Да что уж теперь? Забыты и прокляты.
И слёзы не лить, и водку не пить.
Бушлаты с не выжженными упрёками,
Глаза матерей никогда не забыть.
Да что уж теперь? Поколение латекса
Целуют друг друга под вечный набат.
А вас – и не вспомнят. Иконы – как матрица,
Лишь души с надгробий тоскливо глядят.
Да что уж теперь? И архивы закрытые
Молчат. И страна замедляет свой бег.
Вы шли, чтобы дети, зарёю умытые
Не плакали в этот сомнительный век.
Да что уж теперь? И память вся вымерзла
В коросты и струпья совсем разошлась,
И с каждой молитвою, всё одержимее-
Чтоб ниточка эта не оборвалась.
***
И отвернуться к стеночке, как в детстве,
Водить руками по настенному ковру,
И позабыться в этом малолетстве,
И жечь напалмом, с кровью, по нутру.
Хвататься ночью за невидимые руки,
И сдавливая крик – слова глотать.
Тупая боль выносит, словно муки,
Как в пятый раз рожающая мать…
Опять дожди, и тени роют стены,
И пепельница снова дополна,
И руки ноют, вздулись тяжко вены -
На небе снова полная луна…
А мама – дома, варит суп на кухне,
Её дыханье – слышимость в ночи.
…И вновь вариться в этом вязком студне,
А там – кресты, кричи иль не кричи…
Царапать стены, раздирая душу,
Любить того, кто умер, но живёт,
Кто истиной своей народу служит,
Кто верует, кто пишет, кто поёт.
Ах, мама, мама! Солнышко в зените!
Дай дотянуть хотя бы до утра!
…я расплескалась, словно зелень в монолите -
Полей меня любовью допьяна.
***
Просыпаешься в пять утра не от звонка будильника, а от мысли: «Господи, только прошу, не сейчас!»
Открываешь ленту, а там, словно рыба из холодильника
Улыбаются 90-ые, прикрывая подбитый глаз.
Дождь измолотил подоконники, разбередил душу, подарил тоску.
Как же больно, что в стране не перевелись дальтоники,
Которые не видят действительность, но верят последнему свистку.
Вот так начитаешься, наслушаешься, насмотришься,
Вспомнишь, как было, напишешь своё,
А потом душной ночью память - надсмотрщица
Из угла в угол полощет, словно бельё.
Каплями рвёт, обжигая, как лезвие -
Ржавое, старое и тупое.
Что? Психотропы? – они дело сделали.
Не помогают. И даже спиртное.
Лучше бы я родилась при царях,
Иль слушала Моцарта в пустых кулуарах,
Чем вспоминать свои жизни в политических лагерях,
Закованных в перестройку нелепых кошмаров.
***
Мы живём, но нам незачем жить.
Под покровом невидимых стен
Свою жизнь переворошить
Без каких-либо диких замен.
Стопка писем в конвертах ничья,
Все чернила размыты в конец,
Переснята рубцов колея –
Обувь в ряд – однопарный жнец.
Тени мрака плывут ко дну.
Им, как нам – тоже нужен лоток.
Эти камушки жизни - в муку.
Радость сна – мой червивый Бог.
И закрыв глаза, полюбив пустоту,
Я скорблю о не наших днях.
Повторяя невидимую мантрУ –
Это всё, что останется на губах.
***
Пахнет полынью и сплином.
Сигареты без никотина,
Кофе без кофеина,
Безалкогольное пиво,
Кожа без меланина,
Мама не родила сына,
Счастье без эндорфина,
Женщина без мужчины,
Не жизнь, а малина.
***
Может просто осень пришла,
Небо набухло, трава заржавела, в полях туман…
Я проспала.
Сегодняшний утренник.
Свет, сигареты, спички, ключи – в карман.
Не сработал, сломался маятник внутренний.
И по воде скользить.
Прогибаться от капель за шиворот, поглядывать на часы,
Светофор улыбается выдернутый,
Будто бы из моего сна.
А там – мозга весна.
Мы все каждый в своем дожде.
С дождями вЫдождены.
Вымучены.
Слезами по уши залИты.
И просто терпеть вынуждены
Эти тоскливые водные монолиты.
***
Ходишь по тем же улицам,
Ездишь в том же метро,
Голуби расцелуются,
Стукнув в твоё окно.
А по газетным репликам
В мире сейчас бардак.
Я по сегодняшним метрикам
Знаю, что делать и как.
