Исторически исходной системой отношений собственности была общественная собственность, предполагающая власть традиций и отношения зависимости человека от природы и рода (общины). Эти отношения господствовали на протяжении нескольких сотен тысяч лет вплоть до образования простейших форм государственной и частной собственности в ранне-классовых обществах Египта, Шумера и т.п. Однако и в дальнейшем, вплоть до конца 19 века, в большинстве регионов Азии и Африки, в некоторых регионах Латинской Америки, а также в Российской империи были широко распространены отношения общинного земплепользования и зависимость личности (крестьянина, ремесленника) от общины. В некоторых регионах эти отношения распространены до сих пор. Наследием общинной собственности, предполагавшей господство коллективной общности членов рода (родовая община) или соседей (соседская община), подчинения индивида традиции, коллективности труда и отношений дарения как способа распределения ресурсов, являются различные формы не-конкурентных (взаимопомощь, солидарность, кооперация и т.п.) родовых и соседских взаимодействий между людьми.
Следующий большой исторический период в развитии отношений собственности был связан с господством различных форм личной зависимости и собственности не только на материальные факторы производства, но и на личность человека. Эти отношения развивались от личной зависимости индивида от азиатской деспотии в целом к иным формам, которые возникли в ряде регионов параллельно со старой формой, в ряде – как альтернативный путь эволюции личной зависимости. Ими стало рабство (полная собственность частного лица на личность человека) и крепостничество (частичная собственность на личность человека). Эти формы, просуществовав более двух тысячелетий, стали одним из элементов современных рыночных экономик в ряде развивающихся стран и экономик, образовавшихся на постсоветском пространстве.
Наибольший интерес для современной экономической теории и практики представляют формы частной собственности и их содержание в рыночной экономике. Их современное состояние было кратко охарактеризовано выше. Исторически эти отношения развивались (при абстрагировании от нетипичных исключений) от доминирования индивидуальной трудовой частной собственности к собственности частных физических лиц (семьи) на капитал при использовании наемного труда и отчуждении работника от собственности на капитал и далее – акционерной собственности и т.д.
С начала ХХ века и особенно после Второй Мировой войны для развитых рыночных экономик и ряда экономик Третьего мира стало характерно развитие значимой государственной собственности (до 30% в ряде отраслей плюс собственность на инфраструктуру, общенациональные культурные и природные ценности, доминирование государственного сектора в сфере образования в ряде европейских стран и т.п.). Пик развития общественных форм собственности в развитых странах приходится на середину прошлого столетия. С 80-х годов ХХ века наблюдается относительное (хотя и незначительное) сокращение доли государственного сектора при росте доли собственности общественных организаций и иных негосударственных структур.
Особо выделяются отношения собственности в плановой экономике. Хотя в большинстве стран советского блока произошли качественные изменения, ряд стран (отчасти Китай, в большей степени – Куба) сохраняют значительные компоненты отношений собственности, характерных для плановой экономики.
Для этой системы было типично доминирование так называемой «общественной» собственности. Формами этой собственности была государственная собственность в промышленности и соединение кооперативной и государственной в сельском хозяйстве. В ряде стран Восточной Европы в период развития там «реального социализма» была характерна относительно большая роль кооперативной собственности и наличие значимой мелкой частной собственности в сфере торговли и услуг (Венгрия, Польша) и сельского хозяйства (Польша). В Югославии середины ХХ века господствовала коллективная собственность при широком развитии рыночных отношений. Во всех странах Мировой социалистической системы присутствовала также личная собственность граждан (на предметы потребления) и частная собственность в теневом секторе экономики.
Если обратится к содержанию так называемой «общественной собственности» в плановой экономике, то для него было характерно глубокое противоречие. С одной стороны, основные права собственности были сосредоточены в руках господствовавшей в этих системах бюрократической верхушки («номенклатуры»), которая по сути дела бесконтрольно распоряжалась основными ресурсами и определяла направления их использования. Граждане были отчуждены от функций собственника. Это позволило ряду исследователей квалифицировать этот феномен как «всеобщую частную собственность». С другой стороны, граждане получали определенные социальные гарантии и общественные блага (полная занятость, безопасность, пенсионное обеспечение, бесплатные медицина и образование и т.п.).
В настоящее время мировая экономика и экономика России в частности переживает существенные изменения, связанные с развитием процессов глобализации и генезисом постиндустриальных технологий и соответствующих общественных изменений.
Генезис постиндустриального общества приводит к противоречивым изменениям в отношениях собственности.
