2 апреля 1944.
1. Похоже, утро. Я вижу Марию: Она шьет, сидя в нижней большой комнате. Елизавета ходит туда-сюда, хлопоча по дому. И, заходя в комнату, она никогда не упускает случая подойти и погладить Марию по Ее светлой голове, что кажется еще светлее на фоне довольно темных стен и в лучах ласкового солнца, проникающих через дверь, открытую в сад.
Елизавета наклоняется поглядеть на работу Марии – это вышивание, начатое в Назарете, – и хвалит ее за красоту.
«Мне еще нужно напрясть льна», – говорит Мария.
«Для Твоего Младенца?»
«Нет, он у Меня уже был, когда Я еще не думала…», – Мария не продолжает.
Но я понимаю: «… когда Я не думала, что должна стать Матерью Бога».
«Но теперь-то Тебе надо его употребить Ему на пользу. Хороший он? Тонкий? Младенцам, знаешь, нужна мягчайшая ткань».
«Знаю».
«Я, вот, начала… Поздновато, потому что желала удостовериться, что это не какой-нибудь дьявольский обман. Хотя… ощущала в себе такую радость, которая – нет, не может исходить от Сатаны. Ну и… я очень болела. Стара я, Мария, для такого положения. 2/ Очень сильно болела. Ты-то не болеешь?..»
«Я нет. Никогда так хорошо себя не чувствовала».
«Ах! Ну да. Ты… в Тебе нет порока, раз Бог избрал Тебя стать Своей Матерью. И поэтому Ты не подвластна страданиям Евы. Тот, кого Ты вынашиваешь, свят».
«Мне кажется, у Меня под сердцем не тяжесть, а крылья. Кажется, у Меня внутри все цветы и все птицы, что поют весной, и вся сладость[1], и все солнце… О! Я счастлива!»
«Благословенная! Даже я, с тех пор как Тебя увидела, больше не чувствую тяжести, усталости и боли. Мне кажется, я молодая, юная, свободная от всех моих женских недугов. Мой младенец, после того как весело взыграл при звуках Твоего голоса, успокоился в своей радости. Он во мне, словно в живой колыбели, и я будто вижу, как он спит, сытый и довольный, и дышит, как счастливый птенец под крылом своей мамы… 3. Теперь я примусь за работу. Она меня больше не будет тяготить. Я слабо вижу, но…»
«Оставь, Елизавета! О том, чтобы прясть и ткать на тебя и на твоего ребенка, позабочусь Я. Я ловкая и вижу хорошо».
«Но Тебе надо думать о Своем…»
«О! У Меня еще все впереди!.. Сначала позабочусь о тебе, тебе ведь первой предстоит родить малыша, а потом буду думать о Моем Иисусе».
Передать ласковость выражения и голоса Марии и то, как увлажняются Ее глаза нежными, счастливыми слезами, и то, как Она улыбается, произнося это Имя, глядя в ярко-синее небо, выше человеческих сил. Кажется, Ее охватывает восторг при одном только слове: «Иисус».
Елизавета восклицает: «Какое красивое имя! Имя Сына Божия, нашего Спасителя!»
«О, Елизавета!» – Мария делается грустной-грустной и хватает родственницу за руки, которые та скрестила на распухшем животе, – «Скажи Мне, ты, которая при Моем прибытии была наполнена Святым Духом и предвозвестила то, о чем не ведает мир. Скажи Мне, что должно будет совершить Мое Дитя ради спасения мира? Пророки… О! Что о Спасителе говорят Пророки! Исайя… помнишь Исайю? „Он Человек скорбей. Мы исцелены Его язвами. За наши злодеяния Он был пронзен и изранен… Господь захотел поразить Его страданиями[2]… После осуждения Он был воздвигнут…“. О каком воздвижении он говорит? Его называли Агнцем, и Я думаю… Я думаю о пасхальном ягненке, о ягненке Моисеевом, и связываю это со змеем, воздвигнутым Моисеем[3] на крест. Елизавета!.. Елизавета!.. Что они сделают с Моим Созданием? Что Он должен будет перенести, чтобы спасти мир?». Мария плачет.
