ареста, их набежало уже на тысячу сто сорок франков.
— Боже мой! — воскликнула Луиза. — Я думала — тысяча триста франков, и все. Но мы заплатим потом, чуть позднее... Мы вам дали такой большей задаток, не правда ли?
— Позднее? Прекрасно! Принесите деньги в тюремную канцелярию, и мы тотчас отпустим вашего папеньку. А сейчас пошли!
— Вы хотите его увести?
— И немедля. За все надо платить. Когда рассчитается, его выпустят. Вперед, Бурден!
— Сжальтесь, сжальтесь! — закричала Луиза.
— О господи, как она верещит! Опять сопли и вопли! Тут и на морозе вспотеешь, право слово! — грубо закричал пристав и надвинулся на Мореля. — Если сам не пойдешь, я тебя схвачу за ворот и спущу по лестнице. Мне это, наконец, надоело!
— О, мой бедный отец! А я — то думала, что спасу тебя! — удрученно проговорила Луиза.
— Нет, нет, господь несправедлив! — отчаянно закричал гранильщик и в гневе затопал ногами.
— Вы не правы, господь справедлив, он всегда заботится о честных людях, которые страждут, — возразил ему добрый и звучный голос.
И в то же мгновение Родольф вышел на лестничную площадку из чердака, где он прятался и незримо для всех наблюдал за трагическими сценами, которые мы описали.
Он был бледен и глубоко взволнован.
Вынув из кармана маленькую пачку банковских билетов, Родольф отсчитал три ассигнации, вручил их Маликорну и сказал:
— Здесь две с половиной тысячи франков. Верните девушке золотые, которые она вам дала.
Изумляясь все более и более, пристав нерешительно взял ассигнации, повертел их и так и сяк, посмотрел на свет и сунул наконец в карман. Но, по мере того как рассеивалось его удивление и проходил внезапный страх, к нему возвращалась его грубость. Он нагло уставился на Родольфа и сказал:
— Ваши банкноты вроде не фальшивые! Но откуда у вас на руках такая сумма? Откуда эти денежки?
Родольф был одет очень странно и к тому же перепачкался в пыли на чердаке.
— Я тебе сказал: верни золотые этой девушке! — коротко ответил Родольф суровым голосом.
— Ты мне сказал? А с чего это вдруг ты мне «тыкаешь?» — воскликнул пристав, угрожающе надвигаясь на Родольфа.
— А ну, возвращай луидоры! — ответил принц. Он схватил Маликорна за руку и так стиснул его запястье, что тот согнулся от этой железной хватки и завопил:
— Ой, больно, больно! Отпустите меня!
— Верни золотые! Тебе заплачено сполна, и убирайся. Еще одна дерзость, и я спущу тебя с лестницы!
— Вот они, ваши золотые, — простонал Маликорн, возвращая девушке сверток с луидорами. — Но не тыкайте мне и не трогайте меня. Вы думаете, что, если вы сильнее...
— Да, в самом деле! — вмешался Бурден, на всякий случай прячась за спину своего коллеги. — Кто вы, собственно говоря, такой?
— Кто он такой, невежа? Это мой жилец, самый лучший из всех жильцов, дрянь ты немытая! — задыхаясь, ответила ему г-жа Пипле, которая наконец поднялась по лестнице все в том же своем белокуром парике в стиле императора Тита.
Привратница держала в руках кастрюльку с горячайшим супом, который она милосердно несла Морелям.
— Это еще что? — воскликнул Бурден. — Откуда эта старая крыса?
— Если попробуешь меня тронуть, я наброшусь на тебя и — укушу! — ответила г-жа Пипле. — А потом мой жилец, лучший из жильцов, спустит вас обоих по лестнице, как он обещал... А я еще вымету вас метлой, как кучу мусора, потому что вы дрянь и мусор!
— Эта старуха поднимет против нас весь дом! — шепнул Бурден Маликорну. — Нам заплатили долг, заплатили за расходы, и баста! Бежим отсюда.
— Вот ваши расписки! — сказал Маликорн, бросив папку с документами к ногам Мореля.
