В «почтарской» сумке Шахназарова была всего лишь небольшая пачка писем. Он предложил Юрке отдать ему туго набитый книгами тяжёлый ранец, но Юрке свою поклажу хотелось нести самому.
— Шах, а за Уралом тоже тайга?
— Есть и тайга, и степи тоже. Всё есть.
— Когда служба кончится, туда уедешь?
— Видно будет.
— А там, где снег и снег, где на собаках ездят, ты бы жил?
— Если бы понадобилось, жил бы.
— И я бы жил!
— Нам с тобой, может, ещё придётся. Давай, Юра, напрямик, лесом. Прямо по этой просеке. Глянь, как в лесу красиво!
В лесу действительно было красиво. Кроны лиственных деревьев уже кое-где пятнались желтым, оранжевым, красным,— и на их фоне зелёные сосны и ели выглядели ещё зеленее. Воздух был свеж и прозрачен, и когда Шахназаров, вдохнув полной грудью, прокричал вдруг: «Ага-га-а!» — эхо отозвалось далеко, прозвучав затухающим звуком. «Ага-га-а!» — заорал и Юрка. Потом они пустились наперегонки, хохоча и толкая друг друга. Выбежали на опушку и, запыхавшиеся, повалились в густую траву. Юрка, падая, ухватился руками, озорства ради, за молодые побеги крохотной сосёнки и оборвал с корою до самой земли.
Шахназаров вроде бы не заметил этого. Опершись на локоть, он глядел на деревья и улыбался.
— Законно, правда, Юрка? Каждое дерево, каждый кустик свою красоту имеет, прямо глаз не оторвать! А польза от них какая! Вдохни поглубже. Чувствуешь, какой воздух чистый? Это они, деревья, дают нам с тобой и всем людям кислород, иначе бы враз люди задохнулись. А знаешь, сколько дерево растёт до полной спелости?
— Не-а,— с затаённым испугом ответил Юрка.
— Лет пятьдесят-шестьдесят, а то и дольше, целую человеческую жизнь. Усекаешь? Жалко, что некоторые этого не понимают, туристы там всякие, желторотые мальчишки... ножами режут, ломают, как самые последние разбойники.
|
|
Юрка взглянул на пораненное им деревце, потом на Шаха. Тот спокойно лежал и глядел в небо. Он, конечно, едва встанет, сразу всё заметит и поймёт. Юрка порылся в кармане, нашёл обрывок какого-то шнурка. Настороженно поглядывая на Шаха, приподнял полуобломанные веточки, приложил к стволу и привязал.
— Пойдём, Шах, а то опоздаем!..
— Пора.— Шахназаров поднялся. Юрка встал так, чтобы заслонить собою пораненное деревце.— Прокладываем дорогу напрямик, зачем нам каждый день крюк делать? Видишь вон тот большущий дуб у реки? Идём прямо на него, потом — к почте, а там и школа рядом. Становись за мной, слушай мою команду. Шагом — марш!
«Хорошо,— подумал Юрка.— Не заметил...»
Он недолго шёл следом за Шахназаровым.
— Не хочу задним, хочу первым.
— Шагай, только поживее, чтобы я на пятки тебе не наступал. Темп возьми — ать-два, ать-два, давай ранец, он тебе мешает.
— Не мешает.
— Шире шаг! Молодец!
— А ты расскажи что-нибудь. Обещал про «Варяга».
— Верно, обещал. Что ж, можно и про «Варяга». Случилось это, Юрка, давным-давно, наверное, твоих дедушек ещё на свете не было. Стояли на рейде в порту Чемульпо два русских корабля — крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Ни один матрос, ни сам капитан Руднев не знали, что Япония напала на Россию и уже вовсю идёт война. На рассвете увидел вахтенный офицер: четырнадцать японских кораблей подошли к заливу и дают сигнал: «Приказываю сдаться!» Вышел на мостик капитан Руднев — высокий такой, бородатый, красивый, вся грудь в орденах и медалях,— скомандовал: «Свистать всех наверх!» Матросы и офицеры построились на палубах, и тогда Руднев обратился к ним. «Братья,— сказал он,— далеко мы от родных берегов и окружены неприятелем. Ждать помощи неоткуда. Наша Родина, наша Россия — наши корабли. Что будем делать, братья? Сдадимся на милость неприятеля, но на веки вечные покроем себя позором или со славой умрём?» — «Умрём!— сказали матросы.— Русские никогда не склоняли головы перед врагами. Лучше умрём». И тогда капитан Руднев поклонился матросам и скомандовал: «Всем занять боевые места. Полный вперёд!» Японцы обрадовались, подумали, что русские идут сдаваться, а «Варяг» и «Кореец» вошли между их кораблями и открыли огонь. Это, Юра, был страшный бой... Два корабля против четырнадцати. Снаряды рвались один за другим, падали убитые и раненые, всё горело вокруг... Матросы перевязывали раненых товарищей, и те опять становились к орудиям. Уже тонет японский миноносец, три подбитых крейсера, дымя, выходят из боя, но всё меньше и меньше остаётся русских людей. Послушай, как об этом в песне поётся:
|
|
— Миру всему передайте,
Чайки, печальную весть —
В битве врагу не сдались мы,
Пали за русскую честь...
