ШАГИН-ГИРЕЙ, ПОСЛЕДНИЙ КРЫМСКИЙ ХАН

Ф.Ф. Лашков

ШАГИН - ГИРЕЙ,

Последний крымский хан

 

Исторический очерк

 

Симферополь

Редотдел крымского облполиграфиздата

 

Лашков Ф.Ф.

Л32 Шагин-Гирей, последний крымский хан. Ист. очерк. — Симферополь. Редотдел Крымского облполиграфиздата. 1991. — 48 с.

 

Название очерка, написанного известным в прошлом крым­ским историком и краеведом, говорит само за себя — речь в нем идет о неудавшемся «крымском Петре I», пытавшемся реформировать государственную систему Крымского ханства, но оказавшегося игрушкой в политической борьбе черноморских держав, жертвой интриг местной феодальной верхушки и неготовности тогдашнего населения Крыма к быстрой европеиза­ции.

Для всех, кто интересуется историей Крыма.

 

ISBN 5 – 7707 – 1168 – Х

 

© Оформление кооператива «Антик», 1991

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Перед нами исторический очерк о жизни и деятельности послед­него крымского хана Шагин-Гирея (ок. 1755—1787), впервые опуб­ликованный в 1886 году в журнале «Киевская старина» (№ 9).

Выдающимся государственным деятелем своего времени этот пер­сонаж не назовешь, и все же его образ становится сейчас по-своему актуальным. Не зря называли когда-то этого честолюбивого, но не­развернувшегося реформатора незадачливым крымским Петром I. Обладая немалыми познаниями и культурным багажом, он стремил­ся к прогрессивным преобразованиям в Крымском ханстве, однако оказался игрушкой в политической борьбе черноморских держав, жерт­вой интриг местной феодальной верхушки и неготовности населения Крыма в целом к быстрой европеизации.

Особого разговора заслуживает автор очерка, выдающийся крым­ский историк, краевед и педагог Федор Федорович Лашков (1858 - 1917). Он происходил из уважаемого молдавского рода Лашко. Учился в Кишиневской духовной семинарии и Одесском университете на историко-филологическом факультете. Уже в студенческие годы он проявил немалые способности к научно-исследовательской деятельности, но для успешной карьеры в этой сфере и тогда необходимы бы ли не только творческие связи. И в 1880 году молодой выпускник стал преподавателем истории и географии Симферопольской мужской гимназии, тем самым связав свою судьбу с быстро полюбившейся ему крымской землей.

Быстро завоевав авторитет преподавателя у коллег, он с самого начала не ограничивался исполнением прямых служебных обязаннос­тей — читал в гимназии дополнительные публичные лекции, а в 1881 году в местной газете «Таврида» появилась его первая статья «Несколько слов об исторической судьбе Крыма». С тех пор его статьи стали частыми гостями в «Таврических Губернских ведомостях», «Записках Одесского Общества Истории и Древностей», «Киевской Старине» и других изданиях, вышли его отдельные брошюры, посвя­щенные углубленному изучению отдельных вопросов политической и хозяйственной истории полуострова, анализу археологических памят­ников. В 1887 году при учреждении Таврической Ученой Архивной Комиссии за заслуги перед наукой и просвещением был избран ее председателем, а также стал первым редактором ее Известий — и сей­час важнейшего исторического и культурного памятника Крыма.

К сожалению, в дальнейшем судьба исследователи оказалась в чем-то сходной именно с судьбой героя данного очерка. И ему, чело­веку свободомыслящему и бескомпромиссному, пришлось в конце 80-х годов покидать край под давлением реакционно настроенных чинов­ников от просвещения, становиться податным инспектором в Одессе. Посещая Симферополь как гость, он писал в 1912 году своему другу А. И. Марковичу: «Я стал почти иноземцем, но в душе остаюсь всег­да тем, чем был раньше, и никогда я так не чувствовал себя доволь­ным, что не принадлежу к той массе, что меня окружает». Лишь после начала I мировой войны смог он вернуться в ставший родным город и возобновить работу в Комиссии. Но приближались траги­ческие для него события. В декабре 1917 года он был убит вместе со своей женой грабителями во время работы над очередным томом Известий (а все бумаги были изорваны).

Остается подчеркнуть, что субъективная точка зрения автора объ­ективно может быть оценена теперь лишь в контексте общих усилий нынешних историков Крыма по воссозданию истории полуострова во всем многообразии с целью утверждения здесь национального согла­сия. Исторический памятник воспроизводится в основном с сохране­нием его орфографии и пунктуации.

 

Александр ЛЮСЫЙ, член Союза журналистов СССР.