Елизавета утешает Ее: «Мария, не плачь. Это Твой Сын, но Он также Сын Божий. Бог позаботится о Своем Сыне и о Тебе, Его Матери. И если многие будут жестоки с Ним, то многие Его полюбят. Многие!.. Во веки веков. Мир посмотрит на Рожденного Тобой и благословит Тебя вместе с Ним. Тебя, Родник, из которого изливается избавление. Участь Твоего Сына! Он воздвигнут, как Царь всего творения. Подумай об этом, Мария. Царь, потому что Он искупит все творение и, как таковой, станет всеобщим Царем. И на земле, в это время, Его тоже будут любить. Мой Сын будет предшествовать Твоему и полюбит Его. Так ангел сказал[4] Захарии. Он мне написал это... 4. Ах! Как больно видеть его немым, моего Захарию! Но я надеюсь, что, когда младенец родится, тогда и отец будет освобожден от своего наказания. Помолись же Ты, Престол силы Божией и Источник отрады для мира. Чтобы добиться этого, я пожертвую Господу – что смогу. Мое дитя: ведь оно – Его, Он дал его взаймы Своей рабе, дабы подарить ей радость называться матерью. И во свидетельство того, что Бог сделал для меня, я хочу назвать его „Иоанном“[5]. Разве это не благодать, он, мой младенец? И разве не Бог мне дал его?!»
«И Бог, Я в этом тоже убеждена, окажет тебе милость. Я помолюсь… вместе с тобой».
«Мне так горько видеть его немым!..» – плачет Елизавета, – «Когда он пишет, потому что больше не может беседовать со мной, мне кажется, что между мной и моим Захарией встают горы и моря. Теперь его уста, после стольких лет ласковых слов, все время безмолвны. И особенно сейчас, когда было бы так прекрасно поговорить о том, кто собирается появиться на свет. Я даже воздерживаюсь от разговоров, чтобы не видеть, как он утомляется, отвечая мне жестами. Я столько плакала! Как я желала Тебя увидеть! В селении поглядывают, распускают слухи и обсуждают. Мир таков. А когда приходит печаль или радость, нужен кто-то, кто понимает, а не обсуждает. Теперь же, мне кажется, моя жизнь совершенно поменялась к лучшему. С тех пор, как Ты со мной, я ощущаю в себе радость. Чувствую, что мое испытание вот-вот будет преодолено, и скоро я стану совсем счастливой. Стану, правда? Я примирюсь со всем. Если б только Бог простил моему мужу! Я бы снова услышала его молитву!»
5. Мария гладит и утешает ее, и – чтобы отвлечь – приглашает ее выйти ненадолго в залитый солнцем сад. Они проходят под сенью тщательно ухоженной беседки до голубятни[6], в отверстиях которой гнездятся голуби. Мария разбрасывает корм смеясь, поскольку голуби с громким воркованием обрушиваются на Нее и начинают порхать вокруг Нее переливающимися кругами. Они устраиваются у Нее на голове, на плечах, на руках и ладонях, протягивая розовые клювы, выуживая зернышки из Ее ладоней, норовясь грациозно ткнуться клювами в розовые губы и сверкающие на солнце зубы Марии Девы. Мария же зачерпывает из мешочка золотистое зерно и смеется посреди этого захватывающего вихря, порожденного жадной назойливостью.
«Как они Тебя любят!» – говорит Елизавета, – «Всего несколько дней Ты с нами, а они любят Тебя больше, нежели меня, хотя я всегда за ними ухаживала».
Прогулка продолжается до загона в глубине сада, где помещаются два десятка козочек со своими козлятами.
«Ты вернулся с пастбища?» – спрашивает Мария маленького пастушка, приласкав его.
«Да, так как мой отец мне сказал: „Иди домой, собирается дождь, а некоторые овцы должны вот-вот разрешиться от бремени. Позаботься, чтобы у них была сухая трава и готовая подстилка“. Вон он приближается». И показывает в сторону леса, откуда доносится непрерывное дрожащее блеяние.