— Их потопили, да?— задумчиво спросил Юрка.
— Уже замолчало несколько орудий,— одни разбиты, на других некому стрелять, да и нечем. Упал на мостике раненый капитан. Когда подбежали к нему, он отдал последнюю команду: «Корабли врагу не сдавать! «Корейца» взорвать, «Варягу»— открыть кингстоны! »
Мы пред врагом не спустили
|
|
Славный андреевский стяг,
Сами взорвали «Корейца»,
Нами потоплен «Варяг».
— Все потонули, да?..
— Мало уцелело... Но главное, Юрка, остались о тех моряках добрая память и вечная слава, потому что сражались они и умирали — героями. Сколько лет прошло, а люди о них не забыли — песни поют, книги пишут... Вот так, брат...
Юрка вдруг остановился, с тревогой поглядывая вперёд. Они уже вышли из леса. До дуба было ещё далековато, но Юрка хорошо видел на нём человека: оседлав сук, тот глядел в бинокль куда-то в сторону леса.
— Ты чего?— спросил Шах.
— Вон... человек на дереве,— шёпотом ответил Юрка.— Слезает.
— Вижу. Не маши руками, пусть считает, что мы его не заметили.
— Для чего он туда полез?
— Я и сам хотел бы это знать.
— Он шпион, да?
— Ну прямо-таки сразу и шпион.
— Уходит! Видишь? В кусты...— Юрка вдруг почувствовал, как похолодело у него где-то внутри — это же опять человек со шрамом, которому он, Юрка, выболтал однажды военную тайну. Почему и зачем он здесь, что ему тут нужно?
— Юра, давай-ка поторопимся, а то и в самом деле опоздаем.
На почте был обеденный перерыв, и опять там находилась лишь Танечка. Появлению Шахназарова и Юрки она заметно обрадовалась.
— А вот и опять мы!— весело сказал Шах, доставая из сумки солдатские письма. Покосившись на Юрку, вынул из нагрудного кармана гимнастёрки ещё один конверт, уже изрядно потёртый на сгибах, тоже протянул Танечке: — Это лично в руки, от одного... хорошего человека...
Танечка смутилась, покраснела, Шах как ни в чём не бывало продолжал:
— Если будет ответ, завтра заберу. Юра, помоги Тане разобрать нашу почту, я пока в часть позвоню.
Шахназаров вошёл в переговорную кабину, плотно прикрыл за собою дверь, набрал номер. Ни Юрка, ни Танечка не слышали, что и кому он говорил. А говорил он вот что:
— Коммутатор, соедините с ноль первым. Товарищ подполковник, докладывает рядовой Шахназаров. По пути в школу заметили подозрительного человека. С дуба — ориентир восьмой — вёл наблюдение в нашу сторону. Да, да, с биноклем. Одет под охотника — куртка, кепи, высокие сапоги. Ушёл кустарником в сторону деревни Сосновка. Нет, мы вели себя осторожно.
Когда Шахназаров вышел из кабины, Танечка уже паковала в его сумку газеты и письма, Юрка сосал конфету, вторая была в руке.
— Костя, может, чайку?— спросила Танечка.— У меня и печенье...
— В другой раз обязательно попьём. Знаешь, Таня, как я люблю чаёвничать — будь здоров! Только сейчас некогда... Юра, ать-два!
Нет, сегодня Юрке было не до занятий, не выходила у него из головы встреча с человеком со шрамом. Со всеми подробностями вспомнилось, как тогда, на вокзале, выдал он ему военную тайну, проболтавшись о том, что отец его вовсе не лётчик, а ракетчик и что его перевели служить на огневую позицию в лесу.
Человек со шрамом, назвавшийся ещё в самолёте дядей Мишей, собирался лететь отдыхать куда-то на юг, но почему-то не улетел, а тайно поехал в одном поезде с ними и сошёл на том же самом полустанке, где папу встретил майор Зотов. Тогда Юрка убоялся, что дядя Миша всё-таки решил рассказать папе: мол, сын ваш болтун, разглашающий военную тайну. Нет, этого не случилось, он, Юрка, успокоился: мало ли какая причина заставила геолога до отлёта, как он говорил,— на воды, приехать в эти края. Может, у него тут самый лучший друг... Но оказывается, он до сих пор живёт где-то здесь, поблизости, лазает по высоким деревьям и оттуда разглядывает в бинокль папину огневую позицию. Он, конечно,— шпион…
Юрка не знал, что в это самое время и Шахназаров ломает голову над загадкой: что за человек был на дереве и с какой целью он туда забрался? Он был доволен, что сразу доложил о подозрительном незнакомце командиру дивизиона. Какое он примет решение, это уже его дело, возможно, доложит командиру полка.
Думая так, Шахназаров не ошибался. Подполковник Яскевич тотчас после его доклада связался с командиром части. Тот внимательно выслушал его, сказал:
— Наши товарищи уточняли, не видна ли с того дуба ваша огневая позиция. Солдату объявите благодарность. Обязательно.
