Дона Хуана не было дома, когда я приехал к нему в полдень 8 ноября 1968 года. Я не имел представления, где его искать, поэтому я сидел и ждал. По какой-то неизвестной мне причине я знал, что он скоро вернется. Немного погодя, дон Хуан вошел в дом. Он кивнул мне. Мы обменялись приветствиями. Он, казалось, устал и лег на циновку. Он пару раз зевнул.
Идея виденья стала для меня камнем преткновения, и я решил воспользоваться опять его галлюциногенной курительной смесью. Сделать такое решение было ужасно трудно, поэтому я хотел еще немного обговорить этот вопрос.
– Я хочу учиться видеть, дон Хуан, – сказал я. – Но я действительно не хочу ничего принимать. Я не хочу курить твою смесь. Как ты думаешь, есть ли какой-нибудь шанс для меня научиться видеть без этого.
Он сел, секунду пристально смотрел на меня, а затем лег опять.
– Нет, – сказал он. – тебе придется воспользоваться дымком.
– Но ты говорил, что я был на грани виденья у дона Хенаро.
– Я хотел сказать, что что-то в тебе светилось, как будто ты действитедьно осознавал то, что делает Хенаро, но ты просто смотрел. В тебе, очевидно, есть что-то, что напоминает виденье, но не является им. Ты набит до краев, и только дымок может помочь тебе.
– Но зачем нужно курить? Почему нельзя просто научиться видеть самому? У меня очень сильное желание, разве этого недостаточно?
– Нет, этого недостаточно. Виденье – не так просто, и только курение может дать тебе скорость, которая необходима для того, чтобы уловить отблеск того ускользающего мира. Иначе ты будешь только смотреть.
– Что ты имеешь в виду под ускользающим миром?
– Мир, когда ты видишь, не таков, каким ты представляешь его себе сейчас. Это, скорее, ускользающий мир, который движется и изменяется. Может быть, можно научиться самому воспринимать этот ускользающий мир, но добра из этого не выйдет, потому что тело разрушается от стресса. С другой стороны, с курением никогда не страдаешь от утомления. Курение дает необходимую скорость для того, чтобы поймать ускользающее движение мира, и в то же время оно сохраняет тело и его силы незатронутыми.
|
|
– Хорошо, – сказал я драматически. – Я не хочу больше ходить вокруг да около. Я буду курить.
Он рассмеялся над моим проявлением эмоций.
– Выброси это из головы, – сказал он. – Ты всегда хватаешься не за то, за что следует. Теперь ты считаешь, что простое решение позволить дымку вести себя может дать тебе виденье. Нужно еще многое. Для чего угодно всегда нужно еще многое.
На секунду он стал серьезным.
– Я был с тобой очень осторожен, и мои поступки были обдуманны, – сказал он, – потому что мескалито захотел, чтоб ты узнал мое знание. Но я знаю, что у меня не будет времени, чтобы научить тебя всему, что я хочу. У меня будет время только на то, чтобы поставить тебя на дорогу и верить, что ты будешь искать также, как искал я сам. Я должен признать, что ты более упрям и менее восприимчив, чем я. В то же время ты имеешь иные взгляды, и то, какое направление примет твоя жизнь – вещь, которую я не могу предвидеть.
Его рассудительный тон голоса, что-то в его поведении вызвало во мне старое чувство, смесь страха, одиночества и ожидания.
– Скоро мы узнаем, где ты стоишь, – сказал он загадочно.
Больше он ничего не сказал. Немного погодя он вышел из дома. Я вышел следом и стоял перед ним, не зная, то ли сесть, то ли распаковать свертки, которые я привез ему.
|
|
– Это будет опасно? – спросил я просто, чтобы что-нибудь сказать.
– Все опасно, – сказал он.
Дон Хуан, видимо, не был расположен говорить мне что-нибудь еще. Он собрал какие-то маленькие узлы, лежавшие в углу, и сложил их в сетку. Я не предлагал ему помощь, потому что знал, если она ему понадобится, то он попросит об этом. Потом он лег на соломенную циновку. Он велел мне расслабиться и отдохнуть. Я лег на свою циновку и попытался заснуть, но я не был усталым. Предыдущей ночью я остановился в мотеле и проспал до полудня, зная, что до дома дона Хуана мне ехать всего три часа.
Он тоже не спал. Хотя его глаза были закрыты, я заметил почти неуловимые ритмические движения его головы. Мне подумалось, что он, пожалуй, поет про себя.
– Поедим что-нибудь, – внезапно сказал дон Хуан, и его голос заставил меня подскочить. – Тебе понадобится вся твоя энергия. Ты должен быть в хорошей форме.
Он приготовил суп, но я не был голоден.
