Николай Владимирович Томан.
Неизвестная земля
Клиническая смерть профессора Холмского
Операция "БЕЗУМИЕ"
НЕИЗВЕСТНАЯ ЗЕМЛЯ
- Уж очень все мрачно, Алеша, - со вздохом произносит ВасилийВасильевич Русин, дочитав последнюю страницу научно-фантастическойповести сына, опубликованной в журнале "Мир приключений". - Но в рукописи тебе это не казалось? - В рукописи это не звучало так страшно... Ведь не что-нибудь -целая планета превращается у тебя в космическую пыль. И не простопланета, а обитаемая, населенная разумными существами... Право же, этоужасно! Он не смотрит в лицо сына - знает, какое оно, ждет еговозражений. Алексей молчит - обиделся, значит... Надо бы утешить,подбодрить его чем-то, а он снова: - Сам не пойму, откуда у меня теперь это чувство страха... Можетбыть, иллюстрации так повлияли? Художник не поскупился на мрачныетона... Ты, однако, не сердись на меня, Алеша. На обсуждении тебе,наверно, еще и не то скажут. Я ведь и раньше тебе говорил, что вповести твоей много спорного... - А что у меня спорного? - произносит, наконец, Алексей. -Существование Фаэтона? А есть разве какое-нибудь иное объяснениепроисхождению пояса астероидов между орбитами Марса и Юпитера?Академик Шмидт считал его, правда, "недоделанной планетой", но почемуже тогда астероиды имеют осколочную форму? У него нет на это ответа. Аосколочная форма явное свидетельство взрывного их происхождения. Все это известно и Василию Васильевичу. Существование планеты межорбитами Марса и Юпитера допускают ведь академики Заварицкий иФесенков. Не возражает против этого и такой известный астроном, какВоронцов-Вельяминов, да и другие ученые. Может быть, они и правы, ночто же тогда погубило эту планету? Почему она развалилась?.. Этот вопрос Василий Васильевич задает сыну вслух. - А знаешь, почему? - отвечает Алексей. - Да по той причине, чтовсе имели в виду мертвую, необитаемую планету. С нею действительноничего не могло случиться... - А с обитаемой? Населенной разумными существами? - Могло случиться именно то, что описано в моей повести. Василий Васильевич молчит, хотя доводы сына его не убеждают. Носпорить ему не хочется. - А я знаю, почему повесть моя не понравилась тебе сегодня, -задумчиво, будто рассуждая вслух, произносит вдруг Алексей. - У тебя,наверно, какие-то неприятности на работе... - У меня лично - никаких. - Не обязательно у тебя лично. Но случилось ведь что-то? - Да, пожалуй... - помолчав, соглашается Василий Васильевич. - Что же? Василий Васильевич отвечает не сразу. Задумчиво ходит по комнате,вздыхает. - Если это секрет... - прерывает его молчание Алексей. - Нет, нет, никакого секрета! Просто не знаю, как тебе все этообъяснить... А случилось вот что: у одного нашего профессора пропалпортфель с научными материалами... - А ты-то тут при чем? - Да разве в том только дело, при чем я тут или ни при чем?Просто я знаю, сколько труда было вложено в его работу. Он ведь неодин день провел в моей библиотеке. Приходилось даже уступать емуиногда свой кабинет, и он сидел в нем до поздней ночи, заваленныйкнигами, написанными чуть ли не на всех европейских языках. - Что же он - полиглот? - Знает английский, французский и немецкий, а с их помощьюнетрудно разобраться и в остальных. Его интересует ведь главнымобразом математический аппарат, а он универсален. Не случайно один изнаших физиков назвал язык математики "божественной латынью современнойтеоретической физики". Кстати, это он же назвал книгу Уилера"Гравитация, нейтрино и вселенная" почти религиозным гимном нейтрино. - А профессор, потерявший портфель с научными материалами,работает, значит, в области этого таинственного нейтрино? - Ты угадал. Он не сомневается, что природа создала нейтрино скакими-то очень глубокими, но пока не очень ясными для нас целями. - Но ведь исследования этого профессора не секретные, наверно,раз он работал в твоем кабинете? - Официально его работы называются: "Нейтринным аспектом слабыхвзаимодействий" и "Возможным макроскопическим проявлением слабыхвзаимодействий". - Насколько я себе представляю, это пока сугубо теоретическиеработы. Чего же вы переполошились тогда? Василий Васильевич снова вздыхает. - Дело, видишь ли, в том, что портфель свой он не потерял, аскорее всего его украли... Во всяком случае, я лично в этом почтиуверен. - А профессор? - Напротив, всячески старается меня уверить, что портфельпотерян. - А по-моему, ты все это просто выдумываешь, - после довольнопродолжительного молчания заключает Алексей. Василий Васильевич, не сказав ему на это ни слова, уходит