— Понял вас, товарищ полковник.
Этого Юрка тоже не знал. Последний урок для него был самым тяжёлым. Скорее бы домой... Решиться и всё рассказать папе.
Софья Александровна вызвала Филю Колотовича. Тот, стоя у доски, крутил пуговицу на своём испачканном в мел пиджаке и нудно тянул:
— Румяной зарёю
Покрылся восток,
В селе за рекою...
В селе за рекою...
Филя уплывает куда-то, и голоса его уже почему-то не слышно.
«Какой же я всё-таки нехороший человек...— сокрушённо думает Юрка.— Капитана Вострецова обманул, да ещё вот это... Если бы я сразу сознался папе, что выдал военную тайну и что мне приказано было держать язык за зубами, его, того шпиона, давно бы уже схватили. А теперь вот...»
— Так что же случилось в селе за рекою?— спросила учительница.
Юрке показалось: она обратилась к нему. Вскочил и выпалил на весь класс:
— Потух огонёк!
Ребята засмеялись. Учительница — тоже.
— Правильно, потух огонёк. Садись, Юра. Дальше, Колотович.
— Росой окропились, росой окропились...
— Что окропилось росой?
— Цветы на полях,
безразлично протянул Филя и скучающе поглядел в окно.
Юрка тоже поглядел в окно. И увидел тот самый дуб, на котором сегодня они с Шахом заметили шпиона. «Ушёл,— подумал Юрка,— ушёл шпион, и во всём этом только я один виноват...»
Его вдруг толкнула в бок Зина, соседка по парте, кивнула на учительницу.
— Яскевич,— сказала Софья Александровна,— почему ты не записываешь домашнее задание в дневник?
Юрка выхватил из парты дневник, вопросительно поглядел на Зину.
— Что с тобой происходит, Юра?— недоумевала Софья Александровна.
Зазвонил звонок.
Шахназаров уже ждал Юрку в коридоре.
— Бежим, Шах!— крикнул ему Юрка.— Мне надо скорее домой. Понимаешь, надо скорее!
Он шёл первым. Вспотел, но всё-таки спешил, а Шах удивлялся:
— Чего ты летишь, как на пожар? Глянь, как солнышко играет!..
Нет, сейчас Юрка ничего не видел. Он спешил и желал лишь одного, чтобы папа был дома.
— Скорее, Шах! Мне очень надо — скорее!..
Папа был дома. Как ни торопился Юрка, все же, когда увидел отца, недавняя решимость вновь оставила его. А папа определённо что-то заметил.
— Ну! Чего набычился? Опять подрался, что ли?
— Не подрался...— Юрка хватил воздух ртом, как выброшенная из воды рыба, и выпалил одним духом: — Я — предатель...
— Прости, сын...— удивился папа,— ничего не понимаю.
— И ещё я — лгун... Помнишь, в самолёте с нами дядя Миша летел, вот тут на лбу у него... Он мне ещё медвежонка подарил...
— Помню.
— Я ему выболтал военную тайну. Я сказал ему, что ты не лётчик, а артиллерист, что мы едем в лес, на огневую позицию, вот... А он следил... Он за нами поехал потом... Я его видел и тебе не сказал. А сегодня он на дереве сидел и глядел в бинокль, потом убежал от нас,— вот...
— Н-да...— озабоченно протянул папа.— Это, брат, худо...
— И ещё я капитана Вострецова обманул, понятно? Он сказал поставить Шаху «четыре», а я поставил «пять», вот... Обманщик я и предатель...
Папа потёр ладонями виски — наверное, у него голова разболелась,— сел в кресло, указал Юрке на другое.
— Положи ранец, садись. Разберёмся во всём... по порядку. Выдал военную тайну, это плохо, очень плохо, Юрка... Ты же сын офицера, давно должен был понять: сохранение тайны — святая заповедь каждого военного человека. Обманул капитана Вострецова, значит, и меня, и всех солдат обманул — это тоже никуда не годится. Никуда не годится!— повторил папа и вздохнул.— Меня успокаивает только то, что ты сам осознал ошибки и готов за них отвечать. Верно ведь?
— Верно.
— А коль так, надеюсь, подобное не повторится.
— Конечно, папа!.. Я теперь буду...
Папа подошёл к Юрке, положил руку ему на плечо:
— Запомни сын: главнейшее достоинство человека — честность. Без этого — нет человека. Ну иди, погуляй, проветрись. Иди, сын…
Сегодня Юрке почему-то хотелось побыть одному. Пошёл в городок, а незаметно свернул к озеру. Присел на берегу, как раз в том месте, где впервые повстречался с Шахом.
В озере, как обычно, будто опрокинутые вниз кронами, отражались деревья — вечнозелёные сосны и ели, берёзы с пожелтевшей листвой; у самого берега острыми саблями целилась в небо осока; рядом пластались на воде отяжелевшие ржавые листья кувшинок. От озера, а может, из лесу тянуло свежестью, тихо было в лесу, так же тихо — на огневой.