На следующий день, 9 ноября, дон Хуан позволил мне съесть лишь крошку пищи и велел отдыхать. Я лежал все утро, но расслабиться не мог. Я не имел представления, что у дона Хуана на уме, но что хуже всего, я не был уверен и в том, что на уме у меня самого.
Около трех часов дня мы сидели под его рамадой. Я был очень голоден. Несколько раз я предлагал, чтобы мы поели, но он отказывался.
– Ты не готовил смесь уже три года, – внезапно сказал он. – тебе придется курить мою смесь, поэтому будем считать, что я собрал ее для тебя. Тебе понадобится ее совсем немного. Я один раз набью трубку. Ты всю ее выкуришь и затем отдохнешь. Потом придет хранитель другого мира. Ты не будешь ничего делать, только наблюдать за ним. Наблюдай, как он двигается; наблюдай за всем, что он делает. Твоя жизнь может зависеть от того, насколько хорошо ты следишь.
|
|
Дон Хуан так внезапно прервал свои инструкции, что я не знал, что сказать и даже что подумать. Какое-то время я бормотал что-то неразборчивое. Я не мог привести в порядок свои мысли. Наконец, я спросил первое, что пришло мне в голову.
– Кто такой сторож?
– Ты увидишь его, – сказал он. – Он охраняет другой мир.
– Какой мир? Мир мертвых?
– Это не мир мертвых и не мир чего-нибудь еще. Это просто другой мир. Нет пользы говорить тебе об этом. Ты увидишь это сам. – С этим дон Хуан пошел в дом. Я последовал за ним в его комнату.
– Подожди, подожди, дон Хуан. Что ты собираешься делать?
Он не отвечал. Он вытащил из мешочка свою трубку и сел на соломенный мат в центре комнаты, инквизиторски глядя на меня. Казалось, он ждал моего согласия.
– Ты дурак, – сказал он мягко. – Ты не боишься. Ты просто говоришь себе, что ты боишься.
Он медленно покачал головой с боку на бок. Затем он достал небольшой мешочек с курительной смесью и набил трубку.
– Я боюсь, дон Хуан. Я действительно боюсь.
– Нет, это не страх.
Я отчаянно старался выиграть время и начал длинное обсуждение природы моих чувств.
Я искренне считал, что боюсь, но он указал мне на то, что дыхание мое не прерывисто, и сердце мое бьется не быстрее, чем обычно.
Я немного подумал о том, что он сказал. Он ошибался; у меня было много физических изменений, обычно связанных со страхом, и я был в отчаяньи. Чувство надвигающегося рока окрасило все вокруг меня. Желудок мой был неспокоен, и я был уверен, что побледнел; ладони мои сильно вспотели, и, тем не менее, я действительно думал, что я боюсь.
У меня не было того чувства страха, к которому я привык за свою жизнь. Страх, который всегда был неразрывно моим, отсутствовал. Я разговаривал, шагая взад и вперед по комнате перед доном Хуаном, который все еще сидел на своей циновке, держа свою трубку и инквизиторски на меня глядя.
Наконец, рассмотрев все это, я пришел к заключению, что то, что я чувствовал вместо обычного страха, было глубокое чувство неудовольствия при одной только мысли о том смешении понятий, которое сохдается при принятии галлюциногенных растений.
Дон Хуан пристально смотрел на меня в этот момент, затем он взглянул позади меня, прищурившись, как будто он старается обнаружить что-то на расстоянии.
Я продолжал ходить взад и вперед перед ним до тех пор, пока он твердо не сказал мне, чтобы я сел и расслабился. Несколько минут мы тихо сидели.
– Ты не хочешь потерять свою ясность? – сказал он внезапно.
– Да, дон Хуан, – ответил я.
Он засмеялся с явным удовольствием.
– Ясность, второй враг человека знания, написана на тебе. Ты не боишься, – сказал он убежденно, – но теперь ты не хочешь потерять свою ясность, и так как ты дурак, ты называешь это страхом.
Он довольно засмеялся.
– Принеси мне угли, – приказал он.
Его тон был мягким и успокаивающим. Я автоматически встал и вышел за дом, чтобы собрать небольшие кусочки горящего угля от костра, положил их на маленькую плитку камня и вернулся в комнату.
– Выходи на крыльцо, – громко позвал дон Хуан снаружи.
Он положил соломенную подстилку на место, где я обычно сидел. Я положил угли рядом с ним, и он подул на них, чтобы развести огонь. Я собирался сесть, но он остановил меня и велел мне сесть на край циновки. Затем он положил кусочек угля в трубку и вручил ее мне. Я взял ее. Я был удивлен тихой убедительностью, с которой дон Хуан управлял мной. Я не мог придумать, что сказать. У меня не было аргументов. Я был убежден, что не боюсь, но только непроизвольно, потерять свою ясность.
