В сердце бури всегда остаётся островок полного спокойствия. Вот только им было бесконечно далеко до её сердца.
На поседевшем берегу закручивалась воронка пыли и воды, а на ее пути стоял беззащитный, испуганный город за спиной двоих значительно менее беззащитных людей.
– Гони его к каменному лесу! – стараясь перекричать свист ветра, произнёс взъерошенный, до белизны седой мужчина.
Слова, подхваченные порывом, достигли его спутницы. Девушка, невысокая, крепкая, с усталым не по годам лицом, таким же серым, как ураган. Бледного песчаного цвета глаза отражали тусклый теплый отсвет пластин древнего замка.
– Но ведь там руины! – воскликнула она.
– К черту эту развалину, если поступим иначе, всё побережье превратится в руины! – прохрипел мужчина.
Девушка медлила. Её спутника это невыносимо раздражало.
– Немедленно прекрати делать вид, будто стоишь перед выбором! Я знаю, что эти обломки – культурное наследие города, вот только оно станет ещё бесполезнее, если хранить его будет некому! – он пытался устоять на ногах, но земля предательски уползала из-под каблуков. – Давай, помоги мне! Если ты выбираешь между живыми людьми и мёртвыми воспоминаниями, то наши пути разойдутся сразу после того, как мы разберём…
Он споткнулся. Ураган выхватил горстку колючих ругательств и перемолол их в пыль, подобно крупицам чёрного жгучего перца.
Девушка порывисто втянула воздух и метнулась к мужчине. Воронка, грозившаяся промчаться аккурат по его ослабевшему телу, приближалась, нависая пастью с воздушными челюстями над берегом.
Но не сегодня. Не в этот раз. И никогда впредь. Как же глупо – неужели прошлое может быть ценнее настоящего? Всё, что случилось там, должно оставаться там.
Она больше не рыбка в аквариуме.
Здесь можно дышать.
***
Театр Сирквито ранним утром напоминал холодный безмолвный храм. Случайный наблюдатель, оказавшись в стенах этого храма, вероятнее всего обратил бы внимание на замысловатые узоры белокаменных стен, и, в попытках проследить за изгибами и витками многочисленных линий, заблудился в их лабиринте, навечно оставив там своё время и рассудок.
Лхаце выросла в этом театре, и потому молчаливая утренняя пустота ничуть её не смущала.
Девушка сидела на белом песке прямо у стекла, чтобы лучше разглядеть, что происходит снаружи. В её личном аквариуме, где в молочно-белой воде туда-сюда сновали прозрачные контурные рыбки, она обитала в основном по ночам. Между фееричными театральными шоу и бесконечными репетициями времени осталось самую малость, только на сон. Да и чем здесь заняться, если все рыбки, водоросли и пузыри - всего-то темно-красные контуры, время от времени напоминающие о своем существовании?
Этим утром спокойствие было нарушено иначе, чем обычно. В холле Сирквито объявился незнакомец. Высокий, бледный и седой, будто выцветший и высушенный в солнечном ветре. Мужчине было на вид не меньше пятидесяти лет. Одетый в чёрный плащ, примечательный лишь тем, что, очевидно, служил своему хозяину не первый десяток лет, вельветовые малиновые брюки и высокие, до колен, кожаные сапоги. Его шаги отзывались в пустом холле гулким стуком каблуков.
Он казался несколько растерянным и будто радостно взволнованным единовременно.
Вскоре в помещении послышались ещё одни тяжелые, нервные шаги.
– О, это снова вы! Только посмотрите на него, никак не уймётся! – всплеснула руками полная маленькая женщина, приходившаяся местным актёрам и актрисам воспитательницей.
– Я прошу простить мне мою настойчивость, но дело чрезвычайно серьёзное. Я знаю, что человек, которого я ищу, где-то здесь. Позвольте мне хотя бы осмотреться!
– Пойдите прочь, Марин.
Мужчина нахмурился, будто в панике, окинул взглядом помещение, лихорадочно стараясь что-то отыскать, и, скользнув по каждому завитку белокаменного лабиринта, остановился точно на уровне глаз Лхаце.