Юрке вдруг стало немного грустно и в то же время покойно. Он не знал, отчего это, он только смутно почувствовал: случилось это потому, что освободился он от тяжкого груза, а ещё потому, что в эти минуты стал как бы чуточку взрослее...
НОЧНЫЕ ЗАНЯТИЯ
Телефон зазвонил негромко, но на этот раз Юрка всё-таки проснулся. Ждал этого звонка и понимал, что он означает: штабом полка объявлены ночные занятия, на которых он, Юрка, ещё не бывал, хотя папа и обещал как-нибудь взять его с собой.
— Слушаю,— глуховато сказал в спальне папа.— Хорошо, поднимайте личный состав.
— Теперь до утра?— шёпотом спросила мама.
— Не знаю,— так же тихо ответил папа.— Спи, Маша, спи...
Одеваться и обуваться он вышел в прихожую. Тихонько скрипнула дверь. По ступенькам крыльца папа сошёл шагом, потом побежал.
И всегда вот так. Обещал взять, а ведь снова не взял... Но сегодня его, Юрку, выручил телефон! Выручил, потому что вечером он, Юрка, прокрался в спальню и приоткрыл дверцу тумбочки, в которой прятали телефон на ночь. И вот проснулся, а то опять бы дрыхнул без задних ног до утра.
Занятия, наверно, уже начались. Пора! Нет, пусть покрепче уснёт мама...
Юрка сполз с кровати, подошёл к окну. Луна пряталась где-то за облаками, а там, где небо было чистым, ярко сияли звёзды. Интересно, живут ли на них люди? Может, и живут. Ведь Земля с любой из тех звёзд тоже кажется звездой, а на ней сколько народа живёт! И в степях, и в тайге, и в пустынях...
Пора!
Юрка потянулся было к спинке стула (там висела его школьная форма), потом подумал, что на военные занятия надо всё-таки идти в военном мундире, и прокрался к шкафу — мундир висел там.
Дверца открылась бесшумно. Вот он, мундир!... Та-ак, привстать на цыпочки, и всё будет в порядке. Нет, подпрыгнуть надо...
Подпрыгнул, сорвал вешалку с мундиром, но нечаянно зацепил и вторую. Грохнулась она об пол... Юрка оцепенел.
Проснулась мама или не проснулась? Не проснулась! Только вздохнула во сне.
А где ботинки? Ой, они же в прихожей... Нет, туда идти нельзя, опять наделаешь шуму-грому. Это только папа умеет ходить неслышно, как кошка.
А-а, можно побежать и так... Подумаешь...
Юрка осторожно открыл окно, выпрыгнул наружу. Под ёлкой оделся, вешалку повесил на сучок. Трава поблескивала от росы, земля была сырая и холодная.
«Ничего, переживём!»— отмахнулся Юрка, вбегая в проходную.
— Юра, ты?— удивился часовой.— Не спится, что ли?
— Не-а.
— Счастливый человек! А я бы с удовольствием придавил...— зевая, сказал солдат,— хотя бы минут двести.
— Кого придавил бы?
— Подушку.
— А-а, ну я побегу.
По кольцевой дороге то и дело проносились тягачи с полуприцепами: одни везли ракеты на стартовую батарею, другие с огневой — в укрытие.
Юрка бежал по бровке дороги, у самого кювета, залитого водой после недавних дождей. В воде неярко отражались звёзды.
Один из тягачей неожиданно остановился. С подножки спрыгнул старшина Павлычко, встревожено крикнул:
— Что случилось, Юра?
— Ничего.
— В таком случае зачем ты здесь?
— Иду на ночные занятия.
— Босиком?
— А-а, не нашёл ботинки...
— «Не нашёл ботинки!...» Тебе ночью положено спать.
— Вам тоже положено.
— Ох, Юрка, задаст тебе батька перцу,— предположил старшина, садясь в кабину.
— А вот и не задаст.
Шофёр засмеялся:
— Солда-ат, ничего не скажешь!..
Взревев мотором, тягач помчался в дальний угол позиции; ракета, как большущая рыбина, расправившая плавники, едва заметно покачивалась на полуприцепе.
Мимо дизельной, мимо кабины с непрерывно вращающимися антеннами Юрка побежал к командному пункту.
Дверь кабины командного пункта была приоткрыта, в щель пробивался неяркий зеленоватый свет. Доносились голоса:
— Цель номер пять уничтожена!
— Цель номер шесть, не войдя в зону поражения, сделала разворот. Удаляется.
— Стартовым расчётам — в укрытие!— скомандовал папа.
Юрка боком протиснулся в кабину, прикидывая, где бы тут стать, чтобы не видно было его ног. Зря он всё-таки не рискнул взять ботинки, может быть, как раз всё и обошлось бы...
Экраны приборов искрились желтовато-зелёным светом, наверное, поэтому лица всех, кто находился здесь, выглядели бледными. Юрка, заметив, что папа сидит спиной к двери и пока его не видит, огляделся повнимательней.
Справа от двери почти с пола и до потолка кабину разделял надвое ярко освещенный прозрачный стеклянный лист, разграфлённый на квадраты, как тетрадь по арифметике.