– Дуй, дуй, – приказал он мне спокойно. – только одна чашка.
Я потянул трубку и услышал шуршание смеси, занимавшейся огнем. Я почувствовал мгновенно холод во рту и в носу. Когда я сделал последнюю затяжку, я почувствовал, что вся внутренность моего тела была покрыта особым ощущением холодного тепла.
Дон Хуан взял у меня трубку и постучал чашкой по ладони, чтобы выбить остаток. Затем, как он делал всегда, он смочил свой палец слюной и протер им внутри чашки.
Мое тело онемело, но я мог двигаться. Я изменил положение, чтобы сесть более удобно.
– Что должно случиться? – спросил я.
Мне было несколько трудно говорить.
Дон Хуан очень бережно убрал свою трубку в чехол и завернул его в длинный кусок ткани. Затем он встал прямо против меня. Я почувствовал головокружение; мои глаза непроизвольно закрылись. Дон Хуан энергично встряхнул меня и приказал мне не спать. Он сказал, что я знаю очень хорошо, что если я усну, то я умру. Это встряхнуло меня. Мне пришло в голову, что дон Хуан говорил мне это, может быть, чтобы сохранить меня пробужденным, но, с другой стороны, мне также пришло в голову, что он мог быть прав. Я как можно шире раскрыл свои глаза, и это заставило дона Хуана рассмеяться. Он сказал, что я должен ждать и не закрывать глаз все время, и что в определенный момент я смогу увидеть хранителя другого мира.
Я почувствовал очень неприятный жар во всем моем теле; я попытался изменить положение, но я не мог сдвинуться. Я хотел обратиться к дону Хуану, но слова, казалось, были так глубоко внутри меня, что я не мог вытянуть их. Тогда я упал на левую сторону и обнаружил себя смотрящим на дона Хуана с пола.
Он наклонился и приказал мне шепотом не смотреть на него, а пристально смотреть в точку на циновке, которая была прямо против моих глаз. Он сказал, что я должен смотреть одним глазом, левым, и что рано или поздно я увижу хранителя.
Я направил пристальный взгляд на точку, которую он указал, но ничего не видел. В некоторый момент, однако, я заметил мошку, летавшую перед моими глазами. Она села на циновку. Я следил за ее движениями. Она приблизилась очень близко ко мне, так близко, что мое зрительное ощущение затуманилось. И затем, внезапно, я почувствовал, что я как бы поднялся. Это было очень сбивающее с толку ощущение и заслуживало некоторого объяснения, но для этого не было времени. У меня было полное ощущение, что я видел прямо вперед от моего обычного уровня глаз, и то, что я увидел, потрясло все фибры моего существа. Нет способа, чтобы описать эмоциональный толчок, который я пережил. Прямо передо мной было гигантское, чудовищное животное. Действительно чудовищная вещь! Никогда в самых диких фантазиях у меня не было столкновений ни с чем, подобным этому. Я смотрел на него в совершенном, крайнем замешательстве.
Первой вешью, которую я действительно заметил, был его размер. Я подумал по какой-то причине, что оно, должно быть, было около ста футов высотой. Оно, казалось, стояло прямо, хотя я не мог понять, как оно стояло. Затем я заметил, что оно имело крылья, два коротких, широких крыла. В этом месте я стал сознавать, что я настойчиво рассматриваю животное, как будто оно было обычного вида, то есть я смотрел на него. Однако, я не мог в действительности смотреть на него путем, каким я привык смотреть. Я понял, что я, скорее, замечал его по частям, как будто, картина становилась более ясной, когда добавлялись части. Его тело было покрыто пучками черных волос. У него было длинное рыло, которое сочилось. Его глаза были выпуклые и круглые, подобно двум огромным белым шарам.
Затем оно начало махать крыльями. Это было не движение крыльев, как у птиц, а трепетание, вибрация. Оно набрало скорость и начало кружиться передо мной; это был не полет, а, скорее, торможение с поразительной скоростью и проворством, всего в нескольких дюймах над землей. В этот момент я обнаружил себя поглощенным в наблюдение за его движением. Я подумал, что его движения были безобразны, но однако, его скорость и легкость были великолепны.
Оно покружилось дважды передо мной, вибрируя своими крыльями, и все, что сочилось из его рта, летело во всех направлениях. Затем оно описало круг и заскользило прочь с неописуемой скоростью, пока не исчезло из вида. Я пристально смотрел в направлении, в котором оно улетело, так как ничего не было, что я мог бы делать. У меня было очень странное ощущение тяжести, ощущение существа, неспособного собрать свои мысли связно. Я не мог сдвинуться. Я был как будто приклеен к месту.