— Подбери! Тебе платят за честность, а не за наглость! — сказал Родольф, останавливая пристава одной рукой и указывая другой на папку.
Судебный пристав понял, что ему не уйти от железной хватки незнакомца, и, кривясь от боли, нагнулся. Он подобрал папку с документами и, бормоча невнятные угрозы, подал ее Морелю.
Тот думал, что все это ему снится.
— Послушайте, вы, хоть у вас хватка мясника с большого рынка, но берегитесь попасть нам в руки! — крикнул Маликорн и, погрозив Родольфу кулаком, скатился по лестнице, перепрыгивая через десять ступенек. Его приятель бросился за ним, испуганно оглядываясь через плечо.
Тут г-жа Пипле подумала, что может достойно отомстить этим судейским крысам за своего лучшего жильца. Она вдохновенно взглянула на кастрюлю с дымящимся супом и героически воскликнула:
— Долги Морелей заплачены, у них будет что поесть и без моего варева... Эй, вы, там, внизу, берегитесь!
И, перегнувшись через перила, старуха выплеснула всю кастрюлю на спины двух приставов, которые добежали только до второго этажа.
— Нате вам! — добавила привратница. — Бегите, бегите, мокрые, как суп, как два супа! Хе-хе-хе, вот потеха!
— Сто тысяч чертей! — возопил Маликорн, облитый горячей и не столь уж аппетитной похлебкой г-жи Пипле. — Ты что там, рехнулась наверху, старая шлюха?
— Альфред! — завопила в ответ г-жа Пипле таким голосом, что и глухой бы его услышал. — Альфред! Лупи их, мой дорогой! Они тут хотели позабавиться с твоей Стази, эти бродяги! Они на нее напали, эти два похабника! Лупи их метлой! Зови дворничиху и дворника, они тебе помогут... Бей их! Колоти! Лупи, как паршивых котов! Держи их! Караул! Воры, воры! Ху-ху! Колоти их, мой дорогой! Молодец, мой старенький! Бум-бум!!!
И чтобы завершить свою ораторию, г-жа Пипле, опьяненная победой, приплясывая от восторга, швырнула вниз фаянсовую кастрюлю, которая с ужасным грохотом разбилась как раз в тот момент, когда оба пристава, оглушенные ее криками и угрозами, долетели, кувыркаясь, до последней площадки, что немало ускорило их позорное бегство.
— Нате вам! — повторила Анастази с громким хохотом, торжествующе скрестив руки на груди.
Но пока она преследовала приставов своими воплями и оскорблениями, Морель стоял на коленях перед Родольфом.
— Сударь, вы спасли мне жизнь! Кому мы обязаны этой нежданной помощью?
— Господу богу. Как видите, он всегда заботится о честных людях.
Глава II.
ХОХОТУШКА
Луиза, дочь гранильщика алмазов, отличалась удивительной, строгой красотой. Высокая и стройная, она напоминала правильностью лица античную Юнону, а живостью и гибкостью фигуры — Диану-охотницу. Несмотря на загар, несмотря на красные руки, превосходные по форме, но огрубевшие от стирки и прочих домашних работ, несмотря на бедную одежду, эта девушка сохраняла облик, полный благородства, и Морель, даже в отцовском своем восхищении, не зря называл ее принцессой.
Мы не станем и пытаться изобразить всю признательность и ошеломляющую радость этой семьи, внезапно избавленной от горчайшей участи. В какой-то момент общего опьянения все забыли даже о смерти маленькой девочки.
Поэтому только Родольф заметил крайнюю бледность Луизы и мрачную озабоченность, которая владела ею, несмотря на освобождение отца.
Чтобы окончательно уверить Морелей в их будущем и объяснить им свое вмешательство, которое могло разоблачить его инкогнито, Родольф, пока Хохотушка осторожно готовила Луизу к известию о смерти ее сестры, вывел гранильщика на лестничную площадку.
— Позавчера к вам приходила молодая дама, — сказал он.
— Да, и ее очень огорчило то, что она у нас увидела.
— Это ее вы должны благодарить за все, а не меня.