По той его стороне стояли на табуретках ефрейтор Шевченко и рядовой Басов. В левой руке каждый из них держал по линейке, прикреплённой одним концом к центру этого удивительного стекла, в правой... плакатные перья, что ли? А на шее у каждого — ленточки (Юрка даже прыснул в ладошку), на которых висели привязанные за горлышки пузырьки с черной тушью.
Басов и Шевченко — планшетисты, значит, вот это стекло в клеточку — планшет. Интересно!
У приборов, излучающих желтовато-зелёный свет, ещё кто-то.
— Товарищ подполковник,— поправляя наушники, неожиданно сказал Шевченко,— к нам гость.
Папа резко обернулся и удивлённо пожал плечами:
— Через окошко?
— Ага. Так точно!
— Что же ты, мил-человек, облачился в мундир, а босой?
Солдаты негромко засмеялись, Козырев позвал:
— Юра, иди к нам! Товарищ подполковник, пусть он с нами противника бьёт... Иди, Юра!
Юрка умоляюще взглянул на папу. Тот кивнул: иди!
Красиво тут, у операторов! Стёкла приборов, похожие на экраны телевизоров, пересекают какие-то колеблющиеся, будто живые линии, и оторваться от них ну просто невозможно.
— Что это, Козырев?
— Развёртка. Ты сейчас помалкивай, я тебе всё потом объясню. И я молчу как рыба, а если что-нибудь тихонько скажу, ты выдавай в полный голос. Идёт?
— Законно!
Молчание затягивалось, но ничего не попишешь, видимо, так надо.
На экране линия вдруг стала преломляться чётче, то вскинется горочкой, то упадёт и появляется уже в другом месте. Козырев, весь потянувшись к экрану, покрутил какие-то колесики и прошептал на ухо Юрке:
— Есть цель!
— Есть цель!— крикнул Юрка на всю кабину.
И — удивительно!— папа будто ждал этого, скомандовал:
— Сопровождать цель номер семь! Стартовая батарея — к бою!
Операторы приникли к экранам. Офицер наведения старший лейтенант (его Юрка заметил только теперь) снял телефонную трубку: «Батарея, к бою!» Застучал в пузырёк с тушью Шевченко и стал чётко выписывать на планшете цифры, только почему-то — наоборот.
— Зачем он так... перевёртывает?— забыв об уговоре, толкнул Юрка Козырева.
— Если планшетист напишет как положено, папе твоему, нашему командиру, придётся читать всё наоборот, ломать голову. У командира на это времени нету. Молчим, Юра!... А теперь доложи — цель применяет помехи.
— Цель применяет помехи!— громко «выдал» Юрка.
— Включить индикатор снятия помех,— тотчас грозно и громко скомандовал папа.— Сопровождать цель!
Юрка чуть ли не подпрыгивал от величайшей гордости: здорово, что он прибежал на ночные занятия, вон как хорошо помогает он папе!
Операторы, казалось, прилипли к экранам, наверное, нелегко и непросто сопровождать цель, применяющую помехи. А Козырев опять насторожился:
— Юра, есть цель!
— Другая, да?
— Конечно. Дублируй! Живо!.. Командуй: есть цель!
— Есть цель... другая!— выпалил Юрка.
— Цель номер семь входит в зону поражения.
Юрка продублировал и этот доклад, и тотчас папа подал команду — чётко и резко, будто не выговаривая слова, а обрубая их топором:
— Сопровождать цель номер восемь. Седьмую — уничтожить!
Доклады поступали один за другим, раздавались команды.
В кабине становилось жарко.
Время летело незаметно, и когда вдруг папа скомандовал: «Отбой!»— Юрка огорчился:
— Всё? Больше стрелять не будем?
— На сегодня хватит. Пойдём, сын, домой.
Юрка прижался к Козыреву, шепнул:
— Я буду приходить ещё, ладно?
— Конечно! Теперь ты — в курсе. И мне с тобой работать — прямо любота. Ну, беги, солдат!..
Наверное, наступала заря,— было холоднее, чем ночью. А может, так всегда бывает, когда выходишь из тёплого помещения наружу?
Юрка поёжился: бр-р!..
— Что,— спросил папа,— зябко? Ну-ка, босяк, седлай меня. Руки давай, руки!
— Папа, я ведь уже большой...
— Поехали...
Юрке было немного неудобно: такой верзила залез к отцу на спину,— но в то же время и приятно: вот так, «верхом», часто приходилось ездить на папе, когда он, Юрка, был ещё совсем-совсем маленьким...
— Ты уж в другой раз собирай всё заранее,— посоветовал папа,— а то, понимаешь, удрать и то не можешь по-человечески.
— Ага,— согласился Юрка.— В мундире и босой... Товарищ Петров я, что ли...
Когда приближались к проходной, Юрка попросил:
— Ссади меня, папа, пешком пойду. Часовой же увидит.
— Пожалуй, верно. Слезай.
Часовой им просто откозырял и ушёл в темноту, под ёлки.
Уже подходили к своему домику, когда папа сказал:
— Женщины наши, наверное, уже третий сон видят.
— А чего им? Спят себе...
