25 ноября 1944.
[…]
1. Он дал мне одно обещание. Я сказала Ему: «Иисус, как я была бы рада увидеть церемонию Твоего совершеннолетия!»[1]239 И Он: «Покажу тебе ее, как только „мы“ сможем прийти в себя, чтобы не потревожить тайны. И ты поместишь ее после сцены о Моей Матери, Моей Наставницы и Наставницы Иуды и Иакова, сцены, что Я недавно показал тебе. Помести ее между этой сце-ной и Диспутом в Храме».
[…]
19 декабря 1944.
2. Я вижу Марию, склонившуюся над какой-то бадьей или, скорее, над терракотовой чашей и помешивающую нечто, от чего в холодном ясном воздухе, наполняющем назаретский сад, поднимается пар.
Должно быть, это разгар зимы, поскольку, за исключением олив, все деревья тощие, словно скелеты. В вышине – прозрачнейшее небо и яркое солнце. Но не утихает резкий холодный ветер, который налетает и колотит друг о друга голые ветви, и качает серо-зеленые веточки олив.
Богородица одета в теплую коричневую, почти черную, одежду, а спереди на Ней, словно фартук, повязано простое полотно, покрывающее одежду. Она вынимает из бака палку, которой размешивала содержимое, и видно, как с нее падают капли красивого рубинового цвета. Мария внимательно смотрит, смачивает падающими каплями палец и проверяет их цвет на фартуке. Похоже, Она довольна.
Заходит в дом, а затем выходит с множеством мотков белоснежной шерсти. И один за одним бережно и осторожно погружает их в бак.
3. Пока Она это делает, подходит, выйдя из мастерской Иосифа, Ее сноха, Мария Алфеева. Они здороваются. Обмениваются репликами.
«Хорошо получается?»
«Надеюсь, что так».
«Та язычница уверяла меня, что это та самая краска и тот способ, какие используют в Риме. Она поделилась этим со мной только ради Тебя, потому что Ты выполнила ту работу. Говорит, что даже в Риме не вышивают так, как это делаешь Ты. Наверное, Ты ослепла за такой работой…»
Мария улыбается и качает головой, словно бы говоря: «Пустяки!»
Сноха, перед тем как передать их Марии, глядит на последние мотки шерсти. «Как Ты это спряла?! Кажется, это волосы: такие они тонкие и ровные. У Тебя все получается хорошо… и как быстро! Эти последние получатся светлее?»
«Да, это для туники. Плащ потемнее».
Женщины трудятся вдвоем возле емкости. Затем они вытаскивают мотки, окрашенные в красивый пурпурный цвет, и немедленно спешат опустить их в ледяную воду, наполняющую маленький бассейн, что находится под тонкой струйкой, с тихим журчанием стекающей из родника. Долго полощут их, а потом развешивают эти мотки на тростинках камыша, которые закрепляют между ветвями деревьев.
«На таком ветру они быстро и хорошо высохнут», – говорит сноха.
«Пойдем к Иосифу. Там огонь. Ты, наверное, замерзла», – говорит Дева Мария, – «Молодец, что помогла Мне. Вышло очень быстро и не так утомительно. Я тебе благодарна».
«О, Мария! Как же Тебе не помочь! Находиться возле Тебя – уже праздник. И потом… весь этот труд ради Иисуса. А Он такой милый, Твой Сын!.. Если я поучаствую в торжествах Его совершеннолетия, то буду чувствовать, что я словно бы тоже Его мама».
Обе женщины входят в мастерскую, заполненную характерным для столярных мастерских ароматом струганой древесины.
4. И видение приостанавливается… чтобы возобновиться на отбытии двенадцатилетнего Иисуса в Иерусалим.
Он появляется, красивый и уже настолько хорошо развитый, что кажется младшим братом Своей юной Матери. Он уже достает Ей до плеч Своей светлой и кудрявой головой, волосы на которой теперь не такие короткие, как в первые годы жизни, но спускаются ниже ушей и похожи на золотой шлем, отделанный блестящими локонами.
Одет Он в красное. Прекрасный светло-рубиновый цвет. Длинное одеяние, ниспадающее до щиколоток, оставляя открытыми лишь ступни, обутые в сандалии. Одеяние свободное, с широкими и длинными рукавами. Вокруг шеи, на концах рукавов, на подоле – греческий плетеный орнамент, двуцветный и очень красивый…
(подождите, пока перепишу остальную часть видения, она будет в новой тетради).
20 декабря 1944.
Вижу, как Иисус вместе со Своей Мамой в Назарете входит в комнату, назовем ее столовой.
Иисус – красивый двенадцатилетний Мальчик, высокий, хорошо сложенный, крепкий, но не полный. Из-за Своей комплекции Он кажется старше Своих лет. Он уже высок настолько, что поравнялся с плечами Матери. У Него еще пока округлое и розоватое лицо ребенка Иисуса, лицо, которое в юношеском и взрослом возрасте будет все более утончаться и становиться матового цвета, цвета изысканного алебастра, слегка приближающегося к желтовато-розовому.