— Как же так?.. Эта молодая дама...
— И есть ваша благодетельница, — закончил за него Родольф. — Я часто относил к ней товар. А когда я снял здесь комнату на пятом этаже и узнал от привратницы о всех ваших бедах, я сразу подумал о доброте этой дамы и отправился к ней... Позавчера она была здесь, чтобы самой убедиться в тяжести вашего положения. Ее оно взволновало до боли. Но, поскольку ваша нищета могла быть следствием нерадивости, она поручила мне поскорее разузнать о вас все, что можно, чтобы оказать вам помощь в соответствии с вашей порядочностью.
— Добрая, милосердная дама! Я был прав, когда говорил...
— Когда говорил Мадлен: «Если бы богатые знали», — не так ли?
— Откуда вы знаете имя моей жены? Кто вам сказал, что я...
— Сегодня с шести утра, — прервал его Родольф, — я прятался на маленьком чердаке, который примыкает к вашей мансарде.
— Вы, сударь?
— И я все слышал, все. Вы превосходнейший и чистейший человек.
— Господи, но как вы туда попали?
— К добру или к худу, но я решил все разузнать о вас лично от вас самих. Я хотел сам все увидеть и все услышать, не выдавая себя. Пипле говорил мне об этом маленьком чердаке и соглашался уступить мне его под дрова. Сегодня утром я сказал ему, что хочу осмотреть чердак, и я пробыл там больше часа и убедился, что трудно сыскать человека более чистого, благородного и мужественного в беде, чем вы.
— Господи, в этом нет никаких заслуг, просто я таким родился и не могу поступать по-другому.
— Я это знаю, а потому не хвалю вас, а воздаю вам должное. Я хотел уже выйти из своего тайника, чтобы избавить вас от приставов, но тут услышал голос вашей дочери. Я намеревался предоставить ей удовольствие быть вашей спасительницей, но, к несчастью, жадность судейских исполнителей лишила бедную Луизу этого невинного удовольствия. И тогда пришлось выступить мне. Вчера мне вернули кое-какие деньги, я мог, в виде аванса вашей благодетельнице, заплатить этот ваш жалкий долг. Но ваши несчастья так велики и вы переносите их с таким честным достоинством, что на этом ее благодеяния не остановятся, вы заслуживаете большего. От имени вашего ангела-хранителя обещаю вам и вашей семье счастливое и мирное будущее...
— Возможно ли это? Но скажите хотя бы ее имя, сударь, как зовут этого ангела небесного. Нашего ангела-хранителя, как вы сами сказали?..
— Да, она ангел. Вы еще говорили, что у больших и малых свои беды.
— Неужели эта дама несчастна?
— У каждого свое горе... Но у меня нет причин скрывать ее имя... Ее зовут...
Но тут Родольф подумал: Пипле знает, что г-жа д'Арвиль спрашивала майора, и может проболтаться. Поэтому, чуть помолчав, он продолжал:
— Я вам скажу ее имя при одном условии.
— Я согласен на все, говорите!
— При условии, что вы не откроете его никому. Понимаете? Никому!
— Клянусь вам!.. Но могу ли я хотя бы поблагодарить эту заступницу бедняков?
— Я спрошу об этом у самой маркизы д'Арвиль и думаю, она не станет возражать.
— Значит, эта дама?..
— Маркиза д'Арвиль.
— О, я никогда не забуду это имя! Она будет моей святой, я буду ей молиться. Когда только подумаю, что благодаря ей моя жена, мои дети спасены!.. Увы, не все, не все... Бедная крошка Адель, ее больше нет... О господи, но мы бы все равно ее потеряли, раньше или позже, потому что она была обречена.
Морель вытер слезы.
— Но следует отдать последний долг этой бедняжке, и я бы на вашем месте... Впрочем, послушайте: я еще не въехал в свою комнату; она просторная, чистая, проветренная. Там уже есть кровать, а все остальное можно перенести, чтобы вы с семьей могли устроиться в этой комнате, пока госпожа д'Арвиль не подыщет вам подходящее жилище. Тело вашей дочери останется на ночь в мансарде, над ним, как полагается, священник будет читать молитвы. Я попрошу господина Пипле заняться этими печальными делами.