в свойкабинет. Лишь перед ужином снова заходит к сыну. - Когда будет обсуждение твоей повести? - спрашивает он Алексея. - Завтра. - И ты уверен?.. - Ни в чем я теперь не уверен. А вселил в меня эту неуверенностьты. Наверно, и в самом деле банальна придуманная мною катастрофаФаэтона... Но отчего же еще может погибнуть целая планета, жизнь накоторой достигла высокого совершенства? Василий Васильевич, не отвечая, садится рядом с ним на диван. - Что же ты молчишь, папа? Ты ведь зашел ко мне не затем только,чтобы спросить, когда будет обсуждение моей повести? Тебе это и безтого было известно... - Я вспомнил слова Леонида Александровича, произнесенные имсегодня. Они, пожалуй, могут тебе пригодиться. - А кто такой этот Леонид Александрович? Тот самый профессор?.. - Да, тот самый. И знаешь, что он сказал? Он сказал, что в нашевремя, как никогда, велика ответственность за научный эксперимент. Поего мнению, не только ни одна термоядерная бомба любойэквивалентности, но и никакая атомная война не может наделать столькихбед, как чрезмерное любопытство ученых... Над этим стоит подумать ивам, научным фантастам. - Ты думаешь, что Фаэтон мог погибнуть в результате какого-нибудьглобального научного эксперимента? По-твоему, там ученые былинастолько безрассудны?.. - Нет, зачем же! - Ну, а в чем же тогда может быть причина катастрофы? - Эксперимент мог быть поставлен одновременно двумя илинесколькими странами. Странами с различным общественным строем,враждующими между собой, скрывающими друг от друга своиэксперименты... Ты понимаешь мою мысль? Алексей уже не может спокойно сидеть на диване, он возбужденноходит по комнате. А Василий Васильевич продолжает: - Ты вообще подумай над глобальным характером современных научныхэкспериментов. Помнишь, еще в 1958 году в связи с отработкойаппаратуры для создания искусственных комет нашими учеными былосоздано облако из паров натрия на высоте нескольких сот километров?Его видимые размеры заполняли расстояние между крайними звездамиБольшой Медведицы, и наблюдалось оно с территории в несколькомиллионов квадратных километров. Разве подобный эксперимент не носитглобального характера? Да ты не слушаешь меня, Алеша? - Прости, папа, я задумался... Ты подсказал мне очень интереснуюидею. Боюсь только, как бы не пришлось из-за нее переписывать нанововсю мою повесть. - А ты послушай сначала, что тебе скажут на обсуждении. - Да, придется... Хотя все, кто собрался на обсуждение повести Алексея Русина,говорят о ней в основном доброжелательно, ему чудится все же какая-топредвзятость в их словах. Особенно же неприятно ему выступлениеГуслина, считающего себя теоретиком научной фантастики. Он неутверждает прямо, что повесть Русина кажется ему примитивной, однакоэту мысль нетрудно угадать в не очень глубоком подтексте его речи. Иэто не удивляет Алексея. Он знает, что для Гуслина ясность научных ифилософских позиций признак несомненной примитивности мышления ибесспорной ограниченности автора. Председательствует на обсуждении редактор журнала "Мирприключений" Петр Ильич Добрянский. Чувствуется, что и ему не оченьнравится выступление Гуслина, но Петр Ильич не подает никаких реплик,лишь изредка высоко поднимает брови и слегка покачивает головой, когдамысль выступающего кажется ему очень уж спорной. Но вот берет слово молодой, очень плодовитый фантаст Фрегатов.Алексей хорошо знает его и ценит, как человека талантливого,оригинального, но никак не может понять, почему он, молодой ученый,отлично знающий физику, астрономию и астрофизику, пишет вещи, вкоторых почти начисто отсутствует наука. Во всяком случае, тасовременная наука, перед могуществом и величием которой преклоняетсяАлексей Русин. Книги его называются научно-фантастическими, иповествуется в них о далеких мирах, в которые залетают на космическихкораблях обитатели нашей планеты в XXI и XXII веках. Их техника,наука, терминология придуманы Фрегатовым и потому кажутсянаукообразными, ибо все это не опирается ни на одну из нынесуществующих наук. Фрегатов, высокий, рыжеволосый, держится очень прямо, даже когдасидит, никогда не прислоняется к спинке стула. Говорит быстро и неочень связно. Небрежно отбросив тяжелую прядь густых волос, онвыпаливает скороговоркой: - Я завидую ясности повествования Русина. Но... как бы этосказать поточнее?.. В них нет находок. Все логично и понятно, а ведь внауке не так-то все просто... - Зато бесспорно логично! - выкрикивает кто-то. Алексей ищет его глазами. А, это Возницын, кандидатфизико-математических наук и тоже молодой