Пузатый кухарь по кличке «Половник» старательно расставлял на столе тарелки, судки и графины – чересчур уж старательно, держась все время так, чтобы не поворачиваться к Сварогу лицом. Проверки ради Сварог принялся якобы скучающе расхаживать по каюте, но кухарь с невероятным для такого пузана проворством – и, кроме того, весьма искусно притворяясь, что делает это невзначай – все время ухитрялся повернуться так, что взору представала лишь его спина в кожаном жилете. Закончив, он пробормотал что‑то, долженствующее означать пожелание приятного аппетита и решительно засеменил к двери, но Сварог вовремя сделал шаг в сторону, преграждая дорогу в последний момент. Тут только толстяк поднял на него затравленный взгляд, пробурчал:
– Дела у меня…
– Вот как? – спросил Сварог безжалостно. – А мне отчего‑то показалось, что вы меня боитесь… или морду воротите так, словно я выродок человечества и рядом со мной стоять невозможно…
– Померещилось вам, – буркнул кухарь и сделал попытку прорваться в дверь, но Сварог уже недвусмысленно протянул руку и сграбастал его за жилет. У него мелькнула новая мысль, и он, приблизив лицо, со зловещей гримасой протянул яростным шепотом: – Ты что мне в жратву подсыпал, труженик поварешки? Только врать не вздумай, я такие вещи просекаю с лету…
– Ваш‑ше вели… – пискнул кухарь так, что Сварог уже ни в чем не сомневался. – Не я это…
Сварог от удивления поднял брови до мыслимых пределов, позволенных природой. Он никак не ожидал, что пришедшая в голову незатейливая шутка окажется святой правдой. Вот до чего дошло… Поистине, люди меняются… Или…
– Так, – сказал он зловеще, медленно, с расстановкой, прижимая кухаря спиной к стене и сводя пальцы у него на глотке. – Так, значит? Это и называется морским гостеприимством? Не думал, что я такие вещи просекаю, а? Ты вообще знаешь, кто я такой, чумазая твоя рожа?
– К‑король Сварог… – прошептал кухарь совершенно потерянным тоном. – Слух уже пошел, ребята втихомолку, промеж себя говорили…
– Приятно, что мое скромное имечко пользуется некоторой известностью, – сказал Сарог. – А все ли вы обо мне знаете, мой пузатый друг? Например, на что я способен, когда мне в лапы попадет мерзавец, собиравшийся меня отравить?
Кухарь тихонько постанывал от ужаса. Сварог то сжимал пальцы на его глотке, то, гуманизма ради, ослаблял хватку. Безжалостно продолжал:
– Ты знаешь, веник кухонный, на что похоже настоящее хелльстадское чародейство? Сначала у тебя гляделки вылезут…
– Помилуйте, ваше величество! – прохрипел кухарь в совершеннейшей панике. – Чем хотите клянусь, я бы сам ни за что… При моей‑то к вам любви и уважении, при том, что вы спасли жизнь капитану… Это она все…
– Марута?
– А кому ж еще? Когда я вам, стало быть, нес поднос из камбуза, она меня перехватила в коридоре, велела занести все к ней в каюту, а самому ждать за дверью. Я долго там торчал… Что она с едой делала, понятия не имею, может, и ничего плохого…
– Ага, – сказал Сварог. – Просто полюбопытствовать хотела, что же мне нынче подают на обед. В жизни не видела рыбы в соусе и жареной баранины, деревенщина этакая, вот и решила полюбоваться.
– Я вам собирался знак подать, чтоб не ели…
– Долго же ты собирался, – сказал Сварог. – Не ухвати я тебя за глотку, так бы и улетучился…
Кухарь вскинул на него глаза, в коих светилось нечто, слабо напоминавшее мимолетный приступ решимости:
– А что прикажете делать, когда делать нечего? Попала мышка меж котом и мышеловкой… С одной стороны, вы, с другой – эта стерва… Не по мне такие сложности, вот что! Думаешь только об одном – как бы шкуру спасти посреди жизненных хитросплетений… Ваше величество, пощадите, а? Не своей же волей, мы люди маленькие, жить хочется…
Мокрый от страха, он был жалок, и Сварог брезгливо разжал пальцы. Кивнул:
– Исчезни отсюда, да язык держи за зубами, а то рассержусь по‑настоящему… Брысь!
