В одном из последних номеров журнала «Этнографического обозрения» (кн. 109—110, 1916 г.) крестьянин Саратовского Поволжья Г. К. Заварицкий опубликовал записанный им по памяти рассказ-легенду своего отца «Дьяволы разные». Эта легенда, увы, до сих пор не привлекала внимания фольклористов и этнографов, хотя ее содержание крайне любопытно. Начинается она со слов самого Г. К. Заварицкого: «Когда я уже ходил в школу <...> один раз я спросил отца: „Тятьк! што это такое — дьявол, шут, чорт, леший, домовой, окаянный? какое различие между ними?" — „Различия почти меж ними нет никакого, а только названия разны", — сказал отец».
Далее на вопрос сына, как это получилось, отец рассказал довольно длинную сказку о том, как жил давно, «когда еще Христос Бог ходил по земле», в одной пещере праведный старец, которому удалось заманить всех чертей в кувшин, зааминить их и похоронить под крестом. И только один хромой шутенок не влез в кувшин, а спрятался под камнем и видел, где заключены его товарищи. Он побрел в кабак, нашел там горького пьянчугу, «который ни креста, ни поста, ни молитвы не боится», и предложил ему отрыть чертей, сказав, что там сокрыт клад. Пьяница согласился, черт нанял лошадей, и они мигом оказались на месте, где был зарыт кувшин. Пропойца легко откопал его, и дьяволы вихрем, с писком и визгом взвились на небо, оставив на земле своего избавителя, тут же умершего от страха.
Затем действие происходило на небе в ту пору, когда «Бог ходил по земле в лике Христа», и там без него оставался Михаил Архангел, который не мог противостоять дьявольской рати. Дьявол взобрался на седьмое небо и устроил там свой престол. Тогда Христос Бог дал Михаилу шесть крыльев и огненный меч. Архангел взлетел на небо, «как мысль», и прогнал оттуда дьявольскую рать. Окончание легенды привожу точно по записи (к сожалению, литературно несколько обработанной) Г. К. Заварицкого. «Вот тут-то было смешно, как оне оттоль летели вверх тормашками — как попало и кто куда. Который упал в воду, стал называться окаянный, который — на лес, называется лешим; кой на дом, стал зваться домовым; кой упал на черту меж загонов и в борозду, стал зваться чертом; кто упал на шум (вероятно, 'мусор'. — Н. Т.), стал шут. Вот почему их зовут по-разному, а все оне бесы одинаковы. А чертилу ихняго главного Михаил Архангел взял в плен и сковал цепями, отвел в ад, приковал его к стене ада. Тот от досады и злости застонал. Его зовут все теперь „Стана". Вот и нам: как бы тебе трудно ни было или больно, никогда не стони — грех» [Заварицкий 1916].
Легенда эта не отмечена в указателе сюжетов Аарне-Андреева. В ней, однако, довольно ярко выделяются разные пласты представлений дохристианских и христианских. Притом небесный сатанинский престол и дьявольская небесная рать выражают богомильские (манихейские) дуалистические представления о борьбе добра и зла, известные по южнославянским и русским отреченным книгам и другим источникам. Фигура старца близка к житийным и сказочным персонажам (ср. сюжеты: «человек обманывает черта» [Андреев 1929, № 1060—1114]), фигура пьянчуги второстепенна и связана с поздней традицией кабацких анекдотов '. Остается, наконец, финал, который и отвечает на вопрос: «Откуда дьяволы разные?» Эта часть, как нам кажется, отражает достаточно древние представления, во-первых, о некоторых принципах номинации «нечистой силы» и, во-вторых, о иерархии этой «силы». Отметим прежде всего известный факт, что эта «сила» (т. е. духи) стала восприниматься нечистой лишь под влиянием христианского мироощущения. Этот момент важен для понимания принципов номинации — прямого и табуирующего. Одним из распространенных принципов номинации славянских демонов был принцип называния их по месту жительства («который упал в лес — леший» — по легенде).