Затем я увидел вдали нечто, похожее на пятно; спустя мгновение громадный зверь снова кружился на полной скорости передо мной. Его крылья были все ближе и ближе к моим глазам, пока не достигли меня. Я почувствовал, что его крылья действиетльно достали меня, они были здесь. Я пронзительно закричал со всей своей силой, собрав в одно самые мучительные усилия, которые я когда-либо имел.
Следующей вещью, которую я осознал, было то, что я сидел на своей циновке, и дон Хуан тер мой лоб. Он натер мои руки и ноги листьями, затем он отвел меня к канаве позади его дома, снял с меня одежду и полностью окунул меня в воду; затем вытащил меня и окунул меня снова и снова.
Когда я лежал в мелкой канаве, дон Хуан вынимал мою левую ногу время от времени и похлопывал осторожно по подошве. После этого я чувствовал щекотание. Он заметил это и сказал, что я был в порядке. Я оделся, и мы вернулись в его дом. Я снова сел на свой соломенный мат и попытался заговорить, но почувствовал, что не мог сконцентрироваться на том, что я хотел сказать, хотя мои мысли были очень ясными. Я был удивлен, поняв, как много концентрации необходимо, чтобы говорить. Я также заметил, что для того, чтобы сказать что-либо, я останавливал взгляд на вещах. У меня было впечатление, что я запутался очень глубоко, и когда я хотел говорить, я должен был всплыть подобно водолазу; я должен был подняться, как будто притянутый своими словами. Дважды пытался откашляться обычным способом. Я мог сказать тогда все, что я хотел, но я не мог. Я предпочитал оставаться на необычном уровне тишины, где я мог только смотреть. У меня было чувство, что я постучался в то, что дон Хуан называл «видение», и это сделало меня очень счастливым.
Потом дон Хуан дал мне суп и лепешки и велел мне есть. Я мог есть без какого-либо усилия и без потери того, что, я думал, было моей «силой видения». Я фокусировал свой пристальный взгляд на всем вокруг меня. Я был убежден, что я мог «видеть» все, и, тем не менее, весь мир выглядел таким же, насколько я оценивал. Я старался «видеть» до тех пор, пока не стало совершенно темно. Наконец, я перестал стараться, лег и заснул.
Я проснулся, когда дон Хуан покрывал меня одеялом. У меня болела голова и тошнило. Потом я почувствовал себя лучше и крепко заснул до следующего дня.
Утром я был собой снова. Я нетерпеливо спросил дона Хуана:
– Что происходило со мной?
Дон Хуан скромно засмеялся.
– Ты ходил смотреть хранителя, и, конечно, ты нашел его, – сказал он.
– Но что это было, дон Хуан?
– Страж, хранитель, часовой другого мира, – сказал дон Хуан убедительно.
Я намеревался рассказать ему подробности об этом зловещем и безобразном звере, но он не обратил внимания на мою попытку, сказав, что мое переживание не было особенным, что любой человек мог пережить это.
Я сказал ему, что хранитель вызвал во мне такой шок, что я действительно не был еще способен думать об этом.
Дон Хуан рассмеялся и высмеял то, что он называл сверхдраматической наклонностью моей натуры.
– Эта вещь, чем бы она ни была, задела меня, – сказал я. – это было так реально, как ты и я.
– Конечно, это было реально. Причинила ли она вам боль, или нет?
Когда я вспоминал свои переживания, мое возбуждение росло. Дон Хуан велел мне успокоиться. Затем он спросил меня, действительно ли я боялся его; он подчеркнул слова «действительно».
– Я был ошеломлен, – сказал я. – Никогда в моей жизни у меня не было переживания такого благоговейного страха.
– Брось, – сказал он, смеясь. – Тебе было нечего бояться.
– Я клянусь тебе, – сказал я м искренней страстью, – что если бы я мог двигаться, я убежал бы в истерике.
Он нашел мое утверждение очень забавным и захохотал во все горло.
– Что же заставило меня видеть это чудовище, дон Хуан?
Он стал серьезным и пристально посмотрел на меня.
– Это был страж, – сказал он. – если ты хочешь видеть, ты должен победить стража.
– Но как я могу победить его, дон Хуан? Он, возможно, сто футов высотой.
Дон Хуан засмеялся так сильно, что слезы потекли из его глаз.
– Почему ты не позволяешь мне рассказать тебе о том, что я видел, таким образом здесь не было бы ничего непонятного? – сказал я.
– Если это делает тебя счастливым, продолжай, рассказывай мне.
Я рассказал все, что я мог вспомнить, но это, казалось, не изменило его настроения.
– Однако, в этом ничего нового, – сказал он, улыбаясь.
– Но как ты ожидаешь, что я смогу победить вещь, подобную этой? Чем?
Он замолчал и совершенно успокоился. Затем он повернулся ко мне и сказал:
– Ты боялся в действительности? Тебе было больно, но ты не боялся.