 

I

 

В XVIII в. крымское ханство очутилось лицом к лицу с могущественной Россией, стремившейся осуществить свою историческую задачу — завладеть южным морем и приле­гающими к нему плодоносными черноземными степями и тем самым уничтожить последний оплот мусульманства, упорно державшийся на классической почве той Тавриды, откуда некогда распространился свет христианства на древнюю Русь. Ханство, лишенное в самой своей основе элементов организации, которая обеспечивала бы ему проч­ное существование, и постоянно раздираемое внутренни­ми неурядицами, падало перед надвигающимся на юг силь­ным соседом. Походы Миниха и Ласси были одним из та­ких ударов, после которых ханство оправилось только бла­годаря усилиям единоверной Турции, и то на время, чтобы дожить до нового удара, более разрушительного. Турец­кая война 1768—1774 гг. и последовавший в 1771 г. поход Долгорукова в Крым были новым ударом, после которого Крым не мог уже подняться. Последующее время было для него не более, как предсмертной агонией, долженству­ющей закончить его историческую жизнь.

Последние дни политической жизни ханства связаны с жизнью и деятельностью одной из интересных личностей, занимавших когда-либо ханский престол, с личностью Шагин-Гирея. Интерес, возбуждаемый им, заключается, как в его деятельности, весьма поучительной с точки зрения то­гдашнего состояния ханства, так и в его не лишенной дра­матизма судьбе. Немало султанов (членов фамилии Гиреев) толпилось при дворе крымского хана перед началом турецкой войны; но из среды всех выделялся сын Мехмед-Гирея хана, Шагия-Гирей. Родившись в Адрианополе, сбор­ном пункте проживавших в Румелии Гиреев и имевших гам свои родовые владения, Шагин рано лишился отца ¹. Первоначальное образование, даваемое заурядно всем молодым султанам, показало в молодом Шагине самый восприимчивый ум, сообразительность и развило в любо­знательном от природы мальчике интерес к образованию. Превратности, зачастую испытываемые Гиреями, заставили мать его найти себе приют в Фессалониках ². Здесь юноша нашел возможность удовлетворить свою любозна­тельность. Случай помог ему попасть отсюда в Италию. Проживая в Венеции, Шагин изучил итальянский язык. Знание итальянского, а также греческого языков дало ему возможность познакомиться с западно-европейской куль­турой. Шагин принял вид европейца. Дядя его, известный Керим-Гирей Шагин, на которого он походил своими спо­собностями, полюбил племянника и вызвал его в Крым, где определил его сераскером в ногайскую орду, состояв­шую из кочевых орд буджаков, едисанцев, едичкулов и джамбулуков, растянувшихся своими кочевьями на всем протяжении южных степей от рукавов Дуная до Кубани. Ставши начальником едисанцев, живших в очаковской области к западу от Днестра до Днепра, 20-летний сераскер скоро приобрел вес благодаря своему умению и энер­гии. Но недолго он управлял. Начавшаяся война России с Турцией, заставившая ногайцев двинуться на разорение Украины и затем принять участие в войне, последовавшая смерть Керима и возведение на крымский престол нового хана, назначенного из Константинополя, заставляют Шагина исчезнуть на время со сцены. Мы его видим уже в Бахчи­сарае в ряду других кормившихся при дворе султанов — чутко прислушивающимся к вестям, приходившим с Дуная. А вести были недобрые. План Екатерины, составлен­ный ею в самом начале войны и переданный начальнику 2-й армии Панину для исполнения — оторвать татар от Порты и, сделав из них независимое государство, «лишить тем Турцию правой руки» ³, стал осуществляться. Победы Румянцева при Ларге и Кагуле в июле 1770 года, взятие в сентябре Бендер Паниным сильно подействовало на ногайцев. Чтобы получить доступ в родные степи, ногайские орды едисанцев и буджаков отказываются от турецкой за­висимости, которая при теперешних обстоятельствах могла быть для них только вредна, и вступают в союз с Россией. Тогда кочевники, оставив Панину своих аманатов, были переправлены через Днестр ⁴. После этого Панин разослал своих агентов — запорожских казаков и некоторых при­сланных им мурз во все ногайские кочевья и в Крым. Едичкулы и джамбулуки без труда склонились на убеждения панинских агентов, в силу тех же соображений, которыми руководствовались родичи их едисанцы и буджаки, отка­завшись от Турции, от которой они не чаяли для себя поль­зы. Жившие в северной части Крыма стали выходить от­дельными аулами на соединение со своими: вышли многие едичкулы, потянулись к едисанцам и джамбулуки, спешившие уверить главу едисанцев Джан-Мамбета, усерд­но хлопотавшего во имя союза с Россией, в своем отступ­лении от Порты ⁵. Все они собрались главным станом на левом берегу Днепра, куда были переведены и присягнув­шие уже России едисанцы и буджаки. Пока на Днепре кочевники толковали о новом своем положении и заняты были окончательным улаживанием дел, панинские агенты вербовали приверженцев в Крыму.