И барабанные палочки
Вовсе уже не стучат,
Детские наши считалочки
Бьют в леденевший набат.
Я не хочу снисхождения!
Хватит. И осень першит.
Мнения. Мнения. Мнения.
Их никто не решит.
Снова о снах в заутрене
В тайне тебе расскажу.
… Я разучилась плакать -
И почти не дышу.
***
Не вытравишь уже 90-ые -
Я видимо так и останусь колючим подростком заросших окраин.
Сейчас произносим тосты, и смотрим на мир, забывая, как медленно он остывает.
И ты понимаешь, конечно же,
Что век 21- ый всех только ломая, угробит.
И ищешь, и ищешь спасения в своих мирозданиях, как плод в материнской утробе.
Где парки, заброшки, и листья, растрескавшись в осень, шуршат под ногами,
Где снега крупицы не жалят, а словно родные, и ты их ловишь губами,
Где псы с подворотен с лохматой и тёплой холкой,
А у отца за дверью болталась без дела двустволка.
Однажды, проснувшись, я понял, что кончились пошлые сказки:
Тоска, пелена безысходности, смог, и страна потупила глазки…
И нет уж ни снега, ни счастья, собак отстреляли, паскуды.
…На автопилоте целуем любимых в губы.
И чёрт бы задрал это смутное, мерзкое время!
И отголоски всей боли в ушах – как контузия века.
Я никогда не выпущу из себя этого зверя,
А лишь затяну потуже в себе человека.
Зеркало.
Рождённым в СССР посвящается.
Я часто езжу в электричках. Чаще всего читаю, или наблюдаю за людьми. Осторожничаю. И могу сказать, что по каждому из них можно написать как минимум рассказ. Рассказ, длиною в жизнь.
Они зашли в вагон, нервно покачиваясь. Оба уже не молодые, но и не пожилые. Есть такой возраст, когда невозможно определить. То ли тебе за сорок, то ли за двадцать пять. Непонятно.
Мужчина был загорел и полураздет. На голых плечах топырился потертый рюкзак с выцветшим рисунком космических кораблей из несоветского мультика. Спина блестела от пота, на затылке виднелась затертая, бледная наколка. Именно наколка - витиеватая надпись про слезы матери. Волос на голове почти не было – такой бритый ежик в трениках.
Она - в прошлом очень красивая девушка, с правильными чертами лица. Но сейчас они выглядели опухшими, как само это лицо, несчастными, сальными от пота, грязи, женской доли и перегара изрядной дозы сивухи, которой разило от этой парочки.
Душный вагон - и этот запах, от которого сердце останавливается.
Это пахнет людьми, у которых нет дома. Пахнет бедой.
Они зашли и сели ко мне спиной, слышны были только их голоса. И будто бы весь мир замолчал в тот момент.
Вдруг она положила голову ему на плечо, а я почему- то подумала – «Ведь у каждого свое счастье! У кого- то в новой паре лабутенов, а у кого- то - как у этих двоих».
Многие в вагоне подняли воротники и сморщили носы, глядя на них. Толпа смотрела осуждающе. Каждый, наверное, думал: «От, докатилась, и мужика себе под стать нашла. Мразь. И как таких только земля носит. А ведь наверно мать» - и так далее, и так далее, и так далее.
Мне же хотелось, словно патологоанатому, вскрыть у них грудную клетку и грязно, мерзко, насильно залезть в мысли и попытаться понять, почему так происходит. Что двигает людей жить так дальше и не стремиться улучшить себя, свое окружение. Почему им одновременно комфортно и невыносимо в таком состоянии. Почему так происходит.
…Кэт медленно повела челкой, как в кино, и улыбнулась. В голове крутились строчки лирической композиции, на душе было легко и по - мартовски нежно. Откуда они, эти строчки? Вот уже третий день неотступно следуют за ней, звучат даже во сне? Откуда - откуда? Оттуда!
И тут она вздрогнула – «А потому что нужно меньше водки жрать, отмечая день рождения, да еще на спор, да еще с локотка, а потом горланить – «а не спеть ли мне песню»?
А вот не спеть! Спета ваша песенка уже!
О, эти длинные «русско- обычайные» гулянки, которые начинаются – «Давайте поздравим именинника», а заканчиваются – «А давайте пить чай!» -, «А давайте пить, что пили!». Где либо собираются друзья еще с колясочных времен, либо выясняется, что ты, оказывается, никого не знаешь, но в процессе готов прыгнуть за любого в огонь.
