Как уже говорилось, характерной чертой поэзии Игоря Бахтерева является активизация тропов, в частности, метафоры. Вообще, по мысли Ю. М. Лотмана, к тропам как механизмам творческого мышления тяготеют системы, «ориентированные на сложность, неоднозначность или невыразимость истины».[8]
Рассмотрим использование поэтических метафор И. Бахтеревым. В русской поэзии ХХ века широкое признание получили сравнения, у которых качественные сходства сопровождаются мощным шлейфом несовпадающих признаков. Как ни странно, в этом творчество Бахтерева парадоксально сближается с памятниками древнерусской литературы.
К примеру, «зрелище войны», фраза «скирдами в ряд герои пали». Отождествление идет с колосьями, падающими под серпом или косой, и не колосками, не горстями, не пучками – скирдами – массами.
Жуть происходящего, его бессмысленность и трагичность подчеркивается использованием здесь же этого же слова – скирды – в прямом значении:
В ландшафте грозном
натощак
вы под скирды подруг бросали
Здесь слово «скирды» используется в его прямом значение, а следующей строке – как метафора.
В следующей строке скирды, которые должны обозначать жизнь (как выражение концепта «хлеб»), что подчеркивается действием любви, превращаются в смерть, и переходом двух противоположных концептов – «жизни» и «смерти» друг в друга ярче показывается страх, ужас и бессмысленность всего рисуемого «зрелища войны»:
наутро с дымом на плечах
скирдами в ряд
герои пали.
Между прочим, в «Слове о полку Игореве» сражение русичей с половцами изображается с помощью подобной системы
Битва последовательно сопоставляется с севом: «Черная земля под копытами костьми была засеяна и кровью полита: горем взошли они по Русской земле»; со свадьбой: «тут кровавого вина недостало; тут пир закончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую»; с молотьбой: «На Немиге снопы стелют головами, молотят цепами булатными, веют душу от тела». Д. С. Лихачев указывает, что язык описания смертоносного события, сближающий его с событиями, действиями жизнеутверждающими, усугубляет трагическую суть изображаемого.[9]
Точно по такому же принципу построено указанное стихотворение И. Бахтерева. По сути, мы видим в этом примере случай сходного употребления поэтических метафор, несмотря на внешнюю разницу таких отдаленных друг от друга произведений, как текст древнерусского памятника и стихи поэта-обэриута.
Говоря о метафорах Бахтерева, необходимо отметить широкое использование им метафор-загадок. Как уже отмечалось, в образной поэтической речи метафора может вводиться прямо в именную позицию и ее референция остается неэксплицированной:
Соединение
бесчисленных мотыльков
и сатыльков
здесь, в грубоватой лазури
здесь, в любящем нас
всеобщем пространстве.
Небо здесь называвется «лазурью», воздух – «всеобщим пространством».
Очень часто автор просто дает метафору-загадку, которую читатель должен разгадать, исходя из собственного понимания текста.
Нежданно оказался он
Солдатом отменившим трон
Читателю остается догадываться самому, что подразумевается под понятием «солдата, отменившего трон». Сразу же наплывают ассоциативные ряды революционных потрясений, которые у Бахтерева уместились в одну строку.
Как уже указывалось, метафора возникает при сопоставлении объектов, принадлежащих к разным классам. Логическая сущность метафоры определяется как категориальная ошибка или таксономический сдвиг. Метафора отвергает принадлежность объекта к тому классу, в который он входит, и включает его в категорию, к которой он не может быть отнесен на рациональном основании.[10] При этом поэтическая метафора часто сближает далекие объекты: например, у Хлебникова: «Русь – поцелуй на морозе».
У И. Бахтерева этот принцип сближения далекого развит еще в большей степени. На творчество Бахтерева можно распространить и характерное для всех обэриутов «абсурдное сочетание слов из различных семантических пластов, различных впечатлений».[11] Поскольку эпитет можно рассматривать как метафору,[12] приведем пример именно из области использования И. Бахтеревым эпитетов:
над развесистой землей
в многоцветной тишине,
разноцветной темноте.
Конечно, в реальной жизни никому не придет в голову сравнивать землю с девером (мы привыкли развесистой называть крону), тишину и темноту «видеть» в цвете.