Опасность со стороны России, слабость Турции, отступ­ление едисанцев и буджаков, выход едичкулов из Крыма, наконец, панинские обещания — все это произвело раскол в Крыму. Одни из личных выгод, другие, ввиду беспо­мощного положения отечества и опасности, грозившей со стороны России, третьи, подчиняясь губительному дейст­вию примера, соглашались с панинскими предложениями. Началась «негоциация» с крымцами, при которой в каче­стве знатока крымских дел состоял переводчик Якуб-Ага ⁶. Но негоциация шла вяло. Она показала, что происходившее в Крыму, не более, как одно шатание, которое не даст разительных результатов до того времени, пока крымцам не будет показана опасность огня и меча. Только этим мо­жно было вынудить у крымцов то, на что кочевники согла­шались легко и добровольно. Тогда решились употребить сильную меру и по плану войны второй армии назначено было идти в Крым ⁷. Командование над этой армией было отнято у Панина и передано Долгорукову, а ведение та­тарской негоциации поручено правителю слободской губер­нии Щербинину, в помощь которому был дан Веселицкий ⁸.

Но прежде чем идти в Крым, главнокомандующий по­пробовал мирные переговоры, и с этой целью посылает в Бахчисарай Мавроени, брата верного Джан-Мамбета, Мелису-мурзу и, в качестве поверенного от джамбулуков, Али-агу. Посланные явились с решительным предложени­ем от главнокомандующего. Хана Селим-Гирея в то время не было в Крыму; он был на Дунае и место его занимал паша (вице-хан, наследник). В ответ на заявленное пред­ложение, паша велел посадить послов под стражу и затем созвал совет вельмож, на котором присутствовал, в числе других, и Шагин-Гирей. Совет начал с того, что решил ве­шать таких людей, которые, подобно Мавроени, приезжа­ют возмущать народ, а своих, как Мелису-мурзу и Али-агу, сжечь живыми ⁹. В эту решительную минуту выступил Шагин.

Уже давно приближенные видели Шагина занятого какой-то мыслью и имевшего озабоченный вид. С одной сто­роны, он ясно сознавал действительное положение Крыма, которому Турция не могла оказать помощи и в который готовы вступить русские, ясно представлял себе выход из подобного положения и потому в душе вполне разделял предложения панинских агентов, тем более, что эти пред­ложения могли коснуться его, Гирея, самой выгодной сто­роны. С другой стороны, важность дела и соединенных с ним последствий, его неизвестность, желание действовать наверняка — заставляли его выжидать более удобной ми­нуты. Она наступила: Мавроени объявляет решительное предложение главнокомандующего, а татарские послы окончательное решение отпавших собратий. Между тем калга и совет в ответ на такие заявления решают оборвать одним ударом все свои отношения с Россией, отпавшимися татарами и выступить на путь совершенно им враждеб­ный. И вот Шагин на предложение совета казнить послов заявляет, что от гибели Мавроени Россия не потерпит ущерба, но гибель его не принесет добра и Крыму ¹⁰; после этого милости от России нечего будет ждать, заключил Шагин. Оказалось, что его поддержал глава духовных казамер-эфендий, и их мнение произвело свое действие. Через несколько дней Мавроени освобождают и вместе со своими высылают из Бахчисарая, в Россию же отправля­ют письмо совершенно неопределенное, такое, которым старались не досадить, вручив его посланным татарам.