Мария, словно младенца, гладит белокурого козленка, который начинает об Нее тереться, и вместе с Елизаветой они выпивают только что надоенного молока, предложенного им пастушком.
Появляются овцы и пастух, косматый, как медведь. Но человек он, наверное, добрый, так как несет на плечах одну из овец, которая жалобно блеет. Осторожно ставит ее и поясняет: «Она готова родить ягненка. И может передвигаться лишь с трудом. Взвалил ее на спину и бежал со всех ног, чтобы успеть вовремя». Овцу, хромающую от боли, отводит в овчарню мальчик.
Мария присела на камень и играет с козлятами и ягнятами, поднося цветы клевера к их розовым мордочкам. Один из козлят, белый с черным, поставил свои копытца Ей на плечо и обнюхивает Ее волосы. «Это не хлеб», – смеется Мария, – «Завтра принесу тебе корочку. А пока не шали».
Елизавета, успокоившись, тоже смеется.
6. Вижу Марию, которая бойко-бойко прядет в тени беседки, где разросся виноград. Видимо, прошло некоторое время, потому что яблоки на деревьях уже начинают краснеть, а пчелы гудят возле цветков смоковницы, уже крупных.
Елизавета совсем располнела и ступает тяжело. Мария смотрит на нее с любовью и вниманием. Мария, когда Она приподнимается, чтобы подобрать веретено, которое упало далеко от Нее, тоже кажется более округлившейся в боках, да и выражение Ее лица изменилось. Стало более зрелым. Прежде Она была девочкой, теперь Она – женщина.
Женщины заходят в дом, поскольку опускается вечер, и в доме уже зажжены светильники. В ожидании ужина Мария принимается ткать.
«Ты что: действительно не устаешь?» – спрашивает Елизавета, указывая на ткацкий станок.
«Нет. Не беспокойся».
«Меня обессилевает этот зной. Я больше не страдаю, но сейчас это бремя стало тяжеловатым для моей старой поясницы».
«Крепись. Скоро ты разрешишься. Какой же ты будешь счастливой тогда! 7. Я жду не дождусь, когда стану матерью. Мой Ребенок! Мой Иисус! Какой Он будет?»
«Красивый, как Ты, Мария».
«О, нет! Он будет прекраснее! Он Бог. Я – Его Раба. Но Я имела в виду: светлый Он будет или темный? Будут у Него глаза как ясное небо или подобны глазам горных оленей? Я представляю Его себе красивее херувима, с вьющимися волосами золотистого цвета, глазами цвета нашего Галилейского моря, когда на краю неба начинают показываться звезды; ротик – маленький и красный, как мякоть граната, что чуть лопается, созревая на солнце; и щеки – розовые: вот такие, как эта бледная роза; и две ладошки, что поместились бы в чашечке лилии, такие они маленькие и красивые; и две ножки, умещающиеся на Моей ладони, более нежные и гладкие, чем лепесток цветка. Смотри. Я заимствую для того представления, какое у Меня о Нем сложилось, все те красоты, что подсказывает мне природа. И Я слышу Его голос. Когда Он будет плакать – ведь Моему Ребенку придется немного поплакать от голода или от усталости, и это всегда будет великим переживанием для Его Мамы, которая не сможет, о! не сможет слышать Его плач без сердечной боли, – Его голос будет напоминать то блеяние, что сейчас доносится, блеяние ягненка, которому всего несколько часов и который ищет вымя и теплую шерсть матери, чтобы уснуть. Когда будет смеяться, и тогда Мое сердце, влюбленное в Мое Дитя, будет наполняться небом – Я могу быть влюбленной в Него, потому что Он Мой Бог, и быть Его Возлюбленной не противоречит Моему обету девства, – тогда Его смеющий голос будет похож на это веселое воркование голубя, счастливого оттого, что он сыт и ему уютно в теплом гнезде. Я думаю о Его первых шагах… птенец, прыгающий на цветущем лугу. Лугом станет сердце Его Мамы, которое всей своей любовью припадет к Его розовым ножкам, чтобы не дать им наткнуться ни на что такое, что могло бы Ему повредить. Как Я буду любить Его, Моего Ребенка! Моего Сына! 8. Иосиф тоже Его полюбит!»
