В арт-кафе «Бродячая собака»
СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК.
Оборудование:
· проектор,
· презентация
· вывеска с названием кафе,
· скатерти,
· цветы,
· вещи, которые могли принадлежать поэтам Серебряного века (перчатки, шаль, перо, веер, ноты),
В начале праздника звучит песня Вертинского.
А. Толстой:
Век серебряный,
Век из света…
Век поэзии,
Век мечты,
Бытия век,
Век человека,
Мысли век
И век красоты…
Век Душа, век Поэт…Звука век, Слова век…
Сколько тайн и имен! В этот век я влюблен.
Б. Пронин: Уважаемые дамы и господа! Меня зовут - Борис Пронин. «Собаку» придумал всецело я…Однажды осенью 1911 года у меня возникла мысль, что надо создать романтический кабачок, куда бы творческие люди, или «бродячие собаки», как мы себя тогда называли, могли приткнуться… Кабачок, кабаре или подвал «Бродячая собака» открылся на Михайловской площади Санкт-Петербурга в ночь под новый, 1912-й год и сразу же стал излюбленным местом встреч петербургских поэтов-модернистов, художников, артистов и всей околоартистической богемы.
Алексей Толстой: всё не так, дамы и господа! Это я Алексей Толстой, или, если позволите, Красный Граф, нашёл это помещение. Вы, господин Пронин, настаивали на мезонине. Или чердаке. Вам хотелось ближе к небу, возвышеннее. И мы слонялись по Петербургу, а подходящего места все не находилось, и вот тогда я произнес сакраментальную фразу: «А не напоминаем ли мы сейчас бродячих собак, которые ищут приюта?»
Б. Пронин: Ах, граф, нашли, чем гордиться. Да, чтобы попасть в «Собаку», надо было пройти два засыпанных снегом двора, в третьем завернуть налево, спуститься вниз на 10 ступеней и толкнуть обитую клеенкой дверь. Тотчас же вас ошеломляли музыка, духота, пестрота стен, шум вентилятора.
А. Толстой: Зато всё было по правилам. Дежурный член правления хватал вас за рукав: три рубля и две письменные рекомендации, если вы приглашенный гость (или «фармацевт», как мы их звали), или полтинник - со своих.
Б. Пронин: Наконец, вы проходите в зал. Я заключаю Вас в объятия: «Кого я вижу! Сколько зим, сколько лет! Где ты пропадал? Наши уже все там, иди!»
А.Толстой: Вы озадачены, думаете, что он принял вас за другого… Ничуть! Спросите Пронина, кого он только что обнимал. Почти наверняка он разведет руками: «А черт его знает!»
(оба смеются)
Б. Пронин: Было очень тесно, очень душно, очень шумно и не то чтобы весело, нет, - точное слово для определения царившей в «Собаке» атмосферы подобрать трудно. Здесь читали стихи и доклады, музицировали, танцевали, устраивали диспуты и импровизировали нечто театральное.
А. Толстой: Ах, если бы можно было провести всем вместе ещё один вечер! Мы можем об этом хотя бы помечтать?
Б. Пронин: Сегодня мы вернёмся в далёкий Серебряный век, и на один вечер воскресим его лучших представителей.
Уважаемые дамы и господа! Наше литературно-поэтическое кафе открывается!
А. Толстой: Позвольте вам представить некоронованных королеву «Бродячей собаки» поэтессуАнну Ахматову.
А. Ахматова (читает стихи под музыку. На видео танцует балерина Карсавина):
Я сидела в «Бродячей Собаке»,
На душе была пустота,
В этом зыбком, ночном полумраке
Показалось, что все – суета.
И я в мыслях тогда согрешила,
Что напрасно чего-то жду.
И танцовщице предрешила,
Что она будет в аду.
Ах, как я за это страдала!
Ах, как горестны годы мои!
Я на то предсказанье сменяла
Свои годы несчастной любви.
Но во мне ли сегодня дело?
Эти строки читает народ.
И опять я как будто хотела,
Что танцовщица в ад попадет.