С одной стороны, возрастание роли творческой деятельности, развитие процессов индивидуализации и миниатюризации, гибких, сетевых форм организации создает существенные ограничения на пути развития тех форм собственности, которые предполагают функционирование крупных, высококонцентрированных экономических структур (государственных и крупных корпоративных структур). Эти же процессы обусловливают перспективность использования относительно небольших, гибких, организованных по сетевому принципу структур, использующих формы частной (в том числе – индивидуальной трудовой или предполагающей наемный труд) и общественной (внедренческие и иные кооперативы и коллективные предприятия, временные творческие коллективы с гибкой системой общественных прав собственности на ресурсы и результаты) собственности.
С другой стороны, переход к знаниеинтенсивной экономике и акцент на инновациях создают новые предпосылки для развития крупных форм собственности и всеобщей собственности. Так, крупнейшие корпорации (в ряде случаев – почти абсолютные монополисты, как, например, Майкрософт) и государство и сейчас являются одними из основных разработчиков и субъектов внедрения стратегических инноваций.
Что же касается знаний и иных культурных благ, то по своей природе они являются неограниченными общественными ресурсами, которые в этом смысле могут находиться во всеобщей собственности, что обеспечивает их общедоступность.Об этом мы уже писали выше и чуть ниже еще раз вернемся к этой проблеме.
В трансформационной экономике постсоветских обществ, где идет переход от бюрократически-плановой системы к экономике иного типа, наблюдается ряд принципиально особых черт отношений и прав собственности. К этим особенностям относятся:
· противоречивое сочетание черт (и в содержании, и в формах) прежней системы отношений собственности и черт частной собственности, характерных для современной рыночной экономики;
· наличие специфических переходных форм собственности;
· низкий уровень специфицированности прав собственности и широкое развитие неформальных институтов;
· существенные противоречия и разрыв между формами и реальным содержанием различных институтов собственности (теневое огосударствление ряда прав собственности частных фирм; использование в частных интересах и вне общественного контрроля государственных предприятий их руководителями и мн.др.);
· возрождение добуржуазных форм собственности (частичная личная зависимость нелегальных эмигрантов и др.);
· существенно более значимое, чем в развитых экономиках, влияние на отношения собственности неэкономических (политических, социо-культурных, исторических) факторов.
В целом, однако, трансформационные системы на постсоветском пространстве движутся в направлении становления системы отношений собственности, близкой к экономикам позднеиндустриального типа с возникающими рынками.
Частная собственность пока остается господствующей. Почему?
Для автора наиболее интересен не вопрос, почему господствующей (это как раз очень убедительно показали еще Адам Смит и Карл Маркс, объяснившие, почему и как переход к индустриальной экономике и национальным государствам взаимосвязан с переходом от натурального хозяйства и личной зависимости к рынку, частной собственности на капитал как господствующей с XIX века форме собственности и наемному труду), а вопрос, почему «пока »? Почему частная собственность устарела?
Начну с классического марксистского тезиса: развитие капиталистической индустриальной системы постепенно ведет ее к самоотрицанию, о чем свидетельствует идущий на протяжении более чем столетия процесс социализации производства и собственности. Этот процесс идет нелинейно, противоречиво, но идет.
Во-первых, как мы уже отметили, все более ассоциированной становится собственность на капитал. Доминирующей формой такой собственности уже давно стали акционерные общества, где каждый индивид имеет весьма ограниченные права, а «частным собственником» является сложная пирамида власти. В современной ТНК права собственности распределены между сотнями ключевых игроков и десятками тысяч второстепенных, включая не только акционеров (пусть даже крупнейших, «забудем» о сотнях тысяч мелких владельцев акций), но и менеджеров (как известно, в соответствии с экономической теорией неоинституционализма управление есть один из ключевых компонентов пучка прав собственности), а также государство и профсоюзы (они сильно ограничивают ныне права частной собственности, т.е. изменяют классическую модель прав частной собственности), другие корпорации, банки и т.д. В результате права собственности в корпорации очень распылены, хотя основной контроль за их пучком по-прежнему сохраняет относительно узкий слой лиц, которые (NB!) превращаются из классических частных собственников в корпоративную номенклатуру. (Александр Зиновьев в своей работе «Запад» очень точно показал сходство этого слоя с советской номенклатурой). Следовательно, даже внутри «цитадели» частной собственности развиваются процессы, указывающие на то, что она превращается в номенклатурную, т.е. устаревает.
