2 ноября 1945
Иисус вновь у подножия массивной горной вершины, на которой построен Ифтах-Эль. Но Он сейчас не на главной дороге (да будет нам позволено так ее назвать) или тропе мулов, по которой проехала повозка. Он, напротив, на маленькой тропинке, пригодной только для диких горных козлов, такая она крутая, усеянная большими каменными обломками и глубокими расщелинами, которые испещрили склон горы. Я бы сказала, что они выгравированы на вертикальном лике горы, который выглядит так, как если бы он был исцарапан огромным когтем. Край тропинки проходит над пропастью, вертикальным глубоким обрывом, по дну которого, пенясь, бежит яростный поток. Поскользнуться на тропинке – значит безнадежно упасть, с размаху ударяясь то об один, то о другой куст ежевики или других диких растений, которые выросли между расщелинами скалы, я не знаю как, так как они растут не вертикально, что нормально для растений, а наклонно и даже горизонтально, в зависимости от их местоположения. Соскользнуть туда, означает быть разорванным на куски шипами этих растений или сломать себе спину от удара о жесткие стволы деревьев, торчащие над пропастью. Соскользнуть туда, означает быть разодранным остроконечными камнями, торчащими из вертикальной стены обрыва. Соскользнуть туда, означает упасть, истекающим кровью и разорванным на куски в пенящуюся воду яростного потока, утонуть в нем и лежать на ложе из остроконечных камней исхлестанным стремительными водами. И все же Иисус идет по тропе, выцарапанной в скале и еще более опасной из-за влаги, которая поднимается как пар над потоком, или капает с нависающей поверхности скалы и с растений, растущих на вертикальном обрыве, который, я бы сказала, слегка вогнут. Он продвигается медленно, осторожно, следя за каждым шагом по острым камням, некоторые из которых шатаются. Временами, когда тропа сужается, Он вынужден прижиматься к склону горы. И чтобы пройти по некоторым особо опасным местам Он держится за ветви, свисающие со скалы. Таким образом, Он идет вокруг западной стороны горы и достигает южной, где гора после отвесного обрыва с ее вершины, становится более вогнутой, чем в других местах, позволив здесь тропе немного расшириться, но при этом снизив высоту нависающего над ней каменного карниза, так что Иисусу то и дело приходиться опускать Свою голову, чтобы не удариться о него.
Возможно, Он намеревается остановиться здесь, где тропа неожиданно кончается из-за осыпи. Но когда Он видит, что под скалой есть пещера, скорее расщелина в горе, чем пещера, то спускается вниз среди упавших камней. Он входит в нее. Сперва это расщелина, но затем за нею большой грот, как если бы гора была выдолблена в давнопрошедшие времена человеком по каким-то неизвестным причинам. Ясно видно, что природная кривизна скалы была расширена человеком, который прорубил узкий коридор на противоположной от входа стороне, в конце которого находится полоска света, и можно видеть удаленные леса, что доказывает, что коридор прорублен в горе с южной стороны к восточной.
Иисус проскальзывает в узкий полутемный туннель и идет по нему до тех пор, пока достигает выхода из него, который находится над дорогой, по которой Он пришел вместе с апостолами и повозкой, поднимаясь в Ифтах-Эль. Горы, окружающие Галилейское озеро, находятся перед Ним, за долиной, и на северо-востоке Великий Ермон сияет в своей снежной мантии. Грубые ступеньки вырублены на склоне горы, которая здесь не так крута ни наверху, ни внизу, и ступеньки эти ведут к тропе мулов, которая находится в долине, а также к вершине горы, к Ифтах-Элю.
Иисус удовлетворен Своей разведкой местности. Он возвращается в большую пещеру и ищет укрытое место, где Он наваливает кучу сухих листьев, которые ветер занес в пещеру. Очень убогое ложе, тонкая подстилка из сухих листьев между Его телом и голой ледяной почвой…
Он падает на него и остается недвижимым, лежа с руками, закинутыми под голову, глядя на каменный свод, поглощенный, я бы сказала, находясь в замешательстве, подобно тому, кто выдерживал напряжение или поражен скорбью, превышающими его силы.
Затем слезы, без рыданий, начинают медленно скатываться из Его глаз и стекать по обеим сторонам Его лица, исчезая в Его волосах, около ушей, и заканчивая свой путь в сухих листьях… Он плачет таким образом долгое время, не говоря и не двигаясь… Затем Он садится, уткнув лицо в Свои поднятые колени, обхватив их руками. Он зовет Свою далекую Мать всей Своей душой: «Мама! Мама! Мама Моя! Моя вечная сладость! О! Мама, Я хочу, чтобы Ты была рядом со Мной! Почему, почему Я не всегда с Тобой, единственное утешение Божье?»