Мавроени оставил Бахчисарай в более светлом настро­ении. Он вез известие едисанцам о бывшем их сераскере, с которым успел довольно близко познакомиться. Извес­тие радостное: сераскер хвалил едисанцев и обещал им помощь, обещал переписываться. Джан Мамбет не заставил себя ожидать, стал писать Шагину, Шагин ему и в резуль­тате этой переписки выяснились виды обоих лиц. «Хочу писать к нему, чтобы выехал к нам из Крыма, потому что с его выездом между крымцами последует великая пере­мена: нз всех Гиреев один этот султан всем народом лю­бим»,— говорил Джан Мамбет Веселицкому, прибывшему в едисанские кочевья у Конских вод ¹¹. Пришло и другое из­вестие. К Веселицкому явился Абдул-Керим эфенди, уве­рял в верности и твердости едисанцев и буджаков и объ­явил, что все благонамеренное общество очень желает вы­брать в ханы Шагин-Гирея, если это императрице будет угодно. 8-го апреля 1771-го года Щербинин дает знать об этом в Петербург и спрашивает, как поступить с предло­жением, избрать ли, т. е., для отступивших от Порты ногайцев особого хана, чтобы этим положить начало незави­симости татар. Но в Петербурге интересовались не столько ногайцами, сколько Крымом и ожидали более благоде­тельных последствий для татарской негоциации от подго­товлявшегося в Крым похода, чем от ногайских предложе­ний. Вот почему 13 мая пришел ответ: поддерживать но­гайцев и их предложение, но ничего не предпринимать для его осуществления ¹². Лучше всего заняться передвижением орд для того, чтобы очистить второй армии дорогу в Крым. Действительно сильная мера против Крыма была приня­та: 14 июля армия во главе с Долгоруковым была уже за Перекопом и победоносно направлялась в самый центр ханства. Спустя две недели с небольшим все крымские го­рода находились в руках русского войска. Взятием Керчи окончился поход, прибывшая к Кафе турецкая помощь бы­ла отбита, крымцы смирились и согласились отказаться от зависимости Турции, согласились вступить в союз с Россией. Во время этих переговоров хан Селим бежал в Турцию и крымский престол стал избирательным. 27 июля крымское собрание в Карасубазаре подписало присяжный лист о союзе с Россией. Затем стали выбирать хана и та­ким выбрали Сагиб-Гирея, брата Шагин-Гирея, который деятельно руководил переговорами собрания с главно­командующим, самого же Шагина избрали пашею ¹³.

Так возникло новое независимое государство, союзное с Россией, татарская область. По новому плану Щербинину велено было и не думать об отделении ногайцев; наоборот, ногайцы, признав ханом Сагиба, должны были составить с крымцами одно государство ¹⁴.

Теперь татарской области предстояло устроиться, надо было ей окончательно условиться с союзником, надо было засвидетельствовать ему свою дружбу и доверие, надо бы­ло уладить некоторые требования, предъявленные им.

Для засвидетельствования дружбы и доверия был по­слан от имени татарской области калга Шагин-Гирей. Ос­тавив крымцам самим договариваться и трактовать об ус­тупке России крепостей Керчи и Еникале, Шагин 25-го августа выехал в Петербург, имея при себе присяжный лист и грамоту об избрании Сагиба. Калга прибыл в Петербург в 20-х числах ноября. Ему отвели прекрасное помещение, окружили вниманием. Вместо 50 рублей, полу­чаемых им в пути ежедневно на содержание, было назна­чено по прибытии 100 рублей ¹⁵. С первых же дней приезда крымский наследник обратил на себя всеобщее внимание. Красивый образованный татарин не чуждался общества и, очутившись в центре цивилизации, жил европейцем. Одно лишь самолюбие Гирея привело его сначала к некоторым недоразумениям. Сознавая, как он сам выразился, что в его кармане и в его силе заключается все, что касается татарского народа, он требовал, чтобы Панин первый сде­лал ему визит. Из-за этого возникли столкновения двора с калгой. Сначала попробовали убедить его переговорами отступить от подобного требования, как не идущего к не­му, и чиновник иностранной коллегии немало истощил красноречия в разговоре по этому поводу с Шагином, но безуспешно. Тогда совет решил послать паше письменное объявление, в котором от имени императорского двора бы­ло указано на упрямство его в неисполнении обязаннос­тей по церемониалу и обрядам, всегда и непременно на­блюдаемым при императорском дворе; паше напомнили, что он является как посол хана крымского, просит о под­тверждении его в том достоинстве, которое получил, хотя и по добровольному всего татарского общества избранию, однако пособием ее величества ¹⁶. Шагин отстал от своего требования относительно визита, но его претензии не окон­чились этим. 22-го ноября Панин жаловался совету, что паша не соглашается снимать шапки на предстоящей ау­диенции, так как того не позволяет ему магометанский за­кон, в случае нарушения которого ему нельзя будет возвратиться в отечество, не подвергаясь всеобщему порица­нию, а может быть и ругательству ¹⁷. Последнему требова­нию пришлось уступить и, чтобы дать этому делу благо­видную окраску, совет решил послать паше в подарок шапку, по случаю освобождения татарских народов. По этой причине, объявлял совет, императрица жалует татар­скому народу тот самый церемониал, какой употребляется в сношениях с Портою и персидским государством, позво­ляя в то же время и всем вообще татарам отныне являть­ся везде с покрытыми головами ¹⁸. Этим и окончились не­доразумения, после чего Шагин стал готовиться к аудиен­ции. 28 ноября совет слушал речь, которую паша должен был говорить на аудиенции, слушал и ответ на нее ¹⁹. Вслед за этим последовала и аудиенция, на которой паша вручил привезенные бумаги, произнес речь и произвел са­мое выгодное впечатление.