фантаст. Он очень нравитсяАлексею. Его позиции ему ясны. - Ну, это знаете ли, не всегда так, - возражает ВозницынуФрегатов. - Если бы в науке все было так логично, - усмехается Гуслин, -единая теория поля не оказалась бы такой сложной проблемой. - Но уж это не из-за отсутствия логики, или, вернее,закономерности явлений природы, - не сдается Возницын, - а из-занедостаточности знаний у физиков-теоретиков. А знаний этих нет потому,что физики-экспериментаторы не поставили еще такого эксперимента,который... - Э, бросьте вы это! - выкрикивает еще кто-то из фантастов. - Аиз чего выводил свою теорию относительности Эйнштейн? Скажете, можетбыть, что ей предшествовали труды Максвелла, Герца и Лоренца? - Этого не отрицал и сам Эйнштейн, - замечает Возницын. - Но ведь их труды были известны всем, - повышает голос Гуслин, -а истолковать результаты опыта Майкельсона-Морли смог только Эйнштейн. - Но позвольте! - протестующе машет руками Фрегатов. - Это что -научная дискуссия на вольную тему или обсуждение повести Русина? ПетрИльич, - взывает он к Добрянскому, - дайте же мне возможность... Председательствующий стучит авторучкой по графину с водой. - Давайте действительно поближе к делу, товарищи. Хотя в общем-товсе это очень интересно и полезно, конечно... - Да, но в другой раз! - выкрикивает кто-то. - Прошу вас, товарищ Фрегатов, продолжайте, мы не будем вамбольше мешать. - А об Эйнштейне тут вспомнили весьма кстати, - довольноулыбается Фрегатов. - Все вы, конечно, знаете, что его гениальнуютеорию сами же ученые называют "сумасшедшей"? Чего не скажешь отеориях многих современных физиков. И из этого следует, что они далекиот гениальности... - Вы, однако, тоже, кажется, начинаете уходить от темы, -перебивает Фрегатова Добрянский. - Нет, я не ухожу от нее, Петр Ильич, я подхожу к ней. Конечно,нереально требовать от нашей научной фантастики гениальныхпроизведений, но лучшие из них должны, по-моему, тоже быть немного с"сумасшедшинкой". Все дружно смеются. Фрегатов умоляюще простираетруки вперед. - Я все сейчас объясню! - А чего объяснять? Все и так ясно! - снова вскакивает Гуслин. -Поменьше фантастики гладенькой, "научпоповской", побольше будоражащей! - Не нужно только путать "сумасшествие" с бредовостью иневежеством, - замечает Возницын. - А то у нас снова появятся"космачи", чихающие на все пределы возможного. - Вот и создай при этом что-нибудь "сумасшедшее", -демонстративно вздыхает фантаст Сидор Кончиков, подписывающий своипроизведения псевдонимом "Сид Омегин". - Какие же могут быть пределы унауки? Забыли вы разве, какое жалкое существование влачила нашафантастика в период культа, когда фантазировать дозволялось только впределах пятилетнего плана народного хозяйства... - Пределы, однако, существуют и сейчас, - усмехается Возницын. -Этими пределами являются объективные законы природы. Вы ведь знаете,конечно, почему скорость света предельна для любой материальнойчастицы? Омегин, к которому обращается Возницын, смущенно молчит, делаетвид, что вопрос этот относится не к нему. А его сосед восклицает почтивозмущенно: - Ну, это знаете ли, запрещенный прием! Удар ниже пояса!.. - В самом деле, - поднимается со своего места Добрянский, - небудем экзаменовать друг друга. Всем и без того известно... - Почему же известно! - пожимает плечами Гуслин. - Достоверноничего еще не известно. - Вот именно! - выкрикивает Омегин. - Вспомните-ка эффектВавилова - Черенкова! Разве он не опровергает... Агрессивный Гуслин оттесняет тем временем Фрегатова и завладеваеттрибуной. - Эффект Вавилова - Черенкова, дорогой, ничего не опровергает. Внем речь идет о фазовой, а не об истинной скорости света. И я имею ввиду именно эту истинную скорость и ту трудность, которая возникаетпри попытке объяснения нелокального взаимодействия элементарныхчастиц. Эту трудность все-таки можно было бы разрешить, если быпренебречь теорией относительности, утверждающей отсутствие в природесигналов со сверхсветовой скоростью. - Такие сигналы могли бы существовать лишь вне материальнойсреды, - возражает ему Возницын. - Но такой среды, как известно, несуществует. - А вакуум? - раздается голос неизвестного Русину бородатогосущества студенческого возраста. - Вы, наверно, представляете его себе как абсолютную пустоту? -не без иронии осведомляется Возницын. - Зачем же пустоту? - обижается "бородач". - Это нулевоесостояние физического поля. "Нуль-пространство", так сказать. - Значит, что-то антиматериальное? - Во всяком случае, пространство без частиц и электромагнитных игравитационных полей. Чувствуя, что спор снова приобретает опасный характер, Добрянскийвстает и примирительно машет руками. - Я боюсь, что так мы действительно договоримся до отрицанияматерии. Давайте все-таки вернемся к повести товарища Русина. - Ну вот, как только дошли до самого интересного, так сразу жеснова запрет, - ворчит яростный противник всяких пределов СидорОмегин. - Боимся, как бы чего... - А чего бояться? - смеется Возницын. - Бояться можно толькособственного невежества, а не ниспровержения материализма. Правильносказал споривший со мной товарищ: вакуум - это действительно нулевоесостояние физического поля, но это не совершенно пустое пространство.