Он откинулся на какие-то узлы и закинул руки за голову. Я подумал, что он оставил этот разговор.
– Ты знаешь, – сказал он неожиданно, смотря на крышу рамады, – каждый человек может видеть стража. Страж иногда является некоторым из нас устрашающим зверем высотой до неба. Ты счастливец; для тебя он был только сто футов высотой. И все же его секрет очень прост.
Он замолчал на мгновение и замурлыкал мексиканскую песенку.
– Страж другого мира был комар, – сказал он медленно, как будто измеряя действие своих слов.
– Извините.
– Страж другого мира – комар, – повторил он. – то, с чем ты встретился вчера, был комар; и этот маленький комар не пропустит тебя, пока ты не победишь его.
В этот момент я не хотел верить в то, что говорил дон Хуан, но, припомнив по порядку свою встречу, я должен был согласиться, что в один момент я смотрел на комара, а мгновение спустя произошел вид миража, и я увидел зверя.
– Но как мог комар повредить мне, дон Хуан? – спросил я, действительно сбитый с толку.
– Он был не комаром, когда причинял тебе боль, – сказал он, – он был стражем другого мира. Возможно, однажды ты соберешься с мужеством победить его. Не теперь, я думаю; теперь он для тебя стофутовый брызгающий зверь. Но нечего говорить об этом. Стоять перед ним – это не подвиг; поэтому, если ты хочешь знать больше об этом, ты должен найти стража снова.
Два дня спустя, 11 ноября, я снова курил смесь дона Хуана.
Я попросил дона Хуана дать мне покурить еще раз, чтобы найти стража. Я попросил его не сразу, а после долгого размышления. Моя заинтересованность стражем была намного больше моего страха или неудобства потерять свою ясность.
Процедура была такой же. Дон Хуан набил трубку, и, когда я кончил все содержимое, он взял ее и спрятал.
Эффект был заметно медленнее. Когда я почувствовал небольшое головокружение, дон Хуан подошел ко мне и, взяв мою голову руками, помог мне лечь на левый бок. Он велел мне вытянуть ноги и расслабиться, а затем помог мне поставить мою правую руку перед собой, на уровне моей груди. Он так повернул мою ладонь, чтобы я оперся на циновку, и позволил бы отдохнуть моему телу. Я ничего не делал, чтобы помочь или помешать ему, так как я не знал, что он собирается делать.
Он сел напротив меня и велел мне ни на чем не концентрироваться. Он сказал, что хранитель собирался прийти и что я должен смотреть вокруг, чтобы увидеть его. Он также сказал мне небрежно, что страж мог причинить большую боль, но что был один способ предотвратить это. Он сказал, что два дня назад он заставил меня сидеть, потому что он считал, что этого с меня достаточно. Он указал на мою правую руку и сказал, что он намеренно поставил ее в такое положение, чтобы я мог пользоваться ей, как рычагом, чтобы продвигаться, куда бы я ни пожелал.
Ко времени, когда он кончил говорить мне все это, мое тело совсем онемело. Я хотел обратить его внимание на то, что мне будет невозможно продвигаться, потому что я потерял контроль над моими мускулами. Я пытался произнести слова, но не мог. Он, казалось, предвидел это, однако, и объяснил, что вся хитрость была в желании. Он убеждал меня вспомнить время, несколько лет назад, когда я впервые курил грибы. В этом случае я падал на землю и вскакивал на ноги снова при действии того, что он называл в то время моим «желанием»; я «выдумывал сам». Он сказал, что это был единственно возможный способ встать.
То, что он говорил, ыбло бесполезно для меня, потому что я не помнил, что я в действительности делал прежде. У меня было всепоглощающее чувство безнадежности, и я закрыл глаза.
Дон Хуан схватил меня за волосы, энергично встряхнул мою голову и повелительно приказал мне не закрывать глаза. Я не только открыл глаза, но сделал что-то, что, я думал, было удивительным. Я действительно сказал:
– Я не знаю, как я вставал тогда.
Я был сильно удивлен. Что-то очень монотонное было в ритме моего голоса, но это был действительно мой голос, и, тем не менее, я честно верил, что я не мог сказать это, потому что минутой раньше я не был способен говорить.
Я посмотрел на дона Хуана. Он отвернулся и засмеялся.
– Я не говорил этого, – сказал я.
Я опять сильно удивился своему голосу. Я почувствовал ободрение. Говорить при этих условиях стало развлекательным процессом. Мне хотелось попросить дона Хуана, чтобы он объяснил мой разговор, но я обнаружил, что снова не был способен произнести ни единого слова. Я неистого старался высказать свои мысли, но бесполезно. Я отказался от этого, и в этот момент, почти непроизвольно, произнес:
– Кто говорит, кто говорит?