После этого Шагин зажил обыкновенной жизнью в сто­лице, привлекая к себе все большую и большую симпатию. Живой, любознательный паша не сидел дома в кругу сво­их татар, которые приехали послами от ногайских орд. С свойственным ему интересом присматривался он ко всему; не упускай из вида политики и известий из Крыма и с берегов Дуная, Шагин одинаково интересовался и всей ок­ружающей обстановкой. Он то бывает на парадах, то ос­матривает достопримечательности в области науки, искус­ства и промышленности, не пропускает ни одного спектак­ля в театре, по воскресеньям после обеда смотрит, как танцуют воспитанницы в Смольном монастыре ²⁰. Одним словом, весь Петербург, обращавший сначала внимание на приезжего мусульманина, мало-помалу на столько при­вык его постоянно видеть, что появление его в пуб­личных местах считалось самым обыкновенным делом. Лю­безность, приветливость, внешний лоск, развивавшиеся под влиянием петербургской обстановки, приобрели ему много поклонников. Его находили интересным. В письме к Воль­теру Екатерина писала: «у нас здесь в настоящее время паша султан, брат независимого хана крымского; это мо­лодой человек 25-ти лет, умный и желающий себя образо­вать» ²¹. В другом письме императрица делала такой от­зыв о нем: «крымский дофин — самый любезный татарин: он хорош собою, умен, образован не по-татарски: пишет стихи; хочет все видеть и все знать; все полюбили его» ²².

Один только Панин не совсем благосклонно смотрел на Шагина и огорчался теми -тратами, которые делал татар­ский дофин на свою европейскую жизнь. Тотчас по приез­де в Петербург калга получил, кроме подарков: шубы, платья, богатого серебряного сервиза и выдаваемого су­точного жалованья, еще пять тысяч на расходы. Не на долго хватила выданная сумма. Панин должен был испро­сить новую сумму ²³. Выдали 10 тысяч, которые также бы­ли скоро израсходованы. Шагин нуждался в деньгах и добывал их на стороне, закладывая драгоценные вещи, по­лученные им в подарок от императрицы. Так, по случаю аудиенции в Царском Селе, ему были пожалованы перс­тень и табакерка. Эти вещи он заложил купцу Лазареву, и Панину пришлось выкупать их потом за 8.500 рублей ²⁴.

17 февраля 1772 года послы от четырех ногайских орд были отпущены из Петербурга с Высочайшими грамотами на имя каждого из ногайских народов ²⁵. В начале мая вы­ехали и прибывшие с Шагином крымские депутаты, кото­рым вручили одну грамоту крымскому обществу, другую, «возвестительную», хану ²⁶. Сам Шагин остался в Петер­бурге.

Как представитель татарской области, объявившей себя в союзе с Россией, Шагин и не мог выехать, ибо отноше­ния между двумя державами не были улажены. Союзники ни за что не соглашались уступить нам Керчь и Еникале. Сам хан восстал против предложения отдать эти крепости в видах обеспечения татарской независимости. «Татарская область самостоятельна и независима, а потому она долж­ка защищаться и отстаивать себя собственными средства­ми»,— говорил Сагиб-Гирей Долгорукову ²⁷. Шагин писал брату и советовал не упорствовать, но не помог делу ²⁸. Дела в Крыму осложнялись под влиянием партии, тя­нувшей к Турции. Узнав, что Турция прервала свои пере­говоры, начавшиеся в Фокшанах из-за независимости та­тар и уступки крепостей, турецкая партия стала действо­вать решительнее. Она объявила, что Крым не хочет быть независимым и отвергала союз, объявленный Россиею. Щербинин терял надежду на успех негоциации с крымцами. Переговорив с верным Джан-Мамбетом, он пишет в Петербург о необходимости удержать по крайней мере но­гайцев, назначив им Шагина сераскером к, отделив их та­ким образом от крымцев, лишить Крым существенной поддержки ²⁹. Совет решил иметь в виду план Щербинина, предлагаемый им во второй раз, но подобно тому, как в 1771 г. больше интересовались крымцами, чем ногайцами, так и теперь внимание было устремлено в Крым. Ногайцам решили выдать до 10 т. рублей подарками, чтобы удержать их от турецких соблазнов, и занялись Крымом, который возвращался к прежнему своему положению. Опять потре­бовались более существенные меры, чем бесполезные уве­щевания. Генералу Щербатову было приказано стянуть войска, а генералу Прозоровскому идти с корпусом в Крым ³⁰. Щербинин должен был действовать через обласканных ногайцев и, послав от них депутатов в Крым, тре­бовать исполнения данных России обещаний. Наконец Долгоруков должен был, по приведении в исполнение ну­жных мер, заключить формальный трактат с татарскою областью, который, помимо установления отношений между союзническими державами, нужен был в переговорах с - Турцией, отрицавшей татарскую независимость ³¹.