Проводив философским взглядом исчезнувшего во мгновенье ока толстяка, подошел к столу, вдохнул невыразимо пряные ароматы, струившиеся от искусно приготовленных яств, всмотрелся и покачал головой. Над столом вздымался черный ореол причудливых очертаний, по замысловатости и фантазийности превосходящий тот, что видящий мог наблюдать над «Призарком удачи». Ну, разумеется, это не примитивный яд – нечто гораздо более изощренное и опасное. Жаль, не определить, что именно. Следовало бы, появясь перед ведьмой, держаться именно так, как и следует человеку, слопавшему обмороченный обед, – но как следует держаться? Поди угадай…
Он задумчиво закурил, уже совершенно не заботясь о конспирации, – какое это теперь имело значение… Итак, ведьма взялась за него вплотную. Когда увидит, что обед должного эффекта не оказал, придумает что‑нибудь еще, и тут уж держись…
Вот и расплата за спокойную ночь и первую половину дня, в течение которых ничего с ним не случилось. Они с палубным мастером благополучно вернулись на корабль, а утречком, когда Сварог самым беззаботным видом появился на шканцах, притворяясь, что в прекрасном расположении духа вышел подышать свежим морским воздухом, Бунак тихонько подошел, отвел его в укромное местечко за нижним парусом и шепотом сообщил, что, по рапорту одного из его сторонников, стоявшего на вахте, в капитанской шлюпке, когда она вернулась с берега, было на одного человека больше. Уплыло семеро, а вернулись восемь. Восьмым был некто в плаще с опущенным капюшоном, проследовавший с капитаном в его каюту – так бесшумно, словно и не ступал по палубе вовсе нормальными человеческими ногами, а являл собою прикрытый плащом сгусток тумана. В точности как в прошлые разы, говорил Бунак с бледным и отчаянным лицом – фигура в нахлобученном капюшоне, от которой шибало холодом и еще чем‑то, не имевшим отношения к роду человеческому. Вы как хотите, говорил Бунак, а я самое позднее к обеду начну помаленьку подымать всех, на кого можно положиться, потому что, чует мое сердце, снова придется делать что‑то такое, после чего дороги назад, глядишь, и не будет погубленной душе.
Сварог его ободрил, насколько мог, еще раз обещал, что примкнет незамедлительно и отступать не намерен. И вернулся к себе в каюту. Просидел там до обеда, ну, а потом пришел прятавший глаза Половник…
Прислушался, обернувшись к двери. На корабле явно что‑то происходило, пока что не имевшее ничего общего с мятежом. Деловито посвистывала боцманская дудка, выпевавшая незнакомые Сварогу сигналы, и моряки, перекликаясь, топотали по палубе. Судя по звукам, все протекало слаженно и деловито, ничем не напоминая бунт, выражающийся прежде всего в хаосе, беспорядке…
Он понимал уже, что выбора нет. Либо в самом скором времени разразится бунт, к которому и в самом деле следует немедленно примкнуть, либо, если что‑то не сладится, ведьма, как только обнаружит, что обед не пошел Сварогу во вред, измыслит что‑то еще. Если мятежа не случится, следует, плюнув на возможные неудобства странствий в одиночестве по морскому дну, без затей выпрыгнуть в окно, раздобыв предварительно оружие…
«Пароход», – подумал он. Как‑никак он был в состоянии сотворить из ничего речной пароход, на котором они тогда с Делией и Странной Компанией плыли по Ителу. Раньше он не стал этого делать, потому что не справился бы с судном в одиночку – но теперь, поразмыслив, пришел к выводу, что варианты все же имеются. Управлять пароходом в одиночку он не сможет – но кто сказал, что следует непременно управлять? Развести пары в машине, закрепить штурвал – и пусть себе пароход чешет по прямой. Как ни велик океан, рано или поздно попадется на пути какая‑нибудь суша… Или, не мудрствуя, предложить Бунаку отправиться вместе? Нет, не получится, это Сварог может отойти пешочком от корабля по дну, а палубного мастера заметят, когда он поплывет саженками, еще пристукнут, чего доброго… Значит, в одиночку?
Дверь распахнулась. Сварог отпрянул и принял подходящую к случаю боевую стойку – как‑никак рукопашные искусства остались при нем…
Влетел палубный мастер с каким‑то длинным свертком в руке, не теряя времени, принялся разматывать. Быстренько смекнув, что к чему, Сварог извлек оттуда абордажную саблю в ножнах, едва показался эфес. Швырнув парусину на пол, Бунак протянул ему пару пистолетов. Сунув их за пояс и перекинув перевязь через плечо, Сварог почувствовал себя гораздо увереннее.
Лицо у палубного мастера было вовсе уж перекошенное, губы так и прыгали.
– Пошло оно все к лешему! – выдохнул Бунак. – Пора свистать всех наверх, плохо дело…
– Что стряслось? – тихонько поинтересовался Сварог, проверяя со знанием дела, легко ли сабля выходит из ножен.
– Похоже, он окончательно с ума соскользнул, – сказал Бунак.
– Джагеддин?
