Шторм, разметавший корабли в тот проклятый день, Новиков запомнил навсегда. Плавание на деревянных лоханях этого века, тяжелых и неповоротливых, было сущим испытанием нервной системы. А с какой любовью и добрым словом Василий вспоминал теперь свой БДК! Здесь же даже среднее волнение на море казалось уроженцу Североморска опасным для жизни. То счастливое утро, когда он проснулся после страшной ночи при абсолютно спокойном море, которое, будто извиняясь перед людьми, послало еще и попутный ветерок, было вскоре омрачено пропажей остальных кораблей каравана. Ни одного из них на горизонте не наблюдалось. Капитан корабля Ханс Йенсен сообщил ангарскому офицеру, что ничего страшного не произошло, просто «Хуртиг» отнесло на запад и теперь им предстоит добавить к путешествию еще пару дней. Однако вскоре выяснилось, что в корпусе корабля появились течи. В ходе аврала тогда вроде бы удалось их заделать, но через некоторое время течи возобновились, чем весьма озадачили капитана Йенсена.
Скалистые берега юго‑запада Скандинавии показались на второй день пути. Датчанин направил корабль к берегам, намереваясь посадить его на мель, если не удастся причалить.
– До Христианзунда дойдем, с помощью Господа, а там на ремонт и встанем, – пробормотал боцман Бьерн, осеняя себя крестом.
Никто из ангарцев конечно же его не понял. К счастью для Новикова, его ребята не унывали – отряд состоял большей частью из молодых русичей, которые вполне сносно переносили тяготы морского похода. Нескольким марийцам и тунгусам было гораздо сложнее, но и они держались молодцом. Из первоангарцев, кроме Василия, было еще четыре человека, в том числе начальник медицинской службы батальона пятидесятидвухлетний Владимир Екишев, врач из Мурманска.
|
|
К вечеру прилично набравший забортной воды «Хуртиг» все же был посажен на песчаную отмель. И уже через некоторое время появились баркасы и лодки местных рыбаков. Первыми на берег переправились ангарцы. Престарелый полковник Миккельсен, начальник небольшого гарнизона Христианзунда, взглянув на бумаги своих гостей, немедленно обещал им помочь. И уже на следующее утро отряд Новикова погрузился на «Крутобокого Олафа» – корабль с грузом солонины, уходивший к Гетеборгу. Его капитан, толстяк, назвавшийся Олафом, часто и внимательно посматривал на ангарцев, будто хотел что‑то спросить, но каждый раз сдерживал себя. Только на внутреннем рейде Гетеборга, когда корабль благодаря умелому лоцману проходил меж подводных и надводных камней, скальных нагромождений и небольших пустынных островков, поросших клочкообразной травой и мхом, он обратился‑таки к старшему среди показавшимся ему знакомыми людей, которых вез.
– Слушай, друг! Знавал ли ты так же одетых славных мужчин, что я вез до Ютландии несколько лет назад? Карпи... – поскреб лоб Олаф, вспоминая имя того человека.
Однако Василий с сожалением развел руками, давая понять норвежцу, что совершенно не понимает его. Толстяк же для себя вопрос определенно решил и, хлопнув себя по лбу, с улыбкой указал на Новикова, а затем на его людей толстым, как сарделька, указательным пальцем с грязным ногтем и что‑то проговорил, после чего взошел обратно на мостик, довольный собой.
Корабль между тем все дальше входил в шхеры Гетеборга, убрав большую часть парусов. Острова становились все больше, на них появлялись деревья, а то и неказистые домики рыбаков. Частенько «Крутобокий Олаф» проплывал мимо лодок хозяев этих домишек, над которыми кружили вечно голодные чайки.
|
|
Искусный лоцман таки привел судно в гавань, встав на якорь близ портовых причалов. Вскоре подвалили баркасы, и началась выгрузка ангарского отряда. Когда же стрелки оккупировали часть причала, а Сазонов уже хотел найти кого‑либо, чтобы отдать бумаги, к ним приблизились несколько датчан. Все они и возглавлявший их офицер резко контрастировали с теми, кого Новиков видел в Христианзунде, – эти вояки явно побывали недавно в переделке. Помятая, вся в отметинах кираса офицера и рука на перевязи, в набухшей от крови повязке говорили об этом лучше всяких слов. Заросшее щетиной лицо казалось порядком изможденным, но его взгляд, холодный, пронизывающий насквозь, буравивший ангарцев из‑под широкополой шляпы, утверждал его владельца решительным человеком.
Разговор не складывался, покуда Василий не передал офицеру Регнеру Торбенсону документы. Датчанин попробовал было перейти на немецкий, но и этот язык не помог установлению контакта. Среди ангарцев знатоков немецкого не нашлось. Коротко кивнув, после того как бумаги были им прочитаны, Регнер махнул здоровой рукой в кожаной перчатке, схожей с милицейской крагой, указав гостям направление движения.