Стал собираться в дорогу и Шагин. 9-го августа совет слушал речь, которую паша приготовил для отпускной ау­диенции ³². Затем начались сборы. Шагину даны были но­вые подарки; подарена была сабля, оправленная в золото и украшенная драгоценными камнями. Для отправления паши Панин просил денег и отправил совету счет в 46.561 р., необходимых на выезд Шагина ³³. Нужно было еще вы­купить заложенные вещи.

Но пока собирался Шагин, дела в Крыму стали улаживаться и без него. 19 сентября Долгоруков разбил татарские скопища, производившие беспорядок, а 29 Щербинин был приглашен в Карасубазар для соглашений ³⁴. Здесь со­брались ширины, знатные мурзы, депутаты от ногайцев, представители бейских поколений. 1-го ноября они подпи­сали трактат, которым татарские народы признавали се­бя независимыми, составляющими одну область, объявля­ли себя в союзе с Россией, в знак чего уступали ей «во всегдашнее содержание» Керчь и Еникале ³⁵. Оставалось теперь ратифицировать трактат и тем покончить недоразу­мения.

Наконец в конце года выехал из Петербурга Шагин. 10 декабря совет вручил ему письма для передачи Долгору­кову и Щербинину ³⁶. Кроме того, он вез с собою Высочай­ший рескрипт хану. Шагин вернулся в Крым сильно из­менившимся. Пребывание в Петербурге произвело на него решительное влияние. Принимая близкое участие в татар­ском деле, которому в Петербурге давали направление почти на его глазах, честолюбивый паша стал смотреть на себя, как на призванного самой судьбой к решению учас­ти своего отечества. Обстоятельства подтверждали это: Щербинин два раза представлял в Петербург о необходи­мости избрать его главой ногайцев, и совет разделял его предложение. Но что могло значить сераскирство или да­же ханство над кочевниками для татарского дофина, ув­леченного европейской цивилизацией и тем могуществом, какое она доставляла? В его голове рождался образ дру­гой власти — образ ханского престола независимого от Турции, могущественного, славного. Этот престол должен быть воздвигнут в Крыму, который, получив независи­мость, должен воспрянуть к новой жизни, к новой роли, к такой роли, которая в состоянии была бы затмить все созданное когда-либо Гиреями, превзойти славу Чингизовой монархии. И эту жизнь мог вдохнуть только он.

Чем более он думал об этом, тем более убеждался в высоте своего призвания. Образ черноморской империи Гиреев, принимавший более и более грандиозные размеры, овладел всем его воображением.

Но пока ему предстояло вступить в обязанность паши при крымском хане, который не замедлил по прибытии Шагина созвать совет из знатнейших лиц ³⁷. В это собрание является Шагин, Здесь он превозносит щедроты государы­ни, объявляет, что будет всегда благодарен ей и усерден к русскому союзу, заявляет, что Россия оказала Крыму неизъяснимое благо, предоставив ему независимость, ибо только в союзе с нею заключается счастие и благоденст­вие Крыма; потом с укором обращается к собранию и спрашивает, что произвело непостоянство в их поведении, что побудило к коварству, обману, нарушению клятвы ³⁸. Собрание ответило по-своему: «мы одинаково боимся как России, так и Турции; находясь в опасности от первой, мы согласились на ее предложения, боясь другой, сносились с нею, считая себя зависимыми. Действиями России, отни­мающей у нас земли и обращающейся с нами лживо, мы те­перь обмануты и огорчены». — «Ничего подобного Россия не делает!» — с жаром возразил паша. Да если бы Рос­сия захотела бы мстить за вероломство, то ничего ей не стоит обратить Крым в пустыню. И это может случиться, если вы будете продолжать вести себя вероломно. Лучше выдайте мне возмутителей спокойствия, если только хотите быть вольными помощью России» ³⁹. Собрание, которое не­давно только подписало трактат дружбы с Россией, отве­тило молчанием. Шагин вышел из себя. «Полномочие, воз­ложенное на меня при отъезде в Россию, обязывает вас по­виноваться!» — «Мы вас не удерживаем; у нас есть госу­дарь, которому мы и обязаны повиноваться» ⁴⁰.