Необходимо отметить, что Игорь Бахтерев использует в лексические единицы, сотворенные им самим по принципу “зауми”. Заумь приобретает в поэзии Бахтерева концептуальное значение и характерную «бахтеревскую» окраску. В своем творчестве он развивает поэтическую линию «Радикса», которую можно определить как «поэтику нанизывания».[13] Для И. Бахтерева также характерно усиление принципа семантической неопределенности слов при контекстуальной полисемии, при которых возрастает число значений (словарных и индивидуальных, контекстуально обусловленных), совмещаемы в одном контексте, что позволяет ему использовать метафористическое сравнение слов, совершенно различных по смыслу.
Примечательна, к примеру, такая метафора:
Я же не тот, а значит совсем другого значения.
Я парфенон, слышь: парфенон - обыкновенный.
Сравнение человека с парфеноном по меньшей мере нестандартно.
Или, скажем, Бахтерев говорит о Малевиче как о «бревенчатом», «обструганном». Сравнение человека с деревом и наоборот используется нередко (девонька-березонька, силен, как дуб и т. д.), однако никто не использовал эту метафору так, как Бахтерев:
Передо мной сидит бревенчатый Малевич
С вытянутыми руками,
весь обструганный.
Кстати, у Бахтерева имеются подобные «стандартные» сравнения. Сравнение женщины с березонькой – куда уж более традиционно. Но Бахтерев проявляет нетрадиционный подход к использованию стандартной метафоры
его жена Петрясовна,
бывшая береза.
Благодаря подобному использованию «избитой» метафоры мы не только видим, как некогда юная, красивая, стройная девушка превращается в рыхлую даже по звучанию «Петрясовну», но и чувствуем свежесть сравнения, нетрадиционность подхода поэта к использованию имеющейся базы «наработанных» метафор.
Интересно проследить еще один пласт «традиционных» поэтических метафор в творчестве И. Бахтерева. Речь идет о метафорах, осознание которых архетипично и зиждется на нашем восприятии библейских строк.
Изучая библейские тексты, исследователи убедились в том, что поэтическая метафора укоренена в мифе, фольклоре, семантике языка. Действительно, в поэтическом творчестве разных народов обнаруживаются одни и те же метафоры и сравнения. Отрицать подобные факты лингвистического и мифологического сходства в фольклоре и поэзии разных этносов и в разных культурах значит просто занимать неконструктивную исследовательскую позицию. Утверждения о возможности заимствования мифологических сюжетов и верований одними народами и культурами у других приходится исключить по причинам их огромной временной и пространственной удаленности. Остается уповать на правдоподобие гипотезы о сходстве глоттогонического процесса и общности мифологического развития этносов и культур. Эта гипотеза подтверждается: во-первых, результатами современной типологии лингвистических универсалий, а именно — наличием во всех языках мира, как мертвых, так и живых, фонологических (напр., оппозиция «гласная-согласная» и др.), синтаксических (напр., субъектно-предикативная структура и др.) и семантических (напр., полисемия, синонимия и др.) универсальных констант; во-вторых, — данными сравнительных исследований мифологий народов мира, определивших принципиальное сходство основных мифологических персонажей, образов и сюжетов.[14]
Характер поэтических метафор и художественных образов становится понятным, если за ними видеть мифологические архетипы, использованные поэтом или художником в качестве инструмента для выражения какой-то мысли или какого-то явления действительности.
В своей статье «Вода и огонь в библейской поэзии» И. Г. Франк-Каменецкий самым тщательным образом обсуждает тему генетических связей поэтической метафоры и мифологического образа.Реминисценции мифа о борьбе Яхве с водной стихией воплощаются в метафорах огня, света и воды. Эти метафорические качества тесно связаны друг с другом, поскольку орудием борьбы служат «громы и молнии», а ее результатом — торжество «света» над «тьмой». Именно в значениях огня, света и воды раскрывается космическое божество в библейской поэзии. «Облекшись светом, как одеждой», … Яхве «строит на водах свои чертоги; облака служат ему колесницей, …пылающий огонь — его слуги, … от грозного голоса его удаляются воды», которым отныне положен предел. «Небо» как «верхняя вода» отделяется от «нижней воды. «Верхние» и «нижние» значения «неба» противоположны как значения «света» и «тьмы», как «добра» и «зла».