– Этот вопрос так рассмешил дона Хуана, что он подпрыгнул на месте.
Очевидно, я мог высказывать простые вещи, если я знал точно то, что я хотел сказать.
– Я ли говорю? Я ли говорю? – спросил я.
Дон Хуан сказал мне, что если я не остановлюсь, то он уйдет и отдохнет под рамада и оставит меня одного с моим дурачеством.
– Это не дурачество, – сказал я.
Я говорил очень серьезно. Мои мысли были очень ясными; мое тело, однако, онемело – я не чувствовал его. Я не задыхался, так как я был однажды в прошлом в подобных условиях; мне было удобно, потому что я не мог ничего чувствовать; у меня не было контроля над сознанием, но, все же, я мог говорить. Мне пришла мысль, что если я могу говорить, возможно, я могу и встать, как говорил дон Хуан.
– Встаю, – сказал я по-английски, и с мерцанием в глазах, встал. Дон Хуан покачал головой недоверчиво и вышел из дома.
– Дон Хуан! – позвал я три раза.
Он вернулся.
– Положи меня, – сказал я.
– Положи себя сам, – сказал он. – кажется, ты делаешь правильно.
Я сказал: «ложусь», и внезапно я потерял комнату из вида. Я ничего не видел. Через секунду комната и дон Хуан появились опять в поле моего зрения. Я подумал, что я, должно быть, лежал лицом вниз, и он взял меня за волосы и поднял мою голову.
– Спасибо, – сказал я очень медленно.
– Пожалуйста, – ответил он, подражая мне и сдерживая смех.
Затем он принес листья и начал растирать ими мои руки и ноги.
– Что ты делаешь? – спросил я.
– Я растираю тебя, – сказал он, имитируя мою тяжелую монотонность.
Он содрогнулся от смеха. Его глаза были блестящими и очень дружелюбными. Я понравился ему. Я чувствовал, что дон Хуан был сочувствующим, честным и довольным. Я не мог смеяться с ним, но мне было приятно. Другое чевство радости охватило меня, и я засмеялся; это был такой ужасный звук, что дон Хуан попятился.
– Я лучше отведу тебя к канаве, – сказал он, – или ты убьешь себя дурачеством.
Он поставил меня на ноги и заставил прогуляться по комнате. Мало-помалу я начал приходить в чувство, почувствовал свои ноги, и, наконец, все свое тело. Мои уши разрывались от необычного давления. Это было подобно ощущению руки или ноги, которая была заснувшей. Я чувствовал огромную тяжесть в затылке и на макушке.
Дон Хуан потащил меня к канаве позади его дома и положил меня туда совершенно раздетого. Холодная вода уменьшила давление, боль, и постепенно все прошло.
Я переоделся в доме, сел и снова почувствовал отчужденность, то же желание оставаться спокойным. Однако, на этот раз я заметил, что это была не ясность ума или способность к сосредоточению; скорее, это был вид меланхолии или физической усталости. Наконец, я заснул.
12 ноября 1963 г.
В это утро дон Хуан и я пошли на соседние холмы собирать растения. Мы прошли около шести миль по чрезвычайно неровной местности. Я очень устал. Мы сели отдохнуть, по моей инициативе, и он начал разговор, сказав, что он доволен моим прогрессом.
– Я знаю теперь, что это говорил я, – сказал я, – но тогда я мог поклясться, что это был кто-то другой.
– Конечно, это был ты, – сказал он.
– Как же случилось, что я не мог узнать себя?
– Это белает дымок. Можно говорить и не заметить этого, или можно пройти тысячи миль и не заметить ничего. Это зависит от того, как кто-либо может принимать вещи. Маленький дымок устраняет тело и дает свободу, подобно ветру; лучше, чем ветер, ветер может быть остановлен скалой, стеной или горой. Маленький дымок делает человека свободным, как воздух; возможно, даже свободнее – воздуха может не быть в земле и он может стать затхлым, но с помощью маленького дымка человек не может быть остановлен или заперт.
Слова дон Хуана высвободили смесь эйфории и сомнения. Я чувствовал потрясающее беспокойство, ощущение неопределенной вины.
– Тогда он может действительно сделать все эти вещи, дон Хуан?
– А что думаешь ты? Ты подумаешь, скорее, что являешься ненормальным, или нет? – сказал он язвительно.
– Для тебя легко принимать все эти вещи. Для меня это невозможно.
– Мне это нелегко. У меня не больше привилегий, чем у тебя. Эти вещи равно трудны для тебя и для меня или для любого другого, чтобы их принять.
– Но ты дома со всем этим, дон Хуан?