Глаза – они тоже еще глаза ребенка. Большие, широко открытые впечатлениям, и с какой-то веселой искоркой, затерявшейся в серьезности взгляда. После они уже не будут такими открытыми… Веки наполовину прикроют их, чтобы заслонить от Чистого и Святого то зло, которого слишком много в мире. Лишь во время совершения чудес они будут открываться и сверкать еще сильнее, чем сейчас… изгоняя демонов и смерть, исцеляя грехи и болезни. И никогда больше не будет в них той веселой искры, смешанной с серьезностью… Присутствие смерти и греха будет ощущаться все отчетливее и отчетливее, а с ним – осознание, и даже опытное понимание тщетности жертвы из-за противящейся человеческой воли. Только в редчайшие моменты радости от общения с искупленными душами, и особенно, с чистыми – главным образом, с детьми – они будут зажигаться весельем, эти святые добрые глаза.
Но сейчас Он со Своей Мамой, в Своем доме, а напротив Него – святой Иосиф, с любовью улыбающийся Ему, и двоюродные братишки, которые Им восхищаются, и тетя Мария Алфеева, которая Его гладит… Он счастлив. Ему необходима любовь, моему Иисусу, чтобы быть счастливым. И в этот момент она у Него есть.
Он одет в просторную одежду из красной, светло-рубиновой, шерсти. Она мягкая, совершенной текстуры: плотная и легкая одновременно. На шее, спереди, на концах широких и длинных рукавов, и на кромке спадающей до земли одежды, что едва оставляет открытыми ступни, обутые в новые и весьма искусно сделанные сандалии – это не просто подошвы, закрепляемые на ноге кожаными ремешками – греческий орнамент, не вышитый, а вытканный в более темном цвете по светло-рубиновому цвету одежды. Это, наверняка, работа Мамы, потому что сноха восторгается и нахваливает ее. Его прекрасные светлые волосы по своему оттенку уже более насыщенны, нежели были в дет-стве, с медным блеском на завитках локонов, свисающих ниже ушей. Больше нет коротких и воздушных младенческих кудряшек. Это еще не волнистая, спадающая до плеч и оканчивающаяся мягкими кудрями, шевелюра Его зрелых лет. Но она уже приближается к этой последней по цвету и форме.
5. «Вот наш Сын», – говорит Мария, поднимая Свою правую руку, которой Она сжимает левую руку Иисуса. Кажется, будто Она его представляет всем и подтверждает отцовство Праведника, который улыбается. И прибавляет: «Благослови Его, Иосиф, перед отправлением в Иерусалим. В традиционном благословении Его на поход в школу, на этот первый шаг в жизни, не было необходимости. Однако теперь, когда Он отправляется в Храм, чтобы Его объявили совершеннолетним, сделай это. А с ним благослови и Меня. Твое благословение… (Мария неслышно всхлипывает) укрепит Его и придаст Мне силы разлучиться с Ним через некоторое время…»
«Мария, Иисус всегда будет Твоим. Эта формальность не отразится на наших взаимных отношениях. И я не стану оспаривать Его у Тебя, этого дорогого для нас Сына. Никто более Тебя не достоин вести Его по жизни, о моя Святая».
Мария кланяется, берет Иосифа за ладонь и целует ее. Она –Супруга, и как же Она уважает и любит своего суженого!
Иосиф принимает этот знак уважения и любви с достоинством, но затем поднимает поцелованную ладонь, кладет ее на голову Супруги и говорит: «Да. Я благословляю Тебя, Благословенная, и Иисуса вместе с Тобой. Идите ко мне, Вы – моя единственная отрада, моя честь и цель моей жизни!». Иосиф величествен. С простертыми вперед руками и ладонями, обращенными вниз, на две склоненные головы, одинаково светлые и святые, он произносит благословение: «Да сохранит и благословит Вас Господь. Да будет Он милосерден к Вам и дарует Вам мир. Да подаст Вам Господь Свое благословение». И потом говорит: «А теперь пойдемте. Время благоприятствует путешествию».
6. Мария берет широкое покрывало темно-гранатового цвета и накидывает его на тело Сыну. Как ласково Она это делает!
Они выходят. Запирают за собой. Пускаются в путь. В том же направлении идут и другие паломники. За пределами селения женщины отделяются от мужчин. Дети идут с кем захотят. Иисус остается с Мамой.
Паломники, большей частью распевая псалмы, шествуют по равнинам, таким красивым в эту благоприятнейшую весеннюю пору. Свежие луга, молодые нивы и свежая листва на деревьях, которые только что зацвели. Поющие люди на полях и в дороге, а среди листвы – пение влюбленных птиц. Прозрачные ручьи, служащие зеркалом для прибрежных цветов, ягнята, резвящиеся возле матерей… Радость и мир под прекрасным небом апреля.
Так заканчивается видение.
[1] По истечении 12-летнего возраста еврейские мальчики проходили обряд Бар-Мицвá (сын заповеди), после которого уже считались религиозно совершеннолетними.