-------------------------------------------
Примечание:
1 До недавнего времени фольклористы, как и диалектологи, предпочитали обращаться к более «чистым» текстам, избегая пользоваться текстами смешанного характера (таковые нередко считались дефектными). «Чистые» тексты представлялись более древними, хотя всегда существовало сознание, что совершенно «чистых» (древних) текстов нет. Отсюда обращение к проблеме бродячих сюжетов, национальной адаптации текста и т. п. В последние годы активизировался и даже в известных центрах возобладал интерес к интерференции, к языковым системам и уровням смешанного типа. С этой же точки зрения интересны и фольклорные тексты, демонстрирующие разные типы и характеры наслоений, которые отнюдь не произвольны и во многих отношениях не случайны. Например, интересен вопрос синтагматики — сочетаемости отдельных сюжетов и их частей и элементов, структуры таких сочетаний и т. д.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Он был один из ведущих в средневековой славянской (и не только славянской) антропонимии (ср. псевдофамилии — св. Климент Охридский, св. Прохор Пчиньский, Кирилл Туровский, Козьма Пражский, Матвей Меховский, или Меховит, или из Мехова, Паисий Хилендарский, Софроний Врачанский и т. п.) и этнонимии. Так, объяснения Нестора-летописца во многом напоминают доводы Заварицкого-отца. Привожу отрывки из хорошо известного пассуса: «по мыюзЬхъ же временгЬхъ еЪли суть СловЪне по Дунаеви... И оть тЪхъ СловЬнъ разидошася по земли и прозъвашася имени своими къде свдыле на которомъ мбстб. Якоже пришьдыпе, свдоша на p-feirfc именьмъ Морава, и прозъвашася Морава... Такоже и ти Слов'Б-не, прешьдъше, сЬдоша по ДыгЬпру, и нарекошася Поляне, а друзии Древляне, зане сЬдыпа въ лЪсбхъ; а друзии съдоша межю Прилегаю и Двиною и нарекошася Дрьгъвичи» (ср. совр. полесск. дрегва 'болото'). Этот же принцип можно наблюдать в современных (по своему происхождению достаточно древних) полесских этнонимах: багнюки (ср. баг-но 'болото'), загородцы (ср. историч. область Загородье за городами Туров, Небль, Городно и др., см. подробнее: [Obrebski 1936]).
Список демонологических терминов Г. К. Заварицкого, естественно, очень неполон. При этом окаянный сближено с водой, а шут — с шумом и черт — с чертой по принципу народной этимологии (равно как и греческ. Zaxavac; со стонать). Но в словарном составе славянских диалектов немало примеров, подтверждающих отмеченный принцип номинации.
У восточных славян помимо общеизвестных леший (от лес), водяной (от вода), домовой (от дом) имеются боровой 'черт, леший' (сев.-в.-русск. пинежск., псковск. от бор 'сосновый лес', 'возвышенное место в лесу' и т. п. — Боровой-то и есь лешой — псковск.), зъибочник 'то же, что леший «боровой»' (сев.-в.-русск. пинежск., олонецк., связано с зыбун, зыбёль — 'болото'; народно-этимологически позже сближено с зыбатпь 'качаться', чем мотивировано и название зыбкого болота и чем вызвано и позднейшее объяснение зыбочник 'леший, который, по мнению народа, живет в лесах и качается на деревьях'), веретнйк 'сказочное существо, вампир' (сибирск. Томск, от веретйк, веретье 'возвышенность, покрытая лесом'), осинавец, осина 'черт' (гуцульск. — здесь возможны и особые дендродемонологические представления), лес 'черт' (украинск. сев.-волынск., а также сев.-в.-русск. череповецк. поговорка На лес сказано! при упоминании о нечистой силе, ср. также лес 'дьявол' — псковск. быв. Пороховский у.), лозатый 'черт' (белор., ср. зап.-полесск. лихи/ в лоз(сидит, т. е. в зарослях ивняка («лоза») на болоте), ляд 'черт' (во, ляд противной! арханг., вологдск., саратовск., тамбовск., тульск., ср. ляд 'низменная поляна в лесу', ярославск.; ср. также ляда, лядо — разное значение см.: [Толстой 1969, с. 143]), не-тёча 'черт' (украинск. нетёча, нетёч 'стоячая вода, болото', также польск. и полесск.), мёрек 'злой дух' (в.-русск. вятск.; ср. белорусск. мерёча 'непролазное болото, топь'), болото 'черт' (псковск.), болотник (псковск., белорусск.). Вероятно, того же происхождения памха 'черт' (тверск., новгородск.2; ср. новгородск. памха 'глухое место на болоте, болото' и мох 'болото', и уже, вероятно, из памха 'черт' и т. п. воронежск. пдмох 'сухой горячий южный ветер'; ср. многочисленные славянские верования, что черт появляется в вихре, ветре и т. п.). Наконец, следует вспомнить богатую белорусскую (сев.-белорусск.) коллекцию названий чертей-«нячистиков» Н. Я. Никифоровского: полевики, лешукй (лесовики), пущевикй, кладникй (кладовикй, т. е., вероятно, живущие под кладками и переосмысление как 'хранители кладов'), водяники, болотники, багники, лдзники, оржавеники [Никифоровский 1907]. В одном случае Н. Я. Никифоровский поясняет, «когда речь идет о ранговом соотношении нячисциков, вирдвник (ср. вир 'глубокое место в реке, болоте'. — Н. Т.) стоит ниже болотника, а этот последний — ниже оржавйника, и обозвание кого-нибудь первостатейным чертом выражается такими словами: *ня з виру и ни з болота, а з самый оржавини!» [Никифоровский 1895]. Чем хуже качество воды, чем загрязненнее место, тем более злой черт сидит в ней, так что в чертовской болотной иерархии не столь существен признак глубины, сколь признак загрязнения.
Близкую картину обнаружила Л. Г. Невская в балтийских языках, где также довольно ярко проявляется связь географической и демонологической терминологии (bala, liekna, pelke, plyne, muola, соответственно 'болото', «болотистый лес, луг, болото', 'болото, лужа, прорубь', 'болото, поляна в лесу', 'тина, осевшая муть' и во всех случаях 'черт' [Невская 1973]). Чрезвычайно интересны также наблюдения В. Н.Топорова над восточнославянским баптизмом анчутка 'черт, бес, нечистая сила', генетически связанным с понятиями'утка'и 'болото' [Топоров 1973].
---------------------
Примечание:
2 Любопытно, что современный ареал слова памха очень близок к ареалу слова мокош 'женоподобный дух, забирающийся по ночам в избу и путающий пряжу' [Строгова 1967].
------------------------------------------------------------------------------------------------------
Из нового южнославянского материала, не отмеченного ни одним из словарей, приведу лишь сербск. андрак; шумадийск. таковск. андрак 'земля, густо поросшая сорняком, папоротником, колючками и т. п.' — раскрчили андрак био; банатск. херск. андрак 'дьявол'; то же южно-сербск., пчиньск. андра, андриште 'невидимый дух, существо женского пола, живущее в вихре' [Филиповип, Томил 1955, с. 105; Филиповип 1972, с.209]. (Об этимологии этого слова выскажемся особо.)
Изложенный выше материал никак нельзя считать исчерпывающим. Однако и он достаточно красноречиво говорит о том, что для древнейших и более поздних дохристианских мифологических представлений славян было характерно ощущение населенности всей окружающей природы духами, основными дифференциальными признаками которых были не столько различия функциональные (они нам и относительно плохо известны), сколько различия по месту обитания.
Если подумать о том, что для древнего (и почти для современного нам) славянина небо было также населено духами, то можно предположить, что различие между так называемыми низшими мифологическими существами («низшей мифологией») и высшими («высшей мифологией», по Е. Кагарову) следует искать прежде всего в различных местах их обитания (и тогда Мокошь не будет отнесена к «высшим») и в различиях их функций и только в последнюю очередь можно смотреть на славянские мифические существа сквозь призму других (неславянских) мифологических систем. Различия среди духов земных, взятых отдельно, и духов небесных, в общем, были нерезкими, а их иерархия — очень слабой, и потому трудно установимой.
Впоследствии духи небесные были почти полностью вытеснены христианскими представлениями, а духи земные на основании тех же представлений перешли в разряд нечистых, но не стерлись из памяти народной. Об исчезавших духах небесных мы можем судить по оставшимся духам земным. Самым нужным путем дальнейшего исследования славянской демонологии в наши дни является путь диалектного лингво-и этногеоргафического анализа обрядов, поверий и связанных с ними демонологических персонажей и терминов.
Первая публикация:
Н. И. Толстой. Заметки по славянской демонологии. 1. Откуда дьяволы разные? // Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам. I (5). Тарту, 1974, с. 27—32.