«Но Ты все же должна будешь рассказать о Нем Иосифу!»
Мария, нахмурившись, вздыхает. «Должна буду рассказать о Нем… Мне бы хотелось, чтобы ему об этом сказали Небеса, потому что для Меня это очень трудно».
«Хочешь, я ему расскажу? Мы пригласили его прийти на обрезание Иоанна…»
«Нет. Эту нелегкую обязанность – поведать ему о его счастливой участи быть воспитателем Сына Божия – Я возложила на Бога, и Он ее выполнит. Святой Дух Мне сказал, в тот вечер: „Молчи. Доверь Мне задачу оправдать Тебя“. И Он это сделает. Бог никогда не лжет. Это великое испытание. Но с помощью Предвечного оно будет преодолено. Из Моих уст никто, кроме тебя, которой это открыл Дух, не узнает, какую милость оказал Господь Своей Рабе».
«Я все время хранила молчание даже перед Захарией, которому это доставило бы радость. Он считает Твое материнство естественным».
«Знаю. И Я это допустила ради осторожности. Божьи тайны святы. Ангел Господень не открывал Захарии Моего божественного материнства. Он мог бы это сделать, если бы Богу было угодно, ведь Бог знал, что время Воплощения Его Слова во Мне уже наступает. Однако Бог утаил эту радостную истину[7] от Захарии, который отверг как невозможное ваше запоздалое деторождение. Я подчинилась Божьему изволению. И, вот, видишь. Ты почувствовала тайну, живущую во Мне. Он же ничего не заметил. До тех пор, пока не падет преграда его неверия в могущество Божие, он будет отделен от сверхъестественных истин».
Елизавета вздыхает и умолкает.
9. Входит Захария. Он вручает Марии несколько свитков. Время молитвы перед ужином. Именно Мария читает молитвы вслух вместо Захарии. Затем они усаживаются за трапезу.
«Когда Тебя уже не будет с нами, как мы будем горевать, что некому больше за нас помолиться!» – говорит Елизавета, глядя на своего немого.
«Ты будешь молиться тогда, Захария», – отзывается Мария.
Тот качает головой и пишет: «Я больше никогда не смогу молиться за других. Я стал недостоин этого с того момента, когда усомнился в Боге».
«Захария, ты будешь молиться. Бог прощает».
Старик вытирает слезу и вздыхает.
После ужина Мария возвращается к ткацкому станку. «Довольно!» – восклицает Елизавета, – «Ты слишком утомляешься».
«Срок подходит, Елизавета. Мне хочется снабдить твоего ребенка приданым, достойным того, кто предшествует Царю из рода Давидова».
Захария пишет: «От кого Он родится? И где?»
Мария отвечает: «Там, где предсказали Пророки[8], и от Той, кого изберет Предвечный. Все, что ни делает наш всевышний Господь, оказывается совершенным».
Захария пишет: «Значит, в Вифлееме! В Иудее. Пойдем поклониться Ему, жена. Приходи и Ты с Иосифом в Вифлеем».
И Мария, склонив голову над Своим станком, говорит: «Приду».
Так заканчивается это видение.
10. Мария говорит:
«Первое проявление любви к ближнему должно быть направлено к этому ближнему. Пусть это не покажется тебе игрой слов. Есть любовь к Богу и любовь к ближнему. В любви к ближнему содержится также та, что обращена к самим себе. Однако если мы любим себя больше, чем других, мы уже не человеколюбивы. Мы себялюбцы. Но даже в допустимых вещах нужно быть настолько святыми, чтобы всегда отдавать преимущество потребностям наших ближних. Будьте уверены, дети, что Бог Своей силой и благостью воздаст тем, кто щедр.
11. Вот эта уверенность и привела Меня в Хеврон, дабы оказать помощь родственнице в ее положении. И к Моему намерению по-человечески помочь Бог, подающий без меры – как это у Него в обычае, – прибавил непредвиденный дар помощи сверхъестественной. Я иду оказать материальную поддержку, а Бог освящает Мое честное намерение тем, что производит от него освящение плода чрева Елизаветы и через это освящение, благодаря которому Креститель был предосвящен, избавляет от физических страданий эту пожилую дочь Евы, зачавшую в непривычном возрасте.
