В 1960-е годы диссидентами стали именовать представителей оппозиционного движения в СССР и странах Восточной Европы, которое (в противоположность антисоветским и антикоммунистическим движениям предыдущего периода) не пыталось бороться насильственными средствами против советского строя и марксистско-ленинской идеологии, а апеллировало к советским законам (см. правозащитник) и официально провозглашаемым ценностям. Термин сначала стал применяться на Западе, а затем и сами инакомыслящие начали его использовать.
С тех пор диссидентами часто называют главным образом людей, противостоящих авторитарным и тоталитарным режимам, хотя это слово встречается и в более широком контексте, например для обозначения людей, противостоящих господствующему в их группе умонастроению. Диссидентами (в отличие от революционеров), как правило, называют тех, кто не применяет и не призывает к применению насильственных методов борьбы. Иногда слово «диссидент» неточно используется по отношению к людям, не выступающим против политического режима непосредственно, но относящихся к нему критически и сознательно уклоняющихся от любых форм «сотрудничества», в том числе от карьеры, привлекательных должностей и т. п.; таких людей ещё называют «внутренними эмигрантами». Эмигрировавший в Румынию лауреат нескольких литературных премий Василий Ерну в своей книге «Рождённый в СССР» отмечает, что «диссидент — продукт коллаборационизма между советскостью и антисоветскостью», а диссидентство — «творчество, своего рода общий язык, поддерживаемый обеими сторонами».
Большинство жителей СССР не имело информации о деятельности диссидентов, не имевших возможности печататься в официальных СМИ, и не стремилось получать подобные сведения. Сравнительно немногочисленный самиздат был почти незаметен на фоне миллионных тиражей официальных печатных изданий. Среди тех же, кто такую информацию имел, отношение к диссидентам было неоднозначным.» /Взято из открытых источников – «Интернет», «Википедия»/.
«Российский психиатр Николай Пуховский называет концепцию мягкой (вяло, медленно и незаметно текущей) шизофрении мифологизированной и указывает на то, что увлечение ею российских психиатров совпало с правовым дефицитом, который позволил |советскому| государству использовать этот диагноз в целях политических репрессий.Известный петербургский врач-психиатр, доктор медицинских наук, профессор Юрий Нуллер отмечает, что концепция школы Снежневского |Снежневский ввёл новое толкование болезни, которое дало возможность рассматривать идеологическое инакомыслие как симптом тяжёлого психического расстройства | привела к крайнему расширению диагностики вялотекущей шизофрении и тому вреду, который оно принесло. Ю. Л. Нуллер добавляет, что в рамках концепции вялотекущей шизофрении любое отклонение от нормы (по оценке врача) можно рассматривать как шизофрению, со всеми вытекающими для обследуемого последствиями, что создаёт широкую возможность для вольных и невольных злоупотреблений психиатрией. Однако ни А. В. Снежневский, ни его последователи, как утверждает Нуллер, не нашли в себе гражданского и научного мужества пересмотреть свою концепцию, явно зашедшую в тупик.. С. Блох и П. Реддауэй упоминают, что сторонники других направлений в советской психиатрии (главным образом представители киевской и ленинградской школы) длительное время решительно выступали против концепции Снежневского и связанной с этой концепцией гипердиагностики шизофрении; на протяжении 1950—60-х годов представители ленинградской школы психиатрии отказывались признавать шизофрениками диссидентов, которым был выставлен диагноз вялотекущей шизофрении в Москве.
… если психиатр трактовал какую-то общественно-политическую самодеятельность как проявление бреда или как «гебоидное состояние с асоциальным поведением», такая трактовка могла автоматически повлечь за собой недобровольную госпитализацию.» /Взято из открытых источников – «Интернет», «Википедия»/.
«Сутяжно-паранойяльное развитие личности.