– Стро‑о‑ойсь! – разнеслось над причалом – это лейтенанты мигом подали стрелкам команду.
И хотя среди портового гомона она не особенно была слышна, Торбенсон тут же обернулся. Его лицо выказало интерес к тому, как ловко наемники похватали свои сумки и оружие, разобрали большие ящики с ручками и встали в походную колонну, ожидая приказа к маршу. Он одобрительно покачал головой. «Определенно, это хорошие наемники, а иначе зачем бы королю собственноручно писать о них», – подумал Торбенсон. Его солдаты, державшие в руках тяжелые шпаги, стали раздвигать толпу, таращившуюся на ангарцев и мешавшую свободному проходу. Вскоре колонна ушла прочь, и постепенно портовые звуки замолкали, уступая место городскому шуму. Навстречу отряду стали попадаться местные жители, практически не обращавшие на них никакого внимания, разве что иная молодуха кинет оценивающий взгляд или старик‑швед недобро зыркнет из‑под колючих бровей.
|
|
В селении Регнер нашел для ангарцев несколько повозок с ездовыми, а сам и сопровождавшие его воины оседлали коней, оставленных в одном из дворов. Но прежде чем покинуть это место, медик Екишев жестами настоял на том, чтобы датчанин дал ему осмотреть руку. Неожиданно в первую очередь для себя Торбенсон согласился. Промыв раствором пенициллина уже начавшую гноиться и источать крайне неприятный запах рану, мурманчанин с некоторой осторожностью достал из сумки футляр. Шприц не испугал скандинава, который с уважением смотрел на действия медика, впрыскивающего пенициллин в края раны. После этого Владимир Михайлович наложил чистую повязку, с брезгливостью выбросив прежние грязные лоскуты. Поблагодарив лекаря наемников, Торбенсон приказал выезжать на дорогу, тянущуюся вдоль домов и переходящую в широкую просеку.
Оставляя жилые постройки в стороне, колонна проследовала на север, огибая тянущуюся вдоль небольшой реки каменную гряду, поросшую лесом. Через пару часов отряд вышел на открытое место, и взору ангарцев открылась картина укреплений Гетеборга. Город был оккупирован, и, по всей видимости, произошло это совсем недавно. Проезжая мимо полей, окружавших невысокие холмы, на которых стояли крепость и два бастиона, ангарцы видели все те мерзости, что принесла в этот край война. Ни одного более‑менее целого крестьянского дома в округе не наблюдалось, однако хмурые, одетые в рванье крестьяне уже копошились возле своих пострадавших жилищ. Буквально в нескольких десятках метров от них, в придорожной канаве, были навалены гниющие трупы, скалящиеся обезображенными лицами на проезжающих мимо людей. Уже и не разобраться было, кто там лежит – шведские ли воины, датские или крестьяне, погибшие ни за что. А валялись эти тела еще с осени, только недавно проявившись из‑под снега. Да и на полях там и сям торчали бугорки – трупы погибших, а вот от мертвых лошадей зачастую оставались лишь костяки – мясо срезали подчистую. Воздух был наполнен тяжелым смрадом разлагающейся плоти, лишь в редкие минуты дуновения ветра со стороны моря становилось немного легче.
Тем временем повозки приблизились к одному из бастионов настолько, что ангарцы могли рассмотреть его. Тут явно не обошлось без подрыва порохового заряда – часть стены укрепления просела и завалилась, виднелись закопченные от бушевавшего огня внутренности постройки.
Регнер Торбенсон вел отряд наемников к Тролльхэттену, месту сбора одной из частей войска, что должно было поддержать выступление норвежской армии в Скараборг. Поначалу весьма недовольный приказом сопровождать их, сейчас он благодарил Бога за то, что он встретил этих людей. Ведь один из них спас не только его руку, но и жизнь. Регнер знал, что случилось бы с его раной дальше, и внутренне содрогался от одной этой мысли. Теперь же рука его не беспокоила, боль ушла, спал жар, а лекарь еще несколько раз звал его, чтобы вонзить близ края раны тончайшую иглу. К тому же он накладывал повязку искусней всех лекарей, что успел повидать рейтарский капитан. А встречал он их немало. Капитан чувствовал облегчение и надежду на скорое излечение. Ему теперь хотелось отплатить им той же монетой.
«Надо бы подбодрить их, а то уж больно они унылые», – подумал Торбенсон.
Он направил коня к повозке, где рядом с ящиками, с которыми наемники обращались очень бережно, сидел их начальник.
– Насколько я понял, вы владеете московитским языком, – проговорил он, зная, что наемник не поймет ни слова. – Я приведу вас к серным мортирщикам.