23 августа 1944.
1. Прежде, чем приступать к дальнейшему, сделаю одно замечание.
Дом этот показался мне не тем хорошо знакомым домом в Назарете. По крайней мере, окружающая обстановка явно отличается. Сад тоже: более обширный, и за ним виднеются поля. Не так много, но, в общем, они там присутствуют. После, по замужестве Марии, будет только сад, большой, но не более чем сад. И эту увиденную мною комнату я больше никогда не замечала в других видениях. Не знаю, что и думать. Либо по финансовым соображениям родители Марии избавились от части своего имущества, либо Мария, покинув Храм, переехала в другой дом, возможно, предоставленный Ей Иосифом. Не припомню, чтобы в прошедших видениях и поучениях я получила бы ясный намек, что дом в Назарете был Ее родным домом.
Моя голова крайне утомлена. И потом, особенно во время наставлений[1], я почти сразу забываю слова; хотя обращенные ко мне распоряжения врезаются в память и остаются светом для души. Но частности рассеиваются немедленно. Если бы через час мне нужно было повторить то, что я услышала, то кроме одной-двух основных фраз я не смогла бы сказать ничего. В то же время, видения остаются в уме живыми, потому что мне приходилось наблюдать их самой. Наставления я получаю. Видения же я должна распознавать. Поэтому они остаются яркими в сознании, которое потрудилось проследить их на разных стадиях.
Я надеялась, что на вчерашнее видение последует какой-то комментарий. Но ничего не было.
2. Начинаю созерцать и записываю.
За стенами Иерусалима, на холмах и среди олив – большое скопление народа. Похоже на огромный рынок[2]. Однако нет ни прилавков, ни лавочек. Нет крикливых голосов торгующихся и продающих. Никаких забав. Есть множество навесов из грубой шерсти, видимо, непромокаемых, установленных на шестах, вбитых в землю, и к этим шестам привязаны зеленые ветви, являющиеся и украшением, и источником тени. Другие навесы, наоборот, целиком из ветвей, укрепленных в земле и связанных в виде шатра, так что они составляют нечто наподобие маленьких зеленых галерей. Под каждым из них – люди всех возрастов и состояний, и их мирные и сосредоточенные разговоры только изредка прерываются криками детей[3].
Опускается вечер, и то тут, то там посреди этого необычного лагеря вспыхивают огоньки масляных светильников. Некоторые семьи ужинают при свете, сидя на земле. Самых маленьких детей матери держат на коленях, и многие их них, усталые, засыпают прямо с куском хлеба в розовых пальчиках и льнут головками к материнской груди, словно цыплята к наседке. А матери заканчивают трапезу как попало: с одной только свободной рукой, тогда как другая прижимает ребенка к сердцу. Другие семьи, напротив, еще не сели ужинать и разговаривают в тени сумерек, ожидая, пока приготовится еда. Повсюду горят небольшие костры, и возле них хлопочут женщины. Иногда доносится медлительная, я бы сказала, заунывная, колыбельная: это убаюкивают с трудом засыпающее дитя.
Наверху – красивое, ясное и синее небо, оно делается все более темным, пока не становится похожим на громадный черно-синий бархатный занавес, к которому невидимые художники и декораторы мало-помалу прицепляют жемчужины и лампочки, какие отдельно, какие в виде прихотливых геометрических очертаний, и меж ними главенствует Большая Медведица, а также Малая в форме повозки с оглоблей, упирающейся в землю после того, как быки освободились от ярма. Полярная звезда сияет своими лучами.
Становится ясно, что это октябрь, так как какой-то грубоватый мужской голос произносит: «Этот октябрь[4] хорош как никогда!»
3. Вот Анна отходит от огня, неся в руках что-то, разложенное на широком и плоском хлебе, похожем на нашу лепешку и играющем роль подноса. Возле ее юбки маленький Алфей; слышно, как тараторит его голосок. Иоаким, беседующий у порога своего небольшого шалаша, сделанного из веток, с каким-то мужчиной лет тридцати – которого Алфей издалека приветствует пронзительным: «Папа!», – завидев приближение Анны, торопится зажечь светильник.