– Да, но это мне много стоит. Я должен бороться, возможно, больше, чем ты когда-либо хотел. У тебя трудный путь получения всего в работе. Ты не представляешь, как тяжело я должен был работать, чтобы сделать то, что ты сделал вчера. У тебя есть что-то, что помогает тебе на каждом дюйме пути. Нет лругого возможного способа объяснения, кроме способа, которым ты узнаешь о силах. Ты делал это прежде с мескалито, теперь ты делаешь это с маленьким дымком. Ты должен сосредоточиться на факте, что ты имеешь большой дар, и отбросить другие соображения в сторону.
– Ты произносишь это так легко, но это не так. Я разрываюсь внутри.
– Ты будешь цельным снова довольно скоро. Ты не заботишься о своем теле из-за одной вещи. Ты такой же толстый. Я не хотел ничего говорить тебе прежде. Каждый должен всегда позволять другим делать то, что они должны делать. Тебя долго не было. Я сказал тебе, что ты вернешься, однако, и ты вернулся. Та же вещь случилась со мной. Я ушел на пять с половиной лет.
– Почему ты не приходил, дон Хуан?
– По той же причине, что и ты. Я не полюбил это.
– Почему же ты вернулся?
– По той же причине, по которой вернулся ты сам – потому что не было другого пути, чтобы жить.
Это заявление имело большое воздействие на меня, и я подумал, что, возможно, не было другого пути жизни. Я никогда не высказывал эту мысль кому-нибудь, однако дон Хуан высказал ее правильно.
После очень долгого молчания я спросил его:
– Что я делал вчера, дон Хуан?
– Ты вставал, когда ты хотел.
– Но я не знаю, как я делал это.
– Совершенствование этой техники отнимает время. Важная вещь, однако, это то, что ты знаешь, как делать это.
– Но я не знаю. Это вопрос, я действительно не знаю.
– Конечно, ты знаешь.
– Дон Хуан, я уверяю тебя, я клянусь тебе...
Он не дал мне кончить; он встал и вышел.
Позже мы снова беседовали о страже другого мира.
– Если я верю, что все, что я испытал, действительно реально, – сказал я, – тогда страж является гигантским созданием, которое может причинить невероятную физическую боль; и если я верю, что он может действительно путешествовать на огромные расстояния посредством действия воли, тогда логически заключить, что я мог бы также желанием заставить чудовище исчезнуть. Так ли это?
– Не точно, – сказал он. – Ты не можешь захотеть, чтобы страж исчез. Однако, твое желание может остановить его от вреда тебе. Конечно, если ты когда-нибудь выполнишь это, то дорога тебе открыта. Ты действительно сможешь пройти стража, и он ничего не сможет сделать, даже если будет бешено кружиться вокруг.
– Как же я могу совершить это?
– Ты уже знаешь, как. Все, в чем ты нуждаешься, это в практике.
Я сказал ему, что у нас было неправильное понимание, которое происходило от нашей разницы в восприятии мира. Я сказал, что для меня знать что-нибудь подразумевало то, что я должен полностью сознавать о том, что я делал, и что я мог повторить то, что я знал, по желанию, но в этом случае я ни сознавал о том, что я делал под влиянием дыма, ни мог повторить это, если бы моя жизнь зависела от этого.
Дон Хуан посмотрел на меня инквизиторски. Он, казалось, забавлялсе тем, что я говорил. Он снял свою шляпу и почесал виски, как он делал, когда хотел прикинуться смущенным.
– Ты действительно знаешь, как рассказать, ничего не говоря? – сказал он, смеясь. – Я должен сказать тебе, что ты должен иметь непреклонную решимость, чтобы стать человеком знания. Но ты, кажется, имел непреклонную решимость смутиться загадками; ты настаиваешь на объяснении всего, как будто весь мир составлен из вещей, которые могут быть объяснены. Теперь ты стоишь лицом к лицу со стражем и с проблемой движения при использовании своего желания. Тебе когда-либо приходило на ум, что только немногие вещи в этом мире могут быть объяснены твоим способом? Когда я говорил, что страж действительно преграждает тебе проход и может действительно выбить дьявола из тебя, я знал, что я подразумевал. Я хотел научить тебя мало-помалу, как двигаться, но затем я понял, что ты знаешь, как это делать, хотя ты и говоришь, что не знаешь.
– Но я действительно не знаю, как, – запротестовал я.
– Ты знаешь, ты дурак, – сказал он неумолимо и затем улыбнулся. – Это напоминает мне время, когда кто-то посадил этого парня Хулио на уборочную машину; он знал, как вести ее, хотя он никогда не пробовал этого раньше.
– Я знаю, что ты имеешь в виду, дон Хуан, однако, я все еще чувствую, что не могу сделать это снова, потому что я не имею уверенности в том, что я делал.
– Фальшивый волшебник пытается объяснить все в мире объяснениями, в которых он не уверен, – сказал он, – и поэтому все является колдовством. Но от этого тебе не лучше. Ты также хочешь объяснить все своим способом, но ты не уверен в каждом своем объяснении.
