Вечерняя жизнь «стекляшки», как Мазур и ожидал, оказалась не в пример более веселой и оживленной.
Народу набилось – битком. Правда, решительно доминировали морячки с «Ориона», составлявшие добрых три четверти клиентуры. По стеночкам сидели все прочие – те самые непонятного происхождения субъекты (державшиеся в присутствии «рашен сэйлор» чинно, благолепно, с чопорностью английских лордов), яхтсмены, прочий народец разного цвета кожи, объединенный, сразу видно, невысоким достатком.
– Вздрогнем, Николаша? – спросил один из новых закадычнейших друзей, Виталя‑механик.
– А то как же, – сказал Мазур с подобающей экспрессией. – Чтоб хрен стоял и деньги были!
Они звонко сдвинули стакашки из толстого мутного стекла и синхронно расправились с содержимым. Мазур передернулся внутренне – пивал на разных континентах местную самогонку, но такого дерьма еще вкушать не приходилось. Пожалуй, даже не на страусином помете, а на растворенной фотопленке с гнилыми бананами. Но ничего не поделаешь, приходилось терпеть. Загулявший нувориш, с катушек съехавший в компании неожиданно обретенных земляков, надирался качественно и в хорошем темпе.
– А Катька где? – вопросил Мазур уже изрядно заплетавшимся языком, повернул голову, сфокусировал взор и одобрительно кивнул: – Пр‑равильно, пусть попрыгает. Мне все некогда, да и несолидно в моем положении ногами трясти, а девка молодая, ей надо…
На пятачке размером не более чем в пару квадратных метров, задевая боками и прочими частями тела друг друга и ближайшие столики, героически топталось в ритме «медляка» несколько пар. В том числе и Анка. Кавалер у нее был – загляденье. Усики в ниточку, лихие бакенбарды, смотрит соколом. Судовой радист Паша, говорит, что одессит, и, может быть, не врет. Мазур прилежно отметил, что именно этот первый парень на коробке уже третий танец топчется с Анкой, отшив прочих претендентов. Судя по перемигиваниям и ухмылкам (которые пьяному дубу со златой цепью не полагалось замечать, а вот Мазур исправно фиксировал), морская братия, убедившись, что с лихим одесситом не сладить, великодушно уступила ему все права на неожиданную добычу, что сама шла в руки.
|
|
Из динамиков, дребезжавших и подвывавших, неслось насквозь родное, с морозным надрывом в голосе причитала Алла Борисовна:
Без тебя, любимый мой, земля мала, как остров,
Без тебя, любимый мой, лететь с одним крылом…
Мазур давненько уже притворялся, что абсолютно не обращает внимания на разгулявшуюся подругу, и это принесло свои плоды: убедившись, что «ейный хахаль» не собирается ревниво надзирать за подружкой, вообще ее игнорирует, увлеченный болтовней с моряками, Паша‑Маркони изрядно осмелел, притянул Анку к себе уже совершенно недвусмысленно, нашептывая что‑то, а она, закинув ему голые руки на шею, хохотала и прижималась беззастенчиво. Смотрелась она по высшему классу: платье – коротенькая тряпочка из какой‑то невесомой ткани, спина голая, плечи голые, ноги открыты на всю длину, бюстгальтер отсутствует. Ничего удивительного, что радист млеет и давно уже, сомнений нет, прикидывает, как бы ему оформить это дело так, чтобы и новорусский болван ничего не заметил, и красотка задержалась до утра в его казенной койке. Нетерпением исходит, даже жалко дурака…
|
|
Мазур отвернулся от танцплощадки вообще, с пьяным упорством в третий раз принялся рассказывать Виталику, как торгует у себя на Урале цветными металлами – покупает за доллар, продает за два, на эти два процента и живет. Виталик притворялся, что слушает с живейшим интересом, временами задавал наводящие вопросы и старательно подливал Мазуру в стакан. Ну да, с четверть часика назад Виталик с радистом о чем‑то душевно потолковали в дальнем углу – явно разработали диспозицию. Десять против одного, что морячки не станут выдумывать какую‑нибудь сложную интригу: проще всего затащить нувориша в гости вместе с подругой к себе на корабль, там он быстренько свалится, добитый ударной дозой, а радист тем временем все и провернет. Тем более что Виталик уже пару раз намекал Мазуру: нечего, мол, делать в этом гадюшнике, лучше бы посидеть всем вместе на кораблике, без посторонних, чтобы ни одна иностранная морда не мешала гулеванить русским людям так, как они привыкли. Мазур притворялся пока что, будто пропускает намеки мимо ушей, не врубается.