Елизавета, женщина бесстрашной веры и безоглядного доверия воле Божией, удостоена постичь заключенную во Мне тайну. Дух Святой обращается к ней через ребенка, взыгравшего в ее утробе. Креститель произнес свою первую речь, как Провозвестник Слова, сквозь покровы и препоны плоти и крови, отделявшие его, но одновременно и соединявшие его со своей святой родительницей.
И Я не скрываю Своего положения Матери Господа перед ней, которая это заслужила и которой явил Себя Свет. Отказать ей означало бы отказать Богу в хвале, справедливо Ему полагавшейся, хвале, которую Я носила в Себе и которой, не имея возможности никому ее высказать, Я делилась с травами, с цветами, со звездами и солнцем, с певчими птицами и терпеливыми овцами, с журчащими водами и золотистым светом, что ласкал Меня, проливаясь с неба. Но молиться вдвоем – гораздо приятнее, нежели произносить свою молитву в одиночку. Мне хотелось бы, чтобы весь мир знал о Моем предназначении, не ради Меня, а – чтобы присоединиться ко Мне в восхвалении Моего Господа.
Осторожность не позволила Мне открыть эту истину Захарии. Тогда Я бы вышла за пределы Божьей деятельности. И если Я была Его Супругой и Матерью, Я всегда оставалась Его Рабой и не должна была, по причине Его безмерной любви ко Мне, позволять себе ставить Себя на Его место и предвосхищать Его решения.
Елизавета, в своей святости, понимает и хранит молчание. Ибо кто свят, тот всегда послушен и кроток.
12. Дар Божий должен делать нас все лучше и лучше. Чем больше мы от Него получаем, тем больше должны отдавать. Поскольку чем больше мы от Него получаем, тем в большей степени пребывает Он в нас и с нами. А чем более Он в нас и с нами, тем более мы должны стараться достичь Его совершенства.
Вот почему Я, отлагая Свою работу, тружусь ради Елизаветы. Я не позволяю себе поддаться страху, что у Меня не хватит времени. Бог – Хозяин времени. Он позаботится о тех, кто надеется на Него даже в обыкновенных делах. Себялюбие не ускоряет, оно задерживает. Любовь не задерживает, она ускоряет. Всегда имейте это в виду.
13. Какой покой в доме Елизаветы! Если бы не Моя озабоченность по поводу Иосифа и думы, думы, думы о Моем Ребенке, Искупителе мира, Я была бы счастлива. Но Крест уже бросал свою тень на Мою жизнь, и погребальным звоном слышались во Мне голоса Пророков… Меня называли: Мария[9]. К той сладости, что Бог излил в Мое сердце, всегда была примешана горечь. И она все увеличивалась и увеличивалась, вплоть до смерти Моего Сына. Но когда Бог призывает нас, Мария, к участи жертв во славу Свою, о! – сладко быть перемолотыми, словно пшеница в жерновах[10]153, чтобы претворить нашу скорбь в тот хлеб, что укрепляет слабых и делает их способными достигать Неба!
Ну, теперь хватит. Ты усталая и благостная. Утешься Моим благословением».
23.1
23.2
[1] Дословно: весь мёд/
[2] (Ис. 52:13-15; 53:3-5, 10). Мария цитирует пророчество в редакции, отличающейся от привычной нам.
[3] (Числ. 21:8-9)
[4] (Лк. 1:17)
[5] Иоанн (евр. Иоханан) означает: Господь (Яхве) дал благодать.
[6] Дословно: rustica torretta – хижина в виде башенки.
[7] luce di gioia – буквально: свет радости.
[8] (Мих. 5:2-3)
[9] Одно из значений имени Мария (Мариам) – горькая, горечь.
[10] Фраза мч. Игнатия Антиохийского, который за исповедание Христа был отдан на растерзание диким зверям в Риме в 117 г.