Франк-Каменецкий подробно разбирает, какую роль играет «вода», «свет» и «огонь» в поэтическом изображении божества. Например, сравнение с «райской рекой», воплощающей божество, обозначает «источник жизни» (источник живой воды и света). «Райская река» протекает как на небе, так и на земле. «Благословение» понимается как исходящая от неба влага (ср. «благословенные дожди»), а дождь — как поэтический синоним «слова божьего» как воплощение истины («пусть польется учение мое, как дождь, пусть закаплет речь моя, как роса, как ливень на зелень и как дождь на траву»). Творческая сила «слова божьего» первоначально мыслится как оплодотворяющая сила влаги, исходящей от божества. «Слово божье» — не только носитель истины, но и справедливости, которая также сопоставляется с «влагой», исходящей с неба.[15]
Заметим, что в мифологическом сознании «влага» считалась источником всякой жизни. «Слово божье», воплощенное во «влаге» и понятое как «семя» и как «дух», превращается в творческий принцип — причину зарождения нового существа. Основу подобных превращений можно усмотреть в архетипических формах мифологического натурализма. Библейская поэзия отождествляет «влагу» с «семенем» и превращает ее наравне с «дождем» в символ «слова божьего». Так поэтическое превращение слова в плоть порождает метафору «слово как плоть». Многие другие метафоры библейской поэзии ведут свою родословную от «воды» с присущими ей творческими способностями.
Очень важно это синонимическое свойство водной метафоры в контексте изучения творчества И. Бахтерева.
Так, в поэму «Лу» Лу мыслится как вселенское начало, выражается в целом ряде концептов, в том числе и концепте «Всевышний». В результате неслучайно кажется использование Бахтеревым таких поэтических метафор, как «выклубок созвездий», наделение им «небесностью» рыб и сочетание «безводного омута» с «надземными соборами». Поэтическая метафора Бахтерева представляет транцендентальность «густого пространства» и позволяет представить всеохватывающую вселенность Лу на уровне подзознания и архетипов.
Исходя из вышесказанного, нас не удивит такая на первый взгляд бессмысленная метафоричность:
Хранительница прозрачных птиц.
Небесных рыб.
..........................................................
Преданность многострунной,
вечно иностранной рыбе.
Прозванной - Лу.
Иногда (а у «поэтов метафор», каким является И. Бахтерев – часто) вводимые цепями метафорические образы настолько ярки, развернуты и наглядны, что как бы заслоняют собой предмет речи, говорят о реализации метафоры. Таково, например, стихотворение Пастернака «Импровизация».
Я клавишей стаю кормил с руки
Под хлопанье крыльев, плеск и клекот.
Я вытянул руки, я встал на носки,
Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.
О чем это стихотворение: о музыке, извлекаемой из клавиш рояля? о крикливых птицах, которых «кормит» лирический герой? о ночном пруде и шуме воды «в гортанях запруд»? Эти три темы (три мотива) ассоциативно связаны. Вероятно, стихотворение Пастернака можно прочесть, домыслить и иначе. Оно многозначно, чему в немалой степени способствуют метафоры.
Точно такая же метафоричная многозначность характеризует И. Бахтерева. Например, подобная метафоричность сквозит во всем определении Лу, причем, перманентное, оно является одним из стержневых сюжетов всей поэмы. По сути, можно вести речь о метафоричной пунктирности поэмы вплоть до лейт-мотивности Лу, определяемого все в новых и новых категориях:
Лу – спичка.
Лу – высота пуха.
круг бедности,
куб разности.
Клуб вычетаний.
.........................................................
Юность - в любви к праздности.
частица участия,
единица желаний
и пустота.
возможно полнейшая.
В целом можно говорить о метафоричности поэзии И. Бахтерева и повышенной ассоциативности в творчестве этого поэта. Метафора Бахтерева отражает усложненность современного ему мира, стремительность и масштабность социальных сдвигов и исторических событий, присущих ХХ веку.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
«Читая Бахтерева, вы можете читать бесконечно текучее, длящееся, не застывающее, не имеющее фиксированной формы… в принципе вы обречены не столько читать, сколько перечитывать… но именно таково бытование нормальной литературы, предназначенной и для чтения и для перечитывания одновременно и сразу…», - писал о творчестве Бахтерева Сергей Сигей.
Творчество И. Бахтерева отличает повышенная метафоричность. У Бахтерева вообще целое стихотворение, целая поэма может быть построена на низке поэтических метафор.
Поэтическая метафора в творчестве И. Бахтерева выступает основным конструктивным приемом, доминантой стиля произведения. В общем-то можно даже сказать, что поэтическая метафора является доминантой творчества поэта в целом. «Поэтом метафоры» назвал Блока В. М. Жирмунский. Как мы уже говорили, И. Бахтерев в этом смысле поэт гораздо более метафоричный: подобно кубообразорному ежу из поэмы «Лу», творчество Бахтерева метафорично в кубе.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аристотель. О поэтическом искусстве. М., 1957.