Все это время он пытался вычислить, есть ли среди присутствующих «хвост». Таковому просто полагалось здесь быть. На месте нанимателей корабля Мазур непременно отыскал бы среди экипажа подходящего субъекта, а то и парочку, щедро бы заплатил, чтобы смотрели в оба и ушки держали на макушке. А поскольку – теперь в этом не было никаких сомнений после того, что узнал от пленных, – ему противостояли люди, прошедшие примерно ту же подготовочку почти в тех же местах, они так наверняка и поступили. Это азбука – в подобном предприятии срочно обзавестись глазами и ушами среди экипажа. На случай непредвиденных случайностей. Они ж уже знают, что покушение сорвалось, группа провалилась, – а может, проведали уже, что кое‑кто живехоньким попал в плен, где быстро развяжет язык. Толковый профессионал обязан предвидеть визит в Джалу людей, которые постараются подстроить «Ориону» какую‑нибудь серьезную пакость еще в здешней гавани. Это тоже азбука ремесла – наносить предупредительный, упреждающий удар. А значит, «Орион» под присмотром. Наверняка.
|
|
Но ничего тут не поделаешь. Приказ есть приказ – не топить «Ориона», а поджечь его красиво, зрелищно, можно сказать, показательно – чтобы, ручаться можно, поднять вокруг этого шум, вставить конкурентам хороший фитиль. Откровенно говоря, такой вариант, хотя он и был сложнее, опаснее, нравился Мазуру гораздо больше, чем мина под днищем. Психологически трудно было бы взрывать свой корабль. Он, конечно, и мину установил бы, поступи такое распоряжение, но на душе было бы потом чрезвычайно пакостно…
Притворившись, будто тупо обводит вокруг пьяным затуманенным взором, фиксирнул прелюбодеев, все так же топтавшихся в обнимочку под причитания примадонны. Готов радист, спекся, весь в предвкушении, не от самогона белесого хмельной, а от нежданной удачи – не портовая шлюха подвернулась, а весьма товарная девочка.
Обернувшись, он увидел, что Виталик успел вновь наполнить его стакан, хотя себе не плеснул – порядок, но он уже считает Мазура рассолодевшим, неопасным чурбаном, с которым можно и не особенно церемониться. Ядреная все же гадость. Если бы не качественные таблеточки против опьянения, которыми Мазур предварительно зарядился, глядишь, и лежал бы уже под столом, несмотря на большой опыт общения с алкоголем…
Ну, коли налито… Мазур с маху выплеснул в рот очередную порцию, вновь мысленно выругал здешних алхимиков последними словами.
Потом его явственно повело. Как сидел, так и завалился на Виталика, от неожиданности едва не кувыркнувшегося со стула – механик, подливая, себя тоже не забывал. Для пущей наглядности Мазур даже смел локтем со стола почти пустую бутылку, не разбившуюся, правда. С превеликими трудами восстановил равновесие – но кренило его из сидячего положения здорово.
– Э, ваше величество, да ты уже надрался… – щегольнул механик репликой из бессмертной кинокомедии.
– Н‑не без того, – сообщил Мазур. – Б‑бензин какой‑то они тут подают, да еще ацетоном бодяжат… Поехали куда поприличнее? Я плачу, не сомневайся… За мной не заржавеет… Земляки – дело святое… Где Катька? Пусть ловит тачку, поедем всей кодлой куда поприличнее, чтобы стриптиз… и официанты во фраках…
На лице механика отобразилось явственное беспокойство – такой оборот его решительно не устраивал, а еще пуще – радиста… Мазур, покачиваясь, глупо ухмыляясь, терпеливо ждал предложения, которое просто обязано было сейчас прозвучать.
– Коля, – сказал механик задушевно, – такси в этом районе хрен поймаешь, а до приличных кабаков – километров десять пехом… Такой уж дурной город.
– Аб‑балдеть, – сказал Мазур, ритмично раскачиваясь, как дервиш из Эль‑Бахлака на молитве. – Тут они недосмотрели, точно. Хрен я еще раз приеду в такую дыру… Т‑точно, десять кэме?
– Если не больше, – безжалостно подтвердил механик. – Оно тебе надо – переть в такую даль? Пальмовым лесом, трущобами? Там бандюганы на каждом углу, только и смотрят, как бы белого прирезать…
– Э, нет! – громко возгласил Мазур. – Бандюганы мне и дома надоели, да я и сам‑то, грубо говоря и прямо выражаясь… Нет уж, желаю веселиться дальше, но чтоб без бандюганов! И чтоб не тащиться никуда!