У поэтов судьба такая,
Они кровью пишут своей.
Слово вылетит – не поймаешь.
Знайте! Счастья желаю ей!
Я была вместе с ней на плахе,
Но теперь перед ней чиста.
На спектаклях в «Бродячей собаке»
Никогда не пустуют места.
Б. Пронин: Вдохновленные лица, на эстраде кто-то читает стихи, его перебивает музыка и рояль. Кто-то ссорится, кто-то объясняется в любви. Поэт Михаил Кузмин сказал об этом:
Здесь цепи многие развязаны –
Все сохранит подземный зал,
А те слова, что ночью сказаны,
Другой бы утром не сказал.
А. Толстой: Одни называли себя акмеистами, другие - символистами, третьи – футуристами. Они были молоды и талантливы. Они были веселы и серьёзны. Сочетали высокую поэзию со смехом, вином, легкой влюбленностью. Но уже тогда они многое предвидели в своих судьбах и судьбах России.
Б. Пронин: Посмотрим, кто же здесь сегодня?
(называют с Толстым имена, герои по очереди садятся за столики)
А. Толстой: Зинаида Гиппиус основала один из самых модных поэтических салонов начала века,
Б. Пронин: Анна Ахматова и Николай Гумилев,
А. Толстой: Владимир Маяковский,
Б. Пронин: Давид Бурлюк,
А. Толстой: Александр Блок,
Б. Пронин: Осип Мандельштам
А. Толстой: Михаил Кузмин
Б. Пронин: Сергей Есенин
А. Толстой: Надежда Тэффи
Б. Пронин: А также чудесные примы нашего заведения: Вера Шиллинг, Паллада Богданова-Бельская и Ольга Глебова-Судейкина
Гиппиус:
Изнемогаю от усталости.
Душа изранена, в крови...
Ужели нет над нами жалости,
Ужель над нами нет любви?
Мы исполняем волю строгую.
Как тени, тихо, без следа
Неумолимою дорогою
Идем - неведомо куда.
И ноша наша, ноша крестная,
Чем далее, тем тяжелей...
И ждет кончина неизвестная
У вечно запертых дверей.
Без ропота, без удивления,
Мы делаем, что хочет Бог.
Он создал нас для вдохновения
И полюбить, создав, не смог.
Мы падаем, толпа бессильная,
Бессильно веря в чудеса,
А сверху, как плита могильная,
Слепые давят небеса.
Маяковский: «Какая пошлость! Томная сливочная тянучка»
На сцену нагловатой походкой, вразвалочку входят «футуристы» (Бурлюк и Маяковский)
Давид Бурлюк:
Мы - футуристы. Футурум – будущее. Это говорю я, Давид Бурлюк, отец русского футуризма!
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод.
Так идите же за мной...
За моей спиной
Я бросаю гордый клич -
Этот краткий спич!
Будем кушать камни, травы.
Сладость, горечь и отравы
Будем лопать пустоту,
Глубину и высоту,
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь!
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод.
Всё, что встретим на пути,
Может в пищу нам идти.
Читайте наше Новое Первое Неожиданное. Только мы – лицо нашего времени.
Маяковский. Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Долой Пушкина, Достоевского, Толстого с Парохода Современности. Нам нужно новое искусство!
Знакомьтесь, я – Владимир Владимирович Маяковский
Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесконечными Леонидами Андреевыми.
Бурлюк. Всем этим Куприным, Блокам, Чёрным, Буниным и прочим и прочим нужна лишь дача на реке. Такую награду судьба дает портным.
Маяковский. С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество.
Хотите,я сделаю «эпате», немножечко буржуев расшевелю, какой-то у вас вечер кислый.
Бурлюк:
- Шпарьте!
Маяковский:
«Нате!».
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я — бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется — и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я — бесценных слов транжир и мот.
(Из зала голоса:
Это возмутительно!
Это оскорбительно!
Что позволяют себе футуристы!)