– Она.
– Что? – вскинулась воспитательница. – Что вам нужно от моих детей? Здесь нет таких как вы.
– Это она. Её я искал. Позвольте мне познакомиться с ней.
Женщина сердито молчала, решая, стоит ли подпускать к ребёнку сумасшедшего чужака.
– Прошу, – с мольбой в глазах произнёс Марин. – Я не причиню ей вреда. Мне жизненно необходимо поговорить с вашей воспитанницей. Это мой единственный шанс…
Женщина помедлила и с нескрываемым неудовольствием кивнула.
Мужчина, провернувшись на каблуках, направился к аквариуму Лхаце несколько быстрее, чем стоило бы человеку, старавшемуся сделать вид, что он абсолютно спокоен.
Лхаце не двигалась с места. Ей было любопытно.
– Приветствую вас, юная госпожа. Позвольте мне обмолвиться с вами парой слов.
Девушка пристально глядела ему в глаза, наблюдая, как он с каждым мгновением всё больше волнуется, а после кивнула и исчезла в молочно-белом тумане.
– Вот видите, вам здесь не рады, – проворчала воспитательница. – Уходите, прошу, уходите.
– Нет, постойте.
Мужчина и женщина обернулись на голос. Лхаце стояла у маленькой дверцы – выхода из аквариума.
– Марин, вы сказали, что я могу помочь вам. Я хочу помочь. Моё имя Лхаце. Хорошо, что вы пришли сюда.
Марин растерянно улыбнулся и выпрямился, будто с его плеч скинули нечто невообразимо тяжёлое.
И после приходил каждый день. Поначалу Лхаце было всё равно, но она проводила время с Марином, ожидая, когда же он внесёт хоть какую-то ясность в происходящее. Только он не торопился рассказывать ей о себе. Вместо этого он показывал ей невиданные прежде чудеса. Контурные рыбки под его рукой переливались всеми цветами радуги, а безжизненные лабиринты на стенах обретали душу. Он знал столько удивительных историй, сколько Лхаце даже вообразить себе не могла. Совсем скоро она так к этому привыкла, что каждое утро, прилипнув к стеклу, ждала стука каблуков по каменному полу.
И, когда однажды утром он задержался, её охватила лёгкая тревога.
Вскоре Марин явился. Удивительно опрятный, причёсанный и более воодушевлённый, чем обычно. Он приветливо помахал ей, но направился напрямую в кабинет главной воспитательницы, велев девушке подождать его здесь.
Лхаце ждала. Пять минут. Десять. Тридцать.
В холле было по-прежнему тихо. Девушка гадала, как лучше поступить: ослушаться и пойти проверить, что там происходит, или дождаться возвращения Марина. Но сомнения её разрешил яростный крик воспитательницы и грохот, с которым в холл вывалился их постоянный гость.
– Я знала, что этим всё кончится! Я никуда её не отпущу. Точка. Проваливай, пока я не позвала охрану! Чтобы ноги твоей не было в Сирквито!
Лхаце впервые видела Марина столь разозлённым и… разозлённым в принципе. Казалось, этот человек не способен на гнев. Но это чувство было обманчивым.
Мужчина, тяжело дыша, метнул на воспитательницу уничижительный взгляд, а затем, точно хищник на жертву, обернулся на Лхаце.
– Хорошо, – сквозь зубы пробормотал он. – Я уйду. Но она пойдёт со мной.
Марин улыбнулся или скорее оскалился, вскинул руки, будто выхватывая крепкие воздушные канаты, и дёрнул их на себя. Стекло аквариума с гулким звуком треснуло и разлетелось на части, а Лхаце осознала, что совсем не в состоянии управлять своим телом.
Что-то вспыхнуло, девушка зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела театр Сирквито далеко за своей спиной.