Анна проходит мимо рядов шалашей своей царственной поступью. Царственной, но все же скромной. Она ни на кого не глядит свысока. Вот она поднимает малыша, ребенка одной бедной, очень бедной женщины, который свалился ей прямо под ноги, споткнувшись во время своей беготни. И поскольку он испачкал свое личико и начал плакать, она очищает его, успокаивает и вручает прибежавшей извиняющейся матери со словами: «О! Ничего страшного! Я рада, что он ничего себе не повредил. Славный мальчишка. Сколько ему?»
«Три года. Это предпоследний, а скоро будет еще. У меня шесть мальчиков. Теперь хотелось бы девочку… Дочь для мамы так много значит…»
«Всевышний оказал тебе большую милость, женщина!» – вздыхает Анна.
«Да. Я бедна, но дети – это наша радость, и самые старшие уже помогают в работе. А у тебя, госпожа (все указывает на то, что Анна принадлежит к более высокому сословию[5], и женщина это видит), сколько детей?»
«Никого».
«Никого?! А этот не твой?»
«Нет, одной очень доброй соседки. Он для меня утешение…»
«Твои умерли или…»
«У меня их никогда не было».
«О!» – бедная женщина глядит на нее с состраданием. Анна с нелегким вздохом прощается и идет к своему шалашу.
«Я заставила тебя ждать, Иоаким. Но меня задержала одна бедная женщина, мать шестерых мальчиков – подумай! – и скоро у нее еще будет ребенок».
Иоаким вздыхает.
Отец Алфея зовет своего мальчишку, но тот отвечает: «Я остаюсь с Анной. Буду ей помогать». Все смеются.
«Оставь его. Он не мешает. Он пока не связан Законом[6]. Тут или там, но он всего лишь птенец, который любит поклевать», – говорит Анна и садится с малышом на коленях, чтобы дать тому хлеба и, кажется, жареной рыбы. Вижу, как она что-то делает, прежде чем дать ему это, может быть, удаляет кости. Сначала она угощает супруга. Сама ест в последнюю очередь.
4. Ночь, кажется, все больше и больше наполняется звездами и многочисленными огнями лагеря. Затем постепенно многие огни гаснут. Это у тех, кто уже поужинал и теперь ложится спать. Шум также понемногу утихает. Больше не слышно детских голосов. Лишь доносится нежный голосок какого-то грудного ребенка, который требует маминого молока. Ночь овевает своим дыханием всех и вся, изглаживая боли и воспоминания, надежды и обиды. Хотя надежды и обиды, возможно, приглушенно оживают и во снах.
Анна, качая на руках Алфея, начинающего засыпать, говорит мужу: «Той ночью мне приснилось, будто в следующем году я приду в Святой Город на два праздника, а не только на один. И один из них будет посвящением Храму моего ребенка… О! Иоаким!..»
«Надейся, надейся, Анна. Ты еще ничего не почувствовала? Может быть, Господь что-нибудь положил тебе на сердце?»
«Ничего. Только сон…»
«Завтра – последний день молитвы. И все приношения должны быть совершены. Но завтра мы повторим их еще раз, торжественно. Мы убедим Бога нашей верной любовью. Я все думаю, что у тебя будет, как у Анны, жены Элканы».
«Дай-то Бог… и чтобы кто-нибудь мне сказал: „Иди с миром. Бог Израилев даровал тебе милость[7], о которой ты просишь!”»
«Если придет эта милость, твое дитя скажет тебе об этом, ворочаясь во чреве, и это будет голос невинного, а потому голос Бога».
И вот лагерь смолкает во тьме. Анна тоже относит Алфея в соседний шалаш и кладет его на убогую подстилку из сена рядом с его братьями, что уже спят. Потом укладывается возле Иоакима, и их светильник также гаснет. Одна из последних звездочек на земле. Остаются еще более красивые звезды небосклона, остаются, чтобы наблюдать за всеми, кто уснул.
5. Иисус говорит:
«Праведники всегда обладают мудростью, потому что, будучи друзьями Божьими, живут в Его присутствии и учатся у Него: у Него, у Бесконечной Мудрости.
Мои прародители были праведны и потому обладали мудростью. Они поистине могли сказать то, что говорит Писание, воспевая хвалы Мудрости в книге Премудрость: „Я полюбил ее и искал от самой юности, и постарался взять ее в жены”[8].