— Давай зайдём тихо-онь-ко, чтоб ни дверь, ни половица не скрипнули.
— Ага. Подожди меня, папа, мне надо.
Юрка сбегал к придорожной ели, вернулся с вешалкой в руках.
— Что это?— удивился папа.— Ну-у, брат... А ты ведь сегодня не выспишься...
— Ничего, переживём!— солидно ответил Юрка.— Папа, знаешь, кем я стану, когда вырасту?
— Знаю. Собаководом.
— А вот и нет! Оператором, как Козырев. Или командиром, как ты...
— Что ж, неплохо. И оператором неплохо, и командиром. Ну, тихонько, солдат. И сразу — спать!..
Как ни был Юрка возбуждён, сон сморил его сразу. Но, засыпая, он всё-таки успел еще подумать: хорошо прошла эта ночь! А завтра опять будет хороший день — он встретится с Шахом, с Козыревым, с «дядей Стёпой», заберёт с поста Дункана и будет кормить его, а потом вместе с Шахом обучать приёмам сторожевой службы...
Пусть бы скорее кончалась ночь и наступал новый день!
«ЭХ, ЮРКА, ЮРКА...»
Чистым и ясным было синее небо, казалось, недвижно стояли в нём редкие оранжево-белые облака, и там, прямо под ними, косяками летели на юг перелётные птицы.
На обочинах дороги кое-где ещё синели поздние цветы, ещё трава сочно зеленела на придорожных откосах, а редкие топольки уже стали терять пожелтевшую листву, и не сильный, но уже прохладный ветерок гнал её по дороге, по полю...
Лес отсюда, с дороги, выглядел празднично-нарядным: все краски смешались в нём — жёлтые, оранжевые, зелёные, малиновые,— но Юрка уже знал, что это ненадолго, скоро весь этот наряд упадёт на землю, деревья станут встречать холодную зиму голыми, и, может, им, как и человеку, тоже бывает холодно?..
Он решил спросить об этом Шахназарова,— тот шагал впереди, посвистывая и думая о чём-то о своём.
— Шах!
— Слушаю вас, товарищ командующий!..
Шахназаров распахнул шинель — ему, наверное, жарко, и сумку «почтарскую» несёт не на плече, а размахивает ею, коротко подхватив за лямки.
— Кислый ты какой-то, Юрка... Устал? Или нагоняй получил в школе? Нет? Тогда нечего нюнить, давай-ка грянем нашу!— Перейдя на строевой шаг, он запел чётко и призывно, будто командуя:
—Наверх вы, товарищи, все по местам!—
Последний парад наступает...
Юрка тоже перешёл на строевой, и песня полилась уже в два голоса:
— Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает...
В школу и обратно ходить Юрке с Шахназаровым всегда было весело. Шах интересно рассказывал о подвигах героев Великой Отечественной войны, знал много песен. Пока пройдёшь четыре километра, сколько их спеть можно! Почти не устаёшь, и дорога не кажется длинной.
«Ладно, про то, холодно ли деревьям зимой, я потом спрошу,— подумал Юрка, старательно подтягивая другу своим звонким голоском и радуясь, что песня звучит слаженно и хорошо, хоть прямо выступай в самодеятельности. А что,— решил Юрка,— и выступим! Скажу Шаху — и выступим! И все солдаты будут слушать, как мы поём...»
Не скажут ни камень, ни крест, где легли
Во славу мы русского флага…
Лишь волны морские прославят в веках
Геройскую гибель…
Шахназаров неожиданно оборвал песню, казалось, чему-то обрадовавшись, и поспешно застегнул крючки шинели, надел ремень.
— Ты чего, Шах?
Они уже подходили к лесу, и там, между жёлтыми берёзками, мелькнуло что-то голубое, скрылось и опять мелькнуло, и Юрка воскликнул удивлённо:
— Глянь, Шах! Видишь, Таня! Что она тут делает?
— Может, цветы рвёт...— пожал плечами Шахназаров.
— Ха-ха, какие же теперь цветы. Та-ань, ты чего тут ищешь?
Девушка вышла из леса и очень удивилась:
— Так рано из школы? А я вот грибы собираю, бабушка больна, ей супу с грибами захотелось... Нашла всего два.
— Ха-ха!— сказал Юрка.— Разве это грибы? Пойдём дальше в лес, мы тебе таких грибов наберём — не донесёшь! Там их хоть лопатой греби, правда, Шах?
— Да разве можно мне туда?— лукаво взглянула Таня на Шахназарова.— Часовые... арестуют.
— Вот ещё выдумала... Пойдём!— горячо настаивал Юрка.— Вы идите тихонько, а я побегу. Я тебе, Таня, найду их знаешь сколько!
— Какой ты добрый, Юрочка!— ласково сказала Таня.
Шахназаров кивнул: беги...
