Омар Аль-Убайди, Теренс Кили
На протяжении всей человеческой истории государственное финансирование лишь сковывало научное развитие: большая часть научных открытий не связана с государственной поддержкой, Германия и Франция, где наука стала финансироваться из госбюджета раньше других стран, так никогда и не смогли достичь уровня США и Англии, — стран, где научные исследования начали получать государственную поддержку лишь благодаря заинтересованности государства в усовершенствовании различных видов вооружений. Аргументы против государственного финансирования науки предлагает профессор Букингемского университета Теренс Кили.
Эмпирические данные указывают на изъяны «линейной модели» экономического развития, которая предполагает, что государство финансирует фундаментальную науку, а это, в свою очередь, ведет к развитию науки прикладной и ускорению экономического роста. Ближе к истине находится модель Адама Смита, согласно которой в основе научного развития лежит не фундаментальная наука, а прикладная. Таким образом, государственное финансирование науки нельзя обосновать с экономической точки зрения. Более того, на деле оно вытесняет из этой сферы частное финансирование.
Введение
Первым — еще в Средневековье — за финансирование науки государством выступил Рашид ад-Дин (1247-1318), визирь персидского шаха. Этот ученый муж собрал все имевшиеся в его распоряжении исторические сведения в одном гигантском труде — «Джами ат-таварих» («Сборнике летописей»), работа над которым была закончена в 1302 году. В своей книге он указывал, что для государства «нет выше заслуги, чем поощрение наук и научных изысканий». К сожалению, его ждала трагическая участь — казнь за богохульство, после которой голову Рашида носили по улицам Тебриза под возгласы глашатая: «Вот голова еврея, оскорблявшего имя Божье! Да падет на него проклятье Аллаха!»
Вторым знаменитым сторонником государственной поддержки науки стал Фрэнсис Бэкон (1561-1626). Его судьба также была печальна: в 1621 году он был осужден по обвинению в коррупции, поместья Бэкона были конфискованы, а самому ему до конца жизни было запрещено появляться в Лондоне. Однако еще в 1605 году он написал трактат «О значении и успехе знания», где отмечал: «Ежели кто-то считает философию и общие науки праздным занятием, то он забывает о том, что именно они служат ремеслам [т.е. прикладной науке и технике] и питают их».
В этом трактате Бэкон призывает короля Якова оказывать финансовую помощь университетской науке, объясняя, что 1) только государство способно ее финансировать, 2) именно из фундаментальной науки вырастают новые технологии, и 3) новые технологии обеспечивают экономический рост. Таким образом, именно ему принадлежит авторство «линейной» модели экономического роста: государственное финансирование → фундаментальная наука → прикладная наука → экономический рост.
Однако в 1776 году в «Богатстве народов» Адам Смит опроверг эту модель. Смит — ученый из Глазго — на собственном опыте убедился, что именно академическая наука «вытекает» из прикладной или «промышленной» науки, а не наоборот: «Улучшения, внесенные в современную эпоху в ряд областей философии [науки], большей частью родились не в университетах [а в промышленности]». Более того, он считал, что почти все новые промышленные технологии были разработаны специалистами самой промышленности, а не учеными: «Большая часть машин, что используются на мануфактурах... изобретена простыми рабочими»[1].
Смит не верил в линейную модель: по его мнению, развитие промышленности постоянно увеличивает специализацию, а потому специалисты сами будут совершенствовать технологии. Поэтому главным результатом процесса специализации, движимого рыночными механизмами, он считал «промышленную» (прикладную) науку. Кроме того, на собственном горьком опыте столкнувшись с коррупцией в тогдашних Кембридже и Оксфорде, он был убежден, что государству не следует оказывать университетам финансовую помощь: «улучшения» в «философии» возможны только в том случае, если ученые будут получать за них сдельную оплату.
Таким образом, разработанная Смитом модель экономического роста отличалась от бэконовской:
Наука ← новые технологии → богатство
↑
Старые технологии
С момента выхода книги Смита прошло 225 лет, а с момента публикации трактата Бэкона — почти 400. Появилось ли за это время достаточно данных, чтобы судить о том, какая из двух моделей реалистичнее? Или, если сформулировать по-другому, следует ли государству финансировать науку?