Дон Хуан спросил меня внезапно, думал ли я уезжать домой в конце недели. Я сказал, что я намеревался уехать в понедельник утром. Мы сидели под его рамада в полдень в субботу, 18 января, отдыхая после долгой прогулки по окрестным холмам. Дон Хуан встал и вошел в дом. Немного погодя, он позвал меня внутрь. Он сидел посреди комнаты и положил мою соломенную циновку перед собой. Он предложил мне сесть и, не говоря ни слова, развернул свою трубку, вынул ее из футляра, наполнил ее чашку своей курительной смесью и зажег ее. Он даже принес в комнату глиняный поднос, наполненный мелкими углями.
Он не спросил меня, хочу ли я курить. Он только вручил мне трубку и велел мне курить. Я не колебался. Дон Хуан, очевидно, определил мое настроение верно: мое непреодолимое любопытство к стражу должно было быть очевидным ему. Я не нуждался в каком-либо уговаривании и нетерпеливо выкурил всю трубку.
Реакции, которые я имел, были подобны тем, что я имел раньше. Дон Хуан также возобновил во многом в той же манере. На этот раз, однако, вместо того, чтобы помогать мне делать это, он только велел мне опереть мою правую руку на циновку и лечь на левый бок. Он предложил, чтобы я сжал кулак, если это даст мне лучший упор.
Я сжал кулак моей правой руки, так как я нашел, что это было легче, чем повернуть к полу ладонь, когда лежишь своим весом на ней. Я не спал; я чувствовал сильное тепло некоторое время, а затем потерял всякое чувство.
Дон Хуан лег со своей стороны напротив меня; его правое предплечье опиралось на его локоть и подпирало его голову подобно подушке. Все было совершенно спокойно, даже мое тело, в котором тогда отсутствовали тактильные ощущения. Я чувствовал большое удовлетворение.
– Хорошо, – сказал я.
Дон Хуан поспешно встал.
– Не смей начинать с этой чепухи, – сказал он убедительно. – Не говори. Говоря, ты совершенно потеряешь энергию, и тогда сраж раздавит тебя, как ты прихлопываешь комара.
Он, должно быть, подумал, что его улыбка была забавной, потому что он начал смеяться, но внезапно остановился.
– Не разговаривай, пожалуйста, не разговаривай, – сказал он с серьезным выражением лица.
– Я не собирался ничего говорить, – сказал я, и я действительно не хотел говорить это.
Дон Хуан встал. Я видел его уходящим к западной стороне его дома. Мгновением позже я заметил, что на мою циновку села мошка, и это наполнило меня такой тревогой, какой я не испытывал прежде. Это была смесь приподнятого настроения, страдания и страха. Я полностью сознавал, что передо мной собиралось развернуться что-то трансуендентальное – мошка, которая охраняла другой мир. Это была нелепая мысль; я почувствовал себя подобно громко смеющемуся, но затем я осознал, что мое приподнятое настроение отвлекло меня, и я готов был упустить переходный период, который я хотел сделать ясным. В моей предыдущей попытке увидеть стража я смотрел на мошку вначале своим левым глазом, а затем я почувствовал, что я встал и смотрел на нее обоими глазами, но я не сознавал, как произошел этот переход.
Я увидел мошку, кружившуюся вокруг циновки перед моим лицом, и понял, что смотрю на нее обоими глазами. Она подлетела очень близко; в этот момент я не мог видеть ее обоими глазами больше и перевел зрение на мой левый глаз, который был на уровне земли. В мгновение, когда я изменил фокус, я также почувствовал, что я выпрямил мое тело полностью в вертикальное положение и смотрел на невероятно огромное животное. Оно было блестяще черным. Его перед был покрыт длинными, черными, коварными волосами, которые выглядели подобно шипам, проходящим сквозь щели какой-то блестящей, лоснящейся чешуи. Волосы были расположены пучками. Его тело было массивным, толстым и круглым. Его крылья были широкими и короткими по сравнению с длиной его тела. У него были два выпуклых глаза и длинное рыло. В это время оно смотрело на меня подобно аллигатору. Оно, казалось, имело длинные уши, или, возможно, рога, и оно сочилось.
Я старался изо всех сил фиксировать свой пристальный взгляд на нем, и затем стал полностью сознавать, что я не мог смотреть на него тем же самым путем, каким я обычно смотрел на вещи. Я имел странную мысль: глядя на тело стража, я чувствовал, что каждая отдельная часть его была независимо живой, как были живыми глаза людей. Я понял тогда в первый раз в моей жизни, что глаза были единственной частью человека, которая могла показать мне, живой он или нет. Страж, с другой стороны, имел «миллион глаз».