В нем существуют виртуальные электронно-позитронные и иные пары. Естьв нем и виртуальные фотоны. Я уже не говорю о все проникающих и,пожалуй, даже все заполняющих нейтрино. Следовательно, физическийвакуум - это не отсутствие материи, а разновидность материи. Не нужнопоэтому спекулировать такими словечками, как "нуль-пространство",сбивающими с толку людей недостаточно просвещенных. - И все-таки, - улыбаясь, стучит стаканом по графину Добрянский,- вернемся к Русину, тем более что материалистическая точка в спореэтом явно восторжествовала. Дадим возможность товарищу Фрегатовузакончить его выступление. Куда он, кстати, делся? - А меня товарищ Гуслин выжил с трибуны, - смеется Фрегатов. - Дая и забыл уже, что хотел сказать. А что касается предела скорости, тоя тоже думаю... - Нет, давайте все-таки подумаем сначала о повести Русина, -настаивает Добрянский. - Вы, кажется, сетовали, что она недостаточно"сумасшедшая"? - Не только она, но и вообще вся наша фантастика... А в повестиРусина не очень убедительно утверждение высокого совершенстванаселения Фаэтона. И это досадно. Сама жизнь подбрасывает ведь этидоказательства. Все, наверно, читали недавнее сообщение оКалифорнийском метеорите? Непонятно? В нем обнаружили ведь кристаллыкремния. Какие-то сплющенные пластмассовые и металлические детали, ноглавное - кристаллы химически сверхчистого кремния! Разве вам не ясно,что это такое? Это транзисторы! Какое же вам еще доказательствонесомненного существования высокоразвитой цивилизации на Фаэтоне? - Но ведь их нашли в метеорите, который мог быть и не осколкомФаэтона, - замечает кто-то. - Ну, едва ли, - покачивает головой Фрегатов. - У астрономов ведьпочти нет сомнений, что метеориты - осколки астероидов, а астероиды,видимо, осколки Фаэтона, хотя эту точку зрения разделяют далеко невсе. Я лично почти не сомневаюсь в этом, но гибель Фаэтона, описаннаяРусиным, меня не убеждает. Едва ли это результат атомной катастрофы.Да и не ново. Такую гипотезу высказал еще в 1962 году украинскийписатель Микола Руденко. У него, правда, имеется в виду атомная война,а у Русина спонтанная детонация огромного количества термоядерногооружия, накопленного многими государствами Фаэтона. В этом есть,конечно, некоторая разница, но все равно не оригинально. Потом выступают другие, но Алексей никого уже не слушает. Он исам не удовлетворен своей повестью - чего-то в ней явно не хватает. Когда участники обсуждения повести Русина начинают расходиться,Добрянский протягивает Алексею руку. - Ну что ж, будем считать, что все прошло хорошо. - Хорошо? - удивляется Русин. - По пятибалльной системе не менее четверки, - смеетсяДобрянский. - Но ведь явно же ругали... - А за что? Нет, дорогой мой Алексей Васильевич, я расцениваю этообсуждение как явно положительное и не жалею, что напечатал вашуповесть в "Мире приключений". Мне она по душе, и я не изменил своегомнения о включении ее в сборник, которым мы начнем первый томприложений к нашему журналу. Нужно только доработать кое-что. - Спасибо вам, Петр Ильич! - пожимает руку редактору растроганныйРусин. - Но если вы действительно включите мою повесть в этот сборник,то я ее не только доработаю, но и основательно переработаю. С Добрянским прощаются проходящие мимо литераторы, и это мешаетего разговору с Русиным. - Знаете что, давайте поедем домой вместе? - предлагает онАлексею. - Нам ведь по пути. Вот дорогой и поговорим... - А что, если хватить по рюмочке, Петр Ильич? - весело предлагаетвдруг подошедший к ним Сидор Омегин и бесцеремонно берет редактора подруку. - Ну нет, увольте меня от этого: я ведь не пьющий. - А я разве пьющий? - удивляется Омегин, увлекая Петра Ильича кскрипучей лесенке, ведущей с антресолей старого здания Домалитераторов к залу ресторана. - Это для бодрости духа и профилактики.