Сутяжно-паранойяльное развитие личности советскими психиатрами выделялось в качестве одной из разновидностей патологического развития психопатической личности и предполагало возникновение после реальных психических травм (в частности, конфликтных ситуаций) паранойяльных реакций, из которых, как утверждалось, впоследствии формируется стройная система бреда: доминирующая идея сменяется сверхценной и наконец — бредовой. С. Глузман и В. Буковский отмечали, что сутяжно-паранойяльное развитие личности оказалось весьма удобным диагнозом для психиатрического репрессирования инакомыслящих: те или иные проявления нонкомформистского мышления и поведения (например, недовольство «освобождением» человека от занимаемой должности после подписания им «заявления протеста»; суждение об оккупации Чехословакии или об отсутствии в СССР демократических свобод) легко могли быть диагностированы как «бред сутяжничества» либо же «бред реформаторства» в рамках паранойяльного развития личности.
Под понятием «бред сутяжничества», как подчёркивают С. Глузман и В. Буковский, могло подразумеваться убеждение инакомыслящего (якобы не соответствующее действительности), что личные права индивида нарушаются, попираются; написание им многочисленных жалоб и заявлений с требованием восстановить «справедливость». Известными судебно-медицинскими экспертами прямо высказывались утверждения, будто бы идеи борьбы за правду и справедливость наиболее часто формируются именно у личностей паранойяльной структуры, утверждения, что судебные заседания лицами с сутяжно-паранойяльным состоянием могут использоваться в качестве трибуны для речей и обращений, и т. п.
А. Коротенко упоминает, что к людям, обладавшим паранойяльным складом личности, относили, следуя мнению А. В. Снежневского, «фанатиков правды», убеждённых в правоте своих взглядов. Как паранойяльное развитие трактовались присущие диссидентам уверенность в своей правоте, потребность в справедливости, обострённое реагирование на ситуацию, унижающую человеческое достоинство.
По утверждению С. Глузмана, сам по себе диагноз паранойяльного развития личности ещё не означает необходимости признания лица, которому инкриминируется совершение правонарушения, невменяемым: у лиц, совершивших общеуголовные деликты, диагностирование этого расстройства почти никогда не приводило к экскульпации и последующему принудительному лечению. Согласно официальной статистике Института судебной психиатрии, вменяемыми признавали 95,5 % правонарушителей, которым был выставлен этот диагноз. Однако выставление диагноза сутяжно-паранойяльного развития диссидентам, как отмечает С. Глузман, почти всегда приводило к признанию их невменяемыми. Аналогичным образом невменяемыми обычно признавались и диссиденты, которым была диагностирована вялотекущая шизофрения, — невзирая на слабую очерченность диагностических критериев, предполагавших невыраженность, стёртость симптоматики, не мешающей успешной адаптации в социум, профессиональной и творческой реализации.
Известный психиатр В. Я. Гиндикин в книге «Лексикон малой психиатрии» упоминает, что недобросовестное использование диагноза «сутяжно-паранойяльное развитие личности» в репрессивных целях во время эпохи застоя привело к его дискредитации и как следствие — к отказу от выделения этого диагноза в рамках МКБ-10.
Ю. С. Савенко, известный российский психиатр, президент Независимой психиатрической ассоциации, пишет, что «самой злосчастной ошибкой советской психиатрии» явилось игнорирование критерия понятности К. Ясперса и в итоге — стирание грани между паранойяльным развитием личности и паранойяльным бредом — диагнозом, часто выставлявшимся диссидентам.» /Взято из открытых источников – «Интернет», «Википедия»/.
«Анатолий Собчак в своём предисловии к одной из книг о карательной психиатрии даёт следующую оценку её масштабам:
О масштабности применения методов репрессивной психиатрии в СССР говорят неумолимые цифры и факты. По итогам работы комиссии высшего партийного руководства во главе с А. Н. Косыгиным в 1978 году было решено к имевшимся построить дополнительно ещё 80 психиатрических больниц и 8 специальных. Их строительство должно было быть завершено к 1990 году. Строились они в Красноярске, Хабаровске, Кемерово, Куйбышеве, Новосибирске и других местах Советского Союза. В ходе изменений, происходивших в стране в 1988 году, в ведение Минздрава из системы МВД передали 5 тюремных больниц, а 5 ликвидировали. Началось поспешное заметание следов через массовую реабилитацию пациентов, частью — психически искалеченных (только в тот год с учёта сняли 800 000 пациентов). Только в Ленинграде в 1991—1992 годы было реабилитировано 60 000 человек.» /Взято из открытых источников – «Интернет», «Википедия»/.