— Но, сударь, как можно лишать вас вашей комнаты! Стоит ли? Теперь, когда все успокоились, когда мне больше Не грозит тюрьма, наша бедная каморка покажется мне дворцом, особенно если Луиза останется с нами и все приберет, как в былые времена...
— Ваша Луиза вас больше не покинет. Вы говорили, что ее присутствие для вас великая радость, так пусть оно будет вашим вознаграждением.
— Господи, возможно ли это? Мне кажется, я сплю и вижу сны... Я никогда не был особенно благочестивым, но такое чудо провидения... эта помощь, ниспосланная свыше, любого заставит уверовать...
— Ну и верьте на здоровье... Чем вы рискуете?
— Да, правда, — наивно ответил Морель. — Чем я рискую?
— Если бы можно было утешить горе отца, я бы сказал вам: вы лишились одной дочери, зато другая вернулась к вам.
— Да, это так. Теперь Луиза будет с нами.
— Надеюсь, вы займете мою комнату, не так ли? Иначе где установят гроб для ночного бдения? Подумайте о вашей жене... У нее и так с головой не все в порядке, и оставить ее на целые сутки рядом с мертвой дочерью — это слишком жестоко!
— Вы обо всем подумали, обо всем! Как вы добры, сударь.
— Благодарите за все вашего ангела-хранителя, это она меня вдохновляет. Я говорю то, что сказала бы она сама, и уверен, она меня одобрит. А теперь скажите мне, кто такой Жак Ферран?..
Лицо Мореля сразу омрачилось.
— Это тот самый Жак Ферран? — продолжал Родольф. — Нотариус, который живет на Пешеходной улице?
— Да, сударь. Вы его знаете?
Тут новые опасения за Луизу охватили Мореля, и он воскликнул:
— Если вы его знаете, сударь, скажите, имею ли я право его ненавидеть?.. Потому что он… кто знает?.. Моя дочь, Луиза...
И он спрятал лицо в ладонях, не закончив фразы. Но Родольф понял его страхи.
— Само поведение нотариуса должно вас успокоить, — сказал он. — Ферран хотел посадить вас в тюрьму наверняка из мести, чтобы наказать вашу дочь за ее гордость. Да вообще, у меня все основания думать, что он бесчестный человек. А если это так, — добавил Родольф после мгновенной паузы, — пусть покарает его провидение!
— Он очень богатый и очень двуличный, сударь.
— Вы были очень бедны и очень несчастны, — оставило вас провидение?
— О нет, слава богу!… Не подумайте, я так благодарен.
— Ангел-хранитель пришел к вам, неумолимый мститель настигнет однажды нотариуса... если он виновен.
В этот момент из двери мансарды вышла Хохотушка, утирая слезы.
Родольф сказал ей:
— Вы слышали, соседка? Я просил Мореля с семьей на время перебраться в мою комнату, пока его благодетель, от имени которого я действую, не найдет ему подходящего жилья.
Хохотушка посмотрела на Родольфа с удивлением.
— Как, вы настолько великодушны!..
— Да, но при одном условии... Тут все зависит от вас, моей соседки.
— От меня?
— Мне надо срочно подготовить отчет для моего хозяина, за ним скоро придут... Бумаги мои у меня внизу... Если вы, как соседка, позволите мне заняться отчетом у вас, где-нибудь на краешке вашего стола, пока вы шьете... Я не буду вам мешать, а семья Мореля сможет сразу перебраться ко мне с помощью супругов Пипле.
— О, если только это, конечно, я согласна! Соседи должны помогать друг другу. Вы первый подали пример, пригласив к себе бедного Мореля. Так что к вашим услугам, сударь.
— Называйте меня просто соседом, иначе я буду стесняться и не смогу принять ваше предложение, — с улыбкой сказал» Родольф.
— За этим дело не станет! Я давно могла называть вас соседом, потому что вы и есть мой сосед!