А главное - повод поговорить по душам. Видя, что от Омегина не отделаться, Добрянский смущеннооборачивается к Русину. - А как вы, Алексей Васильевич? Русин достаточно хорошо знает Омегина, чтобы надеяться отвязатьсяот него. Да и сам он так переволновался сегодня, что не прочь выпитьнемного. - Ну, если только по одной... - А у меня на большее и денег нет, - смеется Омегин. - Самизнаете, какие нынче гонорары. Вон, кстати, и столик свободный. Чувствуется, что Сидор Омегин завсегдатай в клубном ресторане.Пока он ведет Добрянского с Русиным к облюбованному им столику, однаиз официанток уже получает от него все необходимые указания при помощивыразительной жестикуляции. Графинчик появляется на их столе почтитотчас же. Добрянский подозрительно косится на его слишком уж пузатуюконфигурацию, заполненную какой-то коричневатой жидкостью. - Не много ли? - Не более трехсот, клянусь вселенной, - успокаивает его Омегин,наполняя рюмки. - Никогда еще не хотелось так выпить, как сегодня. Ужбольно тревожно на душе... - Чего так? - удивляется Петр Ильич. - Похоже, что снова стреножат нас скоро. - Не понимаю. - Ножки нашему фантастическому Пегасу перевяжут, чтобы далеко неускакал, а пасся бы на ниве чистого, так сказать, диалектическогоматериализма. - А вы разве за идеализм или мистику в научной фантастике? - Зачем же такие крайности! - всплескивает руками Омегин. - Нонельзя же все строго в пределах "Основ марксистской философии". Упольских фантастов посвободнее. Они могут позволить себе сочинитьпланету, покрытую океаном сплошной мыслящей плазмы. И никто с них нетребует, чтобы они объясняли, каким же образом достигнута егоспособность мыслить. - У нас тоже придумал кое-кто кристаллические существа,превосходящие человека по своему интеллекту, не утруждая себяобъяснением причин столь высокого совершенства, - замечает Русин. - А по-твоему, все нужно разжевывать? - неожиданно зло спрашиваетОмегин. - Все строго по Энгельсу и его теории о роли труда?.. - Если тебе известен другой путь совершенствования живых существ,то и поведай о нем читателям. Я лично против каких бы то ни былоограничений в научной фантастике, но при условии, если не строгойнаучной доказуемости, то хотя бы элементарной логики выдвигаемыхгипотез. А то мы черт знает до чего можем дописаться! - Ну, знаешь ли! - снова разводит руками Омегин. - Этак можно нетолько стреножить, но и начисто отрубить нашему Пегасу и крылья иконечности. - А ты, значит, считаешь... - хмурится Русин, но Добрянский беретрюмку и торопливо чокается с ним. - Хватит, пожалуй, об этом. Давайте-ка лучше выпьем! - Да, правильно, - оживляется Сидор Омегин, ловко опрокидываясодержимое своей рюмки в рот. Его примеру следует Добрянский. Русин подносит рюмку к губам испрашивает: - А вы, Петр Ильич, на чьей же стороне? - Какая же тут может быть сторона? - пожимает плечами Добрянский.- Тут не может быть двух сторон. Повернувшись к Омегину, он продолжает: - Я не думаю, Сидор Андреевич, чтобы и вы были за фантастику безберегов, так сказать. Наша фантастика научная все-таки. Мы ведь нетолько за оригинальность, но и за... - И за многое другое, конечно, - иронически заключает за негонезаметно подошедший к ним Фрегатов. - Я бы только добавил к этому,что мы еще и за широту позиций научной фантастики. Спор же шел у нассегодня лишь в одном направлении - в направлении научного предвидения.А ведь мы решаем еще и социально-психологические, этические ифилософские проблемы... - Но позвольте, - удивленно разводит руками Русин, - а как же выпредставляете себе научное предвидение без всех этих проблем? Чувствуя, что фантасты снова могут схватиться, Добрянский смотритна часы и с деланным беспокойством восклицает: - Ого, как поздно уже! Ну, давайте допьем, и мне пора. Выхолостяки, а у меня семья. Да и вы, Алексей Васильевич, тоже, кажется,спешите... Русин живет в тихом узком переулке. В эту пору тут всегдабезлюдно, но сегодня почему-то необычно много народу напротивоположной стороне улицы и как раз перед окнами Алексея. А можетбыть, это под окнами Вари? Ну да, конечно, под ее окнами! - Видно, опять учинил дебош этот Ковбой? - спрашивает Алексеякакой-то пожилой мужчина. - Не знаю, - отвечает Алексей, не очень интересующийся уличнымипроисшествиями. - А я не сомневаюсь, что это именно он. - Господи, да кому же больше! - вступает в разговор старушкалифтерша, вышедшая на улицу. - Ну просто житья нет от этого хулигана! - И вовсе это не хулиганство, - раздается тоненький голосоккакой-то школьницы. - Это, тетенька, любовь. - Э, какая там, к лешему, любовь! - пренебрежительно машет