– Коля, а пойдем на корабль?
– На к‑какой? – с идиотским видом вопросил Мазур.
– На наш. На «Орион». До него два шага, а там и водочка из неприкосновенного запаса, и комфорт, и видак с советскими комедиями…
– Точно?
– Чтоб я так жил!
– Х‑хочу «Бриллиантовую руку»! – заявил Мазур. – Косят зайцы траву, трын‑траву в сарафане…
– И «Бриллиантовая рука» есть, и «Кавказская пленница».
– И пл‑ленница?! – возопил Мазур в совершеннейшем ностальгическом восторге. – Желаю категорически! Если б я б был султан, я б прогнал трех жен… Пошли! Катька, ты где там?
И, чтобы поторопить события, сделал вид, будто готов отрубиться прямо здесь. События стали разворачиваться в ускоренном темпе: Виталик метнулся на танцпол, перекинулся парой слов с пижоном‑радистом, тот просиял, засуетился…
Не позднее чем через пару минут процессия двинулась к пирсу. Впереди добрый самаритянин Виталик и еще кто‑то, то ли Миша, то ли Гоша, как там его, вели под белы рученьки двигавшегося уже на совершеннейшем автопилоте Мазура, которого кренило то вправо, то влево, то швыряло вовсе уж зигзагом, и морячки, сами не особенно трезвые, едва успевали в последний момент подхватить нового друга. Сзади шли радист с Анкой. Анка хохотала и громко рассказывала спутнику, что с ее Колюнчиком всегда обстоит одинаково: когда он в таком вот умильном состоянии, достаточно одного‑единственного стаканчика, чтобы задал храпака часов на восемь, и исключений из заведенного порядка практически не бывает. А девушка, добавила она обиженно, должна скучать рядом с бесчувственным телом – а у девушки в такие ночи романтическое настроение, ей на звезды смотреть хочется с борта корабля, ночной свежестью дышать…
Воспрянувший радист, уже полагая Мазура отключившимся, отвечал что‑то в том смысле, что прекрасно понимает нежные трепыхания романтической девичьей души и самолично покажет столько созвездий, что и сосчитать невозможно, да еще и объяснит, где какое. И нес что‑то такое о любви с первого взгляда. Анка заливалась, как полоумная, так что у радиста не должно было остаться никаких сомнений в успехе предприятия.
Поводыри страшным шепотом, в оба уха начали внушать Мазуру, что ему следует держаться чуточку прямее и не орать так про вожделенную кассету с «Кавказской пленницей» – пришли, мол, и там стоит самый страшный человек на судне – вахтенный.
Вахтенного они миновали без особых приключений: он, правда, начал было что‑то бурчать насчет посторонних и строгих корабельных порядков. Повиснув на нем со всей непринужденностью, Мазур деловито распорядился:
– Не свисти, денег не будет… В номер – блядей и шампанского, и чтобы живенько…
Оторопевший вахтенный едва выдрался из цепких объятий. Его успокоили, сунули прихваченную из кабака бутылочку, чтобы служба медом показалась, – и повели Мазура в недра корабля.
Как‑то так получилось по нечаянности, что по дороге радист с Анкой отстали и затерялись в переходах. Однако Мазур не стал по этому поводу поднимать шума, вообще не заметил убыли среди присутствующих – он уже начинал вырубаться окончательно, повис на плечах спутников, как куль, что‑то мыча насчет постельки и баньки. Они старательно перли его волоком по тускло освещенному коридору, принесли в небольшую двухместную каюту, уложили на койку. Мазур приготовился отбиваться, если вздумают снимать пиджак, – там у него по карманам и было рассовано самое интересное. Но их услужливость до такой степени не простерлась – положили на койку, выжидательно остановились над ней.
Мазур, не открывая глаз, промычал насчет посошка. Его приподняли и, прекрасно, должно быть, помня Анкины откровения, сунули в руку полный стакан, громко поощряя:
– Ну, Колян, за кибернетику!
Мазур, не открывая глаз, осушил сосуд, разжав пальцы, выпустил его, посидел пару секунд с идиотской улыбкой, а потом рухнул обратно в койку, уронил голову на грудь и всхрапнул.