Калге ничего не оставалось делать, как жаловаться на «беспутство» своих единоверцев. Откровенно сознаваясь при­ехавшему с ним князю Путятину, что ничего не может по­делать с единоземцами, которые, по его словам, вдесятеро стали хуже и развратнее, чем были прежде, он прибавил: «с такими неблагодарными людьми, враждебными мне и русским, я не могу остаться, потому что обещал ее величе­ству быть навсегда ей верным; если дела будут продол­жаться в таком же беспорядке и сил моих недостанет быть полезным России и себе, то принужден буду покинуть страну и искать убежище под покровительством императ­рицы». Путятин написал об этом в Петербург. 11 апреля совет решил: похвалить пашу за поведение и обнадежить его всегдашним ее величества покровительством ⁴¹. Калга как говорил, так и сделал: выехал из Бахчисарая и нако­нец остановился в Перекопе ⁴².

Но не для того он оставил столицу ханства, чтобы умыть руки в крымском деле. Теперь крымский вопрос вступил в новую фазу усложнений. Мирные переговоры с Турцией в Бухаресте убедили только в упорстве турок, ни за что не соглашавшихся на признание Крыма независимым, несмот­ря даже на то, что им воочию представили союзный трак­тат России с Крымом, обнародованный 29 января 1773г. Военные действия возобновились, Турция готовилась дать отпор Румянцеву, извещала в Крым, что пришлет помощь. Тогда Долгорукий стянул войска к Перекопу, а Синявин со своею флотилией стал крейсировать вокруг Крыма, на случай появления турецкого флота ⁴³. В это время у Пере­копа Шагин ведет с главнокомандующим беседу по душе. «Чтобы сделать Крым независимым, нужен такой хан, уве­рял паша, который не боялся бы Турции, а действовал бы решительно. Шагин продолжал говорить о всегдашнем сво­ем усердии к России и в конце концов обещал, что если его сделают самовластным над татарами ханом, то он утвердит независимость Крыма от Порты ⁴⁴. 19 июля Долгору­ков дал знать в Петербург об этом желании Шагина ⁴⁵. Со­вет, получив в третий раз предложение сделать Шагина ха­ном, хотя по-прежнему находил доводы паши основатель­ными и справедливыми, все-таки привести их в исполнение не решался, ибо это значило бы нарушить трактат, обна­ружить свое вмешательство в дела Крыма и этим дать се­бя в руки Турции. Совет сознавал, что немало лет потреб­но для совершенного отделения татар от Турции, и в виду этого поручил только Панину обнадежить Шагина покро­вительством императрицы и «всегдашним в случае нужды сюда убежищем» ⁴⁶. Но не успел еще этот ответ сделаться из­вестным всем лицам, стоящим при татарской негоциации, как, вследствие беспокойства на Кубани, снова пошло в Пе­тербург предложение о Шагине.

Дело в том, что Турция, ободрившись неудачей дунай­ской экспедиции России, действительно послала свои суда к Тамани. С ними прибыл на Кубань Девлет-Гирей. Сейчас на Кубани, бывшей всегда средоточием самых беспокой­ных элементов, выходивших из Крыма, в лице разных ис­кателей приключений, в лице разного рода султанов, «ча­явших движения воды», пошло ходить известие, что Крым возвращается под власть Порты, почему она и назначила Девлет-Гирея ханом ⁴⁷. Ногайцы, жившие на той стороне, пришли в движение, от которого их не могла удержать да­же русская команда, находившаяся под начальством Стремоухова, приставленного к кочевникам. Русское влияние ослабло настолько, что Джан-Мамбет опять видел единст­венное средство спасения в отделении ногайцев под особое управление мощного сераскира, каким считался Шагин. И вот Щербинин снова поднимает вопрос об избрании Ша­гина ногайским сераскиром и, как оказалось, для оконча­тельного решения. Тайное вмешательство Турции в дела Крыма заставило Россию с своей стороны поступать реши­тельнее. Пришел ответ: провести в сераскиры Казы-Гирея, который также добивался начальствования, а в случае его неудачи — Шагина ⁴⁸.

28 августа Шагин, сложив с себя звание калги, выехал в Полтаву, где был любезно принят. Ему обещали выда­вать ежемесячно по 500 руб., а в случае, если по каким-ли­бо причинам он оставит Полтаву и переедет в Петербург, то будет получать по 1000 руб.⁴⁹. Через два месяца Долго­руков получил новый рескрипт, в котором бывшему калге увеличено было жалование с 500 р. на тысячу ⁵⁰. Меж­ду тем Казы-Гирей потерпел неудачу: Девлет, соединив­шись с едичкульцами, напал на пристава Павлова, рассеял его отряд и стал утверждаться среди ногайцев. Тогда Щер­бинин, взяв на непредвиденные расходы из канцелярии сло­бодской губернии 35 т., послал на Кубань Шагина. С ним ехал бригадир Бринк, а их сопровождал отряд войск под начальством Стремоухова. Со своей стороны Долгоруков распорядился придвинуть войска к месту отправления Ша­гина. Последний уже прибыл на Кубань и нашел дела в лучшем положении: полковник Бухвостов успел рассеять мятежные толпы татар и занял важный пункт на Кубани— Копылу ⁵¹. С помощью денег и прибывших отрядов Шагин в мае 1774 года утвердился на Кубани ⁵².