рукойпожилой мужчина. - Просто силушку некуда девать этакому верзиле. - Вообще-то он и вправду перед нею выкобеливается... - Ну что вы такое говорите, тетя Даша! - конфузится школьница. -Любит он ее - эго же всем известно. - А мне, видишь ли, неизвестно, - хмурится лифтерша. - А что онпод ее окнами представления разные устраивает, это я действительнопочти каждый день наблюдаю. Алексей уже не слушает их болтовню, и не только потому, что онаему неинтересна, - она ему неприятна. А неприятна потому, что емужалко эту милую девушку, о которой он знает только то, что зовут ееВаря и что отец ее, подполковник в отставке, горький пьяница. Неверится ему, однако, что Вадим Маврин, известный чуть ли не всемурайону под кличкой "Ковбой", действительно влюблен в Варю. Сомневаетсяон, что такой тип вообще в состоянии влюбиться. Более же всего неприятна Алексею мысль, что Вадим может быть небезразличен Варе. А это вполне вероятно - не случайно же многие часыпроводит она у окна. Тому, правда, есть и другие причины: Варя почтине отводит глаз от зеркала, поставленного на подоконник, споразительным трудолюбием взбивая чуть ли не каждый отдельный волосоксвоей пышной прически. С высоты своего пятого этажа Русин хорошо видит окно Вари,живущей тремя этажами ниже его. Вот и сейчас колышется ее тень назанавеске. Значит, она дома и видела, конечно, что происходило наулице, а окно задернула, наверно, только теперь? Алексею очень неприятно делать эти выводы, и он уходит в комнатуотца, чтобы не думать больше о Варе. А с отцом обязательно нужнопосоветоваться о переработке повести. Василий Васильевич снова, кажется, не в духе? Неужели опятьприключилось что-то с его профессором или произошла очередная"схватка" с мамой? Ну да, невозмутимая Анна Павловна что-то слишком уж тщательноприкрывает многочисленные дверцы кухонного шкафа. Обыкновенно онаоставляет их распахнутыми, а ящики всех столов в квартире выдвинутымипочти до отказа. Педантично аккуратный Василий Васильевич Русин времяот времени приходит в ярость от этой, как он выражается, "жизнинараспашку". - Если ты не можешь понять, - говорит он в такие минуты своейрассеянной супруге, - что для меня порядок не прихоть, что он мненужен для моей работы, что он помогает мне думать, то считай менячудаком, оригиналом, странным человеком, которому кажется почему-то,что дверцы и ящики устраиваются для того, чтобы открывать их лишь понадобности, а в остальное время держать закрытыми. И считайся,пожалуйста, с этой моей прихотью и странным убеждением, будто впротивном случае вообще незачем было бы делать дверцы... Анна Павловна, конечно, делает это не нарочно, а по удивительнойсвоей рассеянности, и потому никак не может понять, чем закрытаядверца шкафа помогает ее мужу. А Василий Васильевич Русин ведетогромную, для всякого другого, может быть, даже непосильную работу постатистике научных фактов. "Всякий другой" упоминается тут в томсмысле, что нормальная человеческая память просто не в состояниизапомнить всего того, что он вычитывает у себя в библиотеке, а потомеще и дома. Такая работа, по мнению не только Алексея, но и его коллегпо институту, под силу лишь кибернетической машине. Однако ВасилийВасильевич успешно конкурирует с такой машиной. Он ведь не толькообладает феноменальной природной памятью, но еще и всяческисовершенствует ее хорошо продуманной системой запоминания. В этусистему входит и тот порядок, который он завел в институтскойбиблиотеке и особенно в своем домашнем кабинете. Каждый пустяк тутиграет роль, помогает сосредоточиться или, наоборот, вызываетраздражение. И это хорошо понимает его сын Алексей, но никак не можетпонять супруга, преподаватель литературы в старших классах среднейшколы. Алексей в последнее время вообще много думает об отце и егоувлечении теорией информации. Василий Васильевич не сомневается ведь,что можно сделать крупное открытие, если овладеть возможно большимколичеством сведений, известных современной науке. Алексей, хотя и неразделяет этих убеждений, очень уважает отца за ту цель, которую онсебе поставил. Добьется он ее или не добьется, это покажет будущее, ноуже теперь его знания таковы, что он давно уже мог бы защититьдокторскую диссертацию по любому разделу физики. А он все ещедовольствуется скромным званием кандидата, хотя за справками к немуобращаются даже академики. И не только за литературой, но и засоветом, ибо мало кто обладает такими универсальными познаниями, какон. Очень нужно и Алексею поговорить сейчас с отцом, но ВасилийВасильевич явно расстроен схваткой