Оба обормота еще немного постояли над ним, потом погасили свет и тихонечко вышли, похохатывая. Когда за ними закрылась дверь, Мазур сразу открыл глаза, но по врожденной подозрительности еще несколько минут лежал неподвижно, старательно похрапывая. Потом бесшумно встал, подкрался к двери, осторожно ее открыл, высунул голову. Тускло освещенный коридор и тишина. Все было в порядке, выражаясь казенно, внедрение состоялось.
Корабль чрезвычайно напоминал ему «Сириус» – точно, по схожему проекту построен – и Мазур, сидя в полумраке на узкой казенной койке, вдруг испытал нечто вроде пронзительного, недолгого, продолжительностью в несколько секунд приступа безумия: показалось, что не было всех этих лет, и он как раз лежит в своей каюте на «Сириусе», а «Сириус» плывет у Ахатинских островов, и старшему лейтенанту Мазуру попросту приснился длинный, затейливый кошмар, но сейчас он проснулся, выйдет на палубу и увидит живыми, здоровыми и молодыми всех, начиная с…
Это было так пронзительно и реально, что он не сразу справился с собой. Потихонечку вернулся из семьдесят шестого в двадцать первый век. Барашки иллюминатора оказались открученными, Мазур тихонько распахнул его. Над морем сияли звезды, наплывала та самая пресловутая ночная свежесть, и вокруг стояла успокаивающая тишина.
Он залез обеими руками во внутренние карманы белоснежного пиджака, достал два тяжелых свертка, освободил из пластиковых пакетов шесть тяжелых цилиндриков толщиной с горлышко бутылки и длиной с пивную бутылку. Нажал на одном маленькую кнопочку, вспыхнул узкий экранчик.
Посмотрев на часы, он стал обдумывать время. Сейчас первый час ночи, кладем часа полтора на ожидание… нет, лучше два, а там уже и начнет светать… интервал для ухода – не менее часа…
Установил время на взрывателе, а потом то же самое – на остальных пяти.
Следующие два часа оказались самыми тяжелыми, потому что не нужно было ничего делать – всего лишь ждать, и только. Иногда именно это занятие бывает самым трудным – ждать, когда никто за тобой не охотится и не подстерегает, лежать без дела на жесткой койке, а в голову ведь, что характерно, от безделья лезут мысли, сплетающиеся в самые неожиданные ассоциативные цепочки, выводящие столь причудливые зигзаги, что жутко делается. И не просто мысли, а еще и воспоминания, раздумья, и ничего с этим не поделаешь, потому что не родился еще супермен, способный напрочь отключать мысли. Вспоминаешь такое, о чем вроде бы и помнить забыл, углубляешься в такие дебри размышлений, что начинаешь всерьез сомневаться в собственном душевном здоровье, голова кругом идет, ныряешь из реальности непонятно куда.
А потом настала пора работать. Радость от этого Мазур испытал несказанную.
Один цилиндрик он, не мудрствуя лукаво, сунул под койку, к самой стенке. Вряд ли до утра кто‑нибудь придет на ней дрыхнуть. Прислушался, выскользнул в коридор, передвигаясь бесшумно, как вышедший на свой обычный обход старинного замка призрак. Расстегнул рубаху до пупа, взлохматил волосы, готовый в любой момент сыграть не протрезвевшего толком гостя, очухавшегося в совершенно незнакомом месте и пустившегося на поиски хоть какой‑то живой души, которая объяснит, куда его, собственно, занесло. От него все еще несло на метр выхлопом убойного самогона, так что должно было прокатить.
Но никто ему так и не встретился, когда он скользил по переходам и трапам. Корабль мирно спал. Обнаружив камбуз, Мазур оставил и там, меж двумя плитами, вторую «зажигалку». Третью пристроил в пустой кают‑компании. Четвертую засунул в вентиляционное отверстие, тихонечко сняв решетку и так же бесшумно поставив ее потом на место.
Оказавшись на трапе, спускавшемся в машинное отделение, высмотрел удобные местечки и оставил там еще две бомбочки. Ну вот, готово…
Бросил беглый взгляд на часы – вполне укладывается в график, пора вычислять каюту героя‑любовника и устраивать камерный скандальчик, вполне уместный в данных обстоятельствах…
– Эй!