Юрка влетел в лес, в тот самый березнячок на опушке, где только что была Таня, и сразу нарвался на целое семейство боровиков. Удивительно, как только Таня не смогла их заметить? Выходят из-под ёлочки, как тридцать три богатыря из пены морской, а вот этот, самый первый и самый большой, конечно, дядька Черномор. Так и тянуло — повыхватывать их из земли поскорее, но Юрка, помня, как журил его Шахназаров за подобную проделку, когда они впервые пошли по грибы вдвоём, достал из ранца перочинный ножик, аккуратно срезал каждый гриб и уложил на мшистую кочку — один к одному. Побродил ещё немного рядом, под соснами — зелёнки, плотные, чистенькие, просто — чудо — целых восемь штук!
Юрка осторожно срезал и зелёнки, сложил в фуражку.
Нет, это даже хорошо, что Таня не сумела пока найти грибов: ему, Юрке, так хотелось ей удружить! Таня и в самом деле, как говорит Шахназаров,— хороший парень. Как она радуется, когда они приходят на почту. И всё почему-то краснеет. Увидит их — улыбнётся и покраснеет. Передаёт ей Шах письмо от хорошего друга — она опять краснеет, сама вручает Шаху письмо для хорошего друга и — опять... Кто это у них самый лучший друг? «Дядя Стёпа»? А может, Козырев? Юрка привстал, вытянул, как лебедь, шею и крикнул:
— Таня! Шах!
Не откликнулись. Юрка выбежал на опушку.
Шах и Таня на том самом месте, где он оставил их, кружились, упираясь в землю — ноги к ногам — и до отказа вытянувшись на сцепленных руках, как делают это, играя, детишки.
— Ша-ах!
Они опять не услышали его. Шли, взявшись за руки, оживлённо беседуя о чём-то, потом Шах, всплеснув руками, остановился, побежал назад, за позабытой сумкой, а Таня захохотала, переламываясь надвое. Потом она стремглав помчалась к лесу, Шах за ней.
Таня, а за ней- Шах пробежали мимо Юрки как раз туда, где лежали на кочке срезанные им грибы:
— О боже! Глянь, Костенька, какие красавцы, один к одному!
— Законно,— сказал Шахназаров, как и Таня, не замечая приближающегося Юрку.
А потом они забыли и о грибах. Стояли и как-то странно глядели в глаза друг другу.
Юрка кашлянул. Они как бы очнулись. Шах достал из сумки газету, свернул кулёк: «На, держи, мы их сейчас!»— но грибы не попадали в кулёк, то ли Таня плохо держала его, то ли Шах вдруг стал таким неловким.
А потом опять... их будто заморозили, ничего не хотят ни видеть, ни замечать... Ну пусть Таня не замечает его, а Шах...
Юрку как огнём обожгла страшная догадка: это она, Таня, во всём виновата. Шаху интереснее с нею и быть, и играть, нежели с ним, Юркой.
Один за другим повыбрасывал он из фуражки грибы, напялил фуражку на самые глаза и проговорил, безжалостно отчеканивая каждое слово:
— Ты обманщица, Таня... Ты вовсе не за грибами шла, а так...
— Почему?— краснея, спросила девушка.— Ну что ты, Юра?..
— За грибами в новых сапожках и пальто не ходят потому что... А ещё ты плохая... У тебя бабушка болеет, а ты тут... вертишься...
Таня ахнула, вспыхнула вся, рука с кульком опустилась, и посыпались ей под ноги с такой готовностью и радостью собранные для неё Юркой грибы. Вздрогнула, будто её ударили, и, прикрыв рукою пылающее лицо, побежала из леса. Какое-то время смятый кулёк ещё белел в её руке, потом она обронила его, и он распластался на усыпанной листвою и хвоей земле.
Шахназаров метнулся следом за нею:
— Таня!
Она не оглянулась.
Юрка слышал, как Шах, путаясь сапогами в зарослях высокого вереска, зашагал к позиции. Догнал его, но идти рядом не решался.
— А чего она к тебе цепляется? Думаешь, не понимаю, да?
— Не цепляется. Просто Таня — мой хороший друг. Эх, Юрка, Юрка...
— А я не друг, да! Я уже не друг?
Шахназаров, ускоряя шаг, ничего не ответил.
НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
Осень шла на убыль. Отгремели громы, осыпались с клёнов и берёз поблекшие листья. Прибилась к земле дождями серебристая паутина.
С каждой зарёю гуще ложилась изморозь на крыши домов, на деревья и травы. Днём солнце слизывало её, а там, куда оно не доставало, так и лежала, будто землю и траву в тех местах припорошили сахарной пудрой.
Потом опять хлынули дожди — обложные, без грома и молний.
Часовые у проходной и на дозорных вышках стояли, не снимая тяжёлых брезентовых плащей. Ни в лесу, ни на дороге не слышно и не видно было птиц. Лишь на чердаке солдатской казармы гуртовались, угрюмо воркуя, оставшиеся здесь на зиму голуби да чирикали за окном нахохлившиеся воробьи.
Однажды под вечер, выглянув в окно, Юрка с радостью заметил: вместо дождя идёт снег, какой-то ещё слабенький, лёгкий. К утру он успел укрыть землю сплошь. Ударил мороз. Снег заскрипел под ногами, не собираясь таять,— легла зима.
За всё это время не многое случилось в Юркиной жизни. Но всё-таки кое-что произошло.