Во-вторых, мелкий бизнес в условиях постиндустриального общества становится существенно иным. Это уже не столько мелкие частные лавочки и мастерские, сколько временные творческие коллективы разработчиков, новаторов и т.п., работающих как кооперативы или другие формы ассоциированной деятельности, основанной внутри коллектива в большей степени на отношениях солидарности, нежели конкуренции и/или найма. Более того, даже классические, «старые» формы мелкого бизнеса нередко уже не самостоятельны и образуют сети, зависящие от крупных корпораций, а некоторые из них, например, фермерские хозяйства, ныне во многих странах живут в условиях постоянной государственной поддержки, широко используют формы сбытовой, снабженческой и иной кооперации… – перечень легко продолжить. Все эти компоненты, на первый взгляд, не меняют формы собственности, но они существенно изменяют ее экономическое содержание.
В-третьих, на протяжении всего ХХ века увеличивается роль государства в экономике. Обычно, когда речь заходит о государстве и собственности, экономисты упоминают лишь о доле унитарных государственных предприятий в экономике (она действительно невелика – около 10%). Но более важно другое: на протяжении всего ХХ века растет доля государства в перераспределении ВНП (с 15-25% в начале века до 35 – 55% в конце[353]), – значит, на время этого перераспределения государство прямо или косвенно становится собственником от одной трети до половины всего производимого в той или иной стране богатства. Еще важнее то, что государство (во всяком случае, социально-ответственное, как, например, в странах ЕС) контролирует большую часть образования, фундаментальной науки и здравоохранения, природных заповедников, важнейшие объекты культурного наследия и т.п. А это сферы постиндустриальной экономики, которым принадлежит ныне такая же роль, какая была у индустрии в XIX веке. Наконец, государство контролирует значительную часть «пучка» прав собственности частных фирм (их деятельность жестко ограничена в социальном, экологическом, культурном и т.п. отношениях, особенно важных в условиях перехода к обществу знаний).
Итак, частная собственность еще господствует в нынешнем мире в той мере, в какой сохраняется гегемония глобального капитала, но эта частная собственность уже в известной степени социализирована, существенно ограничена и дополнена элементами общественного присвоения и распоряжения – то есть, по большому счету (т.е. в соотношении с прогрессивными технологическими и культурными тенденциями общества знаний), устарела.
Последний тезис, впрочем, все еще не очевиден. Чтобы обосновать его более убедительно, соотнесем наиболее значимые черты новой постиндустриальной эпохи с некоторыми фундаментальными принципами частной собственности.
Креатосфера: всеобщая собственность или собственность каждого на все
Выше мы уже указали на достаточно отчетливо прослеживающуюся связь: чем больше развивается общество знаний (мир творчества, культурного диалога), тем быстрее устаревает частная собственность как форма эффективного использования и присвоения благ.
Начнем с объектов собственности и напомним некоторые выводы, сделанные ранее. К числу аксиом современной неоклассической экономической теории (их выносят в предисловие любого из многих десятков «экономиксов») относятся тезисы об ограниченности ресурсов («на язык обыденного сознания этот тезис переводится известным выражением «Всем всего никогда не хватит») и безграничности потребностей. Именно эта аксиоматика лежит в основе любых рассуждений (Хайека и Ко) о «естественности» частной собственности.
По мере угасания индустриальной экономики и массового производства мир входит в эпоху качественно иных объектов собственности. Постепенно господствующими в экономике становятся не ограниченные ресурсы (природа и человек в прежней системе отношений также воспринимаются только как ресурсы), а новый тип «ресурсов», которые теряют качества ограниченности, – всеобщие культурные ценности. Эти «ресурсы» неограничены, неуничтожимы, они могут быть «потребляемы» сколь угодно широким кругом лиц и на протяжении сколь угодно продолжительного периода времени. И это такой пирог, который становится тем больше, чем шире круг едоков и чем активнее они его поедают (так Чайковский, «съев» творение Пушкина, создает свою оперу, и «пирог» искусства становится богаче).
Конечно, эти всеобщие «ресурсы» ограничены, причем ограничены абсолютно: природа как биосфера и человек как творческий субъект актуально ограничены в своем потенциале диалога («съесть» «пирог» культуры очень трудно), хотя и открыты в бесконечность (в пределе человек и биосфера открыты для бесконечного самосовершенствования). Впрочем, об этом мы уже писали в предыдущей части.