— Папа, мама тебя зовет! Иди скорее! — крикнул один из мальчиков, выбегая на лестницу.
— Ступайте, дорогой Морель, когда комната будет готова, вас предупредят.
Гранильщик поспешно ушел к себе.
— А теперь, соседка моя, — обратился Родольф к Хохотушке, — я попрошу еще об одной услуге.
— Заранее согласна, сосед мой... Все, что смогу.
— Я уверен. Вы превосходная хозяюшка. Речь идет о том, чтобы немедленно купить для Морелей все необходимое: постель, одежду, мебель, потому что у меня там самая скромная обстановка — стол, стул да холостяцкая койка. Как раздобыть поскорее все, что может понадобиться Морелям? Хохотушка минуту подумала и ответила:
— До двух часов у вас будет все, что вам нужно: готовая прочная одежда, теплая и чистая, белое постельное белье на всю семью, две маленьких кроватки для детей, одна — для их бабки, в общем — все, что надо... Но ведь все это стоит кучу денег!
— Сколько?
— Самое малое... пятьсот — шестьсот франков.
— За все?
— Увы, сами видите, какие большие деньги! — сказала Хохотушка, сделав большие глаза и качая головой.
— И у нас будет все это?..
— До двух часов!
— Может быть, вы фея-волшебница, а, соседка?
— Да нет же, все очень просто... Тампль отсюда в двух шагах, и там мы найдем все, что нужно.
— Тампль?
— Да, Тампль.
— А что это такое?
— Как, сосед, вы не знаете, что такое Тампль?
— Нет, соседка.
— Но ведь там всегда покупают одежду и мебель такие люди, как мы с вами, когда удается что-нибудь сэкономить. Там все не хуже, чем в других местах, зато гораздо дешевле...
— В самом деле?
— Я-то знаю... Ну вот, к примеру, сколько вы заплатили за ваш редингот?
— Право, не могу вам сказать.
— Как, сосед, вы не знаете, сколько стоит ваш редингот?
— Признаюсь вам по секрету, соседка, — с улыбкой сказал Родольф, — мне его подарили... Так что, сами понимаете, откуда мне знать?..
— Ах, сосед, сосед, похоже, вы не очень-то привыкли к точности и порядку.
— Увы, это правда.
— Придется исправиться, если вы хотите, чтобы мы стали добрыми друзьями, а мы будем друзьями, я чувствую, ведь вы такой добрый! Вы не пожалеете, что у вас такая соседка, вот увидите. Вы будете мне помогать, а я вам все чинить и штопать — по-дружески, по-соседски. Я, конечно, буду стирать вам белье, а вы помогать мне, когда понадобится натереть полы... Я встаю рано и могу вас будить, чтобы вы не опаздывали в свой магазин. Я буду стучать вам в перегородку, пока вы не скажете в ответ: «С добрым утром, соседка!»
— Значит, договорились, вы меня будите по утрам, стираете мое белье, а я — натираю полы в вашей комнате...
— И вы будете следить за порядком?
— Разумеется!
— А когда вам нужно будет что-нибудь купить, вы пойдете в Тампль, потому что, к примеру, ваш редингот стоил вам, наверное, франков восемьдесят, не правда ли? А на бульваре Тампль вы купили бы такой же за тридцать франков.
— Да это же чудесно! Значит, вы думаете, что за пятьсот — шестьсот франков эти бедняги Морели...
— Обуются, оденутся, и некоторые надолго!
— Соседушка, у меня есть мысль!
— Послушаем, что за мысль.
— Вы понимаете, что нужно в хозяйстве?
— Как будто понимаю, — ответила Хохотушка с насмешкой.
— Тогда возьмите меня под руку, и пойдем в этот Тампль, чтобы купить Морелям все, что им нужно. Идем?
— А деньги?
— У меня хватит.
— Пятьсот франков?
— Благодетель Морелей дал мне право не стесняться в расходах, лишь бы у этих добрых людей было все, что нужно. И если мы найдем что-нибудь получше, чем в Тампле...
— Да нигде мы не найдем получше, а главное — в Тампле все готовое — и для детишек, и для матери.