Марин скользил по несущим его спинам песчаных волн, а сама Лхаце ощущала себя в незримом пузыре. Её похитили? Определённо. Чувствовала ли она себя в опасности? Поразительно, но нисколько. Откровенно говоря, Лхаце в принципе не чувствовала. Во всяком случае, в той мере, в которой стоило бы. За всем, что имело наглость происходить в радиусе её внимания, девушка наблюдала с равнодушным любопытством. Её мало заботило, чем конкретно обернётся для неё следующий шаг, она лишь хотела посмотреть, что будет, если попробовать смести с белого каменного стола песчинки привычной картины дня и создать из них что-то новое. Может, тогда ей не будет так смертельно скучно.
– Что… что происходит?
Марин делал вид, что не слышит её. Или, быть может, и правда не слышал. Ветер завывал, как брошенный старый пёс.
– Марин!
Мужчина вздрогнул.
– Да? – он будто не решался обернуться на неё. Ему было неловко.
– Вы так и не сказали, зачем я вам нужна.
Марин молчал, но Лхаце знала, что за таким молчанием обычно следует правда. Просто нужно время, чтобы набраться мужества поведать её.
– Магия. Моя магия.
Лхаце вопросительно наклонила голову.
– Ах да, вам ведь в этом зверинце никогда не рассказывали об адептах баланса. Как ты могла заметить, магия может обретать совсем иные формы, непохожие на то, о чём вам говорили в Сирквито. Мы можем призывать всё мироздание себе на помощь, но каждый отдельно взятый человек слишком слаб для этого. И магия работает только когда рядом двое. Вообрази, если бы птицы имели всего по одному крылу: как ни старайся, далеко не улетишь. Эти люди не случайны. Их могут связывать узы дружбы, той, что переживёт вселенную, узы бесконечной чистой любви или… что-то родственное в их душах. Такими обычно становятся наставники и их ученики.
Девушка вдруг отчётливо поняла, почему так плачет ветер. Марин и есть тот самый покинутый потрёпанный жизнью пёс. Потому и не хотел начинать их знакомство с этой истории.
– На то, чтобы отыскать своего напарника, могут уйти годы. Всё это чистая случайность, он может даже не родиться, многие так и живут, не зная, на что способны. Когда я встретил своего учителя, он был много старше, чем я сейчас. А ведь и мне уже немало лет. Я был совсем молодым. Моложе тебя. Он показал мне магию, показал, на что способен прежде совершенно бесполезный, никому не интересный мальчишка. Он был бесконечно добр ко мне, спешил научить всему, что сам знает, будто чувствовал, что времени оставалось мало. А после смерть забрала у меня учителя. И вместе с ним ушла магия. И я снова перестал существовать.
Лхаце всё молчала. Такие истории не нуждаются в оценке, они лишь жаждут быть услышанными.
– Лхаце, я искал тебя тридцать два года, четыре месяца и девятнадцать дней. И если мне придётся украсть тебя, чтобы хоть ненадолго вернуть жизнь в это пустое тело, я это сделаю. Так я думал, но… я не могу. Не могу поступить против твоей воли. И вот моя просьба. Ты говорила, что хочешь помочь. Ты можешь остаться. И это спасёт меня. Но я не желаю быть как та старая ведьма в театре, тебя слишком долго держали в этом аквариуме, точно зверушку или декорацию. Я не смогу так поступить с тобой. Что бы ты ни решила, ты дала мне тот глоток свободы и жизни, которого мне не хватало все эти годы. Ты уже помогла мне. Я жду твоего ответа. Выбор за тобой.
«Выбор». Любопытное слово, едва ли звучавшее прежде в адрес актёров и актрис, воспитанников Сирквито. Ведь она никогда прежде не уходила так далеко от театра. Но жизнь продолжается. Если магия – это что-то между двумя людьми, ведомыми одними и теми же целями и стремлениями, то она хотела бы рискнуть.
– У меня есть условие, – без единой эмоции произнесла Лхаце.
Марин напряжённо вздохнул и остановился, опуская шар на землю и давая Лхаце подняться.
– Всё, что попросишь.