с Анной Павловной. На какое-товремя все теперь смешалось, разладилось в ходе его мыслей, во всейстройной их системе, и, для того чтобы извлечь какую-нибудь справку изего памяти, необходимы, видимо, слишком большие усилия. Алексей хорошопонимает это и решает не беспокоить отца. Да и поздно уже. Может быть,пора и в постель? Но прежде чем лечь, он снова подходит к окну и смотрит вниз, назанавесочку Вари. Теперь у нее горит настольная лампа. Значит, Варясидит еще за своим столом. Хотя Василий Васильевич Русин искренне завидовал профессоруКречетову, жизнь Леонида Александровича сложилась не наилучшимобразом. В молодости был он влюблен в девушку, а женился на ней ничегоне подозревавший о чувствах Леонида младший брат его, бравыйартиллерийский офицер. Так и остался с тех пор Кречетов-старшийхолостяком, влюбленным теперь лишь в науку. Судьба преподносила ему идругие сюрпризы, но он принимал их с мудростью античного философа, неожесточаясь и не теряя веры в человечество. В последнее время, однако ж, завидное его спокойствие и оптимизмстали одной только видимостью. Открытие, которое он сделал, вот ужецелую неделю не дает ему покоя ни днем, ни ночью. Конечно, онпредвидел возможность связи грозных сейсмических явлений сэкспериментами академика Иванова, и все-таки это очень встревожилоего. Не один и не два раза, а теперь уже пять раз очень точно совпалиони со временем работы нейтринного генератора, и у Кречетова неостается уже никаких сомнений в закономерности этих процессов. И оченьдосадно, что Дмитрия Сергеевича Иванова ни в чем это не убеждает. - Э, дорогой мой, - беспечно заявил он сегодня в разговоре потелефону, - науке известны и не такие еще совпадения. И до тех пор,пока вы не обоснуете теоретически... - Именно этим я и занимаюсь теперь... - Знаю, но сомневаюсь, что ваши усилия увенчаются успехом. Вамведь не хуже моего известна невероятность подобного взаимодействиянейтрино с веществом. Да, Кречетову известно это лучше, пожалуй, чем самому Иванову, ивсе-таки он допускает возможность такого взаимодействия. Вынуждендопустить. - Ну и когда же вы думаете завершить ваши расчеты? - спросил егоДмитрий Сергеевич. - Не знаю, - ответил Кречетов, досадуя на академика: он мог бы ине задавать такого вопроса. - Возможно, удастся сделать это, кактолько Институт физики Земли предоставит мне те сведения, которые язапросил. А может быть, вообще никакие сведения не помогут решить этузадачу. А между тем факты... - Да и фактов пока маловато, - перебил его Дмитрий Сергеевич. - А я опасаюсь, как бы их не оказалось вскоре более чемдостаточно, - многозначительно произнес Кречетов и стал торопливопрощаться с академиком. Вспоминая теперь этот разговор, Леонид Александрович упрекаетсебя за свою беспомощность - не смог вселить в Дмитрия Сергеевича еслине чувство тревоги, то хотя бы благоразумие. А все это может ведькончиться поистине глобальной катастрофой. И, уже ложась спать, снова вспоминает он пропажу своего портфеля.Похоже все-таки, что его украли. И наверное, это дело рук того самогомолодого человека, который больше всех задавал ему вопросов вПолитехническом музее. Когда лекция кончилась, Кречетов не сразукак-то вспомнил, где положил свой портфель. Ну, а пока искал его,многие слушатели уже разошлись. Подозрение, однако, падало на этоголюбознательного молодого человека, дольше других крутившегося возлепрофессора. Он уже не в первый раз попадался на глаза Кречетову, апрофессор даже не знал толком, кто он такой - студент или молодойученый. "Но чем же привлек его мой портфель? В нем было ведь лишьнесколько библиотечных книг да наброски расчетов взаимодействиянейтрино со сверхплотным веществом, ошибочные к тому же... Нуэтого-то, положим, он не мог знать. Да и откуда вообще могло ему статьизвестно об этих расчетах? Нет, этого знать он, конечно, не мог. Чтоже тогда могло его интересовать в моем портфеле - деньги? Но ведь ихне носят в портфелях. И уж конечно же, не библиотечные книги..." Вот уже более получаса лежит профессор в своей постели и никак неможет избавиться от беспокойных мыслей. Нужно, видимо, решить как-тоэту загадку, иначе не заснуть. "Чем вообще интересовался этот молодой человек? О чем спрашивал?