— Тогда вперед, соседка, идем в Тампль!
— Да, но боже мой!
— Что еще случилось?
— Да ничего... Но, понимаете, я уже и так потеряла время — час туда, час сюда, эта бедная госпожа Морель, за которой пришлось ухаживать, вот и вылетел весь день, а это тридцать сантимов, а когда за день ничего не заработаешь, на что же потом жить... Ну да ладно, как-нибудь устроюсь! Ночью наверстаю... Удовольствия теперь в редкость, но на этот раз я уж навеселюсь! С вами я буду воображать, что я такая богатая-разбогатая и что я на свои денежки покупаю все эти вещи для бедняков Морелей... Погодите минуту, только накину шаль и надену чепчик — и, я с вами, сосед!
— Если вам нужно надеть только это, соседка, может быть, в это время я перенесу к вам свои документы?
— Пожалуйста, заодно увидите мою комнату, — ответила с гордостью Хохотушка. — Я уже прибралась, я же говорила, что встаю поутру, а если вы соня и лентяй, тем хуже для вас, я буду вам беспокойной соседкой!
И, легкая, как птичка, Хохотушка сбежала по лестнице. Родольф последовал за ней, чтобы стряхнуть с себя пыль и паутину, налипшую на него на чердаке.
Мы расскажем позднее, почему Родольфа не известили о похищении Лилии-Марии близ фермы Букеваль, которое произошло накануне, и почему он не пришел к Морелям сразу же после разговора с маркизой д'Арвиль.
Напомним также читателю, что только мадемуазель Хохотушка знала новый адрес Франсуа Жермена, сына г-жи Жорж, и Родольфу было очень важно раскрыть эту тайну.
Прогулка на бульвар Тампль, надеялся он, расположит к нему гризетку, сделает подоверчивее и в то же время отвлечет его от грустных мыслей, навеянных смертью дочери Мореля.
Ребенок Родольфа, о котором он горько сожалел, умер, наверное, в том же возрасте...
Именно в этом возрасте Лилия-Мария была отдана Сычихе экономкой нотариуса Жака Феррана.
Зачем и при каких обстоятельствах, об этом мы расскажем позднее.
С огромным свертком бумаг, чтобы не выдать себя, на всякий случай Родольф вошел в комнату Хохотушки.
Хохотушка была примерно того же возраста, что и Певунья, ее соседка по тюремной камере.
Между этими двумя девушками была та же разница, как между смехом и слезами;
между веселой беззаботностью и печальной мечтательностью;
между самой бесшабашной дерзостью и нескончаемыми грустными раздумьями о будущем;
между деликатной, изысканной, возвышенной и поэтической душой, болезненно чувствительной и смертельно раненной угрызениями совести, и, с другой стороны, — характером веселым, живым, подвижным, прозаическим и не обремененным размышлениями, хотя в то же время добрым и милосердным.
Хохотушка вовсе не была эгоисткой, но у нее не было своих печалей; она болела только за других, отдавалась душой тем, кто страждет, но забывала о них, едва отвернувшись; как грубо говорят: с глаз долой — из сердца вон.
Частенько она переставала хохотать, чтобы так же искренне заплакать, и утирала слезы, чтобы расхохотаться еще звонче.
Настоящее дитя Парижа, Хохотушка предпочитала опьянение покою, движение — отдыху, резкие и громкие мелодии, оркестров на балах в Шартрез или в Колизее — нежному шепоту ветра в листве или журчанию ручейка.
Оглушительную толкотню парижских перекрестков — одиночеству полей...
Ослепительные огни фейерверков, вспышки и грохот ракет — безмятежной красоте ночей, полных звезд, теней и безмолвия.
Увы, будем искренни! Эта добрая девушка откровенно предпочитала черную грязь столичных улиц зелени цветущих лугов; скользкие или раскаленные мостовые — свежим бархатистым мхам лесных тропинок, овеянных запахом фиалок; удушающую пыль парижских застав или бульваров — золотым пшеничным полям, расцвеченным багрянцем диких маков и лазурью васильков...