Вот почему эти всеобщие и неограниченные блага, составляющие суть экономики знаний, по своей природе уже не нуждаются во внешнем ограничении доступа к ним, могут не быть объектом частной собственности. Более того, частная собственность лишь искусственно создает преграды на пути освоения культуры. Безусловно, собственно материальное производство остается как один из относительно малозначительных секторов экономики (с долей занятых менее четверти), но господствующей становится сфера «производства» культурных ценностей, т.е. общественных благ. Здесь действует то же правило, что и при переходе от доиндустриальной экономики к индустриальной: еще в XIX веке подавляющее большинство россиян не понимало, как может прокормить себя страна, в которой крестьянство не будет составлять подавляющего большинства населения. Однако опыт уже прошлого века показал: чтобы обеспечить избыток зерна и мяса, надо сократить аграрное население с 80 до 5%. Так же опыт нынешнего века покажет: чтобы обеспечить массу утилитарных материальных благ, надо перейти от индустриального производства к постиндустриальному, радикально сократив число занятых в материальном производстве. Соответственно произойдут и изменения в отношениях собственности: подобно тому, как переход от аграрной экономики к индустриальной сделал неэффективной (а не только аморальной) частную собственность на человека, так и переход к экономике знаний, образования и культуры сделает неэффективной частную собственность на эти объекты.
Соответственно изменяется и субъект собственности. На смену рациональному homo economicus идет homo creator – субъект с иной системой ценностей, потребностей и мотивов. Потребности в условиях нового мира становятся иными: они не утилитарны и качественно безграничны, но при этом ограничены количественно, в отличие от утилитарных потребностей. Несколько упрощая эту связь, я бы ее сформулировал следующим образом: в той мере, в какой каждый из нас остается homo economicus, мы стремимся максимизировать количество утилитарных благ (по возможности, наиболее престижных); в той мере, в какой в нас развиты мотивация и ценности homo creator, мы стремимся к самореализации в творческой деятельности, к культурному диалогу. При этом под качественной безграничностью потребностей «человека творческого» я понимаю то, что он никогда не ограничен данным кругом культурных феноменов. Он всегда стремится к новому, стремится выйти за достигнутые рамки, и это стремление направляет всю его деятельность. Деятельность и самореализация в ней, а не возможный доход от нее, становятся главным мотивом и главной ценностью.
Соответственно с изменением объектов и субъектов изменяются и сами отношения. В пространстве и времени культуры условием творческой деятельности диалог и сотрудничество не могут не быть неотчужденными, а это антитеза конкуренции частных собственников, ведь творчество – это деятельность, развивающая ее агентов и созидающая культурные ценности в процессе диалога (субъект-субъектного отношения) между индивидами (см. работы Г.Батищева, В.Библера и др.).[354] Ключевым «ресурсом» для такой деятельности становится сам творческий человек. Формирование человека, обладающего творческим, культурным потенциалом, новаторскими способностями, становится главным инструментом прогресса и главной задачей человечества. Иначе говоря, перед нами та же задача свободного всестороннего развития личности, какая была поставлена ренессансными гуманистами еще 500 лет назад.
Такой человек не нуждается более в частной собственности. Он (каждый из нас в процессе учебы или творчества, чтения умной книги или воспитания ребенка) в этом мире является собственником всего, до чего может дотянуться его пытливый и деятельный ум. Это не частное, но сугубо индивидуальное присвоение (точнее, освоение) всеобщего (принадлежащего каждому) богатства. Здесь (в отличие от «старой» общественной собственности на ограниченные ресурсы, где все в той или иной мере были собственниками ограниченных общих благ) каждый непосредственно [в своей творческой деятельности] является собственником всех благ и в этой мере мы можем говорить о снятии и частной, и общественной собственности в присвоении каждым всего в той мере, в какой ему хватает его личностного потенциала. Каждому, кто не верит этому тезису или не понимает его смысла, автор искренне советует отправиться в ближайшую приличную публичную библиотеку и понять, что он может абсолютно бесплатно (в отличие от знаменитого сыра в мышеловке) присваивать сколь угодно великие богатства, выработанные человечеством. Богатства, в сравнении с которыми даже «Мерседес-600» – всего лишь быстро ржавеющая железяка…
Вот почему общество знаний в потенции (безусловно, сами по себе качественные изменения технологий, характера труда недостаточны для смены общественно-экономической системы – к этому может привести только социальная революция)[355] – это мир, в котором правилом становится не стародавнее «это – мое» и не идущее от «реального социализма»: «общее – значит ничье», а качественно новое: «каждый – собственник всего». Это, если угодно, универсальная или всеобщая индивидуальная (снятая «частная») собственность каждого на все. Вот почему общество знаний могло бы выразить свое кредо словами Карла Маркса: снятие [356] частной собственности!