П. Богданова-Бельская: Всё пустое, господа! Истины нет ни в чём… Как писал Дмитрий Мережковский:
Устремляя наши очи
На бледнеющий восток,
Дети скорби, дети ночи,
Ждем, придет ли наш пророк.
Мы неведомое чуем,
И, с надеждою в сердцах,
Умирая, мы тоскуем
О несозданных мирах.
Гумилев:
- Футуристы талантливы, но все, что они пишут - антипоэзия!
Б. Пронин:
- Время рассудит, господа!
Есенин выходит на сцену:
- Маяковский, Ваши стихи мне непонятны!
Маяковский:
- Ничего, Есенин, ваши дети их поймут.
Есенин:
- Нет, и дети мои их не поймут!
Маяковский:
- А почему вы так убеждены, что ваши дети пойдут в вас? Может быть, у них мама умнее, и они будут похожи на нее?
Есенин:
- Маяковский, ваши стихи не волнуют, не греют, не заражают!
Маяковский:
- Мои стихи не море, не печка и не чума!
Блок выходит на сцену и говорит:
- Друзья! Нам надо помириться в этом творческом саде!
Есенин, глубоко задумавшись, успокаивается и говорит:
- Даааа, жизнь – цветущий весенний сад…
Вечером синим, вечером лунным
Был я когда-то красивым и юным.
Неудержимо, неповторимо
Все пролетело. далече... мимо...
Сердце остыло, и выцвели очи...
Синее счастье! Лунные ночи!
Маяковский (Есенину):
Друг мой, Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
Пойдёмте к нам.
Маяковский и Есенин уходят и садятся за столик футуристов.
П. Богданова-Бельская: За оригинальной формой должно, слышите, должно скрываться глубокое содержание. Так говорил поэт Игорь Северянин – король футуристов, основатель направления «Эгофутуризм». Позвольте мне зачитать одно из его произведений.
Ананасы в шампанском!
Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чем-то норвежском!
Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс.
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!
Маяковский, Бурлюк (из-за столиков):Долой, королей – теперь они не в моде! Прочь самозванцев! Долой!
А. Толстой: Вот они, футуристы! Поскандалили! Тем не менее, без их вызывающей поэзии трудно представить начало 20 века, безумного и бурного
Гиппиус. Не стоит обращать внимания на футуристов с их «Пощечиной общественному вкусу».
Лучше послушайте нас, символистов.
Мне мило отвлечённое:
Я жизнь им создаю…
Я всё уединённое,
Неявное люблю.
Я – раб моих таинственных,
Необычайных снов…
Но для речей единственных
Не знаю здешних слов…
Н. Тэффи исполняет романс «Дитя и роза»
А. Блок: Всякое стихотворение – покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся как звезды. А звёзды светят в темноте…
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней.
О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
В. Шиллинг:
- Слова только ограничивают мысль, а символы выражают безграничное. Зачитаю вам Бальмонта.
| Будем как Солнце! Забудем о том, Кто нас ведет по пути золотому, Будем лишь помнить, что вечно к иному, К новому, к сильному, к доброму, к злому, Ярко стремимся мы в сне золотом. Будем молиться всегда неземному, В нашем хотеньи земном! Будем как Солнце, оно — молодое. В этом завет красоты! |
Б.Пронин: А теперь, господа, не только я, но и все мы попросим прочитать свои новые шедевры не гостя, нет, а истинного хозяина, я бы сказал гения – хранителя нашего заведения, Николая Гумилева!
В зале все хлопают. Гумилев встает и надменно идет на сценку. Н.Гумилев:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Рад видеть вас, господа!
Маяковский: Может, порадуете нас чем-нибудь этаким?
Н.Гумилёв: ЭТАКОГО не пишу! Я открываю ценность человеческой жизни, ценность простого предметного мира. В отличие от символистов, мечты неуносят меня в мир грёз.
Б.Пронин Господа, не ссорьтесь! У нас сюрприз.
Из зала: Какой, какой?