2. Бирюков С. Поэзия русского авангарда. М., 2001.
3. Гирба Ю. «Движение – неизвестно куда». Тело, жест и пластика в театре обэриутов // Поэзия и живопись. М., 2000. С. 604 – 618.
4. Глоцер В. Об обэриутах // Круг чтения. 1998. С. 82 – 83.
5. Григорьев В. П. Поэтика слова. М., 1979.
6. Жаккар Ж. – Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб., 1995.
7. Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. М., 1977.
8. Заболоцкий Н. Поэзия обэриутов // Поэты группы ОБЭРИУ. М., 2000. С. 538 – 540.
9. Кобринский А. Поэтика «ОБЭРИУ» в контексте русского литературного авангарда. М., 1999.
10. Кожевникова Н. А. Словоупотребление в русской поэзии начала XX века. М., 1986.
11. Литературный энциклопедический словарь. М., 1987.
12. Лихачев Д. С. Слово о полку Игореве. М., 1950.
13. Минц К. Б. Обэриуты // Вопросы литературы. 2001. №1.
14. Николаенко В. В. Письма о русской филологии (Письмо восьмое) // Новое литературное обозрение. 2000. №43. С. 394 – 401.
15. Ортега-и-Гассет Х. Две главные метафоры. М., 1991.
16. Очерки истории языка русской поэзии ХХ века. М., 1993.
17. Павлович Н. В. Очерки истории языка русской поэзии ХХ века. Образные средства поэтического языка и их трансформация. М., 1995.
18. Павлович Н. В. Язык образов. Парадигмы образов в русском поэтическом языке. М., 1995.
19. Писатели ХХ века. М., 1993.
20. Потебня А. А. Теоретическая поэтика. М., 1990.
21. Поэты группы ОБЭРИУ. М., 2000.
22. Русский язык. Энциклопедия. М., 1997.
23. Стеблин-Каменский М. И. Спорное в языкознании. М., 1974.
24. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М., 1996.
25. Чернец Л. В. «...Плыло облако, похожее на рояль» (О сравнении) // Русская словесность. 2000. № 2.
26. Шилков Ю. М. Метафора и мифологический образ («огонь» и «вода» в библейской поэзии по И. Г. Франк-Каменецкому) // Смыслы мифа: мифология в истории и культуре. Выпуск №8. СПб., 2001.
27. Шубинский В. Прекрасная махровая глупость // Новое литературное обозрение. 2001. № 49. С. 406 – 420.
[1] Бирюков С. Поэзия русского авангарда. М., 2001.с. 122 – 123.
[2] Поэты группы ОБЭРИУ. М., 2000.
[3] Бирюков С. Поэзия русского авангарда. М., 2001. С. 123.
[4] Цит. по: Григорьев В. П. Грамматика идиостиля. М., 1983. С. 9
[5] Павлович Н. В. Очерки истории языка русской поэзии ХХ века. Образные средства поэтического языка и их трансформация. М., 1995.
[6] Ортега-и-Гассет Х. Две главные метафоры. М., 1991.
[7] Там же.
[8] Цит. по: Григорьев В. П. Грамматика идиостиля. М., 1983. С. 9
[9] Лихачев Д. С. Слово о полку Игореве. М., 1950.
[10] Бельников Ю. А. Стилистика и культура речи. М., 2000.
[11] Ермилова Е. В. «Пафос освещения» и простота поэтического стиля // Многообразие стилей современной литературы. Вопросы типологии. М., 1978. С. 246.
[12] Павлович Н. В. Язык образов. Парадигмы образов в русском поэтическом языке. М., 1995.
[13] Поэты группы ОБЭРИУ. М., 2000. С. 24
[14] Шилков Ю. М. Метафора и мифологический образ («огонь» и «вода» в библейской поэзии по И. Г. Франк-Каменецкому) // Смыслы мифа: мифология в истории и культуре. Выпуск №8. СПб., 2001. C. 300.
[15] Шилков Ю. М. Метафора и мифологический образ («огонь» и «вода» в библейской поэзии по И.Г. Франк-Каменецкому) // Смыслы мифа: мифология в истории и культуре. Выпуск №8. СПб., 2001. C. 302 – 305.