Пока ограничились этим, так как Порта согласилась признать независимость татар, согласилась признать со­юзный трактат татарской области и России и 10 июля 1774 года заключила Кучук-Кайнарджийский мир.

Итак, заключенный мир, казалось, должен был успоко­ить державы, должен был покончить между ними недо­разумения и утвердить за Крымом положение, предоставленное ему Россией.

Но не успокоился Крым. Заключенный мир образовал между ним и единоверною Турцией пропасть, которую оба мусульманских государства стараются уничтожить.

Связанный узами духовного родства, Крым не мог по­мириться с оторванностью и тянул к единоверной Турции. Со своей стороны последняя, несмотря на незажившие еще раны, нанесенные ей в первую войну, не могла забыть о потере Крыма, которого Кайнарджийский трактат не мог с формальной стороны оторвать от нее окончательно, сохранив за султаном право посылать калифское благо­словение каждому из новоизбираемых ханов.

По этим соображениям только что заключенный с Рос­сией трактат стал нарушаться. Крымцы, по выводу Долго­руковым расположенных в Крыму войск, отправляют де­путацию в Константинополь и поручают ей заявить Порте, что они не желают быть независимыми и просят принять их под свою защиту ⁵³. Несмотря на неудачу, понесенную крымцами при нападении русского войска, волнения в Крыму не унимались. Со своей стороны Порта вниматель­но слушает заявления татарской депутации, посылает в Крым нового пашу — Бахти-Гирея, поддерживает Девлета, передвинувшегося из Кубани в Крым, не признает Сагиба ханом как поставленного с помощью России ⁵⁴.

Дела на это время приняли такой критический обо­рот, что в Петербурге решили, в случае, если Крыму суждено будет отойти к Турции, удержать по крайней мере ногайцев ⁵⁵. Для этой цели Щербинину выдали 100 т. и отправили на Кубань в кочевья Джан-Мамбета ⁵⁶ действовать сообща в пользу образования ногайского ханства, но с условием, «чтобы Порта не видела в этом явного нашего участия». Сначала Щербинин принимал Джан-Мамбета с Шагином, которые почему-то не по­ладили, затем склонил ногайцев и к концу 1774 года Шагин мог уже быть объявлен ханом ⁵⁷. Извещенный об этом Панин 10 января 1775 г. написал Щербинину не мед­лить избранием Шагина, но не производить разрыва между ногайцами и крымцами, в виду охлаждения Пор­ты к татарскому делу и, следовательно, лучшего поворо­та в делах, вследствие чего ногайцы должны испросить у крымского хана утверждения Шагина в избранном ими ханском достоинстве. Оставалось склонить на сторону Шагина еще беспокойных едичкульцев, как новое обсто­ятельство дало другой ход происходившим событиям. Порта, по выражению русского поверенного Петерсона, наскучилась крымскими хлопотами и сделалась уступчивой ⁵⁸. 27 марта высочайший манифест объявил о заключении мира с Турцией ⁵⁹. Султан согласился выдать «нисан» Сагибу и признать его ханом, для чего отпра­вил в Крым с этим нисаном своего мириалия. Приезд мириалия возбудил умы сильнее прежнего. Крымцы, руководимые Девлет-Гиреем, возмутились и низложили слабохарактерного Сагиба, а на его место возвели Девлета ⁶⁰. Пока Щербинин протестовал в Крыму против низ­ложения Сагиба, пока Петерсон требовал от Порты объ­яснений по поводу случившегося в Крыму; Девлет тем временем действовал в пользу возвращения ханству пре­жнего порядка и послал на Кубань сераскером Тохта-ыш-Гирея ⁶¹. Тохтамыш с таманцами и ногайцами на­пал, в числе 3 т. человек, на Шагина, перебил весь от­ряд, находившийся при нем и заставил его бежать к абазинцам. Генерал Борзов послал один купеческий бот, ко­торый перевез Шагина в Еникале ⁶². Здесь ему предстояло принять участие в более важных по своим последствиям событиях, которые не замедлили вскоре обнаружиться. Турция, под влиянием совершившихся событий, снова заговорила. Репнину, посланному в Константинополь для засвидетельствования дружбы и союза с Ту