У Кэт был как раз второй вариант. Она никого не знала из шумной компании, в которой находилась тем вечером. Парни, девушки, все молодые, красивые. Они обезоруживали и обескураживали одновременно. С ними хотелось быть, их слушать, выдавать их идеи за свои, и жить по их правилам. Так получилось, что Кэт знала только заводилу. Он был похож на большого пирата- с трубкой, окладистой бородой и широко открытыми глазами. Глядя на него хотелось воскликнуть «Каррамба!» и спрятаться маме под юбку от страха. Остальные ребята были не такими выразительными внешне, но с внутренней харизмой. Вкусными, как холодный яблочный компот. И восхитительными, словно в меру горячий чай. После третьего тоста за именинника, Кэт, наконец- то запомнила, как кого зовут, и начала активно поддерживать нить разговора, которая то и дело рвалась, пересекаясь очередными хвалебными речами о хозяине дома.
А потом - извечный сюжет: «Пойдем, погуляем по саду, я покажу тебе дом, а вот тут у меня своя маленькая гостиная с гамаком и книгами, какие у тебя горячие руки, а ты читала Канта-Борхеса-Камю, а помнишь у него там..., иди сюда, а ты - словно русалка - губы холодные, а руки горячие»...
«Желаете обновить сейчас свою жизнь?»- нелепый дурацкий слоган из рекламного ролика - и Кэт, поддакивая, уже несется на зонтике любви по каналам страсти, загребая своим прошлым и ошибками, окуная их в воду по самую макушку и топя в очередной дозе адреналина. Вот только поменяла не в ту сторону, как хотела...
Дни понеслись чередой один за другим как калейдоскоп из черно- белых осколков.
Да, она недолго встречалась с Димой. Да, она влилась в их компанию и была постоянной гостьей на любых вечеринках. И да - она сделала так, чтобы в этот мир никто кроме этих людей проникнуть не смог.
Она ушла из дома, бросила престижный ВУЗ на четвёртом курсе, начала скитаться по многочисленным знакомым, спать до обеда, научилась курить травку и сплевывать через передние зубы.
Она поняла, что большинство ее новых друзей - самые обыкновенные жигало, а попросту говоря - проституты. Проституты именно по профессии, а не по жизни.
Все это тщательно скрывалось, и спонсорами, как правило, были очень богатые люди. Кому- то хотелось мальчика, кому то девочку, кому- то обеих и сразу, но о сексе тут и речи быть не могло.
Молодежь «имели» за мозги. А точнее, за интеллект. Многим влиятельным людям хочется померяться перед другими такими же, но не длиной детородного органа, а девочкой, которая может цитировать в оригинале Гомера (не Симпсона!), которая в совершенстве знает несколько языков, разбирается в сопромате и устройстве современного двигателя и может сама починить электропроводку. Или же мальчиком, который... Да просто красивым мальчиком.
Она понимала, что это такое одно большое приключение, квест, который пройдешь и будет бонус. В виде счастья. В виде семьи. Это примерно из серии «Жизнь одна и попробовать нужно все».
Но как же она уставала от всего этого! Тысячу раз она думала всё бросить, позвонить домой, вернуться назад, стереть из памяти многочисленные, без эмоций лики ее спонсоров, которые, как правило, в дальнейшем становились потом ее сексуальными партнерами.
Связи, связи, связи. Ночи, клубы, рестораны, снова связи. Опять связи. Телефон разрывался даже глубокой ночью. Было всё - деньги, шмотки, салоны, звезды шоу - бизнеса в лице спонсоров. Не было только Его. И тихой, размеренной жизни на берегу озера. В небольшом домике с резными наличниками и белыми, хрустящими занавесками. Многие девушки, прочитав, подумают – «Зажралась! Да этих козлов всех иметь надо! Не так, так вот так! Мать их так!».
А надоело. «Имелка» устала. Хочется выспаться ночью на мягкой перине, в еще неостывшем от дневного солнца доме, чтобы пахло хлебом и добротой. А не нестись, куда попало в сообществе очередного. На пятнадцатисантиметровой шпильке и юбке, больше напоминающей широкий пояс.
И вот однажды все- таки наступил этот момент «жизненного равновесия».
Кэт возвращалась уже за полночь одна, транспорт уже не ходил, на улочках было темно и пустынно. Теплый вечер обволакивал, словно густой туман и совсем не хотелось торопиться.
В одном из двориков она нашла укромное местечко в виде беседки и решила присесть и успокоить мысли. Достав из сумочки зеркало, поняла, что оно не поможет. И без него чувствовалась свежая ссадина на лице, опухшие от слез глаза и размазанная тушь.