Анна из рода Аарона была той основательной женщиной, о которой говорит наш Предок[9]. И Иоаким, потомок царя Давида, не столько искал привлекательности и богатства, сколько добродетели. Анна была исключительно добродетельна. Все добродетели собрались воедино, подобно букету благоухающих цветов, чтобы превратиться в нечто необычайно прекрасное, в саму Добродетель. В подлинную добродетель, достойную предстоять престолу Божию.
Таким образом, Иоаким дважды женился на мудрости, „возлюбив ее больше всех других женщин”[10]: на мудрости Бога, сокрытой в сердце праведной женщины. Анна не искала ничего иного, кроме как соединить свою жизнь с жизнью честного человека, уверенная, что именно в честности заключается счастье семейной жизни. 6. И для образа „основательной женщины” ей не хватало только увенчания детьми, этой славы замужней женщины, оправдания супружества, о котором говорит Соломон[11]. Равным образом, и для счастья ей не хватало тех же самых детей, этих цветов на дереве, что стало одним целым с соседним деревом, и оттого обретает изобилие новых плодов, в которых два совершенства сливаются в одно, поскольку по отношению к мужу она никогда не испытывала никаких разочарований.
7. Она, теперь уже на пороге старости, прожив с Иоакимом многие-многие годы, все-таки осталась для него „женой его юности, его веселия, любезной ланью, прекрасной серной”[12], ласки которой все время таили в себе неувядаемое обаяние первого брачного вечера и нежно очаровывали его чувства, сохраняя их свежими, как цветы, что омываются росой, и пылкими, как огонь, который поддерживает заботливая рука. Поэтому в своих переживаниях по поводу бездетности они говорили друг другу слова „утешения в заботах и печали”[13].
8. И когда пришел час, над ними взошла вечная Премудрость и, помимо жизненных наставлений, просветила их ночными видениями, утренняя Звезда славословий, что должна была произойти от них, и это была Пресвятая Мария, Мать Моя. И если их смирение не думало об этом, то сердце, тем не менее, затрепетало в надежде при первом же звуке Божьего обещания. В словах Иоакима: „Надейся, надейся… Мы убедим Бога нашей верной любовью” уже есть уверенность. Они мечтали о ребенке – и получили Матерь Божью.
9. Кажется, для них написаны слова книги Премудрости[14]: „Через нее я обрету славу в народе… Ею я достигну бессмертия и оставлю о себе вечную память будущим после меня”. Но чтобы все это получить, они должны были стать владыками истинной и незыблемой добродетели, которую ничто не поколеблет. Добродетели веры. Добродетели милосердия. Добродетели надежды. Добродетели целомудрия. Супружеского целомудрия! Они обладали им, ибо не обязательно быть девственными, чтобы быть целомудренными. А целомудренное брачное ложе оберегается ангелами, и от него происходят хорошие дети, превращающие родительское целомудрие в закон своей жизни.
10. Но где теперь такие? Теперь не желают детей, но не хотят и целомудрия. Посему Я утверждаю, что любовь и брак осквернены».
[1] Мария Валторта получала откровения в двух формах. Во-первых, это видения, которые она сама описывает и иногда комментирует. Во-вторых, это наставления (поучения), звучащие как прямая речь Иисуса, которые она просто записывает.
[2] Здесь описан так называемый «стан галилеян», находившийся на пологом склоне Масличной горы близ Иерусалима. Этот лагерь разбивали паломники из Галилеи тогда, когда приходили в Иерусалим на большие праздники.
[3] В данном случае люди собрались на праздник Кущей (Шатров), во время которого полагалось семь дней жить в построенных из ветвей шалашах в память о странствиях Израиля по Синайской пустыне.
[4] На полях рукописи М. Валторта отметила: «Иногда названия месяцев произносятся на итальянском языке, чтобы читатель лучше понимал».
[5] Анна была из рода Аарона, старшего брата пророка Моисея.
[6] В конце праздника Закон предписывал покой.
[7] См. (1 Цар. 1:17)
[8] (Прем. 8:2)
[9] Имеется в виду царь Соломон, которому принадлежит книга Притч, см.: (Притчи 31:10-31).
[10] Ср.: (Прем. 7: 8-10)
[11] (Притч. 31:28)
[12] (Притч. 5:18-19)
[13] (Прем. 8:9)
[14] (Прем. 8:10,13)