Пример США
Как видно из рисунка 1, с 1820 года ВВП на душу населения в США неуклонно увеличивался в среднем на 2,5% в год. Однако до 1940 года в Америке господствовал принцип laissez faire — и в науке тоже. До 1914 года федеральные сборы, в основном в виде тарифов, составляли лишь несколько процентов национального дохода. Поэтому, когда в 1835 году некий англичанин по фамилии Смитсон завещал огромную по тем временам сумму в 500 000 долларов американскому государству для создания знаменитого ныне института, носящего его имя, Конгресс поначалу этот дар отверг.
Рисунок 1.
Примечание: данные о расходах федерального правительства на науку (за исключением 1940 года) взяты из работы Mowery D.C., Rosenberg N. Technology and the Pursuit of Economic Growth. Cambridge: Cambridge University Press, 1989. Цифры за 1940 год заимствованы из издания: Federal Funds for Research, Development and other Scientific Activities. Washington, DC: National Science Foundation, 1972. Данные по ВВП на душу населения взяты из книги: Maddison A. Phases of Capitalist Development. Oxford: Oxford University Press, 1982.
Смитсон был незаконным сыном герцога Нортумберлендского. Получив большое наследство от матери, он финансировал из этих средств свои научные исследования, в которых достиг больших успехов — в частности, был избран членом Королевского научного общества. Ни разу не побывав в США, Смитсон представлял себе эту страну как царство социального равенства; оскорбленный тем, что ему как бастарду был заказан доступ в английское высшее общество, и не имея детей, он завещал свое состояние правительству молодой заокеанской республики.
Оно, правда, отнюдь не обрадовалось этому подарку. Американское правительство считало, что наука не входит в сферу ответственности государства. Узнав о завещании, один конгрессмен назвал Смитсона «ничтожным тунеядцем, пытающимся из тщеславия обессмертить свое имя», а сенатор от штата Южная Каролина Джон Си Колхаун заявил, что «принимать подношения — ниже достоинства Соединенных Штатов». Лишь в 1846 году Конгресс согласился взять деньги — да и то в основном для того, чтобы не допустить их дальнейшего расхищения коррумпированными политиками из Арканзаса, где они были «инвестированы», потому что никто не нашел этому дару лучшего применения.
Только военная необходимость побудила федеральные власти США заняться финансированием науки. В 1863 году, в разгар Гражданской войны, Вашингтон создал Национальную академию наук США, чтобы ученые помогли в разработке броненосцев для борьбы с южанами. Годом раньше Конгресс принял Закон Меррила, ставший первым прямым актом поддержки высшей школы и научных исследований со стороны государства; при этом целью было улучшение продовольственного снабжения армии.
Однако после Гражданской войны правительство США вновь прекратило финансирование науки и, за исключением двух небольших промежутков — 1916-1919 годов и на второго этапа «нового курса» — в этой сфере до вступления Америки во Вторую мировую войну господствовал принцип laissez faire.
Тем не менее уже к 1890 году Соединенные Штаты стали самой богатой страной мира и родиной таких великих ученых, как Эдисон, Вестингауз и братья Райт. К 1940 году американский частный сектор вкладывал в научные исследования до 250 миллионов долларов в год (из них 50 миллионов шло на «чистую» науку), в то время как федеральные и региональные власти ассигновали на эти цели 81 миллион в год — в основном речь шла об оборонных (26 миллионов) и сельскохозяйственных (36 миллионов) исследованиях[2]. Как мы видим, laissez faire действительно правил бал.
Но начиная с 1941 года американское государство — чтобы одолеть воинственных немцев и японцев, а затем русских — начало закачивать деньги в военные и гражданские НИОКР, а также в академическую науку. (Ассигнования на НИОКР, включающие как технические, так и фундаментальные исследования, как правило в десять раз превышают расходы на «чистую» науку.) Все эти финансируемые из федерального бюджета расходы после 1941 года неимоверно возросли. На рисунке 1 мы видим, что за 15 лет они увеличились в 100 с лишним раз, достигнув к 1955 году 3 миллиардов долларов в год. Однако из того же рисунка явствует, что это увеличение, а затем стабилизация государственных расходов на науку не отразились на долгосрочных темпах роста ВВП на душу населения в США.