Только полая пещера отвечает на Его слова и рыдания шепотом слабого эхо, и кажется, что это плач и всхлипывания ее самой исходящий от ее краев и камней и нескольких еще маленьких сталактитов свисающих в том углу пещеры, который, возможно, более всего подвержен внутренней активности воды.
Иисус продолжает плакать, хотя и более спокойно, как если бы простое обращение к Своей Матери успокоило Его и Его плач медленно переходит в монолог. «Они уехали… Почему? Чья это вина? Почему Я должен был так глубоко опечалить их? И глубоко опечалить Себя, хотя мир и так наполняет каждый Мой день скорбью?... Иуда!»
Я думаю о том, где странствует мысль Иисуса, когда Он поднимает голову с колен и смотрит перед Собой широко раскрытыми глазами и с напряженным лицом человека, погруженного в видение будущего духовного события или в глубокой медитации. Он больше не плачет. Но Он явно страдает. Затем Он, кажется, отвечает невидимому собеседнику. Он встает, чтобы ответить Ему.
«Я человек, Отец. Я Человек. Добродетель дружбы, которая была ранена и оторвана от Меня, корчится от боли и горестно стонет. Я знаю, что должен страдать во всех случаях. Я знаю это как Бог, и как Бог Я желаю этого ради блага мира. Как человек Я тоже знаю, потому что Мой Божественный Дух сообщает об этом Моей человеческой природе. И как человек Я также желаю этого ради блага мира. Но как это печально, о, Отче! Этот час гораздо более печален, чем тот, который Я прожил с Твоим и Моим Духом в пустыне… И гораздо сильнее нынешнее искушение с Моей стороны не любить и не переносить неискреннее нечестное существо, которое зовут Иудой, которое является причиной глубокой скорби, которой Я пресыщен и которая мучает души, которым Я дал мир. Отец, Я осознаю это. Ты становишься все более и более строгим по мере того как Я приближаюсь к концу Моего искупления во имя Человечества. Твоя доброта все более и более отдаляется от Меня, и выражение Твоего Лица является все более и более строгим Моему духу, который отвергается все более и более до самых глубин его Человеческой природы и подвергается Твоему наказанию, стеная ради тысячелетнего Царства Христа. Приятно было страдать, приятен был путь в начале Моей жизни, он также был приятен, когда из сына плотника Я превратился в Учителя мира, оторвавшись от Матери, чтобы вернуть Тебе, Отец, падшего человека. В сравнении с нынешним часом, Мне была все еще приятна борьба с Врагом во время Искушения в пустыне. Я встретил его с бесстрашием героя, с неповрежденной силой… О! Отец!... Сейчас Моя сила обременена безразличием слишком многих людей и знанием слишком многих вещей… Я знал, что Сатана уйдет, когда искушение закончится, и он ушел, и ангелы пришли чтобы утешить Твоего Сына за то, что стал человеком, объектом искушения Демона. Но сейчас искушение не прекратится после этого часа, во время которого Друг страдает из-за друзей, отосланных вдаль, и из-за клятвопреступного друга, который вредит Ему и когда он близко, и когда вдали. Это не прекратится. Твои ангелы не придут, чтобы утешить Меня в этот час и после него. Но придет мир со всей его ненавистью, его осмеянием и непониманием. И придет предатель, продавший себя Сатане, и он, клятвопреступник, будет все более и более неискренним и нечестным. Отец!!...» Это действительно крик муки, страха и мольбы. Иисус возбужден и взволнован и напомнил мне час в Гефсимании.