Б.Пронин: Любимица публики госпожа Глебова–Судейкина (в зале аплодисменты) прочтет стихи еще никому неизвестной, но очень многообещающей московской поэтессы Марины Цветаевой.
Бурлюк: Кто это? Что она напечатала?
Б.Пронин: Она еще совсем юна, но сам Валерий Яковлевич Брюсов отметил её талант.
Глебова-Судейкина (актриса одета в костюм начала ХХ века):
Мы с тобою лишь два отголоска:
Ты затихнул, и я замолчу.
Мы когда-то с покорностью воска
Отдались роковому лучу.
Это чувство сладчайшим недугом
Наши души терзало и жгло.
Оттого тебя чувствовать другом
Мне порою до слез тяжело.
Станет горечь улыбкою скоро,
И усталостью станет печаль.
Жаль не слова, поверь, и не взора,-
Только тайны утраченной жаль!
От тебя, утомленный анатом,
Я познала сладчайшее зло.
Оттого тебя чувствовать братом
Мне порою до слез тяжело.
А.Ахматова (Н.Гумилеву): Эта девочка гениальна! (Гумилев презрительно молчит)
О. Мандельштам: у меня по этому поводу возникли строки!
Нежнее нежного
Лицо твоё,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного.
От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.
(зал аплодирует)
А. Толстой: сильно, Осип, и, как всегда, проникновенно!
Б.Пронин: Браво! Уже светает, господа. И с первыми лучами является и наше солнышко, наш баловень, наш сооснователь, наш несравненный Михаил Кузмин.
Зал: Браво! «Александрийские песни»!
Появляется М.Кузмин (он в светлых брюках, черном пиджаке и красном жилете).
М.Кузмин (получитает, полупоет речитативом, сильно картавя):
Кем воспета радость лета
Роща, радуга, ракета,
На лужайке смех и крик?
В пестроте огней и света
Под мотивы менуэта
Стройный фавн главой поник.
Что белеет у фонтана
В серой нежности тумана?
Чей там шепот, чей там вздох?
Сердца раны лишь обманы,
Лишь на вечер те тюрбаны –
И искусствен в гроте мох.
Запах грядок прян и сладок,
Арлекин на ласки падок,
Коломбина не строга.
Пусть минутны краски радуг,
Милый, хрупкий мир загадок,
Мне горит твоя дуга!
А. Толстой. «Все кончилось после 1917 года, с началом гражданской войны.
Б. Пронин: Прозвучал революционный набат. Разгорался пожар революции и гражданской войны.
Чёрный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер, ветер –
На всём божьем свете.
А. Толстой: Ветер революции… Он не принесёт желанной свободы, не разрешит противоречивых сомнений даже тех поэтов, кто верил в спасительность самой мечты, надеялся и любил.
Фоном звучит песня на стихи М. Цветаевой (в исполнении А. Пугачёвой):
(Реквием)
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли….
Гиппиус (вставая). Умерли вдали от Родины Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский.
Богданова-Бельская: Умерли на чужбине Игорь Северянин
Шиллинг: Константин Бальмонт
Бурлюк: Давид Бурлюк
Глебова-Судейкина: самовольно ушла из жизни Марина Цветаева.
Блок. Умер от нервного истощения Александр Блок.
Ахматова. Муж расстрелян, сын – узник ГУЛАГа, сама подверглась преследованиям после статьи Жданова в журналах «Звезда» и «Ленинград» Анна Ахматова.
Гумилёв: Николай Гумилев был расстрелян в 21 году за контрреволюционную деятельность. Дело Гумилева было полностью сфабриковано ОГПУ.
М. Кузмин: В полной безвестности, почти в нищете ушёл из жизни Михаил Кузмин.
О. Мандельштам Умер в застенках ГУЛАГа Осип Мандельштам.
Есенин. Покончил с собой Сергей Есенин.
Маяковский. Застрелился Владимир Маяковский.
А. Толстой: И что же осталось от этого страшного времени?
Б. Пронин: Остались поэзия Серебряного века, песни, которые знает весь мир.
Поклон.