...Несколько дней после той неумной выходки в лесу, когда он так грубо и незаслуженно обидел Таню, были для него полными тяжких раздумий. Что бы ни делал, где бы ни находился, в ушах звучали слова Шаха: «Эх, Юрка, Юрка», сказанные с таким сожалением, точно Шах хотел добавить: «Я-то тебя человеком считал, а ты...» В школу и назад ходили они, почти не разговаривая, и песен больше не пели. Когда Шах забегал на почту, Юрка ждал его у крыльца или за глухой стеной, где не было окон: с Таней встречаться стыдился.
Как-то ожидая Шаха на крыльце, он, от нечего делать, сгребал в кучку опавшие на скамью листья с клёна, растущего рядом. Скрипнула дверь. Думал, Шах, нет — чьи-то маленькие тёплые руки прикрыли ему глаза, а за спиной кто-то беззвучно засмеялся. От рук пахло клеем и ещё — сургучом.
— Таня?
— Ты чего тут стоишь? А ну пойдём! До звонка ещё двадцать минут. Ну, не смотри ты на меня такой букой...
— А ты... не сердишься?
— Вот ещё! Нисколечко...
Отлегло у Юрки от сердца.
И опять, когда они шли с Шахом в школу и домой, и разговоры были, и песни. А ещё за это время произошло в Юркиной жизни вот что: увалень Дункан, долго не понимавший, что от него требуется, вдруг как-то сразу научился по команде ложиться и вставать, находить спрятанные от него разные предметы. Если раньше его мог взять на руки любой, теперь он, кроме Юрки и Шахназарова, никого и близко 'не подпускал к себе, оглашая позицию истошным лаем.
— Всё, Юрка,— сказал Шах,— поздравляю! Быть твоему Дункану настоящим сторожевым псом!
Второе событие было не менее важным.
Как-то, собираясь на блокпосты, Шахназаров сказал Юрке:
— Сегодня Венеру поведёшь ты.
— Я?— опешил Юрка.— Не пойдет...
— Она к тебе привыкла. Должна пойти.
— А зачем?
— Надо. Вдруг я заболею, мало ли что? Нужен дублёр.
В вольер они вошли одновременно. Когда Шахназаров передал Юрке поводок, Венера заволновалась, заскулила.
— Встать!— строго приказал ей Шах.— Идти!
Уже у самых блокпостов Венера вдруг легла, и сколько ни уговаривал её Юрка, как ни командовал — ни с места.
— Ничего не вышло,— с сожалением сказал Шаху.
— Как же не вышло?— удивился тот.— Пошла. Будет всё в порядке!
Ну, а что ещё случилось? С наступлением холодов папа запретил Юрке и Шахназарову ходить в школу и обратно пешком. Они стали ездить на его машине. И теперь даже Филя Колотович не насмехался над Юркой, не называл его маменькиным сынком. Понял, наверное, что зимой ходить в школу за четыре километра не так-то просто...
...На повороте к Подлипкам — одинокое деревце. Каким красивым было оно летом и осенью — с пышной полукруглой кроной! Сейчас ни единого листочка не было на нём, ветер гнул его, будто стремился сломать, и, вдобавок ко всему, обтекали его ствол сухие струи позёмки.
Юрка поёжился, хотя в «газике» было тепло. А Волков пригнулся над баранкой, будто этот шальной ветер не давал хода его машине.
— Я сегодня в школу не иду,— сказал Шах,— сегодня моим зверям — прививки. Почту заберу и — назад. Волков за тобой приедет.
К вечеру ветер разгулялся в полную силу. По небу плыли какие-то клубящиеся лохматые тучи, в классе стало темно, на последнем уроке даже свет зажгли.
«Как там Дункан?— подумал Юрка.— Наверное, холодно ему в будке. Может, лежит сейчас и скулит, жалуется...»
Никогда ещё Юрка не ждал конца занятий с таким нетерпением. Как только прозвенел звонок, он первый помчался в раздевалку. За ним с шумом, с громом ринулся весь класс.
Техничка тётя Варя, начавшая уборку, угрожающе замахивалась на ребят шваброй с мокрой тряпкой на ней:
— С цепи сорвались... Десятый же занимается. Вот огреть бы которого! Позастёгивайтесь, вертолёты, вьюжит на дворе!
Юрка задержался у крайнего окна: «газика» не было. По двору наперегонки бежали ребята, ловко подставляли подножки, валились в снег, безобидно тузили друг друга. Наконец, двор опустел.
— Князь твой звонил,— сказала тётя Варя.
— Какой князь?
— Или шах, кто вас там разберёт. С машиной что-то стряслось, велел подождать.
— Ждать ещё, подумаешь...
— А ты подожди, раз велено. Тоже мне — занятой. Ночь надвигается, ветрище подул. Куда пойдёшь?
— Через поле на дорогу, а там и машина будет.
— Сиди, говорю, задуло вон — спасу нет. Добрый хозяин собаку на двор сейчас не выгонит.— Тётя Варя с ведром и шваброй медленно подымалась на второй этаж.— Ах, вертолёты, и тут наследили.