Он ведь задавал мне какие-то вопросы... Лекция была о квазиустойчивыхобразованиях - реджионах, или вакуумных полюсах, а он спрашивал... Нуда, он почему-то все время задавал вопросы, относящиеся к нейтриннойфизике. Ему даже заметил какой-то молодой ученый из Тбилиси: "Слушай,дорогой, ты имеешь какое-нибудь представление о сильных и слабыхвзаимодействиях? Понимаешь разницу между ними?.." А когда этот слишкомлюбознательный человек спросил, не являются ли современныеэксперименты в области нейтринной физики секретными, его ведь на смехподняли. А что, если все это он спрашивал неспроста? Но зачем? Откудау него такой интерес к нейтринной физике и моей персоне? И еслипортфель мой стащил именно он, а больше вроде некому, то я вообщеперестаю хоть что-нибудь понимать"... На часах уже за полночь, а профессор все еще никак не можетуснуть. Чтобы не думать больше о своем злосчастном портфеле, он беретсборник научной фантастики. Хотя чтение подобного рода литературыочень часто рождает у него чувство протеста, он любит дерзкие, с еготочки зрения, книги фантастов. Во всяком случае, те из них, которыенаписаны людьми сведущими в вопросах современной науки и не лишеннымилитературного таланта. Они вызывают в нем желание поспорить, смешатили удивляют иным видением мира и явлений природы, а иногда дажеподсказывают неожиданные решения собственных научных проблем. Сегодня, однако, Леонид Александрович лишь механически пробегаетглазами текст какой-то повести, а думает совсем об ином... Все о томже - о своем пропавшем портфеле и таинственном молодом человеке,причастном, видимо, к его исчезновению. Алексей Русин тоже ложится сегодня лишь в двенадцатом часу. Неудается заснуть и ему - слишком свежи еще впечатления от обсужденияего повести в Центральном доме литераторов. Приходят вдруг на памятьслова Фрегатова о гипотезе украинского писателя Миколы Руденко.Алексей не читал ее, но Фрегатов сообщил ему, что опубликована она вжурнале "Дружба народов" за 1962 год. Можно, конечно, посмотреть ее изавтра, но ему все равно ведь не заснуть теперь так скоро. И он нащупывает кнопку лампы, стоящей на журнальном столике удивана. Вспыхнувший свет многократно отражается в стеклах книжныхшкафов и кажется неестественно ярким. Щурясь, Алексей встает с диванаи идет к шкафу, в котором хранятся старые журналы. Вот он, этот журнал. Тут действительно напечатана статья МиколыРуденко. Называется она "По следам космической катастрофы". Руденко начинает свою гипотезу с того, что еще Кеплер в конце XVIвека обратил внимание на существенный пробел в солнечной системе -отсутствие планеты, которая должна была находиться между орбитамиМарса и Юпитера. А почти столетие спустя Тициус и Бодэ разработалиправило, по которому среднее расстояние планет от Солнца находится взависимости от последовательного ряда чисел: 0, 3, 6, 12, 24.... ккаждому из которых нужно прибавить еще цифру "4". Алексей и сам изучил многие астрономические материалы, прежде чемприступить к работе над своей повестью, поэтому ему известно, чтоастроном Гершель, пользуясь правилом Тициуса - Бодэ, открыл вскорепланету Уран. А отсутствие планеты, которая должна была бы согласноэтому правилу находиться между Марсом и Юпитером, продолжалооставаться загадкой. Поиски ее долгое время были безрезультатны. Лишьспустя два десятилетия было открыто несколько крупных астероидов,орбиты которых пересекались почти в той самой точке, котораясоответствует правилу Тициуса - Бодэ. Допустив, таким образом, существование планеты, которую некоторыеастрономы назвали именем мифического героя Фаэтона, Руденко приступаетк анализу причин, приведших к катастрофе. Он приводит мнение техученых, которые полагали, что Марс и Юпитер могли разорвать своюсоседку силами собственного тяготения, направленного в разные стороны.Но тогда они должны были бы сместиться со своих орбит, а этого непроизошло. Положение их точно соответствует правилу Тициуса - Бодэ. Немогло пройти вблизи погибшей планеты и какое-либо космическое тело,ибо это отразилось бы на орбитах соседних планет. Так как отпадают и многие другие гипотезы о внешних источникахгибели планеты, Руденко допускает, что катастрофа явилась следствиемкаких-то внутренних причин. Это Алексею кажется вполне вероятным, хотяссылки Руденко на сообщения польского журнала "Урания" о находкахмикроорганизмов в метеоритах вызывают у него сомнение. Много писалосьоб этом и в наших журналах, особенно в недавнее время, но более точныеисследования не подтвердили наличия микроорганизмов или каких-либоиных признаков жизни в метеоритах. Кажутся ошибочными Алексею и те данные, пользуясь которымизаключил Микола Руденко, что геологический возраст осколков Фаэтонапревосходит возраст нашей планеты на несколько миллиардов лет. Поновым данным, такой разницы в их возрасте не существует. А из этогоследует, что развитие жизни на Фаэто