Именно в этом и состоит главный пафос нашего текста: частная собственность устарела, следовательно, требует снятия (по законам развития, где отрицание всегда содержит в себе и наследование, сохранение) в новом качестве, подобно тому, как были сняты в процессе буржуазных трансформаций (в том числе – революций) институты феодального общества новыми, буржуазными институтами (в том числе институтами капиталистической частной собственности).
По ту сторону частной собственности: проблемы остаются…
А теперь скажем о возможных возражениях. Мне хорошо известно, что в последнее время процесс социализации собственности (да и вообще экономики) замедлился, а в иных странах сменился на обратный. Не менее хорошо мне известно и то, что о переходе к обществу знаний и опоре на потенциал творчества ныне можно говорить лишь применительно к формам корпоративного капитала (не скажу частной собственности, ибо, как уже было замечено, ТНК или Пентагон трудно назвать «частником» в классическом – хайековском – смысле слова). Однако…
Во-первых, хорошо известно, – что в трансформационные периоды социальное время не течет линейно[357]. Реверсивный, регрессивный ход истории – одна из типичных тенденций переходных состояний, и он рано или поздно сменится прогрессивным [358]. Так, от феодализма и абсолютизма человечество шло к рынку, капиталу и демократии более 400 лет, сквозь кровь революций и пот реформ. Столь же нелинеен и начавшийся переход к новой общественной жизни, адекватной вызовам постиндустриальной эпохи, и я не склонен впадать в абсолютный пессимизм только потому, что мы сейчас попали в русло обратного течения исторического времени.
Во-вторых, тенденции десоциализации не абсолютны: это лишь некоторое отступление, и ныне в Европе мера самоотрицания частной собственности и рынка, роль государства и гражданского общества в экономике намного выше, чем, скажем, всего 30-40 лет назад.
В-третьих, реверсивные изменения последних двух десятилетий протекают на фоне обострения глобальных проблем, роста насилия, обострения социального неравенства и других явлений, о которых даже праволиберальные социологи и экономисты размышляют без всякого оптимизма. Следовательно, те экономические и социальные формы, в которых ныне протекают постиндустриальные тенденции, далеки от оптимальных. На этой основе можно предположить, что попытки сохранить господство устаревшей ныне частной собственности в таких формах, которые дает власть глобальных игроков (ТНК, НАТО и т.п.) – это путь, столь же неадекватный для генезиса общества знаний, сколь неадекватен был абсолютизм для развития процессов индустриализации четыреста-двести лет назад…
Сделанный выше вывод подтверждается также тем, что нынешняя (по большому счету остающаяся в рамках частной собственности, хотя и видоизмененной) модель генезиса общества знаний привела к тому, что большая часть наиболее эффективных и важных для общественного развития ресурсов сосредоточена в секторе, который я с некоторой долей условности назвал бы «превратным» или «фиктивным». Это сферы, в которых не создаются ни материальные, ни культурные блага, но обращаются гигантские ресурсы. Компоненты этой «фиктивной» экономики хорошо известны – финансовые спекуляции, объем которых еще 10 лет назад превысил 500 000 миллиардов долларов в год (0,1% этих средств достаточно, чтобы вдвое поднять уровень жизни беднейшего миллиарда жителей Земли), военные расходы, вдвойне бессмысленные после распада советского блока, паразитическое перепотребление (так, средства, расходуемые на производство «элитной» косметики» превышают средства, расходуемые на помощь голодающим), масс-культура…
* * *
И последнее. В сегодняшнем мире хорошо известны альтернативы развитию устаревшей, основанной на частной собственности и глобальной гегемонии капитала модели социально-экономического развития. И это отнюдь не сталинский казарменный коммунизм. Одним из наиболее динамичных секторов современного мирового хозяйства является «экономика солидарности». В ее рамках уже найдены сотни и тысячи разнообразных способов хозяйствования, основанных на разных формах общественного распоряжения и присвоения – от создания систем бесплатного общедоступного программного обеспечения и образования до крестьянских кооперативов и сетей «честной торговли»… Более того, в рамках альтерглобалистского движения эти пост-частные формы социально-экономической организации координируются в интернациональном масштабе, распространяясь по всему миру – от беднейших крестьянских хозяйств Латинской Америки и Индии до инновационных ВТК в странах золотого миллиарда. Но анализ этих новых ростков – тема, лежащая за пределами данного текста.