«Отец! Я знаю. Я вижу… Пока Я страдаю здесь и буду страдать, и предлагаю Мои страдания Тебе ради его обращения и ради тех, кто были вырваны из Моих рук и пошли к своему предназначению с разбитыми сердцами, он продает себя, чтобы стать более великим, чем Я – Сын Человеческий! Я им являюсь, разве Я не Сын Человеческий? Да, но Я не единственный. Родились дети Человечества от плодовитой Евы, и если Я Авель, Невинный, то Каин также не отсутствует среди детей Человечества. И если Я являюсь Первенцем, потому что Я есть то, чем дети человеческие должны стать, непорочными в Твоих глазах, то он, рожденный во грехе, является первым образцом того, чем люди стали, вкусив ядовитый плод. И сейчас, не будучи удовлетворенным тем, что носит в себе отвратительные, проклятые побуждения ко лжи, немилосердию, жажды крови, жадности к деньгам, гордости и похоти, он неистовствует и беснуется, чтобы стать человеком, который стал демоном, тогда как он человек, который мог бы стать ангелом. “И Люцифер желал уподобиться Богу, и был поэтому, изгнан из Рая, и превратился в демона и стал жить в Аду”. Но Отец! О! Отец! Я люблю его… Я все еще люблю его. Он человек… Он один из тех, ради кого Я покинул Тебя… Спаси его, ради Моего унижения… даруй Мне его искупление, Всевышний Господь! Я предлагаю эту епитимью более ради него, чем ради кого-либо еще! О! Я знаю о несообразности того, о чем Я прошу, потому что Я знаю все!... Но, Отец на минутку не рассматривай Меня как Твое Слово. Смотри только на человеческую природу Праведника. И позволь Мне на минутку быть только “Человеком” Твоею милостью. Человеком, который не знает о будущем, который может обманывать себя. Человеком, который будучи неосведомленным о неизбежной судьбе, может молиться с абсолютной надеждой, выпрашивая и вымогая у Тебя чудо. Чудо! Выпрашивая чудо Иисуса из Назарета для Иисуса Марии из Назарета, Наш вечный Возлюбленный! Чудо, которое попирает то, что написано и отменяет это! Чудо спасения Иуды! Он жил рядом со Мной, Он впитывал Мои слова, раздавал пищу вместе со Мной, спал на Моей груди… Нет, не позволяй ему быть Моим сатаной!... Я не прошу Тебя о том, чтобы Мне не пришлось испытать предательства… Пусть это случится, и это произойдет… чтобы была искуплена Моей скорбью из-за предательства всякая ложь, так же как всякая жадность могла быть искуплена печалью оттого, что Я был продан, чтобы могло быть сделано возмещение за все богохульства благодаря мучениям оттого, что Я был проклят, и чтобы могла быть дана вера тем, кто не имеет ее сейчас и тем, кто не будет иметь ее (в будущем), Моими страданиями оттого, что Мне не верили, и чтобы могли быть очищены все грехи плоти тем, что Я подвергнусь бичеванию… Но Я умоляю Тебя: пусть это будет не он, не Иуда, Мой друг, Мой апостол! Я бы хотел, чтобы никто не становился предателем… Никто… Даже самые отдаленные жители гиперборейских ледяных полей или зоны тропиков… Я бы хотел, чтобы Ты один был Жрецом… как Ты всегда поступал в прошлом, когда ниспосылал огонь для всесожжения посредством Твоего пламени… Но позже Я должен буду умереть от руки человека, и позже друг-предатель станет более жестоким палачом, чем действительные палачи, сгнившим палачом, который будет содержать в себе зловоние Сатаны, и уже вдыхает его, чтобы уподобиться Мне в силе… вот о чем он думает в своей гордости и похоти… так как Я умру от руки человека, Отец, не позволяй тому, кого Я называл другом и любил как друга, быть Моим Предателем. Увеличь Мою муку, Отец, но дай Мне душу Иуды… Я кладу эту молитву на алтарь Моей жертвенной Личности… Прими ее, Отец!...
Небеса закрыты и молчат!... Является ли это тем ужасом, который Я буду носить в Себе до самой Моей Смерти? Небеса молчат и они закрыты!... Не является ли поэтому это молчание той тюрьмой, в которой Я испущу Мой последний вздох? Небеса закрыты и молчат! Не является ли это наивысшей мукой Мученика?... Отче, да исполнится Твоя воля, а не Моя… Но ради Моих страданий, о, даруй Мне, наконец, вот что: даруй мир и иллюзию другому мученику Иуды, Иоанну из Эндора, Отец… Он действительно лучше, чем многие. Он уже прошел долгий путь, который немногие способны или будут способны пройти. Искупление для них уже совершилось. Даруй ему, поэтому, Твой полностью совершенный мир, чтобы Я мог принять его в Мою Славу, когда все совершится также и для Меня, во славу Тебе и послушанию… Отец!...»
Иисус медленно падает на колени и теперь плачет лицом к земле, и пока Он молился свет короткого зимнего дня преждевременно гаснет в темной пещере и рев потока, кажется, становится громче, когда тени в долине густеют…