Примеры Великобритании, Германии и Франции
Сегодня мы часто забываем, что Британия стала родиной Промышленной революции и в XVIII-XIX столетиях была самой богатой страной мира, хотя государство в то время не финансировало науку. Экономика основывалась на laissez faire, а в мирное время в стране иногда даже не взимался подоходный налог. Однако в рамках этого режима процветала не только промышленность, но и наука — порождая таких гигантов, как Фарадей и Дарвин. Редкие случаи участия государства в научной деятельности обычно заканчивались провалом. Так, в начале XIX века, когда средняя зарплата в Англии составляла 2 фунта в неделю, Чарльз Бэббидж получил от министерства финансов 17 000 фунтов на постройку изобретенной им «разностной машины». Но создать работоспособный агрегат ему так и не удалось.
Британское правительство, как и американское, начало финансировать науку лишь по военным соображениям: об этом свидетельствуют и даты учреждения предшественников нынешних основных государственных ведомств, через которые осуществляется эта помощь: Совета по медицинским исследованиям (1913), Совета по научно-техническим исследованиям и Совета по биологическим и биотехническим исследованиям (1916), Совета по финансированию высшего образования — ранее он назывался Комитетом по предоставлению грантов университетам (1919). Кроме того, как и в США, в Британии появление этих органов никак не отразилось на долгосрочной динамике развития экономики и технологий.
Правительства континентальной Европы, встревоженные ростом промышленной мощи Британии, с начала XIX века пытались повторить ее технический «рывок». Однако эти «дирижистские» правительства не желали заимствовать у англичан принцип laissez faire: им больше по вкусу пришлась «линейная» модель Бэкона. В результате, например, в 1809-1810 годах министр просвещения Пруссии Вильгельм фон Гумбольдт основал в Берлине исследовательский Университет Фридриха-Вильгельма. А еще раньше, в 1795 году, французские власти создали парижскую Политехническую школу, сочетавшую среднее и третичное образование с научной деятельностью.
Существует расхожее мнение, что государственная поддержка науки обеспечила процветание Франции и Германии. Эта версия, в частности, тиражируется в «эталонном» учебнике Фримена и Соэта «Экономические аспекты промышленных инноваций»[3]; однако от этого она не перестает быть просто мифом. В 1800-1940 годах, когда в Германии и Франции государство щедро финансировало науку, а в США и Великобритании — весьма скудно, ВВП на душу населения в первых двух странах составлял не более 70% от американского и британского показателей, а темпы их экономического роста не слишком впечатляли. Лишь в 1960-х годах им удалось «перегнать» в этом плане Британию (от США они по-прежнему отстают), но прискорбная экономическая динамика в послевоенной Англии уж точно не связана с пренебрежением государства к науке и технике.
Напротив, как показывает Дэвид Эджертон в своей книге «Наука, техника и промышленный „упадок" Британии»[4], в послевоенной Англии государственные расходы на науку намного превышали аналогичные ассигнования во Франции и Германии. И неслучайно именно в Британии был создан первый в мире серийный компьютер, первый в мире серийный реактивный авиалайнер, первый в мире сверхзвуковой пассажирский самолет (совместно с Францией) и построена первая в мире коммерческая АЭС, а затем, когда ее экономика не выдержала бремени этих и других нерентабельных проектов, она чуть было не стала первым в мире постиндустриальным государством.
История мировой экономики с 1800 года неопровержимо свидетельствует: независимо от помощи государства науке, темпы роста в стране предопределял — и предопределяет — существующий там уровень экономической свободы[5]. Поэтому до недавних пор так хорошо обстояли дела с благосостоянием в Швейцарии и Японии. В этих двух странах государство слабо поддерживало науку, а потому частный сектор почти целиком финансировал не только НИОКР, но и (особенно в Японии) академическую науку[6]. Бытующий на Западе миф о «чудодейственной» роли японского министерства международной торговли и промышленности в качестве источника щедрых ассигнований и мудрого руководителя благодарными и послушными промышленниками является именно мифом от начала до конца[7]. В то же время налоги в Швейцарии и Японии были такими же низкими, как в США. Есть и еще один интересный факт: недавние экономические недуги в Японии совпали по времени с наращиванием государственной поддержки науки. В 1980-е, надеясь избежать «революции в сфере предложения», столь необходимой японской экономике, правительство этой страны решило, что инвестиции в науку — это панацея. Однако этот замысел провалился.