– Вы научите меня, как делать радужными контурных рыбок! – улыбнулась девушка.
Мужчина несколько мгновений разглядывал её, а после порывисто выдохнул и рассмеялся. Марин медленно опустился на колени, и вскоре вовсе оказался на земле. И его улыбка сияла ярче всех вообразимых солнц.
– Обещаю, Лхаце. Обещаю.
***
Солёная океанская кровь поднималась с поверхности по капле и обращалась в тяжёлую сверкающую ртуть печали. Владением этой силой не гордились. Если ты взываешь к печали, значит, иных средств не осталось. Печаль – оружие тех, кто сдался. И это единственное, чему не способно противостоять ни живое, ни то, что некогда было живым.
Шторм, он пришёл из прошлого, из океана памяти, он затягивал в себя крупицы реальности.
Лхаце чувствовала, как вокруг неё колеблется незримый пузырь, оберегавший её от мечущихся в порывах ветра веток, грязи и осколков. К пузырю тянулся воздушный канат, и по нему, как ток по проводу, к ней поступали силы. Разве может такая девчонка, как она, в одиночку одолеть ураган? Вот только Марин отдавал ей свои собственные силы, и девушка лишь надеялась, что ему хватит эгоизма, чтобы вовремя остановиться.
Печаль сплеталась в нити, нити – в ленты, ленты – в полотно, окутавшее коконом воронку. И, оказавшись в серебристом шаре, смерч стал затухать. Над побережьем воцарилась тишина.
Лхаце бережно, будто боясь разбить, подняла поблёскивавшую в лучах проклюнувшегося закатного солнца сферу над океаном и лёгким движением развеяла её по воздуху. На прибрежье и городские улицы пролился дождь океанских слёз.
Девушка взволнованно обернулась и увидела, как Марин, кряхтя и ругаясь, поднимался с земли. Тело его не слушалось, но мужчина предпринимал попытки притворяться, будто это вовсе его не заботит.
– Это был чистейше отработанный призыв, Лхаце, я тобой горжусь!
Девушка поймала в воздухе руку учителя, которую он, по всей видимости, намеревался положить ей на плечо. Марин едва не потерял равновесие, и абсолютно точно утратил способность к связной речи, разумеется, от удивления.
– Вы сказали, что наши пути разойдутся, если я сделаю неправильный выбор. Вы правда могли меня бросить из-за одной ошибки?
– Что…
– Неужели вы бы отправили меня обратно в театр?
– Что? Чёрт, да я ведь такого даже не говор…
– Да или нет?! – вскинулась Лхаце, схватив наставника за воротник плаща больше для того, чтобы помочь ему сохранять вертикальное положение.
– Ну… нет, конечно, нет.
Лхаце выдохнула и осторожно отпустила его, направившись прочь от берега к городским воротам.
– Постой… ну, разве я могу тебя бросить?
– Вы так сказали.
Марин, спотыкаясь, пытался не отставать.
– Это было сказано в воспитательных целях.
– Воспитатель из вас так себе.
– Ну, с этим не поспоришь, – признал Марин. – Но… Лхаце, постой! Я не успеваю.
– Это в воспитательных целях.
– Моими же средствами, да? Ученик превзошёл учи…
Лхаце резко остановилась, и Марин едва не врезался в неё. Девушка с довольной улыбкой обернулась и указала куда-то в небо.
Мужчина поднял голову и замер. Лхаце обняла его, позволяя, наконец, опереться на неё. Она была счастлива, что ей всё-таки хватило ловкости не дать его самоотверженности убить его. Ощущение удовлетворённости – лучшее, что пришло в её жизнь вместе с горе-наставником.
– Потрясающе… – протянул Марин.
Воздух окрасился всеми оттенками рыжего, солнце гуляло в руинах, целых и невредимых, насколько это возможно, когда речь заходит о древних развалинах. Прибрежный городок отходил от испуга, и жизнь в нём возвращалась в своё привычное русло. А в небе над океаном переливались радужным сиянием стайки задумчивых, неторопливых контурных рыбок.