Мазур привык и не к таким неожиданностям, поэтому, услышав за спиной окрик, не подскочил до потолка и не шарахнулся, хотя сердце, конечно, забилось самую чуточку чаще. Оборачиваясь, он уже напяливал на лицо соответствующую маску – расхристанный, сонный, ничего толком не понимающий в окружающем забулдыга, неопасный, придурковатый…
Метрах в пяти от него стоял бесшумно появившийся из бокового коридора субъект мужского пола, нимало не похожий на поддавшего морячка, – трезвехонький, собранный, смотревший враждебно и цепко, державший правую руку под легкой белой курткой…
«Ну вот и кончилось везение», – не без грусти подумал Мазур, старательно тараща глазами. Часовой, конечно, должен быть часовой, а может, и не один, как же иначе, когда в трюме такой груз, а в башке – столь наполеоновские замыслы…
– Б‑брателло! – прямо‑таки просияв, с воодушевлением и нешуточной радостью воскликнул Мазур, делая шаг в направлении незнакомца. – Х‑хоть одна живая…
– Стоять на месте!
Команда, отданная непререкаемым тоном, была подкреплена демонстрацией появившегося из‑под куртки пистоля – хорошая машинка, «Беретта» девятимиллиметровая, модель с дульным компенсатором, сразу видно, что дядька опытный и видавший виды…
– Стою, стою, – сказал Мазур с тупым выражением лица, пошатываясь. – Ты чего? Пушкой чего тычешь, говорю? Я свой…
– Какой такой свой? Стоять!
– Стою же, – сказал Мазур, изображая на лице совершеннейшее недоумение окружающим. – Ты чего, братан? Пушку‑то убери, еще бабахнешь, дурило…
– Ты кто такой?
– Колян, – сказал Мазур. – Из Челябинска. Мы с Катькой тут в гостях у мужиков… только Катька куда‑то подевалась, а я дрых непонятно где, встал и пошел людей искать… У тебя выпить нет?
Тип с пистолетом, не расслабляясь, держал Мазура на прицеле. Не отводя взгляда, мимолетно коснулся нагрудного кармана, откуда торчала маленькая черная рация с толстой антенной. «А вот это совсем уже ни к чему, – подумал Мазур, – чтобы он подмогу высвистел. Зачем нам кузнец? Нам кузнец без надобности…»
– Кто тебя пустил?
– Этот… – сказал Мазур. – Дежурный который… вахтер… в общем, этот, на палубе… Ты Катьку не видел?
– Какую еще Катьку? – брезгливо осведомился незнакомец.
– Какую‑какую… Мою Катьку. Они меня, козлы, спать упаковали, а сами квасят где‑то… – его лицо исказилось гримасой неприятного открытия: – Ну, если эта сучка опять под кого‑то легла, я ей бошку оторву…
Под прикрытием этой тирады он передвинулся еще на шажок ближе к субъекту с пистолетом, и тот не отреагировал. Сверля Мазура подозрительным взглядом, пытался, сразу видно, в сжатые сроки сориентироваться в ситуации и сделать для себя какие‑то выводы. Потянул носом – нюхай, милый, нюхай, выхлоп густейший, ага, почуял перегар на гектар, поморщился… А мы под это дело еще шажок…
– Стоять, говорю! Кто привел?
– Да говорю тебе, ваши мужики! – сказал Мазур. – Ты что дурной такой? В стекляшке познакомились, и они нас с Катькой позвали в гости… Пашка‑радист, Виталик и еще какой‑то, как его… то ли Гоша, то ли Миша, хрен вспомнишь… Слышь, где тут поссать‑то можно? Пиво наружу просится…
Он уже принял решение касаемо близкого будущего этого субъекта. Все складывалось так, что не было времени играть в гуманизм да и вязать пленного нечем, нет под рукой ничего такого. А нужно еще найти Анку и вывести ее отсюда… Это, никаких сомнений, один из тех, чьи забавы Мазур и должен пресечь, – ну что ж, никто детинушку не неволил, сам себе выбрал занятия, а значит, должен быть готов к неприятностям…
Цербер, сразу видно, все еще находился во власти вполне понятных сомнений, не мог прийти к однозначному выводу, как многие на его месте. Чувствовался в нем волчара битый – следовательно, нужно кончать все быстренько, без долгих и прочувствованных танцев …
– Да опусти ты дуру, дядя! – на лице Мазура появилась злость, смешанная с недоумением. – Что ты уставился? Говорю, я в гостях! Ты что, золото караулишь, придурок?
Он видел по глазам часового, что тот еще не принял окончательного решения, не пришел к конкретным выводам: ну конечно, в такой ситуации одинаково опасно и перебдеть и недосмотреть. Проглядишь засланного казачка – куда как скверно, сыграешь боевую тревогу, усмотрев диверсанта в случайном алкаше, – не легче. Ахиллесова пята спецопераций, неважно, государственных или частных…