– Кому же еще? «Призрак» меняет курс, мы идем на руп‑руп‑нор… Только что была команда зарядить все пушки картечью, мне велено строить абордажную команду, ей тоже выдают мушкетоны с картечными зарядами, все шлюпки готовят к спуску…
– И что? – искренне не мог сообразить Сварог.
– Вы ни черта не понимаете, – с тихим отчаянием сказал палубный мастер. – Ни черта вы не понимаете, сушняк вы этакий… Ближайшая суша на руп‑руп‑нор – Тюленьи острова. Там черные тюлени, ясно? Места, которые всякий нормальный моряк обходит стороной испокон веков. Особенно сейчас, когда началась рожалка. Матки мечут приплод, весь остров, главное лежбище, в новорожденных… Осталась парочка морских лиг, не более…
– Бросьте, – сказал Сварог, оцепенев лицом, – не может же быть…
– Может, – сказал Бунак. – Ох как может… Все шлюпки к спуску. Абордажная команда с мушкетонами. Пушки заряжены картечью. Что это еще может означать? Мать моя женщина, садить картечью по черным тюленям… Это… Это… – в глазах у него стоял не рассуждающий ужас. – Это полная погибель души, вот что, любого моряка спросите, это даже не по косаткам палить… Думаете, я один оказался такой сообразительный? Ребята тоже смекнули что к чему, и тут уж в сторонке не отсидишься… Сейчас начнется, верно вам говорю!
– Где капитан?
– На мостике его пока что нет, все приказы шли через штурмана.
Первый помощник куда‑то запропастился – ох, неспроста… Все же соображают, не дети малые… Ага!!!
Теперь и Сварог слышал звуки, которые при всем незнакомстве с морской жизнью и бытом плывущего в открытом океане корабля никак нельзя было посчитать эпизодом рабочих будней – топотали бегущие, повсюду звучали злые вопли, бряцало оружие, словно бы отзвуки ожесточенной перебранки донеслись, и кто‑то отчаянно заорал так, словно его сбили с ног и промчались по нему человек с дюжину…
Он выскочил на палубу следом за палубным мастером, с ожесточенным лицом махавшим обнаженной саблей. Хватило одного взгляда, чтобы понять: все правда, на корабле и в самом деле началось производственное совещание по вопросу о том, как работать дальше – с учетом специфики места и трудового коллектива…
Потом Сварог опытным взглядом понаторевшего в подобных заварушках человека выделил три группы, примерно равные по численности. Одни в несколько рядов стояли перед капитанским мостиком, держа оружие наготове, зло‑оскаленно таращась на однокорабельчан, обуреваемых совершенно противоположными стремлениями: они, потрясая разномастным оружием, орали что‑то неразборчивое в сторону стоявшего на мостике Джагеддина. Были и третьи – эти, скорее, выполняли роль зрителей, гуртуясь в сторонке с холодняком в ножнах и пистолетами за поясами. Вид у них был растерянный, ошарашенный. Не то чтобы они трусили – попросту оказались не в силах пока принять какое‑то конкретное решение, выбрать, к какой стороне примкнуть и стоит ли примыкать вообще. Смешно, но самыми опасными, с высоты своего королевского опыта здраво рассудил Сварог, были именно они. Потому что предсказать что‑то решительно невозможно. Поди угадай, в какую сторону шатнутся – а ведь могут оказаться тем самым грузом, что вмиг перевесит чашу в ту или иную сторону…
Пока что соблюдалось некое неустойчивое равновесие: и защитники капитанского мостика, и мятежники только орали и махали своими смертоубийственными причиндалами. Не хватало решительных команд, прозвучавших бы в том или ином лагере, каких‑то резких действий…
Бунак, очевидно, это тоже уже понял – он врезался в толпу тех, кого поднял на бунт, моментально пробился в первый ряд, работая кулаками, локтями и эфесом сабли, встал вполоборота к шумящим и завопил, перекрикивая всех:
– Байдан на тукан, живорезы, талан на худан! Халопнули хавалки моментально! Король Сварог собственной персоной! Дорогу славному королю!
Вот тут Сварог мог воочию убедиться, что его скромная персона пользуется среди морского разбойного народа известным почетом и уважением – толпа моментально притихла, озираясь, а когда он сделал единственный шаг вперед, молча раздалась, освобождая широкий проход. Вот только времени не было умиляться подобным пустякам… Он не имел ничего против участия в мятеже, но не знал, что должен сказать или сделать…
Вышел в первый ряд, как палубный мастер, встал так, чтобы держать в поле зрения и тех, кто преграждал дорогу на капитанский мостик, и тех, кто бушевал у подножия лестницы. Справедливости ради, следовало отметить, что рожи на той и на другой стороне выглядели совершенно одинаковыми…
Он послал Бунаку выразительный взгляд, и тот, уразумев, в чем дело, взял быка за рога. Крикнул:
– Братишечки, не гомони! Мы с вами не портовая шантрапа, а честные и благородные рыцари удачи! Коли уж возникли к капитану законные вопросы и претензии, пусть все идет своим чередом, согласно обычаям! Объявляю толковище по всем правилам! Эгей, капитан, слышали? Согласно стародавним обычаям, морская братия собралась, чтобы вам задать неотложные вопросы, на которые благоволит получить исчерпывающий ответ!