4.3. От «мутантного социализма» к социально-экономическим основам «царства свободы»[359]
Прежде чем перейти к изложению авторской гипотезы, мне хотелось бы подчеркнуть, что большая часть идей этого текста (за исключением гипотезы «мутантного социализма») генерирована автором в диалоге с его постоянным соавтором – А.И.Колгановым и потому этот текст, хотя и написан непосредственно мной, является скорее нашим совместным произведением. К тому же А.И.Колганов провел значительную работу по редактированию этого текста.
Проблемы социализма в нынешней России поднимаются редко и как правило в относительно узком круге ученых, специально занятых изучением этого вопроса. Между тем, противоречия современной глобальной экономики привели к постановке проблемы поиска альтернатив нынешней модели экономической, социальной и политической организации мира глобального капитала. Поиск таких реально видимых уже сегодня альтернатив и сеть «сверхзадача» данного текста.
Если сконцентрировать наше исследование на, прежде всего, социально-экономической проблематике, то следует отметить, что большая часть предлагаемых альтернатив остается в рамках тех или иных модернизаций доктрины социально-ограниченной, государственно-регулируемой рыночной экономики (но можно сказать четче – капитализма). Однако есть и другие исследования (о них ниже) и, что особенно важно – другая практика. Именно с их краткой систематизации мы начнем наш анализ, предварительно выделив основные тенденции в определении понятия «социализм».
К ним относятся, во-первых, различные варианты отождествления теоретической модели социализма с «социализмом», реально существовавшим в СССР и других странах «мировой социалистической системы»; во-вторых, те или иные трактовки процессов социализации, движения к социальной справедливости и т.п.; в-третьих, различные теоретические модели посткапиталистического общества, предполагающие снятие (т.е. отрицание с удержанием положительных достижений) частной собственности, эксплуатации и – шире – социально-экономических основ отчуждения[360]. Для авторов наиболее близка третья позиция. Процесс же социализации мы считаем правомерным рассматривать как развитие элементов социализма внутри переходных (от старой системы к новой) отношений, в той или иной мере характерных для экономики ХХ-ХХI веков.
Социализм: практики и теории
Тема этого раздела столь фундаментальна и обширна, что делает невозможной ее сколько-нибудь полное освещение в статье. Однако и обойти ее в таком тексте нельзя. Поэтому поневоле мы вынуждены будем ограничиться лишь некоторыми принципиально значимымми ремарками, адресовав интересующихся к широкому кругу источников по данной теме.
Сначала о тезисах широко известных, но систематически игнорируемых критиками социализма как возможного будущего.
Первая ремарка. Как бы ни относиться к опыту «реального социализма», следует признать, что явление такого исторического масштаба некорректно списывать лишь на флюктауции общественного развития. Оно требует своего объяснения. Такие объяснения есть. Их много, и это нормально для теоретического изучения сложного общественного феномена[361]. Теоретическая работа по этой теме проделана огромная, но она принципиально незавершена. Игнорировать эту работу серьезному исследователю, в том числе и тому, кто считает опыт «реального социализма» исключительно негативным, некорректно. Большинество же современных экономистов, особенно в России, признает, что для экономики СССР и других стран «реального социализма» были характерны определенные достижения, которые могут и должны быть использованы при поиске оптимальных моделей организации социально-экономической жизни в новую эпоху. Кроме того, негативный опыт прошлого может быть не менее ценен, чем позитивный.
Позиция авторов по этому вопросу будет воспроизведена в следующем разделе, поэтому здесь лишь анонсируем ключевой вывод: экономика СССР появилась неслучайно. Это был ответ на вызов «ловушки ХХ века», когда новые общественные отношения должны были возникнуть в силу остроты социально-политических противоречий, но не могли возникнуть в адекватных формах в силу неразвитости технологической и культурной базы. В результате возникла система, приспособленная к условиям индустриализма и жесткого военного противостояния. Эта система с момента своего рождения была неадекватна тем объективным вызовам новому обществу, которые «предъявляют» условия рождения постиндустриальной системы, она могла относительно успешно жить лишь в прежних условиях. Необходимость перехода к новой экономике привела к объективной необходимости качественного изменения советской системы, что в СССР и странах ЦВЕ оказалось невозможно в силу социально-политических причин.