Очередная ссора поставила жирную точку, и сил уже не было терпеть. Всхлипнув, Кэт вдруг услышала сдавленный голос: «Кто здесь?». Секунду подумав, пискнула – «А тут кто?».
Из глубины беседки вылезло что - то непонятное - лохматое, пахнущее семечками, табаком, мокрой шерстью и потом.
«Что, никогда не видела таких? А вот оно, жизнь- то, какая... Чего ходишь тут? Спать надо. Спать. В теплых пастелях. Попив чаю. Спать» -
тусклый свет фонаря сдался и осветил говорившего. Им оказался мужчина лет тридцати пяти, может и старше, лицо было с очень загорелой кожей, будто копченое, волосы длинные, взъерошенные, больше похожи на необъятную копну из медной проволоки, передние зубы отсутствовали, а глаза вращались со скоростью и были огромны, словно блюдца.
«Безумец. Сумасшедший. Юродивый. Да бомж просто какой - то - проносилось в голове у Кэт, - живет он тут что ли?».
«А живу я рядом»- будто прочитав ее мысли, промолвил мужик, - ты не думай, у меня все есть - и топчан, и подвал мой любимый, и даже электробритва, только батарейки нужны. У тебя нет случайно батарейки?».
«Н-н-н-е-т»- промолвила Кэт и вжалась в спинку беседки. «Да ты не боись. Я не трону. Вылез вот воздухом подышать да поИскать чего. После дождя как хорошо! А может, ты есть хочешь? У меня там было что - то, со вчерашнего ужина оставалось. Сейчас, не уходи только» - он исчез в темноту так же внезапно, как и появился.
«Ох» - выдохнула Кэт.
Ей бы встать и бежать, на дорогу, ловить попутку и прочь отсюда, прочь!
Но девушка сидела как вкопанная и не могла пошевелиться.
Мысли проносились в голове ураганом. «А ведь у него, наверное, тоже когда- то было все. Почему сейчас так? Его ограбили, кинули, пытались убить, а может он известный человек и таким образом скрывается? А может его семью выкрали, и он пытается ее найти под видом местного бомжа? А может он, как и я ушел из дома и решил найти свое счастье? А потом стал жить в подвале, спать на грязном, вонючем матрасе, в куче тряпья, и цепь, припаянная к железной миске одиноко гремела по вечерам... Ой, НТВ какое то... И все- таки нужно идти. Только вот куда? К дороге. А там будет видно» - Кэт встала, оправилась, и на негнущихся от усталости и разбитости ногах побрела к трассе.
На обочине горел одинокий фонарь. Достав телефон, девушка долго листала список контактов, и наконец, нашла давно забытый номер, хотя раньше он стоял самый первый в вызовах. Всегда.
Долго не брали трубку. Монотонные гудки уже кричали – «Брось эту затею, езжай в Логово, там есть деньги у народа, возьми такси, прекрати стучать в двери, которые сама же и заколотила несколько лет назад! Хватит!».
Но Кэт продолжала жать на кнопку вызова и вслушивалась в гудки. Наконец трубку подняли, и сонный голос спросил – «Алло?».
Кэт пыталась подавить слезы, но они преступно катились по размазанным щекам бесконечными ручьями. Голос еще раз спросил – «Алло? Вам кого?».
И тут девушка прошептала - «Пап, я хочу теплую пастель и чаю. Приготовь, пожалуйста. Я еду домой».
... Вглядываясь, я будто бы смотрела сквозь призму сна, где прошлое, настоящее и будущее переплелись в тугую косу. Еще раз, посмотрев на девушку, я замотала головой.
«Нет же, все не так было! Не так! Ты родила от Димы, потом бесконечные гулянки, вы без денег, без работы, ребенка забрали, и началась уличная жизнь. Вот же, как было! Ну, скажи! Скажи!» - я почти подалась к ним навстречу, всем своим корпусом и взглядом заклинала ее отреагировать на меня.
Вдруг она поворачивается и прямо мне в глаза - «Я не хочу, слышишь, не хочу».
А голос такой уже, нервно - пьяный, с резкими нотами.
Он встает, из рук падает футболка черного цвета, застиранная и заношенная, протягивает ей руку – «Пошли, наша».
Парочка выходит из вагона, оставляя шлейф улицы и какого- то непонятного счастья. Которое доступно только им.
А вот как было на самом деле - никто и не знает.