Он чеканил, как по писаному. Это, очевидно, была каноническая формула для подобных заварушек – Сварог, к своему удивлению, увидел, как на палубе мгновенно воцарились тишина и, пожалуй, порядок, большинство сабель отправилось в ножны, ножи – за голенища, а пистолеты – за пояс. Даже те, что защищал капитанский мостик, одобрительно кивали. Великое все же дело – установления и этикеты…
Совсем близко, не далее чем в морской лиге, виднелся небольшой остров – голые, лишенные всякой растительности скалы, обширная береговая полоса прямо‑таки усеяна черными тюленями.
Сварог поднял голову. Джагеддин все так же стоял у вычурных перил, положив на них сильные ладони, форменным образом окаменев. Рядом, скрестив руки на груди, помещалась Марута – далеко не такая хладнокровная, на лице у нее Сварог с радостью усмотрел и беспокойство, и даже некоторую растерянность. Что‑то временами касалось его висков, их словно бы щекотал пучок сухих перьев – ну да, ведьма конечно же пыталась что‑то сделать, она уже пустила в ход нечто из своего арсенала. Но, судя по тревоге на лице, по метавшемуся взгляду, ей не удавалось сделать хоть что‑нибудь с многолюдством… Вот и прекрасно.
Бунак крикнул:
– Паруса долой! В дрейф, по правилам! Капитан, лучше бы вам обычаев не ломать…
После короткого молчания Джагеддин, прямо‑таки прожигая взглядом сподвижника, поднес микрофон к губам и отчетливо распорядился:
– Убрать паруса, ложимся в дрейф!
Засвистела боцманская дудка – боцман, как определил Сварог, пошарив взглядом, оказался в рядах мятежников – и по вантам проворно побежали моряки из парусной команды. «Интересно, а где же тот? – подумал Сварог. – Фигура с опущенным на лицо капюшоном? В капитанской каюте, надо полагать?»
Марута что‑то сказала Джагеддину на ухо, и Сварогу крайне не понравилась улыбка, игравшая при этом на ее розовых губках. Люди на мостике никак не выглядели проигравшими – вряд ли у них ничего нет в запасе…
Он опустил руку на пояс, мимолетно коснулся пальцами рукояти пистолета – колесцовый замок был взведен на полную, кремень ввинчен надежно. В крайнем случае, пустить ей пулю в лоб, а там посмотрим, умеет ли она отводить пули или отклонять вооруженную руку…
Ему показалось, что Джагеддин умышленно его игнорирует, смотрит, как на пустое место, или старательно обходит взглядом. Усмехнувшись уголками губ, капитан громко спросил:
– Что за вопросы и в чем претензии?
– С полным нашим удовольствием! – откликнулся палубный мастер. – Ответьте, капитан, внятно и подробно: какого лешего мы идем к острову, и к чему все эти приготовления? Я, знаете ли, не дите малое, и из всего происходящего делаю единственный вывод: полное впечатление, что вы собираетесь палить по тюленьим лежбищам…
– Вас не устраивает что‑то, дружище? – спокойно спросил капитан.
– Нет, ну ничего себе! А кого это устраивает? Ты что, капитан, хочешь сказать, есть более верный способ загубить душу на вечные времена, чем палить по черным тюленям?!
Толпа одобрительно загомонила. Даже те, колеблющиеся, закивали, из их рядов послышались первые, робкие поддакивания.
Марута вдруг резко повернулась и исчезла за дверью, ведущей с мостика на лесенку, откуда можно было попасть в капитанскую каюту и на «Божьем любимчике», и на военных кораблях Сварогова флота примерно такая же планировка, так что не ошибешься.
Вот это ему не нравилось еще больше – отсутствие ведьмы на сцене. Вряд ли струсила настолько, что побежала прятаться под кровать – есть подозрение, как раз наоборот…
– А почему вы, собственно, решили, что мы собираемся палить по черным тюленям? – спросил Джагеддин все тем же спокойным, даже слегка насмешливым тоном.
– А к чему тогда все эти приготовления? – рявкнул Бунак. – Мы идем прямехонько к острову, пушки заряжены картечью, шлюпки готовы к спуску…
– Бунак, Бунак… – укоризненно покачал головой Джагеддин. – Ты опять шум поднял, не разобравшись…
– А что тогда?
– Могу тебя успокоить, у меня совершенно другие планы…
– Интересно, какие?
– А вот это уже совершенно не твое дело, – вкрадчиво сказал Джагеддин. – Коли уж ты ссылаешься на стародавние уставы, так и мне позволь тем же фарватером идти… Сам прекрасно помнишь иные тонкости, договор подписывал, как всякий рыцарь удачи… Капитан в обычное время не обязан отчитываться перед командой в своих действиях и разглашать заранее свои намерения… – он повысил голос. – Я что, не прав?
Сварог бросил по сторонам быстрый взгляд – очень многие, только что яростным ревом выражавшие одобрение Бунаку, теперь кивали, соглашаясь с капитаном.
– Так то – в обычное! – крикнул Бунак. – Режьте меня на кусочки, но время сейчас самое что ни на есть необычное! Ты по тюленям собрался палить!
– Да с чего ты взял?
– Соображаю же, не дурак!
– Нет, с чего ты взял?
– А зачем пушки заряжены картечью? Зачем мою команду заставили вооружиться картечницами? Зачем все это?
Ухмыльнувшись, Джагеддин сказал, произнося слова так, словно тщетно пытался что‑то вдолбить малолетнему несмышленышу:
– Бунак, хороший ты человек, и драчун отменный, но вот с сообразительностью у тебя всегда было слабовато. Я тебе по‑хорошему, в который раз напоминаю: есть писаный договор, где четко обозначены все права и обязанности – и членов экипажа, и капитана. Я тебе еще раз говорю: капитан в обычное время не обязан…
Не слушая более, Сварог подошел, взял палубного мастера за рукав и шепнул на ухо:
– Лопни моя селезенка, он попросту тянет время…
– Вот и я так думаю, – зло прошептал Букнак. – Хреновенькие дела. Эта стерва не зря смылась…
– Но надо же что‑то делать. Протянем, может плохо кончиться…
– Думаете, я не понимаю? – оскалился Бунак. – Нужен порыв, а его пока что нету… Убалтывает он ребят, чтоб ему…
Сварог его прекрасно понимал – и в самом деле необходим порыв. Необходимо, по крайней мере, чтобы кто‑то первым остервенело заорал «бей!», сделал первый выстрел, нанес первый удар… И уж тогда понесется так, что разжигать не придется. Но непохоже что‑то, чтобы палубный мастер решился…
– Выстрелить? – спросил Сварог совсем тихо. – С такого расстояния не промахнешься…
– Подождите! – вскрикнул Бунак с изменившимся лицом. – Я ж не хочу, чтобы его убили, его бы в нормальное состояние привести, в прежнее… Это ведь Джагеддин…
– Уверены? – поморщился Сварог.
– Всегда есть надежда…
«Твоим бы хлебалом, сударик, да медок наворачивать», – подумал Сварог сердито. Плохо верилось, что капитана удастся еще вытащить из той поганой ямы, куда он залез по собственному желанию.
А впрочем, это обстоятельство было сейчас не главным. Самой насущной задачей оказалась другая: как поступить? Ему всерьез казалось, что лихой напор, быстрый отчаянный удар по защитникам капитанского мостика волне мог принести победу. Но палубный мастер, раздираемый меж человеколюбивым желанием все исправить и старой любовью к своему капитану, похоже, не годился в предводители. А за Сварогом то ли пойдут, то ли нет… Впереди явственно обозначился тупик. Мятежники на глазах теряют решимость, началась тягучая перебранка, а тем временем…
Вот именно – тем временем! Сварог почувствовал, как кожу на лице ему стягивает словно бы морозом. Из‑под двери, за которой скрылась Марута, стали медленно, невесомо выползать завитки темного дыма, напоминавшие те, что заполонили каюту, когда ведьма ухитрилась его себе подчинить. Только эти были гораздо темнее – и гораздо красивее, следовало признать. Они напоминали уже не дым, а скорее аккуратные узоры, наносимые чеканщиком на податливую медь, они не расплывались, просто‑напросто удлинялись, вытягивались, понемногу заполняя капитанский мостик, покрывая чистые доски настила шевелящимся ковром, безукоризненным узором, держась над самой палубой, распространяясь не так уж быстро, но неостановимо, целеустремленно…
Ничего хорошего ждать от этого не приходилось, и не было ни времени, ни желания гадать, что произойдет, когда эта пакость спустится с мостика на палубу, под ноги собравшимся. Вот черные узоры уже скрыли подошвы сапог рулевого, навытяжку застывшего у штурвала подтекли под ноги штурману, стоявшему слева от Джагеддина с тяжелым двуствольным пистолетом в руке. Ничего вроде бы не произошло с обоими моряками, но как‑то ни примечательно оцепенели, и что‑то определенно случилось с их лицами, со взглядами – нечто темное, злобное, принадлежащее не этому миру легло на физиономии, появилось в глазах нечто такое, отчего рука Сварога сама собой оказалась на эфесе.
Не раздумывая, он шепнул Бунаку:
– Если начнется заварушка, не тяните, я вас умоляю…
И, убрав руку с эфеса, спокойно вышел вперед, приблизился к защитникам капитанского мостика, прошелся перед ними гоголем, с рассчитанной медлительностью, фасонно ставя ногу с пятки на носок. Глядя в испуганные, озадаченные, сердитые лица, начал с расстановочной, по всем правилам тарабарского народа, усвоенным в трюме корабля, чье название так и не успел узнать:
– Ну, что лупалки выкатили, босявые? Гляди веселей, шушара дерганая, не на собственных похоронах жмура давите! Вон ты, длинный, затвори жевалку, ворона влетит, хавиру устроит! Вы что, давно чудасили без увесистых непоняток? Делать нечего, гопота гунявая? Чего в репе чешешь, пузатый? Делать мне нечего, кроме как с вами стукаться посреди потекучки, радости‑то… Что мурцаете дуры да щекоталки, не наигрались? Я вам барадаю, а вы прочистите хлюпки и шевелите думалкой, корявые!
Он с радостью видел, что на обращенных к нему физиономиях начинает все сильнее проявляться нечто вроде туповатой радости – с ними говорили на хорошо понятном языке, и это чуточку меняло дело… Ободрившись, Сварог развивал успех:
– Щекоталки попрячьте, бостында позорная, а то еще друг другу зырки повыкалываете! Знает меня кто? Я вам что, чухарь от граблей, что ни одна хлюнда не рисует с профиля и фаса?
В полном соответствии с тактикой подобных толковищ он выбрал себе в качестве мишени пару‑тройку конкретных физиономий – и смотрел главным образом на них, обращался главным образом к ним, чтобы послужили катализатором, учено выражаясь. Продолжал громко, бодро, жизнерадостно:
– Вы что, обочинные, не слышали, как вон тот дядька мою звалку голосил на всю толпу?! Ну, кого спрашиваю? Звякните, за правду не чурдану!
Послышался неуверенный, но внятный голос:
– Король Сварог…
И еще несколько, гораздо тише, повторили то же самое.
– Радости полные штаны! – заорал Сварог, косясь на черные узоры, занявшие уже половину мостика и медленно распространявшиеся к балюстраде, к Джагеддину. – Признали наконец, межеумочные! Ну да, все верно. Я и есть Сварог Первый, король Хеллльстада, а также иных прилегающих и отдаленных земель… Слышали обо мне, простодыры? Вы уж не посетуйте, ребятки, но случилось так, что захотелось мне поразвлечься, вот и объявился в голом виде, искупнуться в Белой Волне! Вы что, гутявые, решили, что меня спасаете? Да это я вас спасаю от самых крупных жизненных пакостей…
Он извлек из воздуха сигарету, прикурил и выпустил густую струю дыма в лица стоявших совсем близко к нему головорезов. Ближайшие непроизвольно отпрянули. Ухмыльнувшись, Сварог поднял левую руку, согнув пальцы так, словно держал невидимую палку – и в руках у него тут же оказалось горлышко черной пузатой бутылки. Он отхлебнул добрый глоток рома – не столько эффекта ради, сколько по насущной потребности, ради подкрепления куража – резким движением сунул бутылку одной из выбранных мишеней:
– Хлебни путевой дурки, пока король угощает! Кому говорю? Что пятишься? Травить тебя не собираюсь, я ж сам отсюда только что жлоктал…
Поборов опасения, означенный тип с превеликой осторожностью взял у Сварога бутылку, понюхал, моментально отмяк лицом – и, прижав горлышко к губам, враз покончил с содержимым сосуда.
Сварог покосился на мостик. Следовало поторопиться – черные узоры распространялись хотя и медленно, но крайне целеустремленно и останавливаться пока что не собирались. Вынув из воздуха еще несколько бутылок, он рассовал их в протянутые руки ближайших головорезов и продолжал громко, жизнерадостно:
– Верно вам говорю, господа мои, мне просто пришла охота поразвлечься, и не более того. По‑вашему, король Хелльстада может попасть в столь дурацкое положение? Да захоти я плыть не саженками, а на чем‑то достойном монарха… Прошу убедиться!
Он эффектно выбросил руку к правому борту в классическом стиле дешевого провинциального трагика, все головы машинально повернулись в ту сторону – и по толпе пронеслось громкое оханье, удивленное и испуганное.
Совсем рядом с «Призраком» покачивался на волне речной пароход, систер‑шип достопамятной «Принцессы», надежно пришвартованный к пиратскому кораблю тонким тросом (таково уж было «техническое задание» данного заклинания – при сотворении корабля из ничего он, дабы не уплыл, будет пришвартован к ближайшему берегу или любому выступающему над водной поверхностью предмету). Пароход для Сварога был полностью бесполезен по причине отсутствия экипажа, но кто об этом знал?
Ближайшие от него форменным образом шарахнулись. Кажется, они наконец‑то пришли в состояние домной запуганности или уж, по крайней мере, должного ошеломления… Ухмыляясь с видом человека, для которого подобные чудеса – недостойная внимания мелочь, Сварог продолжал:
– Я – человек мирный. Всякий, кто вовремя уберется с дороги или будет слушаться, обычно остается живехонек и здоровехонек… Стоять смирно, шпаргонцы! – рявкнул он, меняя интонацию. – Кончайте базар! Я здесь оттого, что на корабле у вас скверно. Капитан ваш по глупости связался с нечистой силой, вот меня и попросили выправить положение. Ничего с ним плохого не случится, вылечим, я знаю людей, которые это умеют… Расступись!
Глядя, как только что преграждавшие ему дорогу рыцари удачи мгновенно шарахнулись, освобождая проход к мостику, толкая и сбивая с ног друг друга, он понял, что переломил ситуацию. Кивнул палубному мастеру, и тот во главе дюжины самых решительных своих сторонников двинулся вслед за Сварогом к подножию лестницы.
Задрав голову, Сварог резко распорядился:
– Капитан Джагеддин, вы мой пленник! Бросьте оружие!
– Хорошо же вы платите за гостеприимство, король Сварог… – сказал Джагеддин, не шевелясь.
Если он рассчитывал устыдить Сварога, напрасно. Человек, достаточно долго проработавший королем, быстро привыкает к нехитрой мысли: ради общего блага приходится совершать самые неблаговидные поступки без всякой оглядки на совесть или аналогичные трепыхания души. А поскольку он сейчас не для себя старается, как раз на общее благо, представляя интересы наиболее прогрессивной части пиратов – совесть молчала, словно была глухонемой отроду.
Он все же задержался на миг на нижней ступеньке. Глаза Джагеддина его поразили – в них мешались самые разнообразные чувства, там была и смертная тоска, и дикая злоба, и растерянность. Словно в этом сильном и храбром человеке насмерть боролись две совершенно непохожи личности – прежняя и нынешняя. Скорее всего, так и обстояло. Но не было времени на отвлеченные умствования, Сварог поднялся еще на пару ступенек, заранее прикинув, как будет действовать, если Джагеддин схватится за меч. Черные невесомые узоры, струясь, переплетая, подползали к ногам капитана.
– Взять его! – непререкаемым тоном приказал Сварог Бунаку.
Высоко над головой, где‑то на верхушке мачты, заревела труба, повторяя один и тот же, незнакомый Сварогу сигнал. Настала мертвая тишина, все замерли, как в какой‑то полузабытой детской игре, и оттуда, сверху – ага, из корзины на мачте, где торчал наблюдавший за морем часовой – послышался крик:
– Тридцать с руп‑нора!
Ничего не понимавший в морских координатах Сварог попросту посмотрел туда же, куда повернулись все.
Прямо на них со стороны моря шел большой корабль под высокими гроздьями белых парусов, он был совсем близко, и под бушпритом сияла позолотой знакомая носовая фигура – конская голова. Слышно было, как на его палубе свистит дудка. Грациозно скользя по волнам, корабль стал поворачиваться к ним левым бортом, и, еще до того, как удалось бы прочитать название, Сварог узнал светло‑коричневый с синими полосами борт (оба ряда пушечных портов распахнуты). Мало было на Таларе кораблей, которые он при всем своем невежестве мог безошибочно узнать издали, – но уж «Божьего любимчика»…
Корабль надвигался, грозный и красивый, и над грот‑мачтой полоскались по ветру три узких и длинных алых вымпела – не просто вызов на бой, а на смертельную схватку до последнего. Оцепенение на палубе «Призрака удачи» длилось лишь несколько секунд, а потом раздался громкий, решительный приказ Джагеддина:
– Все по местам! К бою!
Засвиристела дудка, очевидно, повторяя приказ. Затопотали бегущие, и Сварог нереально быстро оказался вдруг в полном одиночестве. Чуть растерянно озираясь, он увидел, что все до единого – и мятежники, и сторонники капитана, и колебавшиеся – моментально забыв и о прежних разногласиях, и о самом бунте, кинулись занимать места согласно боевому расписанию. Ни одного не осталось у мостика. Старая, как мир, история – перед лицом внешнего врага все внутренние распри вмиг забываются…
Джагеддин уже не обращал на Сварога никакого внимания – он метался на мостике и отдавал команды в микрофон. По снастям с невероятной быстротой карабкались вверх люди из парусной команды, слышно было, как под ногами, на орудийной палубе, тяжело перекатывают пушки – ага, у них же все до единой заряжены картечью, которая, надо полагать, в морском бою уступает ядрам, тут свои правила, не те, что на суше…
Не оставалось никаких сомнений, что бунт на корабле провалился самым позорным образом, пусть и по независящим от его активистов причинам, и когда удастся его повторить, одному Богу известно. При нынешних обстоятельствах делать здесь Сварогу было совершенно нечего. Он успел еще заметить, что с началом переполоха черные узоры, конвульсивно содрогнувшись, стали гораздо быстрее сокращаться в размерах, втягиваясь назад – словно кинопленку пустили задом наперед – но это уже не имело никакого значения.
Подбежав к борту, он прыгнул головой вперед, вошел в воду не особенно изящно, но и не ударившись брюхом. Вынырнул и, ожесточенно загребая, поплыл к недалекому острову, опять‑таки не заботясь об изяществе стиля, а лишь о быстроте. Ни ядра, ни картечь не могли причинить ему вреда, но все равно, лучше оказаться подальше от того места, где сводят старые счеты две столь примечательных личности, как капитан Зо и Джагеддин. В конце концов, упавшая на голову мачта и Сварогу не прибавит здоровья, совсем наоборот – а до падающих мачт, сердце вещует, вот‑вот дойдет дело…
При каждом рывке тела приподнимаясь над водой, он видел неисчислимое множество черных тюленей на берегу, слышал уже верещанье детенышей, хруст гальки под плавниками.
Прямо перед ним из воды выметнулись дьявольски проворные черные тела, блеснула гладкая мокрая шерсть, и тюлени, числом с полдюжины, закачались перед ним на волнах, пытливо уставившись огромными темными глазами. Сейчас Сварога совершенно не интересовали все плетущиеся вокруг них россказни – а также процент правды в таковых. Ему попросту хотелось побыстрее достичь берега.
Ближайший тюлень разинул пасть. Сварог и не думал, что у этих морских зверушек во рту столь внушительный набор клыков – и теперь понимал, что если эта компания накинется на него, шансов останется мало, они были в совей стихии, а вот ему придется туго…
Поплавком бултыхаясь на поверхности, он лихорадочно искал выход. Полагаясь даже не на интуицию, а на примитивное везение, широко развел руками и внятно произнес:
– Ребята, уступите дорогу, а? Видит Бог, я против вас ничего не имею, мне бы на берегу отсидеться…
Разобраться в выражении огромных темных глаз не было никакой возможности, они оставались загадочными и непостижимыми, в точности как женская душа. Бодрости придавало лишь воспоминание о тех самых моряцких байках – никто не слышал, чтобы черные тюлени причиняли людям вред… с другой стороны, здесь их самки с детушками малыми, поди угадай, что им в голову взбредет, от этих островов любой рассказчик как раз заклинал держаться подальше…
Черные тела, крутясь в немыслимых пируэтах, прянули в стороны. Дорога вроде бы свободна. Сварог поплыл к совсем близкому уже берегу, кося взглядом по сторонам – черные тела неотступно его сопровождали с обеих сторон, плыли и сзади, и лучше не думать про то, что случится, если эта премилая зубастая пасть цапнет за шею, потому что все равно не успеешь помешать, не отобьешься…
Ощутив под ногами твердое дно, он выпрямился и, истекая водой, хлюпая полнешенькими сапогами, вышел на берег в том месте, где он был пуст. Расположившиеся поодаль мамаши сердито на него зафыркали, преграждая дорогу любимым чадам, по несмышлености собравшимся было поближе познакомиться с экзотическим гостем. Писк, визг, хлопанье ластов по гальке, самое настоящее рыканье… Гомон стоял такой, что уши закладывало.
Цепляясь за камни, обдирая ладони, Сварог карабкался на пологую скалу. Пару раз ноги сорвались, хорошо, что не обе сразу, но все же он оказался на вершине. Покрепче ухватившись за скальный выступ, расставив ноги, уставился в море. Ветер трепал ему волосы.
Отсюда, с немаленькой высоты, все предстало в жуткой красоте – корабли сходились, «Принцесса» уже дрейфовала кормой вперед далеко в стороне: кто‑то сообразил перерубить канат, чтобы нелепый в открытом море речной кораблик не мешал маневрам.
Вследствие невежества в таких делах – а также из читаных некогда романов о морских разбойниках – у Сварога давным‑давно сложилось впечатление, что морской бой непременно продлится долго и будет представлять собой нечто вроде замысловатого танца со многими фигурами.
Выяснилось, ничего подобного. «Божий любимчик» оказался за кормой «Призрака», и паруса у того вдруг беспомощно обвисли исполинскими тряпками. Кажется, это называлось «заслонить ветер